III. Второй сон Веры Павловны 2 page

Как делить прибыль? Вере Павловне хотелось довести до того, чтобы

прибыль делилась поровну между всеми. До этого дошли только в половине

третьего года, а прежде того перешли через несколько разных ступеней,

начиная с раздела прибыли пропорционально заработной плате. Прежде всего

увидели, что если девушка пропускала без работы несколько дней по болезни

или другим уважительным причинам, то нехорошо за это уменьшать ее долю из

прибыли, которая ведь приобретена не собственно этими днями, а всем ходом

работ и общим состоянием мастерской. Потом согласились, что закройщицы и

другие девушки, получающие особую плату по развозу заказов и другим

должностям, уже довольно вознаграждаются своим собственным жалованьем, и что

несправедливо им брать больше других еще и из прибыли. Простые швеи, не

занимавшие должностей, были так деликатны, что не требовали этой перемены,

когда заметили несправедливость прежнего порядка, ими же заведенного: сами

должностные лица почувствовали неловкость пользования лишним и отказывались

от него, когда достаточно поняли дух нового порядка. Надобно, впрочем,

сказать, что эта временная деликатность - терпения одних и отказа других -

не представляла особенного подвига, при постоянном улучшении дел тех и

других. Труднее всего было развить понятие о том, что простые швеи должны

все получать одинаковую долю из прибыли, хотя одни успевают зарабатывать

больше жалованья, чем другие, что швеи, работающие успешнее других, уже

достаточно вознаграждаются за успешность своей работы тем, что успевают

зарабатывать больше платы. Это и была последняя перемена в распределении

прибыли, сделанная уже в половине третьего года, когда мастерская поняла,

что получение прибыли - не вознаграждение за искусство той или другой

личности, а результат общего характера мастерской, - результат ее

устройства, ее цели, а цель эта - всевозможная одинаковость пользы от работы

для всех, участвующих в работе, каковы бы ни были личные особенности; что от

этого характера мастерской зависит все участие работающих в прибыли; а

характер мастерской, ее дух, порядок составляется единодушием всех, а для

единодушия одинаково важна всякая участница: молчаливое согласие самой

застенчивой или наименее даровитой не менее полезно для сохранения развития

порядка, полезного для всех, для успеха всего дела, чем деятельная

хлопотливость самой бойкой или даровитой.

Я пропускаю множество подробностей, потому что не описываю мастерскую,

а только говорю о ней лишь в той степени, в какой это нужно для обрисовки

деятельности Веры Павловны. Если я упоминаю о некоторых частностях, то

единственно затем, чтобы видно было, как поступала Вера Павловна, как она

вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала

свое правило: не распоряжаться ничем, а только советовать, объяснять,

предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.

Прибыль делилась каждый месяц. Сначала каждая девушка брала всю ее и

расходовала отдельно от других: у каждой были безотлагательные надобности, и

не было привычки действовать дружно. Когда от постоянного участия в делах

они приобрели навык соображать весь ход работ в мастерской, Вера Павловна

обратила их внимание на то, что в их мастерстве количество заказов

распределяется по месяцам года очень неодинаково и что в месяцы особенно

выгодные недурно било бы отлагать часть прибыли для уравнения невыгодных

месяцев. Счеты велись очень точные, девушки знали, что если кто из них

покинет мастерскую, то без задержки получит свою долю, остающуюся в кассе.

Потому они согласились на предложение. Образовался небольшой запасный

капитал, он постепенно рос; начали приискивать разные употребления ему. С

первого же раза все поняли, что из него можно делать ссуды тем участницам,

которым встречается экстренная надобность в деньгах, и никто не захотел

присчитывать проценты на занятые деньги: бедные люди имеют понятие, что

хорошее денежное пособие бывает без процентов. За учреждением этого банка

последовало основание комиссионерства для закупок: девушки нашли выгодным

покупать чай, кофе, сахар, обувь, многие другие вещи через посредство

мастерской, которая брала товары не по мелочи, стало быть, дешевле. От этого

через несколько времени пошли дальше: сообразили, что выгодно будет таким

порядком устроить покупку хлеба и других припасов, которые берутся каждый

день в булочных и мелочных лавочках; но тут же увидели, что для этого

надобно всем жить по соседству: стали собираться по нескольку на одну

квартиру, выбирать квартиры подле мастерской. Тогда явилось у мастерской

свое агентство по делам с булочною и мелочною лавочкою. А года через полтора

почти все девушки уже жили на одной большой квартире, имели общий стол,

запасались провизиею тем порядком, как делается в больших хозяйствах.

Половина девушек были существа одинокие. У некоторых были старухи

родственницы, матери или тетки; две содержали стариков-отцов; у многих были

маленькие братья или сестры. По этим родственным отношениям три девушки не

могли поселиться на общей квартире: у одной мать была неуживчивого

характера; у другой мать была чиновница и не хотела жить вместе с мужичками,

у третьей отец был пьяница. Они пользовались только услугами агентства;

точно так же и те швеи, которые были не девушки, а замужние женщины. Но,

кроме трех, все остальные девушки, имевшие родственников на своих руках,

жили на общей квартире. Сами они жили в одних комнатах, по две, по три в

одной; их родственники или родственницы расположились по своим удобствам: у

двух старух были особые комнаты у каждой, остальные старухи жили вместе. Для

маленьких мальчиков была своя комната, две другие для девочек. Положено

было, что мальчики могут оставаться тут до 8 лет; тех, кому было больше,

размещали по мастерствам.

Всему велся очень точный счет, чтобы вся компания жила твердою мыслью,

что никто ни у кого не в обиде, никто никому не в убыток. Расчеты одиноких

девушек по квартире и столу были просты. После нескольких колебаний

определили считать за брата или сестру до 8 лет четвертую часть расходов

взрослой девицы, потом содержание девочки до 12 лет считалось за третью

долю, с 12 - за половину содержания сестры ее, с 1З лет девочки поступали в

ученицы в мастерскую, если не пристраивались иначе, и положено было, что с

16 лет они становятся полными участницами компании, если будут признаны

выучившимися хорошо шить. За содержание взрослых родных считалось,

разумеется, столько же, как за содержание швей. За отдельные комнаты была

особая плата. Почти все старухи и все три старика, жившие в

мастерской-квартире, занимались делами по кухне и другим хозяйственным

вещам; за это, конечно, считалась им плата.

Все это очень скоро рассказывается на словах, да и на деле показалось

очень легко, просто, натурально, когда устроилось. Но устраивалось медленно,

и каждая новая мера стоила очень многих рассуждений, каждый переход был

следствием целого ряда хлопот. Было бы слишком длинно и сухо говорить о

других сторонах порядка мастерской так же подробно, как о разделе и

употреблении прибыли; о многом придется вовсе не говорить, чтобы не

наскучить, о другом лишь слегка упомянуть; например, что мастерская завела

свое агентство продажи готовых вещей, работанных во время, не занятое

заказами, - отдельного магазина она еще не могла иметь, но вошла в сделку с

одною из лавок Гостиного двора, завела маленькую лавочку в Толкучем рынке, -

две из старух были приказчицами в лавочке. Но надобно несколько подробнее

сказать об одной стороне жизни мастерской.

Вера Павловна с первых же дней стала приносить книги. Сделав свои

распоряжения, она принималась читать вслух, читала полчаса, час, если раньше

не перерывала ее надобность опять заняться распоряжениями. Потом девушки

отдыхали от слушания; потом опять чтение, и опять отдых. Нечего и говорить,

что девушки с первых же дней пристрастились к чтению, некоторые были

охотницы до него и прежде. Через две-три недели чтение во время работы

приняло регулярный вид. Через три-четыре месяца явилось несколько мастериц

читать вслух; было положено, что они будут сменять Веру Павловну, читать по

получасу, и что этот получас зачитывается им за работу. Когда с Веры

Павловны была снята обязанность читать вслух, Вера Павловна, уже и прежде

заменявшая иногда чтение рассказами, стала рассказывать чаще и больше; потом

рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы разных знаний. Потом,

- это было очень большим шагом, - Вера Павловна увидела возможность завесть

и правильное преподавание: девушки стали так любознательны, а работа их шла

так успешно, что они решили делать среди рабочего дня, перед обедом, большой

перерыв для слушания уроков.

- Алексей Петрович, - сказала Вера Павловна, бывши однажды у

Мерцаловых, - у меня есть к вам просьба. Наташа уж на моей стороне. Моя

мастерская становится лицеем всевозможных знаний. Будьте одним из

профессоров,

- Что ж я стану им преподавать? разве латинский и греческий, или логику

и реторику? - сказал, смеясь, Алексей Петрович. - Ведь моя специальность не

очень интересна, по вашему мнению и еще по мнению одного человека, про

которого я знаю, кто он {71}.

- Нет, вы необходимы именно, как специалист: вы будете служить щитом

благонравия и отличного направления наших наук.

- А ведь это правда. Вижу, без меня было бы неблагонравно. Назначайте

кафедру.

- Например, русская история, очерки из всеобщей истории.

- Превосходно. Но это я буду читать, а будет предполагаться, что я

специалист. Отлично. Две должности: профессор и щит. Наталья Андреевна,

Лопухов, два-три студента, сама Вера Павловна были другими профессорами, как

они в шутку называли себя.

Вместе с преподаванием, устраивались и развлечения. Бывали вечера,

бывали загородные прогулки: сначала изредка, потом, когда было уже побольше

денег, то и чаще; брали ложи в театре. На третью зиму было абонировано

десять мест в боковых местах итальянской оперы {72}.

-----

Сколько было радости, сколько счастья Вере Павловне; очень много трудов

и хлопот, были и огорчения. Особенно сильно подействовало не только на нее,

но и на весь кружок несчастие одной из лучших девушек мастерской. Сашенька

Прибыткова, одна из тех трех швей, которых нашла сама Вера Павловна, была

очень недурна, была очень деликатна. У ней был жених, добрый, хороший

молодой человек, чиновник. Однажды она шла по улице, довольно поздно. К ней

пристал какой-то господин. Она ускорила шаг. Он за нею, схватил ее за руку.

Она рванулась и вырвалась; но движением вырвавшейся руки задела его по

груди, на тротуаре зазвенели оторвавшиеся часы любезного господина. Любезный

господин схватил Прибыткову уже с апломбом и чувством законного права, и

закричал: "Воровство! будочник!" Прибежали два будочника и отвели Прибыткову

на съезжую. В мастерской три дня ничего не знали о ее судьбе и не могли

придумать, куда она пропала. На четвертый день добрый солдат, один из

служителей при съезжей, принес Вере Павловне записку от Прибытковой. Тотчас

же Лопухов отправился хлопотать. Ему наговорили грубостей, он наговорил их

вдвое, и отправился к Сержу. Серж и Жюли были на каком-то далеком и большом

пикнике и возвратились только на другой день. Через два часа после того как

возвратился Серж, частный пристав извинился перед Прибытковой, поехал

извиняться перед ее женихом. Но жениха он не застал. Жених уже был накануне

у Прибытковой на съезжей, узнал от задержавших ее будочников имя франта,

пришел к нему, вызвал его на дуэль; до вызова франт извинялся в своей ошибке

довольно насмешливым тоном, а, услышав вызов, расхохотался. Чиновник сказал:

"так вот от этого вызова не откажетесь" и ударил его по лицу; франт схватил

палку, чиновник толкнул его в грудь; франт упал, на шум вбежала прислуга;

барин лежал мертвый, он был ударен о землю сильно и попал виском на острый

выступ резной подножки стола. Чиновник очутился в остроге, началось дело, и

не предвиделось конца этому делу. Что дальше? дальше ничего, только с той

поры жалко было смотреть на Прибыткову.

Было в мастерской еще несколько историй, не таких уголовных, но тоже

невеселых: истории обыкновенные, те, от которых девушкам бывают долгие

слезы, а молодым или пожилым людям не долгое, но приятное развлечение. Вера

Павловна знала, что, при нынешних понятиях и обстоятельствах, эти истории

неизбежны, что не может всегда предохранить от них никакая заботливость

других о девушках, никакая осторожность самих девушек. Это то же, что в

старину была оспа, пока не выучились предотвращать ее. Теперь кто пострадает

от оспы, так уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не

то: некого было винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да

разве еще того человека, который, страдая оспою, прикоснулся к другому, а не

заперся в карантин, пока выздоровеет. Так теперь с этими историями:

когда-нибудь и от этой оспы люди избавят себя, даже и средство известно,

только еще не хотят принимать его, все равно, как долго, очень долго не

хотели принимать и средства против оспы {73}. Знала Вера Павловна, что это

гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы

даже из самых заботливых рук; - но ведь это еще плохое утешение, когда

знаешь только, что "я в твоей беде не виновата, и ты, мой друг, в ней не

виновата"; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере

Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало

искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только

помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость,

вразумлять, что "перестань плакать, - как перестанешь, так и не о чем будет

плакать".

Но гораздо больше, - о, гораздо больше! - было радости. Да все было

радость, кроме огорчений; а ведь огорчения были только отдельными, да и

редкими случаями: ныне, через полгода, огорчишься за одну, а в то же время

радуешься за всех других; а пройдет две-три недели, и за эту одну тоже уж

можно опять радоваться. Светел и весел был весь обыденный ход дела,

постоянно радовал Веру Павловну. А если и бывали иногда в нем тяжелые

нарушения от огорчений, за них вознаграждали и особенные радостные случаи,

которые встречались чаще огорчений: вот удалось очень хорошо пристроить

маленьких сестру или брата той-другой девушки; на третий год, две девушки

выдержали экзамен на домашних учительниц, - ведь это было какое счастье для

них! Было несколько разных таких хороших случаев. А чаше всего причиною

веселья для всей мастерской и радости для Веры Павловны бывали свадьбы. Их

бывало довольно много, и все были удачны. Свадьба устраивалась очень весело:

много бывало вечеров и перед нею и после нее, много сюрпризов невесте от

подруг по мастерской; из резервного фонда делалось ей приданое: но опять,

сколько и хлопот бывало тут Вере Павловне, - полные руки, разумеется! Одно

только сначала казалось мастерской неделикатно со стороны Веры Павловны:

первая невеста просила ее быть посаженною матерью и не упросила; вторая тоже

просила и не упросила. Чаще всего посаженною матерью бывала Мерцалова или ее

мать, тоже очень хорошая дама, а Вера Павловна никогда: она и одевала, и

провожала невесту в церковь, но только как одна из подруг. В первый раз

подумали, что отказ был от недовольства чем-нибудь, но нет: Вера Павловна

была очень рада приглашению, только не приняла его; во второй раз поняли,

что это, просто, скромность: Вере Павловне не хотелось официально являться

патроншею невесты. Да и вообще она всячески избегала всякого вида влияния,

старалась выводить вперед других и успевала в этом, так что многие из дам,

приезжавших в мастерскую для заказов, не различали ее от двух других

закройщиц. А Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех

своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь, что весь этот

порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она

старалась убедить саму себя в том, что ей хотелось думать: что мастерская

могла бы идти без нее, что могут явиться совершенно самостоятельно другие

такие же мастерские и даже почему же нет? вот было бы хорошо! - это было бы

лучше всего! - даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из

разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая

любимая мечта Веры Павловны.

V

И вот таким образом прошло почти три года со времени основания

мастерской, более трех лет со времени замужества Веры Павловны. Как тихо и

деятельно прошли эти годы, как полны были они и спокойствия, и радости, и

всего доброго.

Вера Павловна, проснувшись, долго нежится в постели; она любит

нежиться, и немножко будто дремлет, и не дремлет, а думает, что надобно

сделать; и так полежит, не дремлет, и не думает - нет, думает: "как тепло,

мягко, хорошо, славно нежиться поутру"; так и нежится, пока из нейтральной

комнаты, - нет, надобно сказать: одной из нейтральных комнат, теперь уже две

их, ведь это уже четвертый год замужества, - муж, то есть "миленький",

говорит: "Верочка, проснулась?" - "Да, миленький". Это значит, что муж может

начинать делать чай: поутру он делает чай, и что Вера Павловна, - нет, в

своей комнате она не Вера Павловна, а Верочка, - начинает одеваться. Как же

долго она одевается! - нет, она одевается скоро, в одну минуту, но она долго

плещется в воде, она любит плескаться, и потом долго причесывает волосы, -

нет, не причесывает долго, это она делает в одну минуту, а долго так шалит

ими, потому что она любит свои волосы; впрочем, иногда долго занимается она

и одною из настоящих статей туалета, надеванием ботинок; у ней отличные

ботинки; она одевается очень скромно, но ботинки ее страсть.

Вот она и выходит к чаю, обнимает мужа: - "каково почивал, миленький?",

толкует ему за чаем о разных пустяках и непустяках; впрочем, Вера Павловна -

нет, Верочка: она и за утренним чаем еще Верочка - пьет не столько чай,

сколько сливки; чай только предлог для сливок, их больше половины чашки;

сливки - это тоже ее страсть. Трудно иметь хорошие сливки в Петербурге, но

Верочка отыскала действительно отличные, без всякой подмеси. У ней есть

мечта иметь свою корову; что ж, если дела пойдут, как шли, это можно будет

сделать через год. Но вот десять часов. "Миленький" уходит на уроки или на

занятие: он служит в конторе одного фабриканта. Вера Павловна, - теперь она

уже окончательно Вера Павловна до следующего утра, - хлопочет по хозяйству:

ведь у ней одна служанка, молоденькая девочка, которую надобно учить всему;

а только выучишь, надобно приучать новую к порядку: служанки не держатся у

Веры Павловны, все выходят замуж - полгода, немного больше, смотришь, Вера

Павловна уж и шьет себе какую-нибудь пелеринку или рукавчики, готовясь быть

посаженною матерью; тут уж нельзя отказаться, -"как же, Вера Павловна, ведь

вы сами все устроили, некому быть, кроме вас". Да, много хлопот по

хозяйству. Потом надобно отправляться на уроки, их довольно много, часов 10

в неделю: больше было бы тяжело, да и некогда. Перед уроками надобно

довольно надолго зайти в мастерскую, возвращаясь с уроков, тоже надобно

заглянуть в нее. А вот и обед с "миленьким". За обедом довольно часто бывает

кто-нибудь: один, много двое, - больше двоих нельзя; когда и двое обедают,

уж надобно несколько хлопотать, готовить новое блюдо, чтобы достало кушанья.

Если Вера Павловна возвращается усталая, обед бывает проще; она перед обедом

сидит в своей комнате, отдыхая, и обед остается, какой был начат при ее

помощи, а докончен без нее. Если же она возвращается не усталая, в кухне

начинает кипеть дело, и к обеду является прибавка, какое-нибудь печенье,

чаще всего что-нибудь такое, что едят со сливками, то есть, что может

служить предлогом для сливок. За обедом Вера Павловна опять рассказывает и

расспрашивает, но больше рассказывает; да и как же не рассказывать? Сколько

нового надобно сообщить об одной мастерской. После обеда сидит еще с

четверть часа с миленьким, "до свиданья" и расходятся по своим комнатам, и

Вера Павловна опять на свою кроватку, и читает, и нежится; частенько даже

спит, даже очень часто, даже чуть ли не наполовину дней спит час-полтора, -

это слабость, и чуть ли даже не слабость дурного тона, но Вера Павловна спит

после обеда, когда заснется, и даже любит, чтобы заснулось, и не чувствует

ни стыда, ни раскаяния в этой слабости дурного тона. Встает, вздремнувши или

так понежившись часа полтора-два, одевается, опять в мастерскую, остается

там до чаю. Если вечером нет никого, то за чаем опять рассказ миленькому, и

с полчаса сидят в нейтральной комнате; потом "до свиданья, миленький",

целуются и расходятся до завтрашнего чаю. Теперь Вера Павловна, иногда

довольно долго, часов до двух, работает, читает, отдыхает от чтения за

фортепьяно, - рояль стоит в ее комнате; рояль недавно куплен, прежде был

абонированный; это было тоже довольно порядочное веселье, когда был куплен

свой рояль, - ведь это и дешевле. Он куплен по случаю, за 100 рублей,

маленький Эраровский, старый, поправка стоила около 7О рублей; но зато рояль

действительно очень хорошего тона. Изредка миленький приходит послушать

пение, но только изредка: у него очень много работы. Так проходит вечер:

работа, чтение, игра, пение, больше всего чтение и пение. Это, когда никого

нет. Но очень часто по вечерам бывают гости, - большею частью молодые люди,

моложе "миленького", моложе самой Веры Павловны, - из числа их и

преподаватели мастерской. Они очень уважают Лопухова, считают его одною из

лучших голов в Петербурге, может быть, они и не ошибаются, и настоящая связь

их с Лопуховыми заключается в этом: {74} они находят полезными для себя

разговоры с Дмитрием Сергеичем. К Вере Павловне они питают беспредельное

благоговение, она даже дает им целовать свою руку, не чувствуя себе

унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их, то

есть держит себя так, когда не дурачится, но, по правде сказать, большею

частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они в восторге, и тут бывает

довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой

беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не

больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой

молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою

Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую сестру, как не всегда

уважается мать, даже хорошая. Впрочем, пение уже не дурачество, хоть иногда

не обходится без дурачеств; но большею частью Вера Павловна поет серьезно,

иногда и без пения играет серьезно, и слушатели тогда сидят в немой тишине.

Не очень редко бывают гости и постарше, ровня Лопуховым: большею частью

бывшие товарищи Лопухова, знакомые его бывших товарищей, человека два-три

молодых профессоров, почти все люди бессемейные; из семейных людей почти

только Мерцаловы. Лопуховы бывают в гостях не так часто, почти только у

Мерцаловых, да у матери и отца Мерцаловой; у этих добрых простых стариков

есть множество сыновей, занимающих порядочные должности по всевозможным

ведомствам, и потому в доме стариков, живущих с некоторым изобилием, Вера

Павловна видит многоразличное и разнокалиберное общество.

Вольная, просторная, деятельная жизнь, и не без некоторого сибаритства:

лежанья нежась в своей теплой, мягкой постельке, сливок и печений со

сливками, - она очень нравится Вере Павловне.

Бывает ли лучше жизнь на свете? Вере Павловне еще кажется: нет.

Да в начале молодости едва ли бывает.

Но годы идут, и с годами становится лучше, если жизнь идет, как должна

идти, как теперь идет у немногих. Как будет когда-нибудь идти у всех.

VI

Однажды, - это было уже под конец лета, - девушки собрались, по

обыкновению, в воскресенье на загородную прогулку. Летом они почти каждый

праздник ездили на лодках, на острова. Вера Павловна обыкновенно ездила с

ними, в этот раз поехал и Дмитрий Сергеич, вот почему прогулка и была

замечательна: его спутничество было редкостью, и в то лето он ехал еще

только во второй раз. Мастерская, узнав об этом, осталась очень довольна:

Вера Павловна будет еще веселее обыкновенного, и надобно ждать, что прогулка

будет особенно, особенно одушевлена. Некоторые, располагавшие провести

воскресенье иначе, изменили свой план и присоединились к собиравшимся ехать.

Понадобилось взять, вместо четырех больших яликов, пять, и того оказалось

мало, взяли шестой. Компания имела человек пятьдесят или больше народа:

более двадцати швей, - только шесть не участвовали в прогулке, - три пожилые

женщины, с десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые

человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой - мелкий торговец,

и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек

пять других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое

офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов. Взяли с

собою четыре больших самовара, целые груды всяких булочных изделий,

громадные запасы холодной телятины и тому подобного: народ молодой, движенья

будет много, да еще на воздухе, - на аппетит можно рассчитывать; было и с

полдюжины бутылок вина: на 5О человек, в том числе более 10 молодых людей,

кажется, не много.

И действительно, прогулка удалась как нельзя лучше. Тут всего было:

танцовали в 16 пар, и только в 12 пар, зато и в 18, одну кадриль даже в 20

пар; играли в горелки, чуть ли не в 22 пары, импровизировали трое качелей

между деревьями; в промежутках всего этого пили чай, закусывали; с полчаса,

- нет, меньше, гораздо меньше, чуть ли не половина компании даже слушала

спор Дмитрия Сергеича с двумя студентами {75}, самыми коренными его

приятелями из всех младших его приятелей; они отыскивали друг в друге

неконсеквентности, модерантизм, буржуазность, - это были взаимные

опорочиванья; но, в частности, у каждого отыскивался и особенный грех. У

одного студента - романтизм, у Дмитрия Сергеича - схематистика, у другого

студента - ригоризм; разумеется, постороннему человеку трудно выдержать

такие разыскиванья дольше пяти минут, даже один из споривших, романтик, не

выдержал больше полутора часов, убежал к танцующим, но убежал не без славы.

Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли не на меня даже, хоть

меня тут и не было {76}, и зная, что предмету его гнева уж немало лет, он

воскликнул: "да что вы о нем говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на

днях одним порядочным человеком, очень умной женщиной: только до 25 лет

человек может сохранять честный образ мыслей". - Да ведь я знаю, кто эта

дама, -сказал офицер, на беду романтика подошедший к спорившим: - это г-жа

N.; она при мне это и сказала; и она действительно отличная женщина, только

ее тут же уличили, что за полчаса перед тем она хвалилась, что ей 26 лет, и

помнишь, сколько она хохотала вместе со всеми? И теперь все четверо

захохотали, и романтик с хохотом бежал. Но офицер заместил его в споре, и

пошла потеха пуще прежней, до самого чаю. И офицер, жесточе чем романтик

обличая ригориста и схематиста, сам был сильно уличаем в огюст-контизме.