Международное влияние идей гугенотов 3 page

Кальвин понимал Церковь как место, где Христос являет себя человечеству (и таким образом, спасает его в образ Божий) не только в служении Слова, но и в таинствах. Он понимал, что крещение и Вечеря Господня являются «знаками и печатями» тесного союза верующих со Христом в Его смерти и воскресении и, соглашаясь с Августином, «видимыми словами», посредством которых Господь спустился и снова явил себя (4.14-17).

Учения Кальвина о том, что Святой Дух должен озарить человеческий разум для того, чтобы вдохновленное Слово стало действенным внутри него, и что Христос Сам через Свой Дух спускается в таинствах, дают нам верный ключ к пониманию его взгляда на пастырскую власть в церкви и вытекающие отношения церкви и гражданского порядка. Только Христос является Главой Церкви, а Его Дух – исполнительным лицом и истинным работником во всех пастырских делах. Таким образом, Кальвин не считал самих служителей и старейшин источником власти. Их функция (хотя и высоко почитаемая, если исполняется должным образом) – пасторская: быть слугами Слова Божьего. И ради эффективного служения Слова они прямо зависели от помощи Святого Духа. «Вся власть – в Духа», и Господь может забрать её, когда пожелает.[67] По оценке Кальвина, Христос благословляет пасторское дело, сохраняя полное господство и прямую власть в церкви.

Дж. К. С. Рейд справедливо изложил точку зрения Кальвина на главенство и власть в Церкви:

Управление Церкви служением Слова не означает управление служителями Слова. Христос, как Глава, осуществляет Власть над Церковью, которая не ставит Его в такое положение, будто может появиться какая-то второстепенная Власть; напротив, как Глава, Он никогда не остается без членов, которые составляют Его Тело. «Правление в Церкви принадлежит Самому Главе. Поэтому о той Церкви, где Христу предоставляют Его место, можно сказать, что она, являясь Его Телом, достигает Царства; ибо Христос не желает разделения Своих членов» (цитата из «Комментариев к Захарии 2:9).[68]

Конечно, легче придерживаться в теории, чем исполнять на практике. Трудно определить, когда возникают несогласия, кто верно выражает особую волю Христа для Его Церкви. Несогласия возникнут относительно тонкостей толкования Слова в особых ситуациях. Любые стандартные биографии Кальвина укажут на споры, порой очень горячие, которые случались в Женеве касательно истинной воли Бога для управления церковью и государством. Тем не менее, возрождение Кальвином идеи о прямом и практическом управлении Христа своей Церковью стало источником вдохновения, споров и революционной деятельности, особенно, в Шотландии Нокса, Пуританской Англии и снова в Ковенантерской* Шотландии 1680х гг.

Нет терпимости ереси

Всё это имеет самое прямое отношение к границам власти гражданских должностных лиц в отношениях с церковью. Допуская, что, так как Христос является единственным Главой Церкви, магистратура не должна заведовать церковными делами. Однако дополнительно к ведению дел в своей собственной сфере (которую мы уже обсуждали) гражданские чиновники также должны следить за установлением правильной религии, чтобы она не подвергалась публичному насилию и оскорблению по причине безнаказанной вседозволенности (4.20.3). Также судебные чиновники обязаны «устранять все предрассудки, положить конец всему греховному прелюбодеянию, способствовать продвижению царства Христа и сохранять чистоту доктрины, уничтожить злословие и сквернословие, которые портят благочестие и ухудшают блеск божественного величия».[69] Одним словом, «ни одна форма правления не может благополучно существовать, не опираясь прежде всего на почитание Бога» (4.20.9).

Здесь Кальвин проявляет себя глубоким последователем Константина и средневековья. Он не имеет понятия о разделении религии и государства или о нехристианской магистратуре, или о терпимости многочисленных церквей. Круто изменяющиеся политические реалии и иные христианские подходы (не в меньшей степени, расширяющееся признание некоторых анабаптистских убеждений относительно разделения церкви и государства и свободы личности) к концу XVII века заставили духовных и политических наследников Кальвина все более и более расходиться с ним во взглядах по этим вопросам.

Однако следует помнить, что, не соглашаясь с Кальвином по этим вопросам, они и мы сегодня также не соглашаемся с большинством религиозных лидеров его времени, как католических, так и протестантских, за исключением анабаптистов.

Сегодня нам кажется странным и жестоким, что Кальвин охотно согласился с официальной казнью антитринитария, еретика Сервета христианским судом в Женеве. Считая предосудительным поступок такого рода, следует помнить, что Кальвин признавал действие древнего Кодекса Юстиниана, предписывающего смертельное наказание за такую ересь, как части гражданского закона. Реформация не собиралась это менять.[70] Дж. К. Камерон объяснял: “Тем не менее, то, что он (Сервет), совершив, тем самым, преступление против гражданского кодекса империи, признаваемого законным обязательством для Женевы, стал виновным и подлежал уголовному наказанию, подчеркивалось не всегда”.[71] Можно также заметить, что до краха европейского коммунизма на большей части центральной и восточной Европы открытое проповедование антикоммунистического учения и религии считалось преступлением.

С западной точки зрения XX века мы теперь видим, что в этом отношении Кальвина можно считать скорее отсталым, нежели прогрессивным, и в конечном итоге его собственные последователи пошли в другом направлении. Но один из важных (с современной точки зрения) аспектов его учения был настолько прогрессивным, что не только его духовные наследники, но и большая часть западного мира стали его последователями в будущих столетиях, иногда даже не зная, следуют ли Кальвину или любому другому богословскому взгляду. Это была доктрина об ограничениях всей гражданской власти и праве людей на сопротивление ей.

Важно заметить, что учение Кальвина по данному вопросу было действительно новым. Его главным вкладом в развитие современной свободы было значение, которое он ей придал в исторической обстановке своего времени, и то, как он популяризировал ее будучи международным церковным государственным деятелем и писателем. Как мы увидим, во многом, сказанным им по данной теме, он обязан своему старому учителю Джону Мэйору и всей католической традиции примирения, начиная с XIV века, а также постгригорианской революции XI века, поддерживающей развитие и действие нескольких юридических сфер одновременно.[72] Также учение Кальвина было обязано опыту городского закона в республиканском городе-государстве, таком, как Женева. Однако для нас в данный момент важны не истоки мышления Кальвина, а то, что он действительно сказал и какое влияние оказал.

Защищая главенство Христа над Церковью, Кальвин ясно дает понять, что любая человеческая власть (отдельной личности или целого ведомства) является ограниченной. Только Бог имеет неограниченную власть. По этому вопросу заметно определенное развитие мышления Кальвина за прошедшие годы. Как молодой гуманист, автор комментариев к произведению Сенеки «О Климентии», он следовал старым римским знатокам закона и их более поздним толкователям, таким как Улпиен, утверждая, что правитель не связан законом, princeps legibus solutus est, так как он сам - живой закон, lex animata. [73] Известный французский знаток политической истории Жан Бодин в произведении “De Republica” (1576) развил эту древнюю теорию о том, что король - выше закона, тем самым, подготавливая почву для абсолютной монархии.[74] Но всегда придерживаясь осторожной, консервативной, антиреволюционной точки зрения, Кальвин понимал, что власть короля справедливо ограничивается “законом” и “заветом”.[75] Таким образом, в начале 1560х, приблизительно 30 лет спустя после написания комментариев к «Клеметию» Сенеки, Кальвин, похоже, говорит совершенное противоположное о princeps legibus solutus est.

Относительно правителей своего времени (и всех времен) он пишет:

Долгое время тираны пользовались пословицей: “Важна воля, а не разум”. Другими словами, они считали, что не связаны никакими законами... Конечно, эта старая поговорка крайне высокомерна (руководствоваться волей, а не здравым смыслом), но, тем не менее, это принимается в “Институтах” Римской Империи...

Ибо правители полагают, что для них все законно, и не считают, что связаны законом Божьим, и что поклонение Ему имеет отношение и к ним самим. В этом они ужасно заблуждаются... Хотя власть земных правителей в этом мире велика, им все же следует понять, что они являются служителями и слугами Бога и народа.[76]

На такое развитие мышления Кальвина, по-видимому, оказали влияние три обстоятельства: (1) продолжение глубокого изучения Писания, особенно, Ветхого Завета, которому уделялось большее внимание в кальвинисткой традиции, чем в средневековых, католических или лютеранских (XIV в.) и анабаптистских традициях; (2) продолжающееся изучение истории церкви и богословия - особенно, греческих и западных отцов; (3) изменяющаяся политическая ситуация. Протестанты в Англии и Шотландии страдали под гнетом католических королев: английской Марии Тюдор (которая правила в 1553-1558 гг.) и шотландской Марии Стюарт (1560-1567 гг.). В 1560х годах претерпевали гонения протестанты во Франции. Позиция Кальвина сменилась от сильного отрицания сочувствия к антимонархической деятельности (как в его послании, посвященном Франциску I, в 1536 г.) открытой постановкой вопроса о сопротивлении в проповеди XXIX по 1 Царств 8 в начале 1560х.

...так как правители и государи связаны с народом по завету, чтобы исполнять закон в самой истинной справедливости, честности и полноте; если они разрушат веру и захватят тираническую власть, посредством которой позволят себе все, что хотят: разве невозможно, чтобы народ совместно не обдумал принятие мер для исцеления зла? Действительно, трудный вопрос...[77]

Право христианина на сопротивление

Несомненно, большая часть учения Кальвина об обязанности граждан по отношению к жестокой магистратуре сначала была создана по образцу наставления Павла о послушании “высшим властям”, назначенным Богом, в Послании к Римлянам 13.[78] Похоже, здесь нет места противодействию. И, тем не менее, даже в первом издании “Наставлений” (1536) Кальвин оставляет “щель в двери” для сопротивления нечестивому гражданскому порядку. Прежде всего, он отрицает право отдельных граждан брать закон в собственные руки, осуществляя личное мщение нехорошим государственным чиновникам. Затем он добавляет фразу, имеющую потенциальное влияние на будущее:

Потому что, если бы в наше время существовали какие-либо органы типа магистратов, поставленные для защиты народа и обуздания чрезмерной алчности и распущенности монархов (какими были в древности у лакедемонян так называемые эфоры, у римлян – защитники народа [народные трибуны], у афинян – демархи, и какими, возможно, являются сегодня в каждом королевстве ассамблеи трех сословий), то людям, облеченным таким званием, не возбранялось бы по долгу службы противостоять и сопротивляться неумеренности или жестокости государей. Более того, если бы они закрывали глаза на бесчинства правителя по отношению к простому народу, я посчитал бы это основанием для обвинения их в предательстве. Ибо тем самым они бы умышленно предали свободу народа, забота о сохранении которой поручена им по воле Бога (4.20.31, цитата из издания 1559 г., которое, по сути, является тем же, что и издание 1536 г.).[79]

Кальвин уже провозглашал доктрину о вмешательстве. Она утверждает право и, в действительности, моральный долг меньших или “низших” чиновников, находящихся между королем и народом, предпринимать при необходимости любые действия для обуздания грешного правителя и даже для его смещения. Имея в своих истоках мышление примирения, Кальвин хорошо знал о правах общего церковного совета на смещение развращенного папы. А из знаний о римском законе он знал о правах немецких избирателей на свержение императора Св. Римской Империи. Приписыванием функции меньших магистратов сильное сопротивление главному магистрату он несомненно был обязан “ Policraticus ” Иоанна Салисбергского* (1159), а также разделению, которое сделал великий католический толкователь закона Азо (1150-1230) между “самой полной” сферой полномочий (принадлежащих только правителю) и “менее полной” сферой полномочий (принадлежащей меньшим гражданским чиновникам).[80] Еще более близкими были произведения наставника Кальвина, Буцера, который затрагивал эту тему еще в 1530 г.[81] Похоже, оправдание сопротивления есть и у Лютера в “Предупреждении к дорогому немецкому народу” (которое выдержало пять изданий в 1531 г.).[82] Скиннер прав, говоря, что “Лютер, а не Кальвин, первый ввел в политическую теорию о “судейской” Реформации понятие об активном сопротивлении ”.[83] Но именно кальвинисты наиболее развили и популяризировали ранние примирительные католические и лютеранские идеи о сопротивлении.

Позднее, особенно в период, который Скиннер называет “кризисом протестантства середины века”,[84] когда возникла опасность оказаться сметенным силами войск католической реакции, Кальвин развил даже более сильную теорию о сопротивлении, чем доктрина о вмешательстве меньших магистратов. Он обратился к теории “частного закона” о сопротивлении порочным правителям, которая утверждала, что отдельный человек может оказывать противодействие гражданскому чиновнику.[85] В последнюю латинскую редакцию своих “Наставлений” 1559 г. Кальвин вставляет утверждение о том, что гражданский чиновник, который нечестиво преступает границы своей власти, тем самым теряет свою официальную судейскую власть и, следовательно, ему можно не подчиняться, потому что теперь он не более, чем простой гражданин (и к тому же нарушитель), так как он, подобно царю Дарию в книге Даниила 6, «поднявшись на борьбу с Богом, лишился своей власти» (4.20.32).[86]

Поздние произведения Кальвина 1550х и 1560х гг. показывают, что он, как говорит Скиннер, начал развивать свои ссылки на доказательство “частного закона” в теорию законной оппозиции тиранам.[87] В “Комментарии к Деяниям” (опубликованном между 1552 и 1554 гг.) он пишет, что правитель или государственный чиновник, который оскорбляет Бога, понижается не менее, чем до простого человека (гл.4). Он продолжает, добавляя в комментарии к главе 17 книги Деяний, что “мы не преступаем власть царя, когда наша религия заставляет нас сопротивляться тираническим указам, запрещающим нам отдавать должное почитание и поклонение Христу и Богу ”. Он снова ссылается на ту же тему в комментариях к главе 6 Даниила (опубликованных в 1561 г.), и, как и раньше, подчеркивает право на сопротивление разжалованному правителю ради повиновения Богу в “Проповедях о последних 8 главах книги Даниила” (опубликованным через год после его смерти в 1565 г.).

Кальвин: консервативный и прогрессивный

Оглядываясь назад с позиций XX века, можно увидеть, что развитие Кальвином доктрины о сопротивлении грешным властям в представлении теории о вмешательстве меньших государственных чиновников, а затем теории “частного закона” получило дальнейшее развитие и распространение посредством его собственных “кальвинистских” последователей, некоторых действий римско-католической контрреформации и в конечном итоге (в более секуляризованной форме) философами Просвещения, сторонниками предоставления широких гражданских прав и социальными теоретиками.[88] Это было одним из самых сильных его наследий в истории свободы современного западного мира. И снова, как со многими другими его жизненно важными и конструктивными доктринами, их систематическое развитие и применение он оставил для других, которых мы рассмотрим в следующих четырех главах. Другие отделили мнение Кальвина по данному вопросу от теологического контекста, в котором оно зародилось, и оно стало такой частью основного направления западного мышления о политической свободе и правах, что его кальвинистское происхождение было повсеместно забыто.

Заметим, что с позиций нашего XX века можно увидеть исторического Кальвина как консервативного (что касается отрицания им религиозной терпимости и одобрения государственных санкций в поддержку религии), так и прогрессивного (в смысле признания структуры, получившей полномочия свыше, и ограничений для любого человеческого правления, включая некую форму согласия управляемых). В вопросах, где он оставался консерватором, его друзья, как и враги, за полтора столетия отбросили наиболее нетерпимые аспекты его наследия и тем самым превзошли его в более полном осуществлении на практике религиозной свободы. Но там, где он был прогрессивным, его мысли развивались, систематизировались и широко распространялись в западном мире. Со временем их видоизменили, отсоединив от имени Кальвина, от его богословия и даже от самого христианства. Измененные таким образом, они господствовали на половине территории мира в течение почти 500 лет……….......

2. Кальвинизм во Франции: опыт гугенотов

Со времени своего начала в 1540х годах кальвинизм во Франции оставался точкой зрения меньшинства и ко времени отмены Нантского Эдикта в 1685 г., который предоставлял протестантам официальную защиту, в значительной степени был подавлен. Однако протестантское или гугенотское меньшинство развили четко сформулированную теорию о религиозной и политической свободе (по крайней мере, в тех областях мышления и практики, которые их беспокоили) в свете своих трудных отношений с католическим французским государством. Их точка зрения укоренила и в некоторых областях систематизировала идеи более сдержанного Жана Кальвина. Иронично, но более широкое влияние она оказала за пределами Франции (в Нидерландах, Англии и американских колониях), чем в родной стране. Возможно, самое сильное ее влияние маскировалось под другими именами, а не как кальвинизм. Учение об установленной верховной власти народа и их неотъемлемом праве на сопротивление прямо и в сочетании с идеями о самом различном происхождении перешло в английские политические теории о человеческих правах конца XVII века. Еще оно стало частью подобных американских споров о законе и правительстве в XVIII веке, которые к тому времени были отделены от кальвинистского теологического контекста.

Гугеноты: влиятельное меньшинство во Франции

Оценки численности гугенотов в конце XVI века сильно расходятся, от 5% до 25% французского населения. В одних областях их было больше, чем в других, особой многочисленностью отличались Нормандия, Пойто и части Лангедока. Гугеноты имели значительную поддержку среди некоторых представителей высшей знати и пользовались особым расположением интеллигенции и поднимающегося среднего класса. Однако французское правительство считало протестантство серьезной угрозой для власти короны и единства государства, которое основывалось на традиционном католичестве. Последующие события показали, что этот страх не был необоснованным.

Сначала, особенно до начала религиозных войн во Франции в 1562 г., гугенотские теоретики, подобно своему учителю Кальвину в Женеве, стремились показать преданность французскому правительству и антиреволюционные настроения. Даже в начале религиозных войн лидер гугенотов принц де Конде утверждал, что его войска вошли в Париж, чтобы защитить королеву-регента и ее сына, короля, которые, как утверждалось, находились в плену у сильной католической группировки Гиз (членом семьи которого была регент-королева Шотландии, мать Марии Стюарт).[89]

В сложившейся обстановке (конец 1550х - начало 1560х) Жан Кальвин открыто выразил неодобрение любых революционных действий своих братьев протестантов. Особенно он отделял себя от «Первого удара трубы чудовищного правления женщин» своего шотландского ученика Джона Нокса.[90] Помощник Кальвина в Женеве (а позднее его преемник) Теодор Беза также отделял себя от «Амбозийского заговора» (неудачной и глупой попытки протестантов похитить короля Франциска II в 1560 г.). В Письме от 16 апреля 1561 г. Жан Кальвин рассказывал великому лидеру гугенотов Франции адмиралу Колиньи, что его часто спрашивали, законно ли для детей Божьих сопротивление гнетущей тирании. Ответом Кальвина было то, что если верующие прольют одну каплю крови, то целые реки наводнят Европу. «Следовательно», - рассуждал Кальвин, - «для всех нас будет лучше сразу же погибнуть, нежели подвергнуть имя христианства и Евангелие такому позору». Гугеноты, очевидно, надеялись успокоить более умеренных католиков и особенно королевскую семью, не относящихся к неистовой антипротестантской группировке «Святая Лига», во главе которой стояла стремящаяся к власти семья Гиз. Следует добавить, что на протяжении меняющихся событий XVI века большинство гугенотов, вероятно, оставались искренними роялистами и по сути противниками революции, согласно исповеданиям, которым они верили (как, например, статья 39 Галликанского Исповедания Веры; статья 36 Бельгийского Исповедания и статья 30 Второго Гельветического Исповедания).[91]

Французские протестанты взялись за оружие после избиения собрания гугенотов по время богослужения в Васси в марте 1562 г. Реформатская церковь уже официально сформировалась (тайно) в Париже в 1559 г. во время проходившего там собрания протестантского национального синода. Была установлена пресвитерианская форма правления (которую вскоре взяли за пример в Шотландии), начиная с самой низшей юрисдикции консисторий местных церквей (или собраний в Шотландии), состоящих из представителей старейшин, далее к средним или региональным органам юрисдикции (называемым в Шотландии пресвитериями), состоящим из старейшин, присланных из консисторий церквей данной области, и, наконец, к высшей юрисдикции, национальному синоду (генеральная ассамблея в Шотландии), состоящему из старейшин, присланных из региональных пресвитерий. Функции старейшины включали и духовное руководство (служители) и обязанности представителя мирян.

Первый национальный синод состоял из представителей “более шестидесяти из ста церквей, которые можно было сосчитать в то время во Франции”.[92] Синод принял исповедание веры, источником которого послужил проект из тридцати пяти статей, подготовленных Кальвином, и правило порядка, выведенное из “Наставлений” Кальвина и из опыта церквей, попавших под влияние Буцера в Страсбурге.

Галликанское исповедание, в соответствии с идеями Кальвина, учило о высшей власти Писания, которая является единственной от Бога. Это убеждение позднее сильно подкрепило сопротивление гугенотов против прокатолической французской монархии. В 1571 г. седьмой национальный синод в Ла-Рошели принял это исповедание. Утверждая необыкновенную власть написанного Слова Божьего над всеми человеческими устройствами, оно стало для них важным основополагающим документом. Оно давало успокоение и силу гугенотскому меньшинству в утверждении доктрины о вечном выборе особых людей для спасения, независимо от человеческих обстоятельств и суждений, а также доктрины о полном Божьем управлении всем происходящим. Даже нехорошие события и кажущиеся бедствия следует рассматривать как великодушно используемые Богом ради окончательного блага своего избранного народа. Такое исповедальное учение придавало уверенность меньшинству, столкнувшемуся с почти непреодолимым неравенством.

После 1567 г. гугеноты должны были встретиться не только с католическими силами Гиз, но и с более умеренными католиками. В тот год правящая королева-регент Екатерина Медичи предприняла вооруженные действия против протестантских сил Принца де Конде, который ранее провозглашал себя ее “защитником”. Становилось все труднее и труднее предполагать антиреволюционные и промонархические настроения. Это было уже невозможно после одобрения Екатериной убийства десятков тысяч протестантов в Париже и других местах накануне дня св. Варфоломея в августе 1572 г. Такая кровавая резня снова ввергла Францию в гражданскую войну, в которой целые области, такие как Лангудок, и портовые города типа Ля Рошеля требовали независимости от монархического правления Парижа.

Революционные трактаты гугенотов

Что касается развития политической мысли, самым важным результатом этой борьбы стала группа протестантских трактатов, оправдывающих революцию на прежнем, и все же новом основании. Они учили идеям религиозной свободы, вытекающим из установленной свыше заветной структуры общества, а также понятию о высшей власти народа, предоставляя людям власть назначать и свергать правителей. Хотя с военной точки зрения протестанты проиграли сражение, эти идеи продолжали оказывать международное влияние и после борьбы за свободу, проигранную французским народом. Взгляды гугенотов по данным вопросам получили свое развитие в ряде главных “трактатов времен” после 1572 г.

Скиннер коротко изложил две ключевые морально-политические проблемы, к которым обращались гугеноты в своих произведениях. Прежде всего, это необходимость признания законной их революции против установленного правительства в глазах своих последователей. Во-вторых, необходимость создания «более конституционной и менее просто сектантской идеологии оппозиции», для того «чтобы расширить основание своей поддержки» среди умеренных католиков для сопротивления монархии Валоисов*.[93]

Франк Хотман, которому удалось избежать резни в Варфоломеевскую ночь и скрыться в конце 1572 г. в Женеве, написал первые из трех главных гугенотских трактатов, которые интересуют нас в данной главе. В 1573 г. он издал «Francogallia» (второе расширенное издание вышло в 1576 г.). В отличие от других гугенотских (и шотландских реформатских) трактатов данное произведение написано не в полемической форме, а, как говорит Франклин, «скорее является гуманистическим исследованием французской конституционной древности великим ученым, который был одним из ведущих знатоков закона своего времени».

В “Francogallia” высоко утонченный документальный прием, первоначально разработанный гуманистами для восстановления и толкования источников классической древности, используется для воссоздания и пояснения древнего общественного закона Франции.[94]

Хотман допускает, что принципы древней конституционной традиции Франции все еще имеют силу, и он использует их для критики монархии Валоисов его времени. Хотман считает, что одним из главных принципов древней французской традиции является то, что «король для общества - это не более, чем чиновник, и он постоянно подвержен смещению народом за нарушение своих обязанностей».[95] Он пытается доказать данный принцип, показывая избирательную природу ранней французской монархии. Он приводит выдержки из древних документов о «праве людей свергнуть не только отдельных правителей, но и целые династии за некомпетенцию или тиранию».[96] Заново истолковывая феодальные понятия, он утверждает, что историческая перемена от избрания к праву старшего сына на наследование не лишает законной силы общественную природу положения, «занимаемого народом, как окончательного хозяина и подвластного определенным условиям».[97]

Еще одним принципом древней конституции, как утверждалось, был общественный совет королевства, который он приравнивает к «Трем Сословиям» его времени, теоретически основанном на идее о представительстве различных социальных классов и различных областей земли. Его действительным интересом в Трех Сословиях (которые в течение многих лет не действовали), согласуясь с доктриной Кальвина о «вмешательстве меньших магистратов» («Наставления» 3.20.30), было «возрождение их политической роли через напоминание современникам о власти, которую они прежде имели», такую как избрание и смещение короля.[98]

Причиной цитирования Хотманом древних источников был не интерес любителя древностей. Как замечает Скиннер, «его аргумент был хорошо просчитан, для того чтобы убедить широкое мнение в неконституционности правления Валоисов, и таким образом был рассчитан на получение прочно основанной, а не просто ограниченной доли поддержки в защиту революции гугенотов».[99] Вскоре на, как правило, избирательный характер его исторического исследования указали авторы роялисты, которые утверждали, что его доказательство «зачастую было тенденциозным и неправильным».[100] Они заявляли, что французская монархия никогда не была выборной, а король не разделял власть или imperium с Сословиями.[101]

Трактат Хотмана не достаточно отвечал потребностям гугенотов, «оправдывая прямой революционный вызов утверждаемой тирании существующего правления».[102] Пробел заполнили другие, давшие оправдание народной революции. Первый, кто так сделал, был преемник Кальвина в Женеве Теодор Беза (1519-1605), который совещался с Хотманом по этим острым вопросам после того, как последний бежал в Женеву в 1572 г.

Беза, следуя Кальвину, уже в 1554 г. в своем «Наказании еретиков гражданским магистратом» предлагал, чтобы «меньшие магистраты» противодействовали высшим магистратам для защиты истинной религии, и что магистраты учреждаются по согласию людей. Но в возникших безнадежных обстоятельствах Беза после взаимодействия с Хотманом преобразовал «размышления Хотмана в общую конституционную доктрину государства»[103] в своем «Праве магистратов» (1574 г.).

Как говорили Франклин и Скиннер, Беза и Морней, которых мы скоро коснемся, «обратились к схоластическим и римским законным традициям радикальной конституционной системы правления».[104] Герсон, Мэйор, Суре и другие сторонники традиции примирения* долгое время поддерживали власть основного органа, представленного общим советом, чтобы установить согласие между папой или государем и конституцией. Мы уже видели, какое влияние оказали эти идеи на Кальвина, но он воспользовался ими в гораздо меньшей степени, чем его гугенотские последователи, такие как Беза. Подобно Джону Ноксу из Шотландии, Беза также обратился к лютеранскому Магдебургскому Исповеданию, которое утверждало обязанность людей сместить правителя, нарушающего условия соглашения своего правления, особенно, когда он не защищает истинную религию.[105]