Глава I. Государство как произведение искусства. 7 page

Папа Александр пошел несколько дальше в разговоре с венецианским послом, поручая своего сына покровительству Венеции: «Я позабочусь, - сказал он, - о том, чтобы когда-нибудь папский престол перешел либо к нему, либо к вашей республике»²²⁰. Чезаре же к этому добавил: пусть папой станет тот, кого

==78

хочет видеть таковым Венеция, а для этого венецианские кардиналы только должны действовать единодушно.

Имел ли он при этом в виду себя, сказать трудно. Во всяком случае, слова отца достаточно свидетельствуют о желании Чезаре занять папский престол Несколько больше мы узнаем косвенным путем от Лукреции Борджа, ибо ряд мест в стихах Эрколе Строцци¹⁴⁴* можно считать отзвуком ее высказываний, которые она в качестве герцогини Феррары могла себе позволить. Сначала и она говорит о надежде Чезаре занять папский престол²²¹, однако вместе с тем в ее словах сквозит намек на его надежду получить власть над всей Италией²²², в конце содержится намек и на величественные планы Чезаре в качестве светского властителя - именно поэтому некогда он отказался от шапки кардинала²²³.

В самом деле, не может быть сомнения в том, что Чезаре, независимо от того, изберут ли его папой или нет после смерти Александра, намеревался любой ценой сохранить власть над папским государством, но после всех его деяний он вряд ли мог бы в качестве папы длительное время эту власть сохранять. Именно он секуляризировал бы папское государство²²⁴ - он вынужден был бы это сделать, чтобы продолжать господствовать над ним. Если мы не ошибаемся, то это является существенной причиной тайной симпатии, испытываемой Макиавелли к великому преступнику; только Чезаре и никто другой сможет, как он надеялся, «выдернуть железо из раны», т. е. уничтожить папство, источник всех нашествий и раздробления Италии - Интриганов, которые думали, что понимают замыслы Чезаре и указывали ему на возможность овладеть Тосканским королевством, он с презрением удалил²²⁵.

Однако делать выводы из его посылок - тщетное занятие не вследствие его особой демонической гениальности, которой он так же не обладал, как, например, герцог Фридландский, потому что применяемые им средства вообще не свидетельствуют о последовательных действиях Быть может, в чрезмерности зла для папства снова могла открыться возможность спасения и без той случайности, которая положила конец его господству.

Даже если считать, что уничтожение всех мелких властителей в папском государстве вызвало сочувствие к Чезаре, даже если исходить из того, что следовавшее в 1503 г. за ним войско - лучшие солдаты и офицеры Италии с Леонардо да Винчи в качестве главного инженера - является доказательством его великих планов, то другие его действия явно относятся к области иррационального, и мы впадаем в своем суждении в такое

==79

же недоумение, как его современники К этому относятся прежде всего разорение и жестокости в захваченных государствах²²⁶, которые Чезаре хотел сохранить за собой и над которыми он хотел господствовать.

Таково было состояние Рима и курии в последние годы понтификата Александра. Составляли ли отец и сын подлинные проскрипционные списки²²⁷ или решения об убийстве принимались в каждом данном случае, - несомненно, что Борджа ставили своей целью тайное уничтожение всех, кто так или иначе стоял на их пути или владения которых их привлекали. Капиталы и движимое имущество были наименьшими приобретениями; значительно доходнее для папы было прекращение выплаты рент духовным лицам и получение доходов с освободившихся кафедр, а также плата за их замещение. Венецианский посол Паоло Капелло²²⁸ в 1500 г. сообщает. «В Риме каждую ночь находят четверых-пятерых убитых, епископов, прелатов и других, так что все жители Рима дрожат, опасаясь быть убитыми герцогом (Чезаре)». Сам он по ночам проходит со своей стражей по улицам запуганного города²²⁹, и есть все основания считать, - не только потому, что он, подобно Тиберию, не хотел показывать при свете дня свое ставшее ужасным лицо, а чтобы удовлетворить свою бешеную страсть к убийству, пусть даже совершенно незнакомых ему людей. Уже в 1499 г отчаяние, вызванное этим, было столь велико и всеобще, что народ нападал на многих папских гвардейцев и убивал их²³⁰. Те же, кто оказывался недоступным открытому насилию Борджа, погибали от яда.

В случаях, требовавших осторожности, употребляли белоснежный, приятный на вкус порошок²³¹, который действовал не молниеносно, а постепенно, и мог быть подмешан к любой еде или питью. Уже принцу Джему он был подмешан в сладком напитке, до того как Александр передал его Карлу VIII (1495 г), в конце же своего жизненного пути этим ядом отравились отец и сын, выпив по ошибке вино, предназначенное для богатого кардинала. Официальный составитель эпитом в Ватикане, Онуфрио Панвинио¹⁴⁶*²³², называет трех кардиналов, отравленных по приказанию Александра (Орсинц, Феррерио и Микиэль), и указывает на четвертого, ответственность за смерть которого несет Чезаре (Джованни Борджа), впрочем, в те годы смерть богатых прелатов в Риме почти всегда вызывала подобные подозрения. Даже мирных ученых, удалявшихся в провинциальный город, настигал безжалостный яд. Вокруг папы начали происходить пугающие явления удары молнии, ураганы, сотрясавшие

К оглавлению

==80

стены и жилища, случались и раньше и ввергали жителей Рима в ужас, но когда в 1500 г²³³ они стали повторяться часто, в них увидели вмешательство дьявола («cosa diabolica»).

Слух об этих событиях стал, наконец, распространяться в разных странах вследствие пребывания в Риме многих посетителей во время юбилея²³⁴ 1500 года, бесстыдная эксплуатация отпущения грехов без сомнения оказала свое действие, приведя к тому, что все взоры обратились на Рим²³⁵. Кроме возвращающихся пилигримов на Севере появились странные, одетые в белое грешники из Италии и среди них беженцы из папского государства, которые не умолчали о происходившем в Риме. Но как можно определить, какой силы должно было достигнуть негодование Запада, чтобы стать действительно опасным для Александра «Он уничтожил бы, - говорит Панвинио²³⁶, - и еще оставшихся богатых кардиналов и прелатов, чтобы унаследовать их владения, если бы он в разгар своих планов о возвеличении сына не умер». А что только не совершил бы Чезаре, если бы сам не оказался смертельно болен, когда смерть настигла его отца? Каким был бы конклав, если бы Чезаре заставил сокращенную с помощью яда коллегию кардиналов, пользуясь имеющимися у него средствами, выбрать его папой, к тому же тогда, когда вблизи не было французской армии? Воображения не хватает, чтобы проследить возможные гипотезы такого рода.

Вместо этого выбрали Пия III, а после вскоре наступившей его смерти, под влиянием общей реакции - Юлия II.

Каковы бы ни были личные черты Юлия II, он в ряде существенных отношений явился спасителем папства. Знание о ходе вещей при всех понтификатах, начиная с понтификата его дяди Сикста, позволило ему глубоко проникнуть в подлинные основы и условия папской власти; в соответствии с этим он и построил свою деятельность, посвятив ей всю силу и страстность своей непоколебимой души. Не обращаясь к симонии, он с общего одобрения занял престол св. Петра, и с этого момента полностью прекратилась, по крайней мере, явная, торговля высшими церковными должностями.

У Юлия были фавориты, среди них и очень недостойные, однако в непотизме он был неповинен, благодаря особому везению: его брат, Джованни делла Ровере¹⁴⁶*, был мужем наследницы Урбино, сестры последнего Монтефельтро, Гвидобальдо, и от этого брака произошел родившийся в 1491 г. Франческо Мария делла Ровере, который был одновременно законным наследником герцогства Урбино и папским непотом. Все осталь­

==81

ное, приобретенное Юлием лично или в походах, он с высокой гордостью подчинял церкви, а не своему дому; Папское государство, которое он нашел в полном распаде, он оставил, полностью подчинив и увеличив его за счет Пармы и Пьяченцы. Не его вина, что и Феррара не отошла к церкви. 700 000 дукатов, которые он постоянно хранил в церкви св. Ангела, после его смерти кастелян должен был передать будущему папе. Он наследовал кардиналам, даже всем духовным лицам, умершим в Риме, причем с достаточным постоянством²³⁷, но он никого не отравлял и не убивал. То, что он сам участвовал в военных действиях, было для него неизбежным и скорее приносило ему пользу в Италии в то время, когда человек должен был быть либо молотом, либо наковальней и личность оказывала большее воздействие, чем обретенное право.

Если он, несмотря на свои громогласные заявления: «Вон, варвары!», тем не менее больше всех способствовал тому, что испанцы утвердились в Италии, то для папства это было безразлично, даже отчасти выгодно. И разве от испанского престола не следовало ждать наибольшего уважения к церкви²³⁸, тогда как итальянские правители, быть может, лелеяли лишь кощунственные мысли о ней?

Как бы то ни было, но этот оригинальный человек, неспособный подавить гнев и не скрывавший действительного расположения, производил в высшей степени желаемое впечатление грозного папы («pontifice terribile»)¹⁴⁷*. Он мог даже с относительно чистой совестью решиться созвать собор в Риме, противопоставив это выступлению всей европейской оппозиции против соборов. Подобный властитель нуждался и в величественном внешнем символе его правления. Юлий нашел его в создании храма св. Петра. Его план, задуманный Браманте, может, пожалуй, служить величайшим выражением единовластия вообще. Но и в других областях искусства продолжает жить память об этом папе и его образ, и не случайно латинская поэзия того времени с большей пылкостью воспевала Юлия, нежели его предшественников. Описание вступления в Болонью в конце сочинения кардинала Адриано да Корнето¹⁴⁸* «Iter Julii secundi» («Путь Юлия II») отличается особенно торжественным тоном, а Джован Антонио Фламинио¹⁴⁹* воззвал в одной из своих лучших элегий²³⁹ к папе-патриоту с просьбой о защите Италии.

На Латеранском соборе Юлий строжайшим постановлением²⁴⁰ запретил симонию при избрании папы. После его смерти (1513 г.) жадные кардиналы пытались обойти это запрещение, предложив,

==82

чтобы приходы и должности избираемого были бы равномерно распределены между ними; в этом случае они избрали бы наиболее богатого кардинала (совершенно непригодного Рафаэле Риарио)²⁴¹. Однако противодействие преимущественно более молодых членов св. Коллегии, желавших избрать либерального папу, помешало осуществить эту недостойную комбинацию, и избран был Джованни Медичи, знаменитый Лев X.

Мы еще не раз вернемся к нему, когда речь будет идти о Высоком Возрождении: здесь следует лишь указать на то, что в его понтификат папство вновь подверглось серьезным внутренним и внешним опасностям. К ним не следует относить заговор кардиналов Петруччи, Саули, Риарио и Корнето, ибо последствием его могла быть только смена лиц, занимающих определенные должности; к тому же Лев удачно применил противодействующее этому средство, назначив неслыханное число – 31150 - новых кардиналов, причем эта мера произвела хорошее впечатление, потому что в ряде случаев вознаграждала за подлинные заслуги²⁴².

Очень опасны были, однако, те пути, на которые Лев вступил в первые два года своего понтификата. Посредством вполне серьезных переговоров он пытался предоставить своему брату Джулиано Неаполитанское королевство, а своему племяннику Лоренцо - большие владения в Северной Италии, в которые входили бы Милан, Тоскана, Урбино и Феррара²⁴³. Совершенно ясно, что Папское государство стало бы в таком обрамлении апанажем дома Медичи и его даже незачем было бы секуляризировать. Различные политические причины помешали осуществлению этого плана: Джулиано вовремя умер; чтобы предоставить что-либо Лоренцо, Лев решился на изгнание урбинского герцога Франческо Мария делла Ровере, и эта война принесла ему безграничную ненависть и бедность, а когда Лоренцо в 1519г. умер²⁴⁴, все добытое с таким трудом перешло церкви. Бесславно и вынужденно он совершил, таким образом, то, что, будучи совершено добровольно, принесло бы ему вечную славу. Его попытки, направленные против Альфонса Феррарского, и осуществление некоторых планов, затрагивавших ряд мелких тиранов и кондотьеров, отнюдь не подняли его репутацию.

И все это в то время, когда правители Запада год за годом привыкали к колоссальной политической игре, ставкой и выигрышем, в которой всегда была та или иная область Италии²⁴⁵. Кто мог бы поручиться, что вслед за огромным увеличением их могущества за последние десятилетия они не распространят свои вож­

==83

деления и на Папское государство? Еще при жизни Льва произошел пролог того, что было затем осуществлено в 1527 г. В конце 1520 г. несколько отрядов испанской пехоты появились - как будто по собственному побуждению - на границах Папского государства, просто чтобы получить с папы выкуп²⁴⁶; однако они были отогнаны отрядами папы. Общественное мнение против коррупции церковной иерархии приняло в последнее время более определенное выражение, и проницательные люди, как, например, младший Пико делла Мирандола²⁴⁷, настойчиво призывали к реформам. Тем временем выступил Лютер.

В понтификат Адриана VI¹⁵¹* (1521-1523 гг.) немногие робкие реформы уже запоздали перед лицом мощного движения в Германии. Адриан мог лишь высказывать свое отвращение к предыдущим привычкам, к симонии, непотизму, расточительству, бандитизму и безнравственности. Опасность лютеранства даже не воспринималась здесь как самая страшная опасность; лишь проницательный венецианский наблюдатель, Джироламо Негро, высказывает предвидение близкой, страшной беды для Рима²⁴⁸.

В понтификат Климента VII¹⁵²* весь горизонт Рима затянуло туманом, подобным той серо-желтой завесе сирокко, который иногда делает там такими вредоносными поздние месяцы лета. Папу ненавидят как в непосредственной близи, так и в отдалении; в то время как недовольство мыслящих людей растет²⁴⁹, на улицах и площадях появляются проповедующие отшельники, которые предсказывают гибель Италии, даже мира, и называют папу Климента Антихристом²⁵⁰; партия дома Колонна вновь поднимает голову; неукротимый кардинал Помпео Колонна¹⁶³*, одно существование²⁶¹ которого уже является постоянным мучением для папы, решается напасть на Рим (1526 г.), надеясь с помощью Карла V стать папой, как только Климент умрет или будет взят в плен. Для Рима не было удачей, что Клименту удалось бежать в замок св. Ангела; но судьба, которая его ждала, была хуже смерти.

Посредством ряда обманов того типа, которые позволительны только сильным и губительны для слабых, Климент способствовал походу в Италию испанско-немецкого войска под водительством Бурбона¹⁵⁴" и Фрундсберга¹⁵⁵* (1527 г.). Несомненно²⁵², что Карл V замыслил серьезно покарать Рим, но не мог заранее предположить, до чего дойдут в своем рвении его не получившие оплаты орды. Собрать армию почти что без денег было бы в Германии невозможно, если бы не было известно, что она идет в поход на Рим. Быть может, где-нибудь будут обнаруже­

==84

ны поручения Бурбону на случай того или иного развития событий, причем написанные в достаточно мягкой форме но историки не дадут обмануть себя этим. Католический император обязан только счастливой случайности, что его люди не убили папу и кардиналов. Случись это, никакая софистская церковь не смогла бы объявить его невиновным в этом. Убийства мелких людей и вымогательства с помощью пыток и работорговли показывают достаточно убедительно, что было вообще возможно при «sacco di Roma»¹⁵⁶*.

Возможно, что, как утверждает один венецианец, его мучила совесть при мысли о разграблении Рима²⁶⁷, что ускорило искупление, подкрепленное подчинением флорентийцев папскому дому, дому Медичи. Непот и новый герцог, Алессандро Медичи, вступил в брак с незаконной дочерью императора¹⁶⁰*.

Впоследствии Карл благодаря идее собора сохранил в значительной степени власть над папством и мог его одновременно притеснять и защищать. Но страшная опасность, секуляризация, в частности грозящая изнутри как следствие действий пап и их непотов, была устранена на века благодаря немецкой Реформации.

Так же, как именно Реформация обусловила возможность и успех похода на Рим (1527 г.), она вынудила папство стать выражением духовной мировой мощи, возглавить всех ее противников и подняться из «состояния упадка к пониманию фактических отношений». Во времена Климента VII, Павла III, Павла IV¹⁶¹* и их преемников вместе с отпадением от католической церкви половины Европы постепенно складывается совершенно новая возрожденная иерархия, устраняющая все опасности в собственном доме, особенно непотизм, как средство основания государства²⁵⁸, и в союзе с католическими князьями, преисполненная новым духовным импульсом, она видит свое главное дело в восстановлении утраченного. Она может быть понята только в противоположении к отпавшим от нее. В этом смысле можно с полным основанием сказать, что папство в моральном отношении было спасено своими смертельными врагами. Упрочилось и его политическое положение, став неприкосновенным, правда, под надзором Испании; почти без усилий оно наследовало после смерти своих вассалов (легитимной линии дома д*Эсте и делла Ровере) герцогства Феррару и Урбино¹⁶²*. Не будь Реформации, - если это вообще можно себе представить, - все Папское государство, вероятно, давно уже перешло бы к светским властителям.

==85

==86

***

заключение остановимся вкратце на воздействии сложившейся политической ситуации на дух итальянской нации в целом.

Совершенно очевидно, что общая политическая неустойчивость в Италии XIV и XV вв. должна была вызвать у людей более благородных по своему складу патриотическое недовольство и противостояние. Уже Данте и Петрарка²⁵⁹ провозглашают идею единой Италии, на реализацию которой должны быть направлены все высокие стремления. Можно, конечно, возразить, что это лишь энтузиазм отдельных высокообразованных людей, о котором нация в своей массе ничего не ведала, но и в Германии тогда дело вряд ли обстояло иначе, несмотря на то что она, по крайней мере, по своему имени, обладала единством и признанным верховным властителем, императором. Первое громкое прославление Германии в литературе (за исключением нескольких стихов миннезингеров) принадлежит гуманистам времени Максимилиана I²⁶⁰ и кажется иногда эхом итальянских декламации. И все-таки Германия фактически стала единым народом раньше, причем в совершенно иной степени, чем жители Италии когда-либо со времен римлян.

Франция обязана сознанием единства своего народа борьбе с англичанами, а Испания не смогла даже присоединить родственную ей Португалию. Для Италии существование Папского государства и условия жизни в нем были препятствием для установления единства страны, на устранение которого едва ли можно было надеяться. Если кое-где в политических сношениях эмфатически и упоминается об общем отечестве, то большей частью лишь с целью задеть другое, также итальянское государство²⁶¹. Действительно серьезные, глубоко горестные призывы к национальному чувству раздаются только в XVI в., когда уже было поздно, когда французы и испанцы заняли страну. О местном патриотизме можно сказать, что он выступает вместо этого чувства национального единства, но не заменяет его.

==87

00.htm - glava02