ГЛАВА 7 Записная книжка моего брата 23 page

– А я-то думал, что вс„ это для Анны. И моя тайна была согласована с едой, – огорч„нно сказал он.

– Об Анне хлопочет князь; да и ест она как воробей. Не стоит и хлопотать,

– утешал я его.

Он рассмеялся и спросил, не на львиный ли аппетит заказал я свои тайны для Ананды.

– Ну, ведь и львы бывают разные. Я ведь тоже Лев. Надеюсь, хватит и львам, и принцам, и мудрецам, и воробьям, – ответил я, снова думая о том, тактично ли я поступил и одобрил бы меня Флорентиец или нет.

– Как говорят у нас на флоте, ты занятный мальчишка, Л„вушка. Жаль, поздно ехать за город за цветами. Но вс„ же зайд„м сюда, я вижу белую сирень, – сказал капитан, взяв меня под руку и проходя в огромную, прекрасную оранжерею.

Он выбрал два деревца белой сирени. Я пожалел, что беден и не могу купить такое же деревце т„мно-фиолетовой сирени, чтобы украсить ею комнату Ананды. Но я решил попросить об этом И. И тут же, вспомнив о деньгах Али молодого, собрался купить довольно большое деревце с огромными душистыми кистями, густо-фиолетовыми, с крупными махровыми цветами.

Капитан засмеялся, но чуть не выронил бумажник из рук, когда услышал просьбу прислать сирень завтра.

– Л„вушка, – сказал он, – я буду молчать обо вс„м. Но скажи мне, почему ты так чтишь этого человека?

– Я не сумею вам объяснить этого сейчас. Но если после игры Анны вы повторите свой вопрос, мне будет легче объяснить вам сво„ благоговение. Это не одно преклонение. Это путь его страданий и любви, претвор„нных им в свет для людей.

Уже смеркалось, когда мы подошли к дому. Вскоре мы втро„м сошлись за обедом, и я снова ощутил, как мне недоста„т И. Я был рассеян, отвечал невпопад и вс„ думал, где И., чем он занят и скоро ли они приедут с Анной.

После обеда мы прошли в зал, передвинули рояль приблизительно так, как он стоял у Анны, поставили белую сирень с таким расч„том, чтобы Анне она не мешала, но вместе с тем пианистка могла бы ею любоваться. Принесли ещ„ немного роз; капитан с князем хлопотали, устраивая в другом конце зала чайный стол. Я ничего не хотел больше делать; я ждал И., ждал Анну, ждал музыку с таким напряжением, что не мог ни минуты оставаться на одном месте.

Наконец, раздался стук кол„с, и я пон„сся по комнатам, как пудель, почуявший любимого хозяина, грозя что-либо сокрушить на сво„м бегу.

Едва увидев И., я повис на его шее, забыв вс„ и вся. Он засмеялся, прижал меня к себе ласково, но сейчас же отв„л мои руки, поставив меня перед закутанной в ч„рный плащ Анной.

– Первая твоя обязанность была приветствовать гостью, – тихо сказал он. Но глаза его были ласковы, лицо улыбалось, и выговор звучал совсем не сурово.

Я принял плащ Анны, который уже снимал с не„ отец, поцеловал ей обе руки и отош„л в сторону, чтобы дать возможность поздороваться с ней князю и капитану.

Князь сиял и волновался, благодарил е„ за оказанную ему честь; а капитан

– более чем когда-либо находясь в своей тигровой шкуре – рыцарски ей поклонился.

Анна отказалась от чая, сказала, что съест грушу, немного отдохн„т и будет играть.

На ней было платье т„мно-оранжевого матового цвета, на груди крупным алмазом приколото несколько наших фиалок, и косы лежали по плечам.

Я вздрогнул. На мо„м блюде красовалась женщина в оранжевом хитоне, с такими же косами… Что же я наделал? Не оскорбится ли Ананда?

Я так расстроился, что приш„л в себя только от звуков передвигаемого стула у рояля.

Анна села. Снова лицо е„ стало не е„ обычным лицом. Снова из глаз полился лучами свет, на щеках заиграл румянец, алые губы приоткрылись, обнажая ряд мелких белых зубов.

Первые же звуки «Лунной сонаты» увели меня от земли и всего окружающего.

Я понял, что не знал никогда этой вещи, хотя тысячу раз слышал е„. Что она сделала с нею? Откуда шли эти краски? Это не рояль пел. Это жизнь, надежды, любовь, мука, зов рвались в зал, разрывая меня всего и обнажая боль и радость, что скрывались в людях, под их одеждами, под их словами, под их лицемерием. Звуки кончились, но тишина не нарушалась. Я плакал и не мог видеть никого и ничего.

Не дав нам пережить до конца эту сонату, но увидев впечатление, произвед„нное ею, Анна стала играть переложение Листа на песни Шуберта.

Я старался взять себя в руки, почувствовав на себе взгляд И. Лицо его было бледно, строго, точно ему пришлось немало вылить из сердца душевных сил. Его взгляд как бы приказывал мне забыть о себе и думать о капитане.

Я от„р глаза и стал искать капитана. Два раза я посмотрел на какого-то чужого человека, который сидел рядом с И., и только взглянув в третий раз, понял, что это капитан.

Бледное, обрезанное, как у покойника, лицо с заострившимися чертами; глаза, несколько десятков минут назад сверкавшие золотыми искрами энергии и воли, потухли. Он безжизненно сидел, как истукан, и чем-то напомнил мне И., который спал когда-то в вагоне сидя с открытыми глазами, чем прив„л меня в изумление. Я готов был броситься к капитану; мне казалось, что он упад„т. Но глаза И. снова устремились на меня, и я остался на месте…

И снова музыка увела меня от земли, снова вс„ исчезло. Я жил в каком-то другом месте; я точно видел рядом с капитаном мощную фигуру Ананды, рука которого лежала на коротко остриженной голове англичанина. Капитан, коленопреклон„нный, в муке протягивал руки к какому-то яркому свету, имевшему очертание высокой фигуры. Фигура складывалась вс„ яснее, и я узнал в ней Флорентийца, – я был близок к обмороку. Музыка замолкла. Я едва перев„л дыхание, едва осознал, где я, как раздались снова звуки, и внезапно в комнате полилась песня.

Контральто Анны напоминало голос мальчика альта или юного тенора. Нечто особенное было в этом инструментальном голосе.

То была песня любви, восточный колорит которой то рассказывал о страданиях разлуки, то уводил в ликование радости.

И эта песня кончилась. И началась другая – песня любви к родине, песня самоотвержения и подвига. А я вс„ не мог понять, неужели у стройной, хрупкой женщины может быть такой силы глубокий низкий голос? Неужели земное грешное существо может петь с таким вдохновением, как это мог бы делать только какой-нибудь ангел?

Песня смолкла, Анна встала.

– Нет, Анна, дитя мо„, не отпускай нас из залы в таком состоянии возбуждения и с сознанием своих слабостей и убожества. Ты видишь, мы все плачем. Спой нам несколько греческих песен, которые ты по„шь так дивно. Но верни нас на землю, иначе мы не прожив„м до завтра, – услышал я голос Строганова, который старался улыбнуться, но, видимо, едва владел собой.

Анна обвела нас всех глазами; на лице е„ засветилась счастливая улыбка; она снова опустилась на стул и запела греческую народную песню, песню любовного мечтания девушки, обожающей родину, семью и милого.

Я взглянул на И. О, как я переживал его детскую жизнь! Я точно сам лежал ночью у моря, среди растерзанных трупов его близких. Мне захотелось закричать, чтобы Анна спела что-то другое. Я уже было поднялся, но встретил взгляд И., такой добрый, такой светлый. И такой могучей силой веяло от него, что я понял впервые вс„ величие духа человека, который жил подле меня, возился с моими немощами и… не тяготился мною, таким слабым, беспомощным невеждой, а радостно н„с мне и каждому свою помощь.

Анна запела греческую колыбельную. О Господи, вся душа выворачивалась от нежности, с которой она укачивала малютку… И эта женщина не мать, не жена!?

– Она и мать, и жена, и друг; но всем, без личного выбора, потому что е„ ступень личной жизни уже миновала. И высшее счастье человека не в жизни личной, но в жизни освобожд„нной, – точно прогремел мне в ухо голос Ананды.

Я встал, чтобы посмотреть, где же сам Ананда, решив, что он приехал внезапно, раньше срока. И. был возле меня, жал мне руку и в„л благодарить Анну.

Когда мы подошли к Анне, возле не„ стоял капитан. Но это был и не тот капитан, которого я хорошо знал; и не тот, которого я видел подобным истукану несколько минут назад. Это был незнакомый мне человек, с бледным лицом, сияющими, золотыми, кроткими глазами.

– Я сегодня не только понял, что такое женщина и искусство; я впервые понял, что такое жизнь. Мне казалось, что ваша музыка заставила мой дух отделиться от тела и – в одно мгновение – я точно увидел незнакомого мне мудреца, который в„л меня по дорожке света и говорил: «Иди со мной, ты мой. Помни об этом и иди».

Вот что сделали со мной ваши звуки. Я больше уже никогда не смогу жить прежней жизнью; я должен теперь найти того мудреца, которого так ясно видел,

– говорил капитан. – И без этого я не успокоюсь.

И голоса его я тоже не узнал. Это был тихий, задушевный голос человека, который или встал со смертного одра и благодарил за спас„нную жизнь, или только что обручился в храме с чистой девушкой и благоговеет в предвкушении новой жизни.

Я уже готов был вырваться из рук И. и броситься на шею капитану, чтобы сказать ему, что это ведь Флорентийца он видел, как почувствовал себя скованным взглядом И.

– И вы его найд„те, – услышал я тихий голос, почти ш„пот Анны, над рукой которой склонился капитан.

И. оставил меня, подал руку Анне и пов„л е„ к столу. Мы обменялись взглядом с капитаном, невольно улыбнулись друг другу – всякий по-своему понимал свою улыбку – и тоже пошли к столу.

Разговор ш„л только между Анной и Строгановым. Мы с капитаном не сводили глаз с Анны и молча тонули в той красоте, которая была во вс„м, что бы она ни делала, и которой она окутала нас, играя.

Вскоре Строгановы уехали; дом точно сразу опустел и погас; и все мы разошлись по своим комнатам, не имея сил вынести будничные слова и мысли, стараясь сохранить в себе тот мир высших чувств и сил, в который перенесли нас звуки Анны.

ГЛАВА 20 ПРИЕЗД АНАНДЫ И ЕЩ‚ РАЗ МУЗЫКА Против обыкновения, эту ночь я спал плохо; беспокойно просыпался много раз, и вс„ мне казалось, что я слышу какие-то голоса в комнате И. Но я не отдавал себе отч„т, чьи это голоса; я дремал, и вс„ путалось в моих представлениях. То мне казалось, что музыка Анны прерывается воем бури на море; то мне чудился грохот поезда, когда мы вышли с Флорентийцем на площадку и я с ужасом думал, что мы будем прыгать с него на вс„м ходу; то, мнилось, меня нежно ласкает рука матери, которой я никогда не знал…

Внезапно я проснулся от звука открывшейся из комнаты И. двери, и появился капитан, пожимавший И. руку. Я понял, что слышанные мною голоса были явью, а не бредом, и что оба моих друга совсем не спали, а проговорили всю ночь.

Лица капитана я не видел; а И. был очень серь„зен, светел и спокоен. Печать непоколебимой воли и верности принятому однажды решению была на н„м; я много раз уже видел у него это выражение и хорошо его знал. Как всегда, бессонная ночь не оставила на н„м никаких признаков утомления.

Я привстал, и как раз в эту минуту капитан осторожно закрыл дверь и повернулся ко мне лицом. Я чуть не вскрикнул, так он был бледен. Лоб его был в складках, глаза ввалились и выражение такой скорби застыло в них, как будто он только что похоронил кого-то самого любимого. Он казался старым.

Я вспомнил, как я сидел после разлуки с братом у камина в его комнате в К., чувствуя себя убитым и одиноким. Я не знал, что и кого потерял сейчас капитан; но вс„ мо„ сердце повернулось к нему; я протянул к нему руки, едва сдерживая набегавшие слезы любви и сострадания.

Увидев, что я не сплю, он подош„л, присел на мой диван и крепко пожал протянутые ему руки.

– Раз ты не спишь, мой друг, одевайся и выйди со мной позавтракать. У меня к тебе будет большая просьба, – сказал он, вставая, и, не глядя на меня, вышел из комнаты.

Я быстро оделся, постарался собрать все свои силы и внимание и пош„л к капитану.

Он уже переоделся в свой белый форменный китель и, освеж„нный душем, казался мне менее постаревшим и ж„лтым.

Верзила подал нам кофе и горячие булочки с орехами и положил перед капитаном газеты и почту. Мы остались вдво„м, сидя перед дымящимися чашками, каждый думая свою думу.

Я вс„ не мог понять, зачем должен столько страдать человек. Капитан – неделю назад образец энергии и счастья – сейчас в глубокой печали и тоске, которые точно прибавили ему десяток лет за одну ночь. Почему? Зачем? Кому это надо? Разве это называется легче и проще идти свой день?

– Л„вушка, – прервал мои мысли капитан. – Вот в этом футляре – кольцо на салфетку. Оно предназначалось мною для другой цели, для других уст и рук. Но… то был «я» вчерашнего дня. Сегодня тот «я» умер. А тот, который хочет возродиться из пепла, – прич„м я вовсе не утверждаю, что он действительно возродится, – просит тебя: вложи в кольцо салфетку и положи его возле торта, который ты заказал для Ананды. Но отнюдь не говори, от кого оно. Если спросят, ответь, что знаешь, но сказать не можешь. Теперь я побегу, друзья. Дел масса. И. обещал, что вечером, после обеда, ты привед„шь меня к Ананде.

Я взял футляр с кольцом, простился с капитаном и, не притронувшись к еде, как и он, вернулся к себе. Я сел на стул, держа футляр в руках, и, несомненно, впал бы в сво„ ловиворонное состояние, если бы голос И. не прив„л меня в себя.

– Л„вушка, верзила жалуется, что ты ничего не ел. Это действительно достаточно серь„зно, – улыбнулся он, – ведь ты во всех случаях жизни не теряешь способности поесть. Что это у тебя в руках?

– Это, Лоллион, чужая тайна, и я не могу вам е„ открыть. Но чтобы не иметь от вас целой серии тайн, я расскажу вам о своих тайнах. И не знаю, что бы я дал, чтобы не держать вот этого предмета в руках, – поднимая футляр, сказал я. – Целая перев„рнутая жизнь – чудится мне – заключена в этой вещи, которой я не видел, хотя и знаю, что это, – чуть не плача, говорил я И.

– Хорошо, друг. Пойд„м в город; но сначала к княгине, – возьми аптечку. Потом зайд„м к Жанне. Сегодня праздник, магазин закрыт; она просила нас прийти к ней завтракать. Мне прид„тся там тебя покинуть и возложить на тебя трудную и скучную задачу: привести Жанну в равновесие. Она подпала под влияние старой Строгановой, и это может окончиться для не„ очень печально. Ты больше других можешь помочь ей, как и капитану, своей непосредственной любящей душой.

Я тяжело вздохнул, спрятал футляр с кольцом, взял медикаменты и пош„л за И. к княгине.

– Ты вздыхаешь и печалишься, потому что тебе тяжела ноша, которую я взвалил тебе на плечи? – спросил И.

– Ах, Лоллион. Если бы я должен был умереть сию минуту за вас, – я бы и испугаться не успел, как был бы уже м„ртв. Но с Жанной и, особенно, с капитаном, – я бессилен и беспомощен, – проговорил я, с трудом побеждая слезы. – Но ноша ваша мне не тяжела, а радостна.

И. не мог ничего ответить, так как навстречу нам ш„л сияющий князь. Лицо его говорило о таком счастье, что – после скорбного лица капитана, обуреваемый разладом в собственной душе, – я даже остолбенел. Что должно было случиться с ним, чтобы он мог так светиться?

– После вчерашней музыки, доктор И., я никак не могу спуститься на землю. Я пров„л ночь в саду и только к утру приш„л в себя. Я теперь понял, как должен направить дальше свою жизнь. Совсем недавно я считал е„ загубленной, себя – потерянным, всего боялся. А теперь я обр„л в себе полное равновесие; весь мой страх пропал. Если бы у княгини было пять сыновей – и все злые барбосы – и тогда бы я не мог уже бояться, так как само„ понятие страха улетучилось из меня сегодня ночью, думаю, навсегда.

Если бы вы спросили, как это случилось, я не смог бы вам точно ответить. Но что во время музыки я видел вас светящимся, как гигантский столб огня, – в этом я могу поклясться. И ваш огонь чуть задел меня, доктор И. Вот он-то и потряс меня так, что я будто вырвался из тисков тоски и страха, освободился от тяжести. Вс„ мне легко, и жизнь каждого человека кажется очень важной и нужной.

И ко всему этому – княгиня совсем отч„тливо стала сегодня говорить; сидя пила чай и держала чашку без моей помощи.

Мы вошли к княгине. Дряблое лицо е„ было оживл„нным; она приветствовала нас весело и сама выпила пенящееся красное лекарство, которое ей до сих пор вливал каждый раз И.

И. разрешил княгине посидеть в кресле два часа и князю позволил поговорить с ней немного о е„ делах.

Мы вернулись к себе, переоделись и вышли на уже жаркую улицу.

– Ну, говори теперь свои тайны, Л„вушка. В пять часов мы с тобой будем встречать Ананду. А до этого времени у меня сто дел.

– Лоллион, если вы меня покинете у Жанны, то давайте в три с половиной часа встретимся в комнате Ананды. Там я не только расскажу, но и покажу вам свои тайны.

– Хорошо, но тогда иди завтракать к Жанне один, а я употреблю вс„ время на дела. Кстати, надо ещ„ купить фруктов для Ананды.

– Этого делать не нужно. Вообще, не заботьтесь о материальной стороне встречи, – сказал я, густо краснея.

– Ах, так это и есть твои тайны? – засмеялся И.

– Да, да. Там переговорим. Здесь нам с вами расставаться, мне сюда сворачивать.

– Да, Л„вушка. Только не забудь принести цветочек Жанне и постарайся пробраться к ней в душу; и брось туда же цветочек любви и мира. Не о сво„м бессилии думай, а только о Флорентийце. Тогда твой разговор принес„т Жанне утешение.

Мы расстались; я купил несколько роз, заш„л к кондитеру, чтобы напомнить ему о сво„м заказе и передать деньги для антиквара.

Кондитер показал мне вымытые и прот„ртые блюда, которые сверкали одно – красками, другое – искрами от нежно-голубого и ж„лтого до алого и фиолетового. Рядом стоял такой же венецианский кувшин необычной формы, с тремя кружками на подносе. Случайно упавший луч солнца переливался в них, будто они были бриллиантовые.

– Эта прислала моя друг с блюда. Вместе – д„шево отдаст. Можно наливать красно пить„ – карош будет, – сказал хозяин, любуясь не меньше моего чудесными вещами.

Я согласился купить и кувшин с кружками, решив, что «семь бед – один ответ», попросил не опоздать к тр„м часам и пош„л к Жанне.

Было ещ„ рано, когда Жанна сама отворила мне дверь, очевидно не ожидая, что это я уже явился к завтраку. На мои извинения, что я приш„л раньше срока, она подпрыгнула от удовольствия и повела меня наверх в свою комнату.

Везде был образцовый порядок, и Жанна объявила мне, что встала с рассветом, чтобы И. наш„л в е„ жилище такую чистоту, какой и во дворце не бывает.

Я пошутил, что для меня, по е„ мнению, было довольно, вероятно, и кухонной чистоты; и тут же сказал, что за эти различия в при„ме нас обоих она и наказана. Все плоды е„ усердия достались мне, так как И. отозвали серь„зные дела; он приносит ей свои извинения и завтракать не может.

Сначала Жанна будто опечалилась, но через минуту захлопала в ладоши, ещ„ раз подпрыгнула и сказала:

– Вот, наконец, теперь вс„-вс„ переговорим. Вы знаете, Л„вушка, не вс„ так гладко у меня, как кажется. Конечно, дела идут отлично. Конечно, Строганов очень добр. Но в семье их такой раскол.

– Что же вам до их семейных дел? – спросил я.

– Ну, так нельзя говорить. Мадам Строганова просила меня постараться, чтобы е„ муж пристроил к нашему магазину комнату, где можно было бы посидеть с кем-нибудь из друзей, выпить чашку кофе. Я поняла, что ей хочется, чтобы Браццано мог приезжать сюда. А Анна и старик категорически запретили ей самой сюда являться, не только Браццано. Она же старается завербовать меня на свою сторону. И этот турок, такой страшный, тоже немало расточает мне любезностей.

– Только этого недоставало, – вскричал я с негодованием. – Как можете вы думать о такой низости? Неужели я ошибся в вас? И вы – злое, легкомысленное существо, неспособное оценить доброты и благородства? Как можете вы входить теперь в какие бы то ни было отношения со старухой? Мне непонятно, как мог Строганов жениться на ней; но мне понятно, что зависть к собственной дочери лишает е„ всякой чести. Но вы, вы, для которой И. и Анна с отцом сделали так много?

Я был вне себя, огорч„н, расстроен и не мог собрать ни мысли, ни самообладания.

– Л„вушка, я понимаю, что здесь что-то не так. Но разве плохо, если Анна выйдет замуж за этого турка?

– А сами вы вышли бы за него? – спросил я.

– Не знаю. Он противный, конечно. Но, может быть, и вышла бы.

– Ах вот как! Значит, вы уже не та Жанна, которая хотела в мужья только Мишеля Моранье? Значит, теперь, если бы родители вас упрашивали, вы променяли бы свою любовь на адскую физиономию турка и его миллионы? – кричал я.

– Не знаю, Л„вушка, не знаю. Даже не знаю, что со мной. Я так изменилась, так много страдала.

– О, нет. Вы очень мало страдали, Жанна, если так скоро вс„ забыли. Напрасно жизнь послала вам И., капитана, Строганова, князя, которые опоясали вас кольцом своей защиты и доброты. Напрасно они спасли вас и ваших детей от лихорадки и голодной смерти на пароходе. Было бы лучше умереть в нищете, но в высокой чести, чем жить, имея такие гнусные мысли, – продолжал я кричать вне себя.

Жанна сидела неподвижно, вытаращив на меня глаза.

– Л„вушка, я вс„, вс„ сделаю, как вы хотите. Только, знаете – этот турок. Как только я его вижу, – ну точно тяжесть какая-то наваливается на меня. Я становлюсь ленивой; глаза точно спят; ноги еле двигаются; и я готова слушаться его во вс„м. Сейчас от меня будто ушли какие-то тяж„лые сны, я легко дышу. Ах, зачем, зачем вы меня забросили, Л„вушка? – вздрагивая, сказала Жанна.

– Стыдитесь говорить такие слова. Кто вас забросил? Все мы подле вас, а Анна разделяет ваш труд, проводя с вами по шести часов в день неразлучно. Бог мой, да когда же вы успеваете видеться с турком? И где вы его видите?

Жанна испуганно оглянулась и тихо сказала, что Строганова старается устроить так, чтобы она встретила у не„ турка. Даже просила Жанну передать ему, в его контору, письмо. И что только случайный приезд мужа не дал ей возможности вручить Жанне это письмо.

Я был в отчаянии. Но вс„ же понимал, что только мо„ самообладание может помочь мне растолковать Жанне всю низость е„ поведения и вс„ е„ предательство.

Воспользовавшись моим молчанием, Жанна выпорхнула из комнаты. Я же углубился в мысли о Флорентийце, моля его меня услышать и помочь. Образ моего друга, спасшего мне несколько раз жизнь за это короткое время, точно влил в меня успокоение. Мысли мои прояснились. Я почувствовал в себе уверенность и силу бороться за спокойствие и счастье Анны и е„ отца.

– Л„вушка, скоро будет завтрак. Не хотите ли повидать в саду детей? – входя, сказала Жанна.

– О нет, Жанна. Если вы действительно полны чувством дружбы ко мне, как вы об этом неоднократно говорили, то мы должны договориться с вами о том, как вам вести себя дальше. Я не могу сесть за стол в вашем доме, если не буду уверен, что вы не носите в себе предательства и неблагодарности.

– Ах, Боже мой! Вот какая я незадачливая! Я так обрадовалась, что проведу с вами часок без помехи, а теперь готова плакать, что доктор И. не приедет.

– Если бы доктор И. услышал половину того, что вы сказали мне сегодня, он, по всей вероятности, посадил бы вас на пароход и отправил из Константинополя. Но дело сейчас не в этом. Дело в том, чтобы вы заглянули в сво„ сердце. Нет ли там зависти и ревности к Анне? Почему, понимая всю е„ высоту, вы решаетесь принять сторону такого низменного существа, как турок?

– Я вовсе не завидую и не ревную. Мне никогда не могло бы понравиться, чтобы на меня смотрели не как на живую, горячую женщину, а как на изваяние,

– возбужд„нно ответила мне Жанна. – Я, конечно, признаю все превосходные качества Анны. И мы такие разные, что о дружбе между нами не может быть и речи. Но я, конечно, всецело чувствую себя обязанной е„ отцу и знаю свой долг.

– Как вы можете понимать свой долг, – перебил я Жанну, – если у вас нет чувства простого уважения к чужой жизни, к чужой душе? Конечно, можно быть грубым и малокультурным существом и не различать ничего, кроме своих эгоистичных желаний. Неужели вы именно таковы? Неужели вы позабыли все свои слезы на пароходе, все муки, стоило вам почувствовать почву под ногами?

– Нет, Л„вушка. Я сейчас только начинаю отдавать себе отч„т, что какая-то сила – помимо моей воли – заставляет меня повиноваться турку. Я понимаю, что он ужасен, хочу защитить от него Анну и вовсе в данный момент не хочу, чтобы он был е„ мужем. Но что-то находит на меня, мозги мои темнятся, и я нехотя ему повинуюсь.

– Найдутся люди сильнее вас и защитят Анну от интриг. Речь не о ней, а только о вас одной. Вс„ зло, которое выдумаете причинить ей, ляжет на вас одну, милая, бедная Жанна. Оглянитесь вокруг. Кто и что есть у вас в мире, кроме горсточки спасших вас людей? Если они отвернутся, что вас жд„т? И как вы можете жить с таким раздвоением внутри? Вы лицемерно обнимаете Анну и плет„те вокруг не„ паутину предательства.

Жанна молчала и о ч„м-то напряж„нно думала. Я же снова призывал всем сердцем своего дал„кого друга.

– Л„вушка, я понимаю вс„, но поймите и вы. Как только я вижу турка, я немею, каменею и ухожу с какой-то навязчивой мыслью, что должна привести его к Анне так, чтобы никто этого не знал. Сейчас я ни за что этого не сделаю; но как только его увижу, – обо вс„м забываю и живу одной этой мыслью.

– Да ведь это гипноз какой-то! Вы подумайте, мог бы турок мне, князю или кому-то ещ„ так приказывать? Ведь надо носить в себе много зла, чтобы чужая воля могла им воспользоваться.

Долго ещ„ я убеждал Жанну, но е„ обещания не видеться более с турком казались мне шаткими и не внушали веры.

Кое-как высидев с нею завтрак, за которым я едва мог проглотить что-то из вежливости, я уш„л домой, решив вс„ рассказать И.

У калитки я встретил посыльного из цветочного магазина, взял у него прелестное деревце т„мной сирени и отн„с в комнату Ананды, где очень хорошо пристроил его во второй комнате на низкой, тяж„лой скамеечке, похожей на фиолетовый камень.

Вскоре, в типичной константинопольской тележке, слуга прив„з мои тайны в артистической упаковке. Я развернул покупки, поставил на стол в первой комнате, где они показались мне ещ„ красивее, и пош„л к себе за кольцом и к князю за салфеткой.

Князь был очень удивл„н моей просьбой, спрашивал, не надо ли тарелок и скатерти; но я сказал, что спрошу И., и если надо, приду ещ„ раз.

Войдя в комнату Ананды, я раскрыл футляр и чуть не выронил его от удивления и восторга.

В золотое, точно кружевное кольцо были хитро врезаны фиалки из аметистов. А спереди, из выпуклых же аметистов, была сложена крупная буква А, усеянная мелкими бриллиантами. И так же – чередуясь – шли аметисты и бриллианты по краям всего кольца, образуя какую-то надпись на неизвестном мне языке.

Я понял, что кольцо предназначалось капитаном Анне. Но подарить его хотел капитан-тигр, которого я знал вчера; а не тот капитанстрастотерпец, которого я видел сегодня.

Держа кольцо в руке, я задумался о непонятном вращении судеб человеческих; и о том их неизбежном земном конце, о котором никто, никак и ничего не знает, но миновать которого нельзя, и что жизнь у всех разная, но умирают и родятся все одинаково.

Вошедший тихо И. пробудил меня от моих печальных гр„з.

– Вот так тайна, Л„вушка! Ананду это поразит. Ты и сам не знаешь, что скажут ему твои подарки. Кто дал тебе это кольцо? Ты не мог купить такую ценную вещь. Но, Боже мой, да где же ты это наш„л? – тихо прибавил он, внимательно рассматривая кольцо.

– Ничего не могу сказать вам, Лоллион. Кольцо не от меня. Но кто да„т его Ананде, я сказать не могу. Но это ещ„ не вс„. Вот на том фиолетовом блюде, под тортом, портрет женщины красоты неописуемой. И вся беда в том, что она как две капли воды похожа на Анну. Я знаю, что вы верите в случайность этого совпадения, верите, что я отнюдь не думал принести сюда что-то для Ананды с какой-нибудь таинственной эмблемой. Но и это ещ„ не вс„. Пойд„мте в другую комнату.

Лицо И. слегка омрачилось. Я открыл дверь и указал ему на деревце сирени, которое наполняло ароматом всю комнату. Усевшись на табурет у самой двери, я ждал, что скажет мне И. Он же, подойдя ко мне, нежно обнял меня и поцеловал в голову.

Не знаю, что сталось со мной. Но я заплакал и рыдал так, как после уже ни разу в жизни не плакал. Вс„ скопилось в этих слезах. Перенес„нные волнения, страх, разочарования, горечь от последнего разговора с Жанной – вс„ вылилось из меня, точно прямо из сердца моего хлестала кровь.

– Мой дорогой брат, мой милый друг. Перестань плакать. Тебе пош„л 22-й год. Ты прожил младенчество, детство, юность и вступаешь в зрелость. Только три первые семилетия – юность человека, и ты их прожил, мало сознавая ценность жизни. Но после 28 лет никто уже не может сказать, что он юн. Твои слезы сегодня – это пожар, в котором сгорели три твоих семилетия полусознательной жизни. Начинается твоя зрелость, ты входишь в полное сознание, в полосу наивысшего развития всех твоих сил, наивысшей деятельности и труда.

Никогда больше в тебе не мелькн„т сомнение, нужно ли страдание человеку, чтобы идти выше и чище в сво„м творчестве. Оглянись назад, – отдашь ли ты сво„ теперешнее понимание счастья и жизни за то, чем жил ты 21 год? Быть может, у капитана, которому ты так сострадаешь, ещ„ больше причин для горечи, ведь он дольше твоего жил полуживотной жизнью, даже не представляя себе, в ч„м е„ истинный смысл, наполняя дни пустотой, а то и разгулом страстей.

Но не все идут пут„м страдания. Посмотри пристально на князя, и ты увидишь существо, идущее пут„м радости.

Пойд„м отсюда, друг. Твои слезы сожгли в тебе сознание мальчика, и ими же начался твой новый путь мужчины. Пусть их огонь горит в тебе всегда не как потоки слез, а как великая сила любви, когда сердце раздвигается вс„ шире, готовое вместить весь мир, с его страданием и радостью.

Date: 2016-07-25; view: 276; Нарушение авторских прав