XVI. Четвертый сон Веры Павловны 2 page

холодно и сыро, зачем же быть здесь? Здесь из 2 000 человек осталось теперь

десять - двадцать человек оригиналов, которым на этот раз показалось

приятным разнообразием остаться здесь, в глуши, в уединении, посмотреть на

северную осень. Через несколько времени, зимою, здесь будут беспрестанные

смены, будут приезжать маленькими партиями любители зимних прогулок,

провести здесь несколько дней по-зимнему".

- Но где ж они теперь? - "Да везде, где тепло и хорошо, - говорит

старшая сестра: - на лето, когда здесь много работы и хорошо, приезжает сюда

множество всяких гостей с юга; мы были в доме, где вся компания из одних

вас; но множество домов построено для гостей, в других и разноплеменные

гости и хозяева поселяются вместе, кому как нравится, такую компанию и

выбирает. Но принимая летом множество гостей, помощников в работе, вы сами

на 7-8 плохих месяцев вашего года уезжаете на юг, - кому куда приятнее. Но

есть у вас на юге и особая сторона, куда уезжает главная масса ваша. Эта

сторона так и называется Новая Россия". - "Это где Одесса и Херсон?" - "Это

в твое время, а теперь, смотри, вот где Новая Россия".

Горы, одетые садами; между гор узкие долины, широкие равнины. "Эти горы

были прежде голые скалы, - говорит старшая сестра. - Теперь они покрыты

толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких

деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше

финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями

сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис". - "Что ж это

за земля?" - "Поднимемся на минуту повыше, ты увидишь ее границы". На

далеком северо-востоке две реки, которые сливаются вместе прямо на востоке

от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше к югу, все в том же

юго-восточном направлении, длинный и широкий залив; на юге далеко идет

земля, расширяясь все больше к югу между этим заливом и длинным узким

заливом, составляющим ее западную границу. Между западным узким заливом и

морем, которое очень далеко на северо-западе, узкий перешеек. "Но мы в

центре пустыни?" - говорит изумленная Вера Павловна. "Да, в центре бывшей

пустыни; а теперь, как видишь, все пространство с севера, от той большой

реки на северо-востоке, уже обращено в благодатнейшую землю, в землю такую

же, какою была когда-то и опять стала теперь та полоса по морю на север от

нее, про которую говорилось в старину, что она "кипит молоком и медом"

{149}. Мы не очень далеко, ты видишь, от южной границы возделанного

пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною

степью, какою был в твое время весь полуостров; с каждым годом люди, вы

русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие работают в

других странах: всем и много места, и довольно работы, и просторно, и

обильно. Да, от большой северо-восточной реки все пространство на юг до

половины полуострова зеленеет и цветет, по всему пространству стоят, как на

севере, громадные здания в трех, в четырех верстах друг от друга, будто

бесчисленные громадные шахматы на исполинской шахматнице. "Спустимся к

одному из них", - говорит старшая сестра.

Такой же хрустальный громадный дом, но колонны его белые. "Они потому

из алюминия, - говорит старшая сестра, - что здесь ведь очень тепло, белое

меньше разгорячается на солнце, что несколько дороже чугуна, но по-здешнему

удобнее". Но вот что они еще придумали: на дальнее расстояние кругом

хрустального дворца идут ряды тонких, чрезвычайно высоких столбов, и на них,

высоко над дворцом, над всем дворцом и на, полверсты вокруг него растянут

белый полог. "Он постоянно обрызгивается водою, - говорит старшая сестра: -

видишь, из каждой колонны подымается выше полога маленький фонтан,

разлетающийся дождем вокруг, поэтому жить здесь прохладно; ты видишь, они

изменяют температуру, как хотят". - "А кому нравится зной и яркое здешнее

солнце?" - "Ты видишь, вдали есть павильоны и шатры. Каждый может жить, как

ему угодно; я к тому веду, я все для этого только и работаю". - "Значит,

остались и города для тех, кому нравится в городах?" - "Не очень много таких

людей; городов осталось меньше прежнего, - почти только для того, чтобы быть

центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах

сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на

несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно

сменяется, бывает там для труда, на недолгое время". - "Но кто хочет

постоянно жить в них?" - "Живут, как вы живете в своих Петербургах, Парижах,

Лондонах, - кому ж какое дело? кто станет мешать? Каждый живи, как хочешь;

только огромнейшее большинство, 99 человек из 100, живут так, как мы с

сестрою показываем тебе, потому что это им приятнее и выгоднее. Но иди же во

дворец, уж довольно поздний вечер, пора смотреть на них".

- Но нет, прежде я хочу же знать, как это сделалось?" - "Что?" - "То,

что бесплодная пустыня обратилась в плодороднейшую землю, где почти все мы

проводим две трети нашего года". - "Как это сделалось? да что ж тут

мудреного? Ведь это сделалось не в один год, и не в десять лет, я постепенно

подвигала дело. С северо-востока, от берегов большой реки, с северо-запада,

от прибережья большого моря, - у них так много таких сильных машин, - возили

глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошение, явилась

зелень, явилось и больше влаги в воздухе; шли вперед шаг за шагом, по

нескольку верст, иногда по одной версте в год, как и теперь все идут больше

на юг, что ж тут особенного? Они только стали умны, стали обращать на пользу

себе громадное количество сил и средств, которые прежде тратили без пользы

или и прямо во вред себе. Недаром же я работаю и учу. Трудно было людям

только понять, что полезно, они были в твое время еще такими дикарями,

такими грубыми, жестокими, безрассудными, но я учила и учила их; а когда они

стали понимать, исполнять было уже не трудно. Я не требую ничего трудного,

ты знаешь. Ты кое-что делаешь по-моему, для меня, - разве это дурно?" "Нет".

- "Конечно, нет. Вспомни же свою мастерскую, разве у вас было много средств?

разве больше, чем у других?" - "Нет, какие ж у нас были средства?" - "А ведь

твои швеи имеют в десять раз больше удобств, в двадцать раз больше радостей

жизни, во сто раз меньше испытывают неприятного, чем другие, с такими же

средствами, какие были у вас. Ты сама доказала, что и в твое время люди

могут жить очень привольно. Нужно только быть рассудительными, уметь хорошо

устроиться, узнать, как выгоднее употреблять средства". - "Так, так; я это

знаю". - "Иди же еще посмотреть немножко, как живут люди через несколько

времени после того, как стали понимать то, что давно понимала ты".

Они входят в дом. Опять такой же громаднейший, великолепный зал. Вечер

в полном своем просторе и веселье, прошло уж три часа после заката солнца:

самая пора веселья. Как ярко освещен зал, чем же? - нигде не видно ни

канделябров, ни люстр; ах, вот что! - в куполе зала большая площадка из

матового стекла, через нее льется свет, - конечно, такой он и должен быть:

совершенно, как солнечный, белый, яркий и мягкий, - ну, да, это

электрическое освещение {149a}. В зале около тысячи человек народа, но в ней

могло бы свободно быть втрое больше. "И бывает, когда приезжают гости, -

говорит светлая красавица, - бывает и больше". - "Так что ж это? разве не

бал? Это разве простой будничный вечер?" - "Конечно". - "А по-нынешнему, это

был бы придворный бал, как роскошна одежда женщин, да, другие времена, это

видно и по покрою платья. Есть несколько дам и в нашем платье, но видно, что

они оделись так для разнообразия, для шутки; да, они дурачатся, шутят над

своим костюмом; на других другие, самые разнообразные костюмы разных

восточных и южных покроев, все они грациознее нашего; но преобладает костюм,

похожий на тот, какой носили гречанки в изящнейшее время Афин - очень легкий

и свободный, и на мужчинах тоже широкое, длинное платье без талии, что-то

вроде мантий, иматиев; видно, что это обыкновенный домашний костюм их, как

это платье скромно и прекрасно! Как мягко и изящно обрисовывает оно формы,

как возвышает оно грациозность движений! И какой оркестр, более ста артистов

и артисток, но особенно, какой хор!" - "Да, у вас в целой Европе не было

десяти таких голосов, каких ты в одном этом зале найдешь целую сотню, и в

каждом другом столько же: образ жизни не тот, очень здоровый и вместе

изящный, потому и грудь лучше, и голос лучше", - говорит светлая царица. Но

люди в оркестре и в хоре беспрестанно меняются: одни уходят, другие

становятся на их место, - они уходят танцовать, они приходят из танцующих.

У них вечер, будничный, обыкновенный вечер, они каждый вечер так

веселятся и танцуют; но когда же я видела такую энергию веселья? но как и не

иметь их веселью энергии, неизвестной нам? - Они поутру наработались. Кто не

наработался вдоволь, тот не приготовил нерв, чтобы чувствовать полноту

веселья. И теперь веселье простых людей, когда им удается веселиться, более

радостно, живо и свежо, чем наше; но у наших простых людей скудны средства

для веселья, а здесь средства богаче, нежели у нас; и веселье наших простых

людей смущается воспоминанием неудобств и лишений, бед и страданий,

смущается предчувствием того же впереди, - это мимолетный час забытья нужды

и горя - а разве нужда и горе могут быть забыты вполне? разве песок пустыни

не заносит? разве миазмы болота не заражают и небольшого клочка хорошей

земли с хорошим воздухом, лежащего между пустынею и болотом? А здесь нет ни

воспоминаний, ни опасений нужды или горя; здесь только воспоминания вольного

труда в охоту, довольства, добра и наслаждения, здесь и ожидания только все

того же впереди. Какое же сравнение! И опять: у наших рабочих людей нервы

только крепки, потому способны выдерживать много веселья, но они у них

грубы, не восприимчивы. А здесь: нервы и крепки, как у наших рабочих людей,

и развиты, впечатлительны, как у нас; приготовленность к веселью, здоровая,

сильная жажда его, какой нет у нас, какая дается только могучим здоровьем и

физическим трудом, в этих людях соединяется со всею тонкостью ощущений,

какая есть в нас; они имеют все наше нравственное развитие вместе с

физическим развитием крепких наших рабочих людей: понятно, что их веселье,

что их наслаждение, их страсть - все живее и сильнее, шире и сладостнее, чем

у нас. Счастливые люди!

Нет, теперь еще не знают, что такое настоящее веселье, потому что еще

нет такой жизни, какая нужна для него, и нет таких людей. Только такие люди

могут вполне веселиться и знать весь восторг наслажденья! Как они цветут

здоровьем и силою, как стройны и грациозны они, как энергичны и выразительны

их черты! Все они - счастливые красавцы и красавицы, ведущие вольную жизнь

труда и наслаждения, - счастливцы, счастливцы!

Шумно веселится в громадном зале половина их, а где ж другая половина?

"Где другие? - говорит светлая царица, - они везде; многие в театре, одни

актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные

рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада,

иные в своих комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но

больше, больше всего - это моя тайна. Ты видела в зале, как горят щеки, как

блистают глаза; ты видела, они уходили, они приходили; они уходили - это я

увлекала их, здесь комната каждого и каждой - мой приют, в них мои тайны

ненарушимы, занавесы дверей, роскошные ковры, поглощающие звук, там тишина,

там тайна; они возвращались - это я возвращала их из царства моих тайн на

легкое веселье Здесь царствую я".

"Я царствую здесь. Здесь все для меня! Труд - заготовление свежести

чувств и сил для меня, веселье - приготовление ко мне, отдых после меня.

Здесь я - цель жизни, здесь я - вся жизнь".

"В моей сестре, царице, высшее счастие жизни, - говорит старшая сестра,

- но ты видишь, здесь всякое счастие, какое кому надобно. Здесь все живут,

как лучше кому жить, здесь всем и каждому - полная воля, вольная воля".

"То, что мы показали тебе, нескоро будет в полном своем развитии, какое

видела теперь ты. Сменится много поколений прежде, чем вполне осуществится

то, что ты предощущаешь. Нет, не много поколений: моя работа идет теперь

быстро, все быстрее с каждым годом, но все-таки ты еще не войдешь в это

полное царство моей сестры; по крайней мере, ты видела его, ты знаешь

будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем,

будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для

него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете

перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением

ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к

нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее

все, что можете перенести".

XVII

Через год новая мастерская уж совершенно устроилась, установилась. Обе

мастерские были тесно связаны между собою, передавали одна другой заказы,

когда одна была завалена ими, а другая имела время исполнить их. Между ними

был текущий счет. Размер их средств был уже достаточен, чтобы они могли

открыть магазин на Невском, если сблизятся между собою еще больше. Устроить

это стоило довольно много хлопот Вере Павловне и Мерцаловой. Хотя их

компании были дружны, хотя часто одна компания принимала у себя в гостях

другую, хотя часто они соединялись для поездок за город, но все-таки мысль о

солидарности счетов двух разных предприятий была мысль новая, которую

надобно было долго и много разъяснять. Однако же, выгода иметь на Невском

свой магазин была очевидна, и после нескольких месяцев забот о слиянии двух

счетоводств прихода в одно Вере Павловне и Мерцаловой удалось достичь этого.

На Невском явилась новая вывеска: "Au bon travail. Magasin des Nouveautes"

{150}. С открытием магазина дела стали развиваться быстрее прежнего и

становились все выгоднее. Мерцалова и Вера Павловна уже мечтали в своих

разговорах, что года через два вместо двух швейных будет четыре, пять, а там

скоро и десять, и двадцать.

Месяца через три по открытии магазина приехал к Кирсанову один отчасти

знакомый, а больше незнакомый собрат его по медицине, много рассказывал о

разных медицинских казусах, всего больше об удивительных успехах своей

методы врачевания, состоявшей в том, чтобы класть вдоль по груди и по животу

два узенькие и длинные мешочка, наполненные толченым льдом {151} и

завернутые каждый в четыре салфетки, а в заключение всего сказал, что один

из его знакомых желает познакомиться с Кирсановым {152}.

Кирсанов исполнил желание; знакомство было приятное, был разговор о

многом, между прочим, о магазине. Объяснил, что магазин открыт, собственно,

с торговою целью; долго говорили о вывеске магазина, хорошо ли, что на

вывеске написано travail. Кирсанов говорил, что travail значит труд, Au bon

travail - магазин, хорошо исполняющий заказы; рассуждали о том, не лучше ли

было бы заменить такой девиз фамилиею. Кирсанов стал говорить, что русская

фамилия его жены наделает коммерческого убытка; наконец, придумал такое

средство: его жену зовут "Вера" - по-французски вера - foi; если бы на

вывеске можно было написать вместо Au bon travail - A la bonne foi, то не

было ли бы достаточно этого? - Это бы имело самый невинный смысл -

"добросовестный магазин", и имя хозяйки было бы на вывеске; рассудивши,

увидели, что это можно. Кирсанов с особенным усердием обращал разговор на

такие вопросы и вообще успевал в этом, так что возвратился домой очень

довольный.

Но во всяком случае Мерцалова и Вера Павловна значительно поурезали

крылья своим мечтам и стали заботиться о том, чтобы хотя удержаться на

месте, а уж не о том, чтоб идти вперед.

Таким образом, по охлаждении лишнего жара в Вере Павловне и Мерцаловой,

швейные и магазин продолжали существовать, не развиваясь, но радуясь уже и

тому, что продолжают существовать. Новое знакомство Кирсанова продолжалось и

приносило ему много удовольствия. Так прошло еще года два или больше, без

всяких особенных происшествий.

XVIII

Письмо Катерины Васильевны Полозовой

С.-Петербург, 17 августа 1860 г.

Милая Полина, мне так понравилась совершенно новая вещь, которую я

недавно узнала и которой теперь сама занимаюсь с большим усердием, что я

хочу описать ее тебе. Я уверена, что ты также заинтересуешься ею. Но

главное, ты сама, быть может, найдешь возможность заняться чем-нибудь

подобным. Это так приятно, мой друг.

Вещь, которую я хочу описать для тебя - швейная; собственно говоря, две

швейные, обе устроенные по одному принципу женщиною, с которою познакомилась

я всего только две недели тому назад, но уж успела очень подружиться. Я

теперь помогаю ей, с тем условием, чтобы она потом помогла мне устроить еще

такую же швейную. Эта дама Вера Павловна Кирсанова, еще молодая, добрая,

веселая, совершенно в моем вкусе, то есть, больше похожа на тебя, Полина,

чем на твою Катю, такую смирную: она бойкая и живая госпожа. Случайно

услышав о ее мастерской, - мне сказывали только об одной, - я прямо приехала

к ней без всяких рекомендаций и предлогов, просто сказала, что я

заинтересовалась ее швейною. Мы сошлись с первого же раза, тем больше, что в

Кирсанове, ее муже, я нашла того самого доктора Кирсанова, который пять лет

тому назад оказал мне, помнишь, такую важную услугу.

Поговоривши со мною с полчаса и увидев, что я, действительно,

сочувствую таким вещам, Вера Павловна повела меня в свою мастерскую, ту,

которою она сама занимается (другую, которая была устроена прежде, взяла на

себя одна из ее близких знакомых, тоже очень хорошая молодая дама), и я

перескажу тебе впечатления моего первого посещения; они были так новы и

поразительны, что я тогда же внесла их в свой дневник, который был давно

брошен, но теперь возобновился по особенному обстоятельству, о котором, быть

может, я расскажу тебе через несколько времени. Я очень довольна, что эти

впечатления были тогда записаны мною: теперь я и забыла бы упомянуть о

многом, что поразило меня тогда, а нынче, только через две недели, уже

кажется самым обыкновенным делом, которое иначе и не должно быть. Но чем

обыкновеннее становится эта вещь, тем больше я привязываюсь к ней, потому

что она очень хороша. Итак, Полина, я начинаю выписку из моего дневника,

дополняя подробностями, которые узнала после.

Швейная мастерская, - что же такое увидела я, как ты думаешь? Мы

остановились у подъезда, Вера Павловна повела меня по очень хорошей

лестнице, знаешь, одной из тех лестниц, на которых нередко встречаются

швейцары. Мы вошли на третий этаж, Вера Павловна позвонила, и я увидела себя

в большом зале, с роялем, с порядочною мебелью, - словом, зал имел такой

вид, как будто мы вошли в квартиру семейства, проживающего 4 или 5 тысяч

рублей в год. - Это мастерская? И это одна из комнат, занимаемых швеями?

"Да; это приемная комната и зал для вечерних собраний; пойдемте по тем

комнатам, в которых, собственно, живут швеи, они теперь в рабочих комнатах,

и мы никому не помешаем". - Вот что увидела я, обходя комнаты, и что

пояснила мне Вера Павловна.

Помещение мастерской составилось из трех квартир, выходящих на одну

площадку и обратившихся в одну квартиру, когда пробили двери из одной в

другую. Квартиры эти прежде отдавались за 700, 550 и 425 руб. в год, всего

за 1675 руб. Но отдавая все вместе по контракту на 5 лет, хозяин дома

согласился уступить их за 1 250 руб. Всего в мастерской 21 комната, из них 2

очень большие, по 4 окна, одна служит приемною, другая - столовою; в двух

других, тоже очень больших, работают; в остальных живут. Мы прошли 6 или 7

комнат, в которых живут девушки (я все говорю про первое мое посещение);

меблировка этих комнат тоже очень порядочная, красного дерева или ореховая;

в некоторых есть стоячие зеркала, в других - очень хорошие трюмо; много

кресел, диванов хорошей работы. Мебель в разных комнатам разная, почти вся

она постепенно покупалась по случаям, за дешевую цену. Эти комнаты, в

которых живут, имеют такой вид, как в квартирах чиновничьих семейств средней

руки, в семействах старых начальников отделения или молодых

столоначальников, которые скоро будут начальниками отделения. В комнатах,

которые побольше, живут три девушки, в одной даже четыре, в других по две.

Мы вошли в рабочие комнаты, и девушки, занимавшиеся в них, тоже

показались мне одеты как дочери, сестры, молодые жены этих чиновников: на

одних были шелковые платья, из простеньких шелковых материй, на других

барежевые {153}, кисейные. Лица имели ту мягкость и нежность, которая

развивается только от жизни в довольстве. Ты можешь представить, как это все

удивляло меня. В рабочих комнатах мы оставались долго. Я тут же

познакомилась с некоторыми из девушек; Вера Павловна сказала цель моего

посещения: степень их развития была неодинакова; одни говорили уже

совершенно языком образованного общества, были знакомы с литературою, как

наши барышни, имели порядочные понятия и об истории, и о чужих землях, и обо

всем, что составляет обыкновенный круг понятий барышень в нашем обществе;

две были даже очень начитаны. Другие, не так давно поступившие в мастерскую,

были менее развиты, но все-таки с каждою из них можно было говорить, как с

девушкою, уже имеющею некоторое образование. Вообще степень развития

соразмерна тому, как давно которая из них живет в мастерской.

Вера Павловна занималась делами, иногда подходила ко мне, а я говорила

с девушками, и таким образом мы дождались обеда. Он состоит, по будням, из

трех блюд. В тот день был рисовый суп, разварная рыба и телятина. После

обеда на столе явились чай и кофе. Обед был настолько хорош, что я поела со

вкусом и не почла бы большим лишением жить на таком обеде.

А ты знаешь, что мой отец и теперь имеет хорошего повара.

Вот какое было общее впечатление моего первого посещения. Мне сказали,

и я знала, что я буду в мастерской, в которой живут швеи, что мне покажут

комнаты швей; что я буду видеть швей, что я буду сидеть за обедом швей;

вместо того я видела квартиры людей не бедного состояния, соединенные в одно

помещение, видела девушек среднего чиновничьего или бедного помещичьего

круга, была за обедом, небогатым, но удовлетворительным для меня; - что ж

это такое? и как же это возможно?

Когда мы возвратились к Вере Павловне, она и ее муж объяснили мне, что

это вовсе не удивительно. Между прочим, Кирсанов тогда написал мне для

примера небольшой расчет на лоскутке бумаги, который уцелел между страниц

моего дневника. Я перепишу тебе его; но прежде еще несколько слов.

Вместо бедности - довольство; вместо грязи - не только чистота, даже

некоторая роскошь комнат; вместо грубости - порядочная образованность; все

это происходит от двух причин: с одной стороны, увеличивается доход швей, с

другой - достигается очень большая экономия в их расходах.

Ты понимаешь, отчего они получают больше дохода: они работают на свой

собственный счет, они сами хозяйки; потому они получают ту долю, которая

оставалась бы в прибыли у хозяйки магазина. Но это не все: работая в свою

собственную пользу и на свой счет, они гораздо бережливее и на материал

работы и на время: работа идет быстрее, и расходов на нее меньше.

Понятно, что и в расходах на их жизнь много сбережений. Они покупают

все большими количествами, расплачиваются наличными деньгами, поэтому вещи

достаются им дешевле, чем при покупке в долг и по мелочи; вещи выбираются

внимательно, с знанием толку в них, со справками, поэтому все покупается не

только дешевле, но и лучше, нежели вообще приходится покупать бедным людям.

Кроме того, многие расходы или чрезвычайно уменьшаются, или становятся

вовсе ненужны. Подумай, например: каждый день ходить в магазин за 2, за 3

версты - сколько изнашивается лишней обуви, лишнего платья от этого. Приведу

тебе самый мелочной пример, но который применяется ко всему в этом

отношении.

Если не иметь дождевого зонтика, это значит много терять от порчи

платья дождем. Теперь, слушай слова, сказанные мне Верой Павловною. Простой

холщевый зонтик стоит, положим, 2 рубля. В мастерской живет 25 швей. На

зонтик для каждой вышло бы 5О р., та, которая не имела бы зонтика, терпела

бы потери в платье больше, чем на 2 руб. Но они живут вместе; каждая выходит

из дому только, когда ей удобно; поэтому не бывает того, чтобы в дурную

погоду многие выходили из дому. Они нашли, что 5 дождевых зонтиков

совершенно довольно. Эти зонтики шелковые, хорошие; они стоят по 5 руб.

Всего расхода на дождевые зонтики - 25 руб., или у каждой швеи - по 1 руб.

Ты видишь, что каждая из них пользуется хорошею вещью вместо дрянной и

все-таки имеет вдвое меньше расхода на эту вещь. Так с множеством мелочей,

которые вместе составляют большую важность. То же с квартирою, со столом.

Например, этот обед, который я тебе описала, обошелся в 5 руб. 50 коп. или 5

руб. 75 коп., с хлебом (но без чаю и кофе). А за столом было 37 человек (не

считая меня, гостьи, и Веры Павловны), правда, в том числе нескольких детей.

5 руб. 75 коп. на 37 человек это составляет менее 16 коп. на человека, менее

5 р. в месяц. А Вера Павловна говорит, что если человек обедает один, он на

эти деньги не может иметь почти ничего, кроме хлеба и той дряни, которая

продается в мелочных лавочках. В кухмистерской такой обед (только менее

чисто приготовленный) стоит, по словам Веры Павловны, 40 коп. сер., - за 30

коп. гораздо хуже. Понятна эта разница: кухмистер, готовя обед на 20 человек

или меньше, должен сам содержаться из этих денег, иметь квартиру, иметь

прислугу. Здесь этих лишних расходов почти вовсе нет, или они гораздо

меньше. Жалованье двум старушкам, родственницам двух швей, вот и весь расход

по содержанию их кухонного штата. Теперь тебе понятен будет расчет, который

сделал мне для примера Кирсанов, когда я была у них в первый раз. Написавши

его, он сказал мне:

- Конечно, я не могу сказать вам точных цифр, да и трудно было бы найти

их, потому что, вы знаете, у каждого коммерческого дела, у каждого магазина,

каждой мастерской свои собственные пропорции между разными статьями дохода и

расхода, в каждом семействе также свои особенные степени экономности в

делании расходов и особенные пропорции между разными статьями их. Я ставлю

цифры только для примера: но чтобы счет был убедительнее, я ставлю цифры,

которые менее действительной выгодности нашего порядка, сравнительно с

настоящими расходами почти всякого коммерческого дела и почти всякого

мелкого, бедного хозяйства.

- Доход коммерческого предприятия от продажи товаров, - продолжал

Кирсанов, - распадается на три главные части: одна идет на жалованье

рабочим; другая - на остальные расходы предприятия: наем помещения,

освещение, материалы для работы; третья остается в прибыль хозяину. Положим,