Религиозность женщины

Еще Уильямс Джеймс задавался вопросом: «К какому психологическому роду чувств следует отнести религиозные чувства?» [cxx] Обратим внимание, что эти чувства вызывают в нас радостное, динамогенное возбуждение, которое как мощное тоническое средство, освежает наши жизненные силы. В лекциях Джеймса постоянно встречаются примеры того, как «эти чувства побеждают меланхолию, дают переживающему их лицу душевное равновесие и помогают найти в жизни новую прелесть, смысл и очарование».

Отмечу, что слова прелесть, смысл и очарование характеризуют, прежде всего, женственное отношение к жизни и в то же время — мужественное отношение к женщине. И первичным здесь, конечно же, будет женщина с ее ипостатической верой в Бога ли, в своего избранника или в будущее ребенка. Как пишет Джеймс, «это состояние столь же биологическое, сколько психологическое[cxxi]; и Толстой вполне прав, причисляя веру к тем силам, которыми люди живы. Полное отсутствие этих состояний веры, полная ангедония означает уже распад душевной жизни и гибель».

С рассмотренных позиций и вернемся к нашей женщине. В книге «Женщина и спасение мира»[cxxii] Павел Евдокимов, ученик отца Сергия Булгакова, пишет, что ответом на гнет, которой подвергалась женщина «христианством», является агрессивная и чисто атеистическая реакция феминизма. И как мы видим сегодня, эта реакция уже ведет к новому отчуждению, в котором воинствующий феминизм (к примеру, в американском сексизме) не только смешивает равенство и тождество полов, сколько отрицает их гендерные различия и взаимодополнительность. Кратко остановимся на этих различиях и дополнительности.

Согласно концепции Евдокимова, ключ к загадке женщины — до сих пор не разгаданной современной психологией — находится в ипостаси Святого Духа, чье ипостасное материнство, продолжаясь в девственном материнстве Богородицы, предвосхищает в вечности призвание всякой женщины к духовному материнству [cxxiii]. Иначе говоря, Святой Дух предстает здесь в сущностно значимом материнстве Марии из Назарета как божественный архетип женственности, как ее божественно-земная персонификация.

Развивая мысли Николая Бердяева и Павла Евдокимова о женщине как истоке жизни, Элизабет Бер-Сижель пишет, что особенность женщины заключается одновременно в передаче и сохранении жизни в ее связи с другим, с другими конкретными людьми в их инаковости. В противоположность маскулинному солипсизму быть женщиной означает стремление завершить самое себя, принимая другого и давая миру другую жизнь [cxxiv].

Вместе с тем русская софиология различала в сфере божественного ту биполярную взаимодополнительность, которая передает нам всю напряженность единения мужского и женского в человечестве. Так, у Сергия Булгакова София являет не только воплощение мудрости, но и прообраз божественной Мудрости женского существа способного воплотиться в ипостаси по воле Бога.

Поэтому говоря о доминанте сознания в интеллекте женщины, я не могу не привести великолепные слова Элизабет Бер-Сижель: Церковь возвещает о Женщине, от которой Бог воспринял плоть, и дает Марии титул Богородицы. Бог не прибегал к Пресвятой Деве как к какому-то орудию. Он явил божественную смелость связать осуществление своего исполненного любви замысла с ее «да будет», ( Лк 1: 38) с ее свободным согласием, основанным на вере в Него… Мария стала причастна делу спасения мира не только телом; но и телом она участвовала в нем по причине своей веры [cxxv] и своего личного послушания, которые полностью как супругу открыли ее Духу святому и силе Всевышнего, который осенил ее [cxxvi].

Итак, слова Марии «да будет» означают согласие всего человечества на преображение мира воплощенным ею Богом на земле от Святого Духа. И в личности женщины — жертвующей свое тело ради этого воплощения — можно узреть участие смиренной рабы как по Божьей воле, так и по воле человеческой. Завершить самое себя — это именно дать согласие божественному Святому Духу на ипостатическую женственность этого завершения[cxxvii].

И, вероятно, именно поэтому Дева Мария, изображенная сидящей на троне как Царица небесная, обыкновенно одета в красную мантию, а там, где является в виде Богоматери, изображается в синей мантии. Так писал ярый приверженец гетевской цветовой теории Георг Вильгельм Фридрих Гегель[cxxviii].

Религиозность цвета

В переводе с латинского слово «религия» означает не только совестливость, добросовестность, благоговение или святость. Под «религией» античные умы понимали и сомнение, недоумение, неуверенность, а также моральное стеснение, преступление против совести, прегрешение и вину.

Удивительные сочетания! «Совестливость и преступление против совести». «Святость и прегрешение». И между ними «сомнения и неуверенность». Может ли определить хоть одно такое сочетание наука с ее формальной логикой? Нет. Искусство же позволяет. Но не определяет. Тем и ценна религия, что содержит в себе это совершенно неземное триединство. Триединство человеческого интеллекта. Разума человека в его извечных противоречиях.

И раз уж ни одна наука не видит смысла этих сочетаний в одном, то человек идет за ответом к Богу. Обращается к вере. Или, как говорят атеисты и ученые, становится религиозным. И становится не только по этой причине.

Во-первых, религия позволяет выражать в общепринятой форме все те глубинные душевные волнения, которые самостоятельно никто не может облечь ни во что. То есть вера заполняет нашу потребность в определенном запечатлении неясных, неопределенных волнений, ощущений и переживаний. Иначе говоря, если мы в чем-то не уверены, то есть, не знаем и не можем осознать результата наших действий, мы обращаемся к вере. Апостол Павел говорит об этом так: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр: 11, 1).

И как душа наша физически не может существовать без тела, так и наша культура не может существовать без ее психофизиологического субстрата, то есть без человека и человечества. Маленький пример: предъявим компьютеру изображения египетских пирамид или индийских храмов тантристов и получим лишь логико-математические выводы о симметрии пространства или неправильных изображениях тел людей. Поэтому, в отличие от постмодернистских тупиков тартусско-московской школы семиотики, я считаю культуру именно надстроенной над физиологией человека, к примеру, в виде архетипов, и, в частности, сублиматов, смысл которых пока еще не может быть представлен компьютеру.

Отсюда легко показать, что определение веры Павлом может быть распространено прежде всего на период беременности. Ибо кто как не женщина является истинно верующей в осуществлении ожидаемого. Кто как не женщина уверена в невидимом. Кто как не женщина благодаря этой вере может создать из ничего человека... Именно в этом смысле В. Рейнольдс и Р. Таннер рассматривают фундаментальное назначение религии как воздействие на генетическую систему человека в целях сохранения репродуктивной стратегии этноконфессиональной общности[cxxix].

Во-вторых, важнейшими функциями религии считается регулирование поведения человека на всех этапах его жизненного пути. При этом религиозные нормы снова оказываются связанными с воспроизводством общности. Сюда включаются и хронологические (детство, юность, взрослость, старость), и брачные (выбор супругов), и семейные (главенство в семье), и социальные (воспитание детей) нормы. Иначе говоря, религия всесторонне воздействует на репродуктивное поведение человека именно ради воспроизводства такой общности, в которой рождаются здоровые дети, способные в дальнейшем к социализации и обучению.

Как будет показано ниже, в канонизированных религией цветах (цветовых концептах) заключены характеристики человека, связанные прежде всего с выживанием вида и продолжением рода, поскольку построение системы родства как первичных социальных связей основано на репродуктивной функции, одно из важнейших условий выполнения которой — физическое и психическое здоровье будущих детей. Исходной же основой благоприятного психологического климата семьи является супружеская совместимость[cxxx].

Очевидно, это условие выполняется только при адекватном взаимном выборе будущих родителей. На этом выборе, возможно, эмпатически сказываются и цвета предпочитаемых ими одежд и т. п. Ибо эти цвета (как архетипически фиксируемые концепты) могут неосознанно предъявлять им основные компоненты интеллектов друг друга в целях создания прочных связей, то есть взаимообусловленного выживания индивидов (рекреация и т. п.) и воспроизводства вида (здорового потомства).

И, наконец, в-третьих, религия связывает разобщенных жизнью людей единством выражения их переживаний и волнений. И единство прихожан вряд ли кто может сравнить, к примеру с единством посетителей дискотеки, поскольку в храме есть идея единого для всех душевного самовыражения. Там же — самовыражения телесного. Здесь общение с божественным. Там — с земным. Здесь — единство душ. Там — тел.

Согласно Фредерику Порталю[cxxxi], «языки цвета» подразделяются на три ступени познания. Божественному языку отвечает одинаковая и абсолютно неосознаваемая реакция для всех людей на земле. Освященному языку соответствуют смыслы цветовых канонов и одеяний священников. Низшая ступень познания цвета — мирской язык, опредмеченный в науке и одеждах прихожан.

В хроматизме первым языком характеризуется бессознание с его биологически целесообразной логикой, одинаковой для Вселенной. Второй ступенью познания владеет подсознание с его образной логикой и обобщениями по цвету. И, наконец, с низшей ступенью познания цвета согласуется формальная логика сознания с его вербализацией и запоминанием имен цвета.

Если это действительно так, то легко видеть, что религия является своеобразным «переводчиком» смысла неосознаваемых образов на уровень их осознания. Или говоря словами Порталя, — «переводом» освященного языка с божественного мира чувств на мирской. И, соответственно вера уже предстает как божественное оформление наших неясных, гнетущих (тревожащих сердце) волнений. Оформление их во что-то общепринятое. В символ веры ли. В архетип… Это оформление объединяет нас. В отличие от науки, где и наш внутренний мир разъят на части и третьего не дано. Что уж говорить о мире внешнем.

Да, суха и мертва наука наша. И не объединяет нас, а разъединяет. Логикой сознания разъединяет. Дифференцирует. Как и специалистов в ней. Не вавилонское ли это смешение? Когда даже два ближайших специалиста “по человеку” — психолог и физиолог — не понимают друг друга. Наверное, вавилонское.

Искусство могло бы объединять нас. Однако каждый художник подсознательно придумывает что-то новое. И ведь это “что-то” может нас и разъединить. Ибо еще не проверено временем, к сожалению, единственным принципом отбора истинных произведений искусства.

В религии установлены каноны. Понадобились тысячелетия доисторических религий, чтобы мы лицезрели объединяющие нас образы. Чтобы наши волнения находили в них успокоение. Чтобы наши архетипы соответствовали этим образам. Чтобы наше индивидуальное бессознание воплощалось в коллективном бессознательном Юнга. Как человек в обществе, воплощалось.

Религия не заставляет нас быть сознательным узким специалистом. Наоборот, знание священных писаний объединяет верующих. Религиозные каноны в живописи, архитектуре и музыке отобрали для нашего подсознательного объединения все те чувства, ощущения и переживания, что до сих пор мы не можем выразить в словах. Мы выражаем их в цветовом образе мозаики, витража, иконы. И благодарны религии за этот бессознательный принцип нашего самовыражения. За оформление глубинных волнений наших, поскольку не умеем выразить в словах и тысячной доли всего того, что ощущаем. Любовь, радость, гнев, печаль… Еще десятка два назовем. И все.

Цвет неотъемлем от религии. И цветов беспредметных мы вспомним десяток-два. Не больше. А различаем глазом миллионы оттенков. Но, как и чувства, не можем выразить словами. Религия дает нам шанс. Не пытаться разъять нашу душу на части. Как это делает наука. И не искать соответствий в искусстве, которое вполне может индивидуальное наше бессознание свести к чувству одиночества.

Религиозная терапия дает нам самопознание себя в обществе. Своего Я в коллективном бессознательном. Раскрыть содержание архетипа через резонанс сублиматов[cxxxii]. Звуковых (хор, орган, молитва), цветовых, кинестетических и многих других. Растворить свое Я в веках, в архетипах. Осмыслить свои архетипы. Выразить себя.

Как считал Андрей Белый, религия всегда находится впереди искусства и тем более науки. Ибо в истинной вере только намечаются пути к запечатлению переживаний. Именно к запечатлению. Но не к их выражению средствами искусства. И тем более не к их умерщвляющему определению в науке. Это все будет потом. Вначале же всегда будет религия. Вера была вначале всего и вся. Никакой поэт не напишет ни строчки без веры во что бы то ни было. Никакой ученый не предпримет исследования, если не будет верить в результаты предшественников. В гармонию мира.

Именно архетипическое содержание веры позволяет органически связывать общество в религиозные группы, поскольку процесс моления един для нас. Ибо самое невыразимое в себе мы выражаем все как один. Как один приход. Или народ. Одна наука. Или конфессия. В общем, — единство. И человек должен понимать, что цвет, архетипически заложенный в его интеллекте, обязательно скажется на качестве жизни. Именно поэтому далее я привожу сублимированные значения цветовых архетипов определенных религий — для учета цветового фона, на основе которого существует интеллект верующего.

И цвет выступает здесь уже как классическое религиозное, и в тоже время — как психоаналитическое средство, которое “позволяет высказать невысказанное”. Вместе с тем цвет дает еще и хроматическое соотнесение индивидуально неосознаваемых сублиматов пациента. Все это приводит к индивидуальной норме динамическую уравновешенность в чувствах и эмоциях путем цветовой сублимации вытесненных переживаний.

Цель — оптимальная адаптация внутренней и внешней среды пациента друг к другу. Развитие воли или внимания. Памяти или воображения. Ритма жизни или выносливости… В общем, того, к чему стремится интеллект пациента. Например, для конкретного рода деятельности требуется подобрать специфическую гамму тонов. Что для этого необходимо?

Цвета молитвы

Вряд ли готовиться к встрече или писать письмо возлюбленному имеет смысл в зеленых тонах его самосознания. И наоборот, одевая красное платье, вы не всегда достигнете необходимого эффекта. В сущности, надо лишь вжиться и прочувствовать те ощущения, что вызывает в вашей душе образ этого человека.

И как в храме, узреть в себе те цветовые эффекты, что звучат в унисон с этим образом. Развить эти эффекты до их ясного представления в себе. И направить уже вполне оформленный (воображаемый) цвет-вопрос в затылочно-теменную область головы (область мозга, близкая к гипоталамусу).

Это аналогично тому, как практически во всех религиях при молении вы взываете к Богу: голова наклонена к земле в знак смирения, а молитвенная просьба ваша направляется к небу, вверх, к Богу. Возможно, наш гипоталамус — представляет собой мощный резонатор с семантическим полем ноосферы… Возможно, мы сами в себе носим Бога… А возможно, оба эти варианта (нашего поклонения иррациональности бытия) существуют одновременно…

Что-либо определенное сказать об этом пока невозможно — экспериментальные данные практически отсутствуют. Однако косвенно об этом говорят наблюдения этнологов, психологов и антропологов за поведением людей в ритуальных, зачастую трансовых состояниях[cxxxiii].

Возвратимся же к нашему внутреннему образу-цвету (вопросу-просьбе к Богу). Верующие всех религий так склоняют тело и голову в молитвах, что, как пишет Даниил Андреев, «это дает душе возможность восходящего движения, способствует втечению в жизнь сил духовности» [cxxxiv]. Уильямс Джеймс отмечал[cxxxv], что самораскрытие и самопознание, иначе именуемое молитвой, является вполне определенным и реальным процессом.

Так, по его предположению, «чем бы ни было в потустороннем то «нечто», общение с которым мы переживаем в религиозном опыте, — по эту сторону оно является подсознательным продолжением нашей сознательной жизни. Исходя таким образом от признанного психологией факта как от основания, мы не порываем нити, связующей нас с «наукой», — нити, которую обыкновенно выпускает из рук теология. Наряду с этим, однако, оправдывается утверждение теологии, что религиозный человек вдохновляем и руководим внешней силой, так как одним из свойств подсознательной жизни, вторгающейся в область сознательного, является ее способность казаться чем-то объективным и внушать человеку представление о себе как о внешней силе».

По заключению Джеймса, «для религиозного опыта совершенно достаточно веры в то, что в личности каждого человека существует некая высшая сила, благоволящая к нему и его идеалам. Причем сила эта отлична от нашего сознательного «Я» и шире его. Бесконечность для нее не так уж необходима. Можно себе представить, что это — лишь более широкая и богоподобная часть нашего «Я», искаженным выражением которой является наше обыденное «Я».

Напомню, что на первых стадиях развития культуры цвет мифологизировался и обожествлялся. И если сказители называли цвета “божествами” и обоготворяли цвет, то художники видели за цветом краску и считали ее “материальными состояниями души”. Так, еще задолго до появления одежды люди раскрашивали свое тело. Материализовали свои души, как сказали бы об этом философы, Если бы, конечно, понимали, что такое цвет.

И все-таки, что же такое религия? Осознание себя — своей иррациональности — в этом земном мире? Или божественности в себе? Осознание знания или познание чувств?

Суть всякой религии составляет вера в Бога, которая рационально никогда не может быть обоснована в силу ее сверхъестественного происхождения. Для того чтобы человек стал глубоко религиозным, он должен уверовать в истинность религиозных мифов, идей и канонов. Коллективное повторение молитв усиливает в молящихся яркость религиозных образов, оформляя глубокие религиозные переживания в коллективном бессознательном (Юнг). Не случайно православные теологи указывают на преимущества коллективной молитвы перед молитвой одиночной. Ибо первая не позволяет молящемуся отвлекаться, мобилизует его духовную энергию, его чувства и волю в одном направлении — религиозном.

Несмотря на различие в содержании переживаний, свойственных отдельным верующим, динамика их коллективных эмоций обнаруживает некоторые общие черты. При этом указанная общность протекания религиозных эмоций не нарушается конфессиональными различиями. В самых различных религиозных общинах психологи отмечают сходные динамические эмоциональные процессы.[cxxxvi] Разница обнаруживается лишь в интенсивности этих процессов

Так, например, многие психологи отмечали, как в процессе религиозного культа, в ходе молитвы происходит преодоление и вытеснение отрицательных эмоций положительными. «Вера и любовь,— писал Поль Джонсон,— изгоняют страх и отчаяние, превращая разрушительные эмоции в духовную энергию гармонии, доверия и мира». Отмечая определенную общность религиозных эмоций, Уильям Джеймс также постоянно подчеркивал, что общая психологическая особенность всех религий — переход от «душевного страдания» к постепенному «освобождению» от него.

Согласно взглядам, выработанным в теософии и психологии религии[cxxxvii], динамика религиозных эмоций подчиняется определенной закономерности, которая выявляется на основе выделения трех основных фаз развития коллективных религиозных чувств в любой группе верующих практически всех конфессий.

Первая фаза характеризуется с точки зрения интенсивности процессов постоянным нарастанием эмоционального напряжения. В этот период в сознании молящихся преобладают отрицательные эмоции. Проповедник призывает присутствующих покаяться, осознать свои грехи перед Богом, что нередко вызывает бурный приступ религиозного раскаяния присутствующих. При этом эмоциональное возбуждение молящихся реализуется в различных непроизвольных движениях, которые, в свою очередь, необычайно усиливают эмоциональный накал присутствующих. Итак, первая фаза — это нарастание эмоционального возбуждения молящихся.

Вторая фаза — момент кульминации и одновременно разрядки эмоционального возбуждения. В более спокойных формах, у православных, например, этот кульминационный момент богослужения проявляется в слезах, в переходе от отрицательных эмоций к положительным, от страха и чувства греховности — к радости, просветлению и т. п.

Наконец — третья фаза, заключительная особенность которой состоит во все увеличивающемся преобладании спокойных положительных эмоций. По словам многих истинно верующих, в результате молитвы «наступает душевное просветление», «душевное освобождение» делается «легко, радостно, светло» и т. п.

Таким образом, динамика религиозных эмоций, при всем многообразии и специфике их отдельных проявлений, обнаруживает некоторые общие черты. Происходит как бы снятие эмоционального напряжения, превращение отрицательных эмоций в положительные. Этот процесс можно сопоставить с динамикой развития эстетических эмоций, или, по Аристотелю, с «катарсисом» (очищением).

Иначе говоря, религия снимает отрицательные эмоции, смягчает их тяжесть, а нередко и позволяет преодолевать внутренние конфликты и даже лечить неврозы. Каким же образом религии удается то, чем тысячелетиями безуспешно занимается медицина и, в частности, психиатрия?

Вопрос этот весьма непрост. И, как будет показано далее, поможет здесь только цвет, поскольку только цвет может быть сопоставлен с чувствами и эмоциями человека, — ибо сколько существует чувств, столько же существует и цветов. Иное дело, что словами мы можем выразить ничтожнейшую долю и тех, и других. Чувствуем, а назвать не можем. А раз нет слов, то и осознать не можем.

Практически об этом с сожалением говорят и психоаналитики. По существу они используют древний принцип религиозной исповеди, то есть вербализации вытесненных чувств, и в тоже время нечто более возвышенное, чем существующая наука.

В самом деле, наука изучает то, что имеет название. Определение — основа науки. Обозначить, назвать, определить. А еще лучше — измерить. Все это — наша наука.

А можно ли измерить розовые мечты юной девушки? Или голубизну небесных исканий художника или поэта? Можно ли обозначить животворное взаимовлияние гармоничной пары возлюбленных? Можно ли определить всю сложность взаимоотношений супругов?

Нет, нет и нет! Ни обозначить, ни определить, ни тем более измерить эти «вещи» наука не способна. Даже любовь и ненависть разъять не способна в нашем интеллекте. Что уж тут говорить о розово-голубом. О цвете.

Для наглядного представления смысла цвета и человека в различных конфессиях далее я лишь схематично описал некоторые хроматические (то есть не затрагивающие ни теологию, ни теософию, ни символ веры) черты наиболее распространенных верований человека[cxxxviii].

Иудаизм

Как первая монотеистическая религия, иудаизм сыграл важнейшую роль в становлении современной культуры. Так, где-то около трех тысяч лет назад отдельные племена поклонялись разным культовым божествам. Часто под предлогом главенства того или иного божества они воевали между собой за лучшие места поселения, новых рабов и наложниц.

Сейчас, кстати, идут почти те же войны между разными конфессиями, где (как и три тысячи лет назад) отдельные племена — теперь уже народы — поклоняются разным божествам. С тем лишь различием, что завоевываются как места поселения (области, монастыри и др.), так и налоговые льготы (например, на продажу водки, сигарет и др.). С тем лишь различием, что в плен берутся не рабы и наложницы, а прихожане и прихожанки.

Но суть та же — многобожество. Политеизм. То есть политические предлоги для войн. Предлоги для порабощения наших душ разными богами. Совершенно разными. Но никак не Единым. И в Палестине почти три тысячи лет назад евреи начали устранять эти предлоги для войн. Был создан культ Яхве. Постепенно создавалась Тора — Пятикнижие Моисеево, то есть первые пять книг Ветхого Завета, в которые закладывалась вся философия, вся история, вся мудрость прошлых веков.

По данным В. А. Федорова и С. Т. Махлиной[cxxxix], изучение знаний предков играло в Израиле ту же роль, что философия у греков. Здесь также главным было не естествознание, а отыскание секрета счастливой жизни. Так, хакамы (от др. евр. хокма — мудрость) считали, что мудрость (а соответственно и прекрасное, красота) извлекаются прежде всего из самой жизни, из ее конкретных обстоятельств и проявлений. Поэтому и стиль их писаний ничем не напоминает стиль научных трактатов. Иудейские поэты и философы предпочитали язык поэзии, наполненный безымянной мудростью многих поколений с ее живыми образами и меткими поговорками (Прит.3, 13–15):

Блажен человек, который снискал мудрость,

И человек, который приобрел разум!

Потому что приобретение ее лучше приобретения серебра,

И прибыли от нее больше, нежели от золота.

Она дороже драгоценных камней,

И ничто из желаемого тобою не сравнится с нею.

Вообще понятия "мудрость" и "красота" чрезвычайно любопытно переплетены в сфере искания человеческого духа. Так, категории Истина, Добро, Красота мыслились в Иудейской (а позднее и в Христианской традиции) как проявления некоего единого начала, некой Вечной Женственности, Мудрости, Софии.

Исток же данной идеи лежит в книгах хакамов Древнего Израиля. Время написания рассматриваемых книг приходится на V–II вв. до н. э., то есть на время, когда в Иудее господствовали персы. Их владычество протекало сравнительно спокойно. Сатрапы редко вмешивались во внутренние дела Общины, довольствуясь сбором налогов.

Ветхозаветная Церковь получила, наконец, те условия, в которых она смогла сосредоточиться на духовных проблемах. Священная поэзия переживает в эти века настоящий расцвет. Написанные тогда книги Библии говорят о напряженной духовной жизни — спорах, исканиях и новых поворотах религиозной мысли. Притчи, книга Иова, апокалиптические писания, Экклезиаст подобны пикам подводного хребта, подножие которого сокрыто в глубинах вод.

Религиозную жизнь Израиля тогда определяли прежде всего блюстители Торы. В основе их деятельности лежали три правила, зафиксированные впоследствии в Талмуде (Авот.1,1):

Будьте осторожны в суждениях,

Поставляйте больше учеников

И делайте ограду Toрe.

Но уже в первое столетие персидского пленения законники столкнулись с оппозицией в лице мудрецов, хакамов, наследников летописцев царя Соломона и собирателей фольклора. Мудрецы не выступали против Торы, но решительно отказывались примириться с узким пониманием ее принципов.

Согласно исследованиям В. А. Федорова и С. Т. Махлиной, само название "Голубиная книга" связано с древнееврейским названием свернутого свитка — "Тор". Корень ''тор" семантически связан с названием голубя в старославянском языке "тур", "турман", а также и с обозначением "голубиного", то есть сизого, небесного или, скорее, голубого цвета. В таком случае название "Голубиная книга" можно считать калькой со слова Тора и придать голубому цвету статус архетипа иудаизма[cxl]. Истинность этого предположения подтверждают и голубые ризы иудейских первосвященников.

Подобно Сократу, хакамы при полном уважении традиции, все же побуждали людей по-новому взглянуть на себя и свои убеждения. Авторитет мудрецов не уступал авторитету законников. Став выше распрей, они спокойно делали свое дело: собирали древние притчи, слагали псалмы и поэмы, составляли антологии.

Так в Ветхом Завете были собраны и сохранены многие архетипические черты самых древних верований и знаний. С некоторыми из них в цвете мы сейчас лишь кратко ознакомимся. Семантический смысл этих цветов будет рассмотрен в следующих главах. Здесь же я лишь в общих чертах представлю, как выглядят архетипические цвета, так сказать, «в сыром виде». Например, уже в Торе (Чис. 11: 25, 29) мы встречаемся с понятием Духа как действующей силы божественного вдохновения[cxli]. Дух, же, как мы увидим ниже, нередко представлялся в образе голубя, наделяемого голубым, сизым или серым цветами.

Поскольку смысл религии во многом определяется именно цветовым архетипом, то в иудаизме лазурный цвет одеяний первосвященника сочетался с украшениями золотом и резко контрастировал с красными стенами синагоги (Исх.; Лев.). Прихожане имели пурпурные и багряные одежды, а бедняки украшали свои одежды голубыми нитями (Числ.). Молились сидя. Раздельно мужчины и женщины. Равноценно в обе стороны. В Торе говорится как о многоженстве, так и о браках мужчины с женщиной при наличии наложниц.

И, наконец, выскажу хроматическое предположение, касающееся возникновения архетипов. Если цвета одежд священников передавали внутренние цвета прихожан, то скорее всего так и оформлялись чувства приобщенности иудеев к голубому и золотому сублиматам. Так оформлялся архетип[cxlii].

A И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву сеющую семя (Быт.1.11)

A И создал Господь Бог человека из праха земного… (Быт.2.7)

A Авраам сказал в ответ: … я, прах и пепел (Быт.18.27)

A Добродетельная жена…виссон и пурпур — одежда ее (Прит.31.22)

A Дщери Иерусалимские! Черна я, но красива…(Псн.П.1.4)

A Дочери Израильские! Плачьте о Сауле, который одевал вас в багряницу… (II Царств.1.24)

A …ты одеваешься в пурпур, … украшаешь себя золотыми нарядами (Иер.4.30)

A И сделай верхнюю ризу … всю голубого цвета (Исх.28.31).

A Щит героев его красен, воины его в одеждах багряных… в день приготовления к бою (Наум.2.3)

A Как о сыновьях своих, вспоминают они о… дубравах своих у зеленых дерев (Иер.17.2)

A Сыны человеческие…– как трава (Псалт.89.4–6)

A Как трава… как зеленеющий злак, увянут [злодеи и делающие беззаконие] (Псалт.36.1–2)

Буддизм

Возник в Индии около двух с половиной тысяч лет тому назад, — по-видимому, как учение, позволявшее отрешаться от религиозно-мистических культов Вавилона (Ассирии, Шумера и т. п.), которые с позиций «Хроматизма мифа» характеризуются архетипом синего цвета. Общебуддийская мифология считается во многом близкой брахманистской и индуистской. Это объясняется тем, что возрождение индуизма к концу I тысячелетия до нашей эры могло влиять, в свою очередь, и на становление буддизма, который мог ассимилировато многие древние культы, ранее остававшиеся за пределами ортодоксальной ритуально-мифологической системы.[cxliii]

Поэтому мне кажется возможным представить в этом же ряду и элементы такой национальной религии как индуизм. В мифологии индуизма Брахма, Вишну и Шива, по сути своей, представляют предвосхищение будущей троицы христианства, поскольку уже мыслятся в онтологическом и функциональном единстве: Брахма — творец мира, Вишну — его хранитель, Шива — разрушитель. При этом каждый из этих богов представяет воплощение определенных качеств. Так, Брахма — это страстность, активность, действенность; Вишну — ясность, уравновешенность, сознательность; Шива — пассивность, бессознательность, инертность[cxliv]. Иначе говоря, здесь уже возникали представления о трех ипостатических компонентах, в существовании которых мы убедились выше на примере интеллекта.

В то же время среди множества противоположно-взаимодополнительных характеристик буддистов и христианСудзуки акцентирует основную: христиане в Церкви — группо-центричны, хотя в социальном плане они исповедуют индивидуализм. Буддисты же в интуитивном стремлении к духовной индивидуации придерживаются социальной значимости группы [cxlv].

Символика цвета в буддизме в основном представлена мной по книге буддистского автора Сумбэ хамба Ишбалжир «Гирлянда цветов» и дополнена данными из справочников по цветовой символике, не претендующими на полноту или законченность[cxlvi].

° Белая Тара — высочайшая духовная трансформация через женственное.

° Тара — Мать всех Будд, «та, которая ведет наружу, за тьму оков».

° Белый цвет — (цвет Матери) — святость, непорочность, чистота, овладение самим собой, спасение.

° Пепельно-серый цвет — печаль, покаяние или раскаяние.

° Черный цвет — опасность, бедствие, зло, темнота скрытого (стесненного) бытия.

° Коричневый — (цвет отца).

° Красный цвет — (цвет отца) — материальность, радость, активность, созидание, жизнь.

° Оранжевый — цвет буддистских облачений монахов (в основном в Тибете, Монголии, Индокитае).

° Оранжевато-желтый — отказ от всего, отсутствие желаний, смирение.

° Желтый — (цвет сыновей) — означал боготство, любовь, духовность.

° "Желтый глаз" — ревность (Тибет).

° Ярко-зеленый — (цвет отца, цвет сыновей) — цвет жизни.

° Голубовато-зеленый — (цвет отца, цвет сыновей).

° Голубой цвет — (цвет сыновей) -холод Небес наверху и вод внизу.

° Сине-голубой — мудрость Дхарма-Даты (неразрывного единства интеллекта и Вселенной).

° Синий — (цвет отца) — олицетворял вечность, верность.

° Фиолетовый — (цвет сыновей).

Христианство

Христианство возникло около двух тысяч лет тому назад. Вначале развивалось в пределах Римской империи и поглощало в себя многочисленные цвета всевозможных античных религий. При этом, как подчеркивает Мирча Элиаде, откровения, привносимые христианством, не разрушали дохристианского значения символов: они лишь добавляли им новые смыслы [cxlvii]. Так, в христианстве получает свое воплощение образ Троицы, то есть Бога, сущность которого едина, но бытие которого есть личностное отношение трех ипостасей: Отца безначального первоначала, Сына — Логоса, то есть абсолютного смысла, воплотившегося в Иисусе Христе, и Духа святого — «животворящего» начала.

В трактовке С. С. Аверинцева[cxlviii], все эти три лица участвуют в сотворении и бытии космоса по следующей формуле: все от Отца (ибо наделено от него бытием), через Сына (ибо устроено через его оформляющую энергию смысла) и в Духе (ибо получает от него жизненную целостность). Показательными для хроматизма являются нередко проводимые в христианстве аналогии между функциями Троицы и определенными способностями интеллекта (память, мысль, любовь), а также тройственным поразделением времени на прошедшее, настоящее и будущее.

Основное же достижение христианства — принцип вербальной действительности, то есть абсолютизация и опредмечивание словесных обобщений на уровне обозначений: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… И Слово стало плотию и обитало с нами полное благодати и истины (Иоанн: 1, 1–14). Поскольку и вербализация, и опредмечивание относятся преимущественно к функции сознания, то моделирующий его белый цвет в христианстве имеет наиболее существенные значения:

+ Белый — жизнь (от близости к дневному свету), чистота, невинность, божественность, само христианство.

+ Белый цвет — очищенная душа, радость, чистота, девственность невинность, святая жизнь, свет, целостность. В христианской традиции белое обозначает родство с божественным светом.

+ Белый цвет святых, не испытавших мучений и святых девственниц, а также Пасхи, Рождества, Крещения и Вознесения.

+ Белое носят во всех ритуально важных случаях: крещение, конфирмация, помолвка, брак, смерть. У новокрещеных существовал обычай в течение 8 дней ходить в белых одеждах, дабы всем было видно, как они блюдут чистоту. В белом изображаются праведники.

+ Черный — цвет дьявола, а потому и греха и его искупления (у Христа). Отсюда скорбь и аскетизм (у монахов) также символизировали черным.

+ Красный как наиболее выразительный, насыщенный, яркий цвет означал у первых христиан любовь Бога, огонь веры, а также кровь Христа и гнев божий;

позднее его стали связывать с насилием, силой, страстностью, плотской любовью, отчего уже в XII веке красно-рыжий тон употребляется как цвет сатаны и геенны огненной.

+ Золото — божественность, подвиг христианского мученичества (через очищение страданием).

+ Желтый первоначально полностью отождествлялся с золотым. С XII века оттенки желтого приобрели самостоятельные, как правило, противоположные золотому, отрицательные значения:

бледно-желтый — предательство, обыденность, плотскость,;

охристо-желтый — страх, боязнь;

тускло-желтый — деградация, ревность, прелюбодеяние.

+ Зеленый — жизнь, возрождение, справедливость, юность по аналогии с недоспелым плодом;

зеленый в отрицательном контексте — приземленность, моральное падение, зависть.

+ Синий — небо, море, бесконечность, непостижимость вечной божественной истины.

+ Фиолетовый — скромность, страдание, траур.

+ Пурпур — божественное и царское достоинство;

пурпур с красным оттенком — строгость веры;

пурпур с синим оттенком — чистая совесть, спокойствие души.