Бог, Вселенная, Эволюция 5 page

И еще об авторах. Талантливые мастера в любом виде искусства — это, как правило, обладатели чрезвычайно сильно развитого «эго» и в то же время достаточно развитого психического существа, которое получает творческие озарения из высших планов сознания. Уверенность в своей исключительности и гениальности постоянно подпитывает «эго», которое начинает конфликтовать с психическим существом, вызывая мучительный разлад в психике. Трагические судьбы Гоголя, Достоевского, Блока, Есенина, Маяковского, Цветаевой и других — тому подтверждение.

Свободным от эгоистических притязаний с самого рождения был, пожалуй, лишь Моцарт, а потому все его творения являют собой божественные откровения без примеси витального и ментального.

У Данте, Петрарки, Леонардо да Винчи, Гете, Баха, Листа, Рабиндраната Тагора, Алексея Константиновича Толстого, Чехова и немногих других в течение жизни «эго» фактически рас-творилось. А величайшие мировые художники Лев Толстой, Микеланджело и непревзойденный маэстро Паганини, дожив до старости, так и не сумели избавиться от «эго», нашедшего прибежище на тонком психическом уровне.

Подавляющее большинство современных «деятелей искусства» (писателей, поэтов, композиторов, художников, режиссеров, актеров и пр.) в силу непомерной гипертрофии «эго» (на фоне крепко спящего психического существа) — за редким исключением, смешные карлики, мнящие себя великанами.

Театр и кино. Как ни странно, но общим для современного искусства театра и кино (как для массового потребления, так и для эстетов) является вынесение на сцену и на экран не только вызывающих элементов эротики, но и циничной порнографии. Бедной жаждущей публике обрушивается на голову столько обнаженных и полуобнаженных тел (обоего пола) и сальных диалогов, что со временем это начинает казаться нормой. Сегодняшний зритель настолько приучен к эпизодам и сценам подобного рода, что отсутствие в зрелище сексуальной атрибутики вызывает у него либо недоумение, либо недовольство.

Изощренное новаторство в постановке, художественном оформлении и актерском исполнении спектаклей (включая классические пьесы), особенно милое сердцу театральных гурманов привело к деградации театрального искусства. Смешно и грустно наблюдать все эти потуги привлечь внимание к театру зрительской аудитории. Посетители театров — это театральная клака (театральные фанаты), театральный клан (драматурги, актеры, режиссеры и околотеатральные деятели) и случайные зрители, отдающие дань моде. Нет и не может быть среди завзятых театралов людей, всерьез озабоченных состоянием современного человечества.

Вообще театральное искусство, изначально включающее в себя элемент условности, большей частью, фальшиво. Во-первых, в силу своей заданности (как в авторских, так и режиссерских рамках), во-вторых, в силу неравноценности актерских способностей отдельных исполнителей, а потому, каким бы замечательным исполнителем ни был тот или иной актер, в силу указанных причин исполнение им роли (за редчайшими исключениями) так и останется поверхностной игрой, сиюминутно потрясающей лишь виталическое существо зрителя.

Классическая музыка. Музыка сама по себе является могучим средством контакта человеческого существа с различными планами и подпланами сознания. Музыка не может быть плохой или хорошей, она может либо способствовать духовному продвижению, либо тормозить его и приводить к духовной деградации. Кстати, в человеческой оценке музыкальные произведения каждой из упомянутых категорий могут называться одинаково талантливыми, и это не будет противоречить человеческому пониманию истины.

Повторяющиеся звуковые вибрации имеют свойство активно воздействовать на определенные энергетические центры (чакры) тонкого тела и соответственно способствовать установлению стойкого контакта сознания индивида с теми или иными планами и подпланами Сознания.

Обязательным условием резонансного вибрационного контакта человеческого сознания со звуковыми вибрациями конкретных планов и подпланов Сознания является раскрытие и функционирование у индивида соответствующих энергетических центров-приемников. Именно этим обстоятельством объясняется различная способность восприятия людьми одних и тех же музыкальных произведений. Чем большее количество энергетических центров индивида имеет возможность резонировать с соответствующими музыкальными вибрациями, тем большими творческими возможностями обладает композитор и соответственно способностями восприятия — слушатель музыкальных произведений.

Как уже отмечалось, сознание подавляющего большинства людей активно функционирует лишь на витальном плане, более того, преимущественно в диапазоне среднего и нижнего витального с проявлением сильных виталических страстей, симпатий и антипатий, сексуальных влечений и всевозможных мелких страстишек. Гораздо меньшее число людей контактирует с высшим подпланом витального (жертвенная любовь, возвышенные идеи и чувства), и лишь единицы способны проникать в сферы Глобального Сознания и ощущать мировую гармонию во всей ее интегральной полноте.

Моцарт, Бах, в меньшей степени Бетховен и отчасти Вагнер строили свои музыкальные композиции, путешествуя сознанием в сферы мировой гармонии.

Лишь Моцарт и Бах не подвергали свои произведения витальной или ментальной аранжировке, а доносили их до слушателя практически в первозданном виде как вибрационные откровения, трансформированные в звуки.

Прослушивание их произведений — составная часть интегральной работы на Пути Сознательной Эволюции; оно, несомненно, способствует духовному становлению искателя Истины.

Композиторы-классики девятнадцатого столетия, такие, как Вагнер, Шопен, Шуман, Чайковский и другие, талантливо, с изяществом обыгрывали преимущественно темы высшего виталического плана — с героикой, патетикой и утонченной лирикой. Однако бессознательное восприятие подобных произведений их ценителями лишь на уровне витального существа (витальных центров) не только не способствует духовному развитию индивида, а оказывает негативное влияние, тормозя процесс раскрытия и гармонизации остальных энергетических центров.

У подавляющего большинства ценителей музыкальной классики создается иллюзия причастности к высшим духовным сферам, в то время как на самом деле они крепко привязаны к «прелестям» витального мира, в котором причудливо переплетаются истина и красивая ложь. Купание в оазисе музыкальной классики является всего лишь одной из форм бегства от реальности. Для обывателя это кажется достаточным, но искренний искатель Истины должен ясно ощущать опасность подмены духовного идеала.

Крайне негативное воздействие на сознание слушателей оказывают обволакивающие музыкальные вибрации низшего витального, с сексуальными мотивами, трансформированные талантливыми композиторами в изящные музыкальные произведения. К симфоническим произведениям подобного рода можно отнести «Поэму экстаза» Скрябина, в которой, по словам Даниила Андреева, «с поразительной откровенностью рисуется демонический слой с его мистическим сладострастием, с его массовыми сексуальными действами, с его переносом импульса похоти в космический план и, главное, рисуется не под разоблачающим и предупреждающим углом зрения, а как идеал».

Симфоническая музыка двадцатого столетия — это сплошь фрагментированные музыкальные образы, оборванные мелодии, масса диссонансов… Прокофьев, Шостакович, Шнитке… Ни о какой гармонии не может быть и речи. Тревога, печаль, страхи, спазматическая радость — и снова тревога, печаль, страхи… Большие композиторы, сами того не подозревая, ставят диагноз психического состояния современного человечества — «Глубокая депрессия со страхами, сомнениями и страданиями».

Совершенно особое место в мировой музыкальной культуре занимает величайший композитор двадцатого столетия Георгий Свиридов. В своем творчестве он достиг небывалых высот как творец подлинных шедевров хорового духовного пения, как несравненный художник-мелодист и певец земли русской и одновременно как человек, болезненно чувствовавший всё усиливающуюся дисгармонию современного мира. Удивительно широкая музыкальная палитра, поражающая и своей неповторимой глубиной, свидетельствует о высоком, истинно духовном складе сознания композитора.

Так называемая легкая музыка абсолютно витальна и, целиком оправдывая свое название, служит исключительно для сиюминутного погружения слушателей в поток поверхностных положительных эмоций.

В начале 60-х годов двадцатого века массовая музыкальная «культура» в лице английского квартета «Битлз» получила феномен, который в прямом смысле заставил содрогнуться всю планету. Справедливости ради надо отметить, что у этих ребят был предтеча — Элвис Пресли — король рок-н-ролла, подготовивший благодатную почву для ливерпульских сеятелей.

Простые ливерпульские парни сумели в короткое время привлечь к себе внимание миллионов фанатичных поклонников во всех странах мира. Эпидемия битломании поразила молодежь всего земного шара. В чем же состоял психологический механизм воздействия «ливерпульской четверки» на сознание слушателей?

Принято считать, что дело здесь во внешнем и внутреннем обаянии талантливых парней (прежде всего Джона Леннона и Пола Маккартни), писавших и исполнявших симпатичные песни. И действительно, этот фактор, особенно на первых порах, играл важную роль. Однако в метафизическом плане дело обстоит гораздо серьезнее. Эти ребята разбудили своим исполнением у молодых, еще незрелых слушателей спящий витал во всем диапазоне. В результате энергия виталического плана буквально хлынула в сознание слушателей, а она, как известно, — энергия, приносящая удовольствие, потому пробужденный витал (особенно низший) требует все новых и новых повторений.

В метафизическом плане с этого времени начался отсчет активного захвата человеческими существами вибраций низшего витального. Битлы подготовили человечество к восприятию низшего витала, вибрации которого особенно заразительны. Широкое тиражирование пластинок и магнитофонных записей с их песнями сделало свое дело — человечество заразилось….

Аналогичное действие на человеческое сознание оказывают вибрации, возникающие при исполнении цыганских песен и романсов. Они были особенно популярными в России вплоть до середины двадцатого века, правда, тогда еще не было совершенной техники, чтобы широко тиражировать музыкальные вибрации, а потому цыганское пение можно рассматривать сейчас только как реликт низшего витального искусства.

Эстрада. Как феномен массовой музыкальной «культуры» следует выделить особенно популярный сегодня в мире жанр тягучей эстрадной песни, обволакивающей музыки, томного танца и циничной пантомимы, представляющий нешуточную опасность для его фанатичных приверженцев, особенно среди молодежи. Подразумеваются массовые оргиастические музыкальные шоу-представления, в которых исполняются (играются, поются и танцуются) произведения эротико-сексуальной ориентации (на все вкусы — для гетеро-, гомо- и бисексуалов), активно стимулирующие пробуждение у участников эстрадных оргий низшего витального. В зависимости от индивидуальных черт личности это может проявляться в форме грубой или утонченной похоти, агрессивности, половых извращений, склонности к токсикоманиям и пр.

Следует напомнить, что в силу древности своего происхождения вибрации низшего витального чрезвычайно заразительны. Обволакивающие эротические мелодии, соответствующие тело-движения, томные вкрадчивые голоса, липкие убаюкивающие повторы — все это завораживает и одновременно сковывает сознание слушателей не только сиюминутно, но и надолго (если не навсегда), причем на вибрационном уровне. Сознание становится фактически закрытым для вибраций Высших планов. Это явление можно назвать прогрессирующей духовной деградацией. Бессознательными его проводниками являются все признанные сегодня песенные авторитеты (композиторы, исполнители, авторы текстов). Все они, равно как и их постоянные слушатели и почитатели, неизбежно обрекают себя на духовный регресс.

Тиражирование подобной музыкальной продукции на видео- и аудионосителях способствует значительному расширению аудитории невольных жертв эстрадного бума, летящих как мотыльки на огонь низшего витального.

Императивное стремление заработать деньги и доставить витальное удовольствие себе и окружающим фактически ставит авторов и исполнителей «песенных шедевров» в ряды непримиримых противников духовной эволюции.

Танец. Танец всегда витален, а потому не может (даже в своих классических формах) служить духовному прогрессу. Более того, современное искусство танца целиком подчинено эротическому началу. Созерцание подобных танцев, как и их соответствующее музыкальное сопровождение, объективно оказывает отрицательное воздействие на сознание зрителей, хотя субъективные ощущения (в плане получения удовольствия) расцениваются ими как позитивные.

Изобразительное искусство. Живопись. Изобразительное искусство (живопись, скульптура, графика), как и музыка, удивительно точно отражает внутреннее (психологическое) состояние человечества в целом. Если в средние века и вплоть до конца девятнадцатого столетия в изобразительном искусстве превалировали убаюкивающие академические мотивы всеобщей гармонии (яркое исключение — Иероним Босх, скрупулезно исследовавший оба мировых полюса — «божественное» и «дьявольское»), то к концу девятнадцатого века, с выходом на авансцену живописи импрессионистов (Сислей, Моне, Писсаро, Дега и др.) приходит конец академизму и общепризнанной гармонии.

Импрессионисты на первых порах робко, а затем все шире и громче, начали включать в круг своего творчества банальные бытовые сценки и жанровые пейзажи, причем взгляд художника проходил как бы сквозь призму разложения цвета и формы, выхватывая и быстро фиксируя «стоп-кадр» крайне динамичной окружающей жизни.

В начале двадцатого века в живописи, музыке и поэзии, как, впрочем и в физике, начался период активного расщепления «материи» (художественной, музыкальной, словесной, физической). В течение всего двадцатого столетия субъективное художественное отражение реальности принимало все новые, подчас крайне причудливые формы. В основе этого явления лежит бессознательная тотальная фрагментация реальности, исходящая из далеко не самых светлых слоев человеческого сознания, что со всей очевидностью негативно сказалось и на психическом состоянии самих творцов. На рубеже тысячелетий этот процесс достиг апогея.

К концу второго тысячелетия так называемые авангардисты довершили полный разрыв с реализмом. Специалисты выделяют несколько течений авангардизма — фовизм, кубизм, футуризм, экспрессионизм, сюрреализм и, наконец, абстракционизм как крайнюю форму разрыва с реализмом.

Матисс, Марке, Дерен, Руо, Вламник и другие представители фовизма обыгрывали в сжатой форме и причудливых красках довольно примитивные эпизоды.

Кубисты (Пикассо, Брак, Грис, Гуттузо и др.) изображали элементарные мотивы предметного мира, используя причудливые комбинации различных геометрических форм и объемов и крайне аскетичные цвета.

Зачинателями футуризма («искусства будущего») в живописи были итальянские художники Карра, Северини, Прамполини и др. Футуристы, яро отрицая художественные традиции, декларировали ценности грядущего мироустройства, упиваясь урбанистическими и технократическими сюжетами, воспевая социальные катаклизмы. Как технические приемы футуристы использовали весьма своеобразные средства — вибрационное умножение контуров, деформацию фигур, резкие цветовые контрасты, всевозможные оптические эффекты и пр.

Экспрессионизм («обостренное выражение»), как кризисная психологическая форма выражения жестких бунтарских и апокалиптических настроений субъекта, — своеобразная визитная карточка современного творчества.

Один из предшественников экспрессионизма, Винсент Ван-Гог, стал творческим предтечей эпохи неотвратимого погружения человечества в бездны подсознания. Его работы, особенно последнего периода жизни, болезненно насыщены физически ощутимым психоэмоциональным напряжением. Трагическая обреченность сквозит во всех его портретах и пейзажах. Последние годы жизни художник провел в лечебнице для душевнобольных, где и покончил жизнь самоубийством.

Наиболее мощным авангардистским направлением явился сюрреализм (сверхреализм). У истоков его стояли живописцы Эрнст, Мэн Рей, Дали, Дюшан и др. Сюрреалистическая живопись стала своеобразным плацдармом для творческого выражения идей фрейдизма, связанных с низшим витальным в их вульгарном варианте. В результате так называемого раскрепощения подсознания происходит высвобождение эротических, садистских и других психопатологических комплексов. Художники-сюрреалисты изливают на холсты свои грезы, свой бред, свое безумие в метафизической форме, в самом широком диапазоне — от вселенских масштабов до уровня микромира. Невероятные комбинации и смешения реальных предметов, отталкивающие и вместе с тем завораживающие сцены — все это в исполнении талантливых мастеров манит и в буквальном смысле вовлекает зрителя в орбиту художественного мира автора. Особенно преуспел на этом поприще художник и скульптор, выходец из России, американский гражданин Михаил Шемякин.

Магическая притягательность (не путать с подлинной симпатией) талантливых сюрреалистических работ кроется, как это ни парадоксально, в их невероятной психовибрационной гармонии, но это не интегральная гармония, а гармония вибраций низшего порядка (не образов — образ просто символ для их выражения!). В лучших сюрреалистических работах бессознательно воспевается гармония разрушающей похоти, таящаяся в клетках человеческого тела со времен нашего далекого эволюционного прошлого.

Крупнейший представитель сюрреализма Сальвадор Дали был непревзойденным мастером нарочитого эпатажа. Владелец роскошных усов и огромного состояния, он смаковал бессмыслицу и вселенские кошмары. Дополняют личность художника его письменные откровения. Так, из его дневниковых записей известно, что каждое утро, сидя в туалете, он внимательно изучал форму, которую принимал его кал в процессе дефекации, и на основании этого делал прогнозы на текущий день… Думаю, дальнейшие комментарии излишни.

Принципиальный отказ от художественного изображения реальных предметов характерен для абстракционизма. Фактически это субъективно построенная комбинационная игра красок, линий и форм (а в скульптуре еще и разнообразного подручного материала), не имеющая никакого отношения к тому, что называется искусством. Создатели образцов абстрактного искусства (Кандинский, Делоне, Малевич и другие) дают своим шедеврам громкие названия и объясняют свои методы работы подсознательным автоматизмом, исходящим из глубин психики.

Абсолютная замутненность психики у людей, причисляющих себя к миру искусства, наиболее полно проявляется у художников-абстракционистов и ценителей их творений.

Архитектура. Несколько слов об архитектуре, которую называют еще застывшей музыкой или поэзией в камне. Как сказал однажды величайший российский зодчий В. Баженов, лучшие мастера-архитекторы в своем творчестве всегда стремились к тому, чтобы иметь главнейшие три предмета: красоту, спокойность и прочность здания. Действительно, истинные архитектурные шедевры сдержанно красивы по форме и непременно излучают (в буквальном смысле) внутреннее спокойствие. Это спокойствие воспринимается человеком как при созерцании архитектурного шедевра извне, так и при нахождении внутри него, причем сам шедевр может быть всего-навсего небольшим деревянным домиком.

Пройдитесь не спеша по территории Московского Кремля, по старой Москве в районе Арбата и Замоскворечья и легко в этом убедитесь. Совершенно особое чувство радостной гармонии вызывают живые (обновленные) церкви и храмы. В дореволюционной Москве на всех площадях и улицах возвышались купола церквей, стояли колокольни, монастыри, роскошные каменные особняки и деревянные домики-шедевры. Новой власти все это слишком не нравилось, и Москву обезглавили. «Шедевры» времен социализма — высотные здания и массивные каменные дома в гранитном обрамлении раздавили человека.

Современные архитекторы, широко используя стекло, бетон, пластик и металлы, создают или кричащие громады с вычурной геометрией, или однообразные безликие формы. И те и другие подчеркивают человеческую ничтожность и вызывают в сознании человека при их созерцании тревогу и подавленность.

Радостную гармонию и спокойствие остается черпать только из кое-где сохранившегося, но уже безвозвратно уходящего прошлого.

Классическая проза. Как показывают социально-психологические опросы населения, сегодня в мире лишь единицы обращаются к классической литературе. Россия читает в метро и в свободное от просмотра телепередач время, помимо политических и бульварных газет и журналов, отбросы зарубежной и отечественной беллетристики. В результате убивается всякая возможность хотя бы изредка задумываться о человеческом предназначении на этой земле. И что крайне прискорбно, триллеры, детективы и чтиво на сексуальные темы прочно вошли в круг чтения молодежи. Наблюдая все это, временами приходит мысль: лучше бы молодые люди вообще не умели читать.

Модные современные писатели, занимаясь в основном самолюбованием, смакуют человеческие глупости и несовершенства, изобретают новые литературные формы, что в сочетании с ремесленной красивостью слога и языковыми вольностями притягивает читателей.

В самом начале двадцатого века Л.Н. Толстой заметил, что «теперь успех в литературе достигается только глупостью и наглостью». Сегодня это особенно актуально.

В литературных произведениях раз за разом констатируются одни и те же человеческие ошибки и глупости, разыгрываются одни и те же трагедии — разнятся лишь имена и времена.

Чему же могут научить литературные классики? Наблюдательности. Благодаря ей возможно увидеть окружающую реальность во всей ее неприглядности. Читателям с утонченным сознанием наблюдательность дает возможность прочувствовать проблески прекрасного (в основном это касается природы и некоторых аспектов любви), для продвинутых в духе плюс ко всему — ощущение единства Всего Сущего.

Настоящая литература помогает открыть глаза, но ничему не учит — она, скорее, утверждает безысходность.

Я не отношусь к поклонникам Достоевского, но именно он, хотя и опосредованно, сформулировал роль и место литературы в современном мире, имея в виду форму воздействия на человеческое сознание. Вот его слова: «Только я один вывел трагизм подполья (человеческого подсознания. — Авт.) в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его… Что может поддержать исправляющихся? Награда, вера? Награды — не от кого, веры — не в кого. Еще шаг отсюда, и вот крайний разврат, преступление, убийство».

В этих словах — безысходность, но сам факт состояния человеческого сознания подмечен удивительно точно. Все, что сегодня происходит с человечеством, укладывается в диагноз, поставленный Достоевским.

«…Если б только могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтобы не побоялся изложить не только то, что боится сказать и ни за что не скажет людям, но даже и то, в чем боится признаться самому себе, то ведь на свете поднялся бы такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться».

Смрад этот давно стоит над Землей, и совершенно очевидно, что люди безнадежно больны. Можно бесконечно врать окружающим тебя людям, пытаясь предстать перед ними в выгодном свете, но стоит ли врать самому себе? Достоевский призывает не наводить глянец на свою грязную подноготную, не искать в других несовершенств и пороков, а прямо обратиться в глубины собственного сознания и, увидав себя в самом неприглядном свете, отчаяться. Что делать с этим отчаянием, он так и не говорит. А не говорит потому, что не знает, и, не кривя душой, признается в этом. Поставлен только диагноз. Но какой!

Гоголь — гениальный создатель галереи портретов «мертвых душ», как и Достоевский, поставил больному человечеству точный диагноз: «Скучно на этом свете, господа!»

Тонкий художник самых разнообразных человеческих характеров, Чехов весьма скептически относился к возможности совершенствования человечества.

Из писателей двадцатого века Андрей Платонов беспристрастно и психологически точно показал наготу человеческого сознания, его даже в чем-то наивную, полуживотную сущность, образно проявляющую нижнюю полусферу Истины. Я бы назвал Платонова «Гоголем двадцатого столетия».

Писательский гений Льва Толстого страстно пытался разглядеть в людях замечательные черты, но все его попытки терпели неудачу, потому как робкие ростки света в человеческом сознании так или иначе затмевались виталическими страстями. А как любой гений, Толстой не мог позволить себе конструирование характеров — истина превыше всего.

Толстой-мыслитель, в отличие от Достоевского, пытался прописать людям рецепты спасения души, используя для этого весь арсенал своего могучего рассудка. Поначалу он ратовал за дисциплину повседневного поведения, позже — за активное внедрение в жизнь христианских заповедей, а к концу жизни — за веру в Христа без церкви, однако вера Толстого гнездилась в рассудке и в высшем виталическом уме — сердечной веры у Толстого не было, хотя в зрелом возрасте он был очень близок к раскрытию психического существа (души). Об этом прямо свидетельствует дневниковая запись в августе 1869 года, сделанная им в городе Арзамасе (проездом в Пензенскую губернию). Вот фрагмент этой записи:

«Я убегаю от чего-то страшного и не могу убежать… Я надоел себе, несносен, мучителен себе. Я хочу заснуть, забыться и не могу. Не могу уйти от себя… Я вышел в коридор, думая уйти от того, что мучило меня. Но оно вышло за мной и омрачило все. Мне так же, еще больше страшно было. Я… видел, чувствовал, что смерть наступает, а вместе с тем чувствовал, что ее не должно быть. Все существо мое чувствовало потребность, право на жизнь и вместе с тем совершающуюся смерть. И это внутреннее раздирание было ужасное. Я попытался стряхнуть этот ужас. Я лег было, но только улегся, вдруг вскочил от ужаса. И тоска, и тоска — такая же душевная тоска, какая бывает перед рвотой… Жутко страшно. Как-то жизнь и смерть сливались в одно».

Сам Толстой назвал этот эпизод «арзамасским ужасом». Описанное состояние поразительно точно отражает острейший конфликт «эго» и психического существа, предшествующий крайне болезненному акту раскрытия души. В Арзамасе Толстому оставался всего один шаг до прямого контакта с Божественной Силой, но той ночью этого шага он так и не сделал, не сделал и в течение последующей жизни, спасаясь бегством от смерти «эго». Смерть «эго» и рождение психического существа (души) — это когда «жизнь и смерть сливаются в одно», надо лишь страстно желать этой смерти, которая дарует Жизнь Вечную. Смерть «эго» — это смерть прошлого, однако расстаться с прошлым Толстой не смог. Как знать, что бы подарил миру (не только в художественном плане) Толстой, родившись той арзамасской ночью в Духе?

Тяжелые приступы эпилепсии, которыми с молодости страдал Достоевский, — не что иное, как периодические, нерегулируемые нисхождения Эволюционной Энергии в неподготовленное физическое сознание (тело). Если бы Достоевскому был известен этот факт и он сознательно предпринял бы ступенчатые шаги навстречу Божественной Силе, то его пребывание на земле после духовного рождения могло стать мощным каталитическим началом эволюционных процессов планетарного характера. Достоевский, как никто другой из людей, освоил нижнюю полусферу Истины и сумел, не теряя рассудка, опуститься на самое дно человеческой психики, откуда до Божественного Света, замурованного в Материи, всего один шаг, но этот шаг нельзя сделать, сознательно не призвав в тело Божественную Силу.

А странное религиозное сумасшествие Гоголя, приведшее в конце концов к смерти? Что это было? Бред психически больного или закономерная реакция организма на прикосновение нисходящей Эволюционной Силы? Судя по описаниям очевидцев последних месяцев жизни Гоголя, он предпринимал отчаянную попытку форсированно приблизиться к Богу, однако избранный им «путь молитвы и строгого длительного поста» неизбежно привел к вторжению враждебных виталических сил, справиться с которым может лишь сильная личность. Гоголь таковой не был.

Подведем итог писательским проповедям. Лев Толстой предлагал с каждым днем становиться все лучше и лучше, а следовательно, по его мнению, все Божественнее. Достоевский — страдать и верить в Христа, считая, что только в страданиях человек приближается к Богу. Гоголь — неистово молиться и истязать физическое тело. На Пути поиска Истины все они потерпели фиаско.

Из российских писателей наиболее близок был к истинному Бытию (читай — к Богу!) в последние годы пребывания на земле Михаил Михайлович Пришвин, кстати, атеист по формальным признакам. Вся его сознательная жизнь, отраженная в многотомных (почти ежедневных) дневниковых записях, — яркий пример освобождения от оков неведения и всевозможных человеческих несовершенств посредством тотального (на всех уровнях сознания) сиюмоментного, беспристрастного наблюдения за всем происходящим (в природе, в межчеловеческих отношениях, в собственном сознании). Размеренная проза Пришвина сама по себе чрезвычайно медитативна и может служить образцом тотального восприятия окружающего мира. В этом в мировой литературе ему, пожалуй, нет равных.

Поэзия. Поэзия как литературный жанр требует от автора прежде всего предельной искренности. Если в прозе фальшь способна каким-то образом растворяться, то в поэзии она всегда на виду. Истинная поэзия рождается не в уме или в чувствах поэта, и не в словесной форме, а в форме вибраций в недрах психического существа, способного чутко воспринимать как боль, так и радость во всей полноте и нюансах.