Тощие коровы и конина 4 page

Несмотря на растущее недовольство Батистой в Госдепартаменте и ЦРУ, американское военное ведомство твердо выступало в поддержку диктатора. В ноябре была устроена церемония, на которой глава кубинских ВВС полковник Карлос Табернилья был награжден американским орденом, а сам Батиста был провозглашен «великим генералом и великим президентом» в заздравном тосте, произнесенном генералом американского военно-морского корпуса Лемюэлем Шепердом. Проведя несколько месяцев на своем посту, посол Эрл Смит узнал уже довольно много о «коммунистическом влиянии» в среде повстанцев и начинал все более скептически относиться к Фиделю Кастро.

Фидель тем временем всеми силами пытался утвердить себя в роли фактического лидера кубинской политической оппозиции. Чтобы преуспеть в этом деле, ему было необходимо показать, что его программа отличается умеренностью и не несет в себе угроз.

Получив письмо от Армандо Харта, который сообщал ему о перспективах создания широкого альянса оппозиции, Фидель тут же отправил послание своему доверенному лицу в США, требуя, чтобы тот возглавил делегацию на запланированной на 1 ноябре встрече. Он также перечислил людей, которых необходимо было провести на ключевые посты в альянсе. После этого Фидель, уверенный в том, что его требования будут удовлетворены, вновь обратился к ведению партизанской войны. Даниэль, явно получивший от Кастро нагоняй, вернулся в Сантьяго и рьяно начал собирать необходимые Фиделю боеприпасы, продовольствие и т. д. Селия же никуда не уехала. Фидель заявил, что ему требуется ее «женское присутствие». В итоге она осталась с ним до конца войны.

1 ноября в Майами был сформирован «Союз по освобождению Кубы», на встрече присутствовали представители большинства основных сил кубинской оппозиции. Впрочем, коммунистам там места не нашлось, зато «Движение 26 июля» получило главенствующие позиции во вновь образованном национальном комитете союза. К неудовольствию Фиделя, в качестве официального представителя движения выступил Фелипе Пасос. Это было воспринято Кастро как попытка отодвинуть его на вторые роли. Более того, подписанный пакт, хотя и содержал стандартные призывы к свержению Батисты, проведению честных выборов и возврату к конституции, был откровенно проамериканским. В нем ни слова не было сказано против иностранной интервенции и установления власти военной хунты после свержения Батисты — а этого Фидель боялся больше всего, — к тому же в нем содержалось положение о том, что после победы должно произойти слияние партизанских формирований Фиделя с кубинскими вооруженными силами. Экономические вопросы также оказались затушеваны, прозвучало лишь весьма неопределенное обещание создать новые рабочие места и поднять уровень жизни.

Новости стали просачиваться в сьерру благодаря сообщениям Даниэля и Армандо Харта, которые писали, что разочарованы положениями пакта, но добавляли, что они все же «терпимы». Рауль пришел в бешенство и, обвинив Фелипе Пасоса в откровенном предательстве, предложил его расстрелять. Фидель дал понять, что недоволен, но публично высказываться пока что не стал. Поглощенный военными делами, Че с некоторой опаской ждал реакции Фиделя. В письме от 9 декабря из Ла-Месы он открыто сказал все что думает. Обвинив Национальный директорат едва ли не в измене, он потребовал, чтобы ему было дано право на некие «жесткие меры» для выправления ситуации, в противном случае Гевара грозился уйти со своего поста. Как бы дипломатично он ни старался выражаться, это был ультиматум собственному шефу. Не только будущие отношения Че и Фиделя зависели теперь от ответа последнего, но и весь ход революционной борьбы на Кубе.

Через четыре дня Че получил ответ. Содержание этого письма никогда никем не разглашалось, но, каковым бы оно ни было, Гевара избавился от сомнений. 15 декабря он написал Фиделю: «Вот только что прибыл человек с твоей запиской от 13-го. Я должен признаться, что она… наполнила меня покоем и радостью. Не по личным причинам, но потому, что этот шаг означает для Революции. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не доверял людям из Национального директората ни как лидерам, ни как революционерам. Но я не думал, что они зайдут так далеко, чтобы открыто предать тебя».

Одновременно с письмом Че Геваре Фидель написал статью, в которой разнес «Майамский пакт» в пух и прах. Он отправил ее Че, членам Национального директората и каждому из тех, кто подписал пакт, причем последних он обвинил в «недоношенном патриотизме и трусости». «Руководство борьбой против тирании на Кубе находится и будет находиться впредь в руках сражающихся за дело революции». По поводу будущего своей партизанской армии он высказался жестко: "Движение 26 июля" само претендует на то, чтобы поддерживать общественный порядок и осуществлять реорганизацию вооруженных сил республики». Наконец, подозревая, что Фелипе Пасос пытается утвердить за собой будущий пост главы временного правительства, Фидель выдвинул ему в противовес собственного кандидата — пожилого адвоката из Сантьяго Мануэля Урритиа. Свое послание Фидель заключил словами: «Таковы наши условия… Если они не будут приняты, мы продолжим борьбу в одиночку… Чтобы погибнуть с достоинством, компания не требуется».

Этот документ возымел нужный эффект, в одночасье разрушив новообразованный союз. Ортодоксальная партия вышла из договора; Пасос покинул ряды «Движения 26 июля», а Фауре Чомон, новый глава «Директории», жестко раскритиковал позицию Фиделя и начал планировать проведение собственной военной кампании на Кубе. Фиделю предстоял еще серьезный разговор с Национальным директоратом, а Че тем временем сошелся в словесной дуэли с Даниэлем. Они обменялись несколькими яростными посланиями. Откровенно заявив о своих марксистских воззрениях и о том, что снова верит в Фиделя «как в подлинного лидера левой буржуазии», Че заклеймил Даниэля и других «правых» из Директората, сказав, что они бесстыдно позволили собравшимся в Майами «поиметь в задницу» повстанческое движение. Даниэль в ответ обвинил его в желании отдать Кубу под «советское господство». Он и его товарищи в льяно тоже не в восторге от «Майамского пакта», заявлял Даниэль, но они полагают, что, прежде чем отказываться от него, «Движение 26 июля» должно решить раз и навсегда, за что оно борется и в каком направлении идет.[18]

Более чем любые другие документы, эта эпистолярная война между Даниэлем и Че раскрывает глубину идеологических расхождений в кубинском повстанческом движении того времени. Даниэль писал свой ответ Че, еще не зная об отказе Фиделя признавать «Майамский пакт», но жребий был уже брошен: всем другим оппозиционным группировкам на Кубе было указано, что они могут претендовать на какую-либо роль в кубинской революции только после признания Фиделя ее верховным лидером и на его условиях. Очень скоро новость о демарше Кастро облетела всю Кубу. 6 января Че написал Фиделю: «Как в свое время сказал Ленин, принципиальная политика — самая лучшая политика… Ты стоишь сейчас на великом пути, будучи одним из двух или трех лидеров Америки, приход к власти которых лежит через вооруженную борьбу масс».

Однако очень немногие тогда осознавали всю значительность шага, сделанного Фиделем — шага, которому в конечном счете суждено было повлиять на жизни миллионов людей на Кубе и за ее пределами. Его публичное непризнание «Майамского пакта» было лишь видимым проявлением куда более серьезного политического решения, остававшегося пока тщательно оберегаемым секретом.

VIII

Фидель всегда знал, что однажды ему придется пойти против американцев, но он надеялся оттянуть этот момент до тех пор, пока не получит власть в свои руки. Их щупальца слишком крепко опутали его родину, чтобы можно было ограничиться полумерами, и, если он собирался править страной так, как считал нужным, и рассчитывал добиться для Кубы подлинного национального освобождения, ему нужно было обрубить их целиком. В понимании Че это означало проведение социалистической революции, но сам Фидель таких терминов тщательно избегал.

До сих пор Кастро держался на безопасном расстоянии от кубинских коммунистов в лице НСП. Чтобы крепко встать на ноги, он прибегал к мягкой риторике для привлечения широких слоев общества на свою сторону и во избежание конфронтации с американцами. Однако «Майамский пакт» показал Фиделю, что настало время решительных действий.

Накануне отплытия «Гранмы» НСП дала понять Кастро, что поддерживает его цель — свержение Батисты, — но не одобряет его методов. С течением времени НСП была вынуждена рассмотреть вопрос о наращивании своего участия в вооруженной борьбе. Несмотря на сохранявшуюся настороженность в отношении военной стратегии Фиделя, компартии пришлось искать с ним компромисс, иначе она рисковала остаться вне будущей политической жизни страны. К тому же под давлением США Батиста начал беспощадное преследование членов партии, а многие рядовые коммунисты и так уже оказались в эпицентре военных действий. Еще летом 1957 г. партия направила к Че, который был самым горячим союзником коммунистов среди партизан, молодого коммуниста из Гаваны — чернокожего кубинца Пабло Рибальту. Рибальта подтверждает, что был избран своей партией в середине 1957 г. для выполнения особой задачи — политического просвещения бойцов повстанческой армии. «Че просил, чтобы ему прислали кого-нибудь вроде меня: это должен был быть преподаватель с хорошим уровнем политического образования и опытом политической работы».

Рибальта прибыл в сьерру из Баямо и не застал Че в Ла-Месе. В его отсутствие Рибальта организовал местных коммунистов в повстанческий отряд и устроил школу политпросвещения. Когда Че наконец вернулся, он посадил Рибальту перед собой и устроил ему экзамен. По-видимому удовлетворившись услышанным, Гевара приказал Рибальте пройти курс военной подготовки в рядах партизан. Через несколько месяцев Че отправил его в Минас-дель-Фрио, где у него имелись школа для рекрутов, тюрьма и некоторые другие учреждения. Рибальта должен был стать инструктором, от которого требовалось готовить «всесторонне образованных» бойцов. «Мне было приказано никому не говорить, что я являюсь членом НСП, — вспоминает Рибальта, — хотя руководители партизан, включая Фиделя, знали об этом; но в тот момент это могло вызвать раздоры, и я повиновался приказу…»

Компартия поддерживала осторожные контакты и с Фиделем, и с другими представителями Директората, кульминацией чего в октябре 1957 г. стала встреча между Фиделем и Урсино Рохасом, официальным лицом НСП и бывшим лидером Союза трудящихся сахарной отрасли. По словам Рохаса, они обсуждали возможность создания коалиции между их организациями. Для Фиделя союз с НСП имел важный практический смысл. Каковы бы ни были его разногласия с этой партией, НСП была самой организованной политической группировкой в стране с давними и тесными связями с профсоюзами, что делало ее участие в грядущей всеобщей забастовке жизненно необходимым.

Чувствуя большую уверенность относительно политического направления, которое приобретала революция, Че стал более открыто выражать свои марксистские убеждения. Он даже начал осторожно просвещать своих бойцов, большинство которых было не только политически безграмотно, но и чувствовало иррациональную ненависть к коммунизму. Он представлялся им «красной угрозой», заморской заразой, с которой надо всеми силами бороться.

Постепенно бойцы из колонны Че поняли, что их команданте предан идеям социализма. Первыми об этом узнали те повстанцы, которые были вхожи в его штаб. Одним из них был Рамон «Гиле» Пардо, который в августе 1957 г. подростком примкнул к колонне Че вслед за своим старшим братом Исраэлем. Через несколько месяцев младший из двух Пардо стал одним из доверенных лиц Че.

«Бывая в Эль-Омбрито, — вспоминал Пардо, — я слышал, что там есть несколько крестьян, членов НСП… Че наведывался к ним, и я заметил, что они симпатизируют друг другу. Он также немало спорил о политике с отцом Гильермо Сардиньясом. Еще у Че имелась синенькая книжка, которая оказалась сборником трудов Ленина, и он частенько ее изучал. Мне было любопытно узнать, кто такой Ленин, и я спросил его об этом. Он мне объяснил: "Ты знаешь о Хосе Марти, Антонио Масео и Максимо Гомесе. Ленин был сродни им. Он сражался за простой народ"».

В своих поздних опубликованных работах Че пытался показать, что переход революции к социализму был естественным, органичным результатом общения повстанческой армии с крестьянами Сьерра-Маэстры.

«Партизаны и крестьяне стали сливаться в единую массу, причем невозможно сказать, ни в какой именно момент на долгом пути революции это произошло, ни когда слова переросли в реальность и мы воистину стали частью крестьянства».

Описывая постепенное принятие крестьянством революции, Че прибегает к религиозному символизму и пишет, что крестьяне достигнут окончательного просветления, приучившись к жизни во имя Общего Блага. «Новое чудо революции состоит в том, что в условиях военного времени самый закоренелый индивидуалист, склонный рьяно отстаивать пределы своих владений и свои права, оказался готов присоединиться к всеобщей великой борьбе.

Но есть и большее чудо — к кубинскому крестьянину на освобожденной территории вновь вернулось ощущение счастья. Все, кто помнит, как прежде при виде наших войск в каждом деревенском доме поднималось глухое ворчание, отмечают с гордостью беззаботный гам, счастливый и сердечный смех жителей обновленной сьерры».

Это отрывок из статьи «Война и крестьянство», написанной Че через семь месяцев после окончания войны. Пусть он намеренно идеализировал жизнь в сьерре для пущего эффекта, но этот образ действительно стал для него той целью, которую он попытался впоследствии достичь в мировом масштабе. Более того, у Гевары сложилась концепция революции как идеальной среды для воспитания социалистического сознания.

Глава 18

Расширение фронта

I

В декабре 1957 г. Фидель решил отодвинуть линию фронта от Сьерра-Маэстры. Повстанческие отряды начали просачиваться в льяно, подвергать обстрелам военные гарнизоны вплоть до Мансанильо и поджигать грузовики с сахарным тростником и пассажирские автобусы на магистралях. С одной стороны, эта стратегия служила очевидной цели расширения фронта военных действий, с другой — отвлекала внимание от Сьерра-Маэстры, над территорией которой повстанцы быстро установили почти полный контроль. Стороны вступили в новый год в состоянии шаткого паритета: армия не осмеливалась на новые вторжения, но и повстанцы удерживались от масштабных акций.

В этом относительном затишье наиболее активно проявил себя Че Гевара. В своей новой ставке в Ла-Месе он не только восстановил всю инфраструктуру, уничтоженную врагами в Эль-Омбрито, но и значительно расширил ее, обзаведясь мясной лавкой, дубильной мастерской и даже маленькой фабрикой по изготовлению сигар. Че пристрастился к кубинскому табаку и теперь, подобно Фиделю, при возможности всегда курил сигары.

Мастерская обеспечивала бойцов обувью, ранцами и патронташами. А первую произведенную там кепку Че с гордостью преподнес Фиделю. Но вместо комплиментов он услышал хохот: кепка эта была как две капли воды похожа на те, что носили кубинские водители автобусов.

Стремясь противодействовать государственной цензуре и распространяемой военными дезинформации, Че особое внимание уделял организации повстанческих СМИ. «Кубано либре» печаталась теперь на новеньком мимеографе, но особенно амбициозным проектом стало создание небольшой радиостанции. Уже в феврале «Радио Ребельде» начало транслировать свои первые передачи.

Че также стремился улучшать качество производимых у него на арсенале боеприпасов, особенно новых бомб «М-26» и «спутников». Самые первые «спутники» представляли собой маленькие бомбочки, приводимые в движение с помощью резиновых ремней от гарпунного ружья. Впоследствии их приспособили таким образом, чтобы стрелять непосредственно из винтовок, но первые модели являлись не чем иным, как взрывчатым аналогом камешков для рогаток. Сам снаряд представлял собой консервную банку из-под сгущенного молока, в которую клали небольшую порцию пороха. Эти бомбы издавали в полете страшный шум, но урон приносили небольшой, и вскоре противник стал использовать «антиспутниковую» металлическую сетку, ограждая ею свои лагеря. Но в начале 1958 г. бомбы еще не прошли испытания боем, и Че возлагал на них большие надежды.

Тем временем Фидель сделал очередной тактический маневр. Он заявил через посредника, что в случае вывода армии из Орьенте согласится на проведение выборов под контролем международных организаций. Это заявление было сделано как раз в тот момент, когда в обществе начинало нарастать недовольство как диверсиями повстанцев, так и жестокостью полицейских мер в городах. Очевидно, Кастро хотел создать впечатление, что и сам ищет мира. Однако реакция Батисты оказалась столь яростной, что посредник Фиделя был вынужден бежать из страны.

Между тем к Фиделю продолжали стекаться журналисты. Ситуация на Кубе стала одной из центральных тем международной журналистики, ей регулярно посвящались передовицы в «Нью-Йорк таймс», а в «Чикаго трибьюн» выходили статьи Жюля Дюбуа, работавшего корреспондентом в Латинской Америке. В январе и феврале в сьерру хлынул целый поток репортеров, в том числе из «Нью-Йорк таймс», «Пари матч» и различных латиноамериканских изданий. Вновь появился Эндрю Сейнт-Джордж, и Фидель через него передал в «Коронет» — одну из газет, с которой сотрудничал Сейнт-Джордж, — статью, где утверждал, что выступает за свободу предпринимательства и иностранные инвестиции и против национализации. Во временное правительство, которому, по его замыслу, предстояло сменить Батисту, он намеревался включить людей из деловых кругов и других образованных представителей среднего класса.

В январе «Движение 26 июля» постигли очень серьезные неприятности: были арестованы Армандо Харт и еще два активиста. По всем донесениям, их ожидала казнь, но в дело вмешался американский вице-консул в Сантьяго, который попросил посла Смита принять участие в судьбе задержанных.

В момент ареста при Харте было послание в адрес Че, которое он написал в ответ на злобную отповедь Че Даниэлю и в котором обсуждались марксистские взгляды Че и Рауля, а также противоречия между льяно и сьеррой. Через несколько дней после ареста Харта Рафаэль Диас-Баларт, бывший шурин Фиделя, от души его презиравший, выступил по радио и зачитал это письмо, представив его как свидетельство коммунистического влияния на повстанческую организацию Кастро.

Впрочем, пропагандистская кампания очень быстро сошла на нет. В скором времени после ареста Харта военные забрали из тюрьмы в Сантьяго группу подозреваемых в связях с повстанцами, отвезли их в предгорья сьерры и казнили, после чего распространили информацию, будто двадцать три повстанца были убиты в результате военного столкновения, в котором правительственные войска потерь не понесли. В заметке «Стрельба без правил», опубликованной в «Кубано либре», Че, под псевдонимом Снайпер, выступил с обличительной критикой контрреволюционеров всего мира:

«Все революционные войны имеют схожие черты: А) правительственные войска "нанесли значительный урон повстанцам"; В) пленных нет; С) армейское командование не может доложить правительству "ничего нового"; D) все революционеры, в какой бы стране или регионе они ни были, получают "тайную помощь от коммунистов".

До чего же по-кубински выглядит мир! Повсюду одно и то же. Патриотов отечества уничтожают… и не важно, есть у них оружие или нет, являются они повстанцами или нет, причем убивают их всегда в ходе "жестокого сражения"… убивают заодно и всех свидетелей, отсюда отсутствие пленных. Правительственные силы никогда не несут потерь, что порой соответствует действительности, так как убивать безоружных людей не очень опасно, но иногда это совершеннейшая ложь: Сьерра-Маэстра являет тому неоспоримые свидетельства… Но везде, в том числе и на Кубе, у народа будет право на последнее слово — слово победы над насилием и несправедливостью».

Расправа над заключенными в Сантьяго отвлекла внимание кубинской общественности от пропагандистской кампании Батисты, однако внимание американцев, прежде всего посла США Эрла Смита, от темы «красного» присутствия в рядах «Движения 26 июля» отвлечь было невозможно. Откровения, содержавшиеся в захваченном письме Харта, еще более укрепили зарождавшуюся в Смите симпатию к режиму Батисты. В январе он совершил поездку в Вашингтон с целью пролоббировать интересы диктатора в Госдепартаменте: Батиста обещал восстановить конституционные гарантии и провести в июне выборы, в том случае если Соединенные Штаты не прекратят поставки оружия. Выступая перед журналистами во поводу Кастро, Смит сказал, что не доверяет ему и не думает, что правительство США может иметь с ним дело.

В начале февраля Че со своими бойцами спешно заканчивал испытания «спутников», готовясь к первой в новом году серьезной операции повстанческой армии. Фидель решил снова атаковать Пино-дель-Агуа. Батиста только что снял цензуру во всех провинциях Кубы, кроме Орьенте, и Фидель хотел «нанести оглушительный удар», чтобы его имя вновь попало во все передовицы.

II

Атака началась на рассвете 16 февраля. Передовые отряды налетели на посты охраны, убили с полдюжины часовых и еще троих взяли в плен, однако основные силы врага быстро сомкнули ряды и довольно умело остановили продвижение повстанцев. В течение нескольких минут четверо партизан были убиты, еще двое ранены; Камило Сьенфуэгос был ранен дважды, когда попытался спасти оставленный на поле боя пулемет.

Че уговорил Фиделя еще раз пойти в нападение на окопавшегося противника, но посланные Кастро два отряда были отбиты мощным огнем. Тогда Гевара попросил у Фиделя право лично возглавить новую атаку: он собирался обратить солдат в бегство, запалив их лагерь. Сначала Фидель дал согласие, однако в самый разгар приготовлений Че получил от него записку: «Прошу тебя быть осторожным. Сам ты не должен принимать участия в бою. Это приказ. Постарайся распорядиться людьми наилучшим образом — это сейчас самое важное». Фидель рассудил, что Че вряд ли станет осуществлять свой план, если ему самому не удастся принять участия в деле, — и был совершенно прав.

На следующее утро в небе закружила авиация противника, и повстанцы отступили в горы, уведя с собой пятерых пленных и захватив сорок новых единиц оружия. После их отхода военные открыто казнили тринадцать крестьян, которые прятались поблизости от того места, где ранее располагались партизаны. Разоблачив это зверство в «Кубано либре», Че также оценил потери врага: по его мнению, он потерял от восемнадцати до двадцати двух человек убитыми. Сами военные, однако, распространили другие сведения: в официозном печатном органе сообщалось, что в бою погибли «шестнадцать повстанцев и пять солдат».

Следующие недели были отмечены ростом числа партизанских диверсий по всей стране. Затем, 23 февраля, в результате одной из наиболее нашумевших акций, устроенных движением, боевая группа «26 июля» захватила Хуана Мануэля Фанхио, знаменитого на весь мир аргентинского автогонщика, который приехал в Гавану для участия в международном турнире. Выпущенный впоследствии на свободу целым и невредимым, Фанхио заявил, что его похитители «вели себя дружелюбно и обращались с ним тепло и сердечно».

«Директория», парализованная было катастрофой, постигшей ее при попытке нападения на президентский дворец в марте 1957 г., вновь заметно активизировалась. Ее небольшая военизированная группировка уже несколько месяцев действовала в горах Эскамбрай близ Сьенфуэгоса. Руководил ею Элой Гутьерес Менойо, брат которого погиб во время нападения на дворец. Помогал ему американский ветеран Уильям Морган. В феврале к ним из Майами прибыло еще пятнадцать человек во главе с Фауре Чомоном. Они совершили несколько вылазок, а затем выпустили крикливую прокламацию, в которой пообещали обеспечить на Кубе богатые возможности в сфере труда и образования, и призвали к созданию «конфедерации американских республик». Услышав эти новости, Фидель выступил в роли великодушного старшего товарища, отправив записку, в которой приветствовал присоединение партизан «Директории» к «общей борьбе» и предлагал свое содействие.

Фидель предпринял новые шаги по расширению театра военных действий. 27 февраля он назначил трех лучших своих лейтенантов — Рауля Кастро, Хуана Альмейду и Камило Сьенфуэгоса — на должности команданте, дав в распоряжение каждому по колонне. Раулю предстояло открыть «Второй восточный фронт» в Сьерра-Кристаль на северо-востоке Орьенте, в непосредственной близости от американской военно-морской базы в заливе Гуантанамо, а Альмейде — «Третий восточный фронт» на востоке Сьерра-Маэстры до города Сантьяго. (Область военных действий для Камило было решено определить после того, как он оправится от ран, полученных при Пино-дель-Агуа.)

Фидель также занялся укреплением своей власти на «освобожденной территории». Бывший адвокат Умберто Сори-Марин, участвовавший в октябрьских «судах над бандитами», теперь работал над созданием юридической базы для управления захваченной повстанцами территорией. Затем Сори-Марин разработал закон об аграрной реформе, который должен был дать «юридическое» обоснование массовому угону скота из крупных хозяйств и перераспределению его между партизанами и местными крестьянами. В марте было положено начало созданию тренировочной военной школы для новобранцев и офицеров в Минас-дель-Фрио. Общее руководство ею было поручено Че, а повседневное управление доверено Эвелио Лафферте, недавно вступившему в ряды партизан.

Любопытно, что еще месяцем ранее двадцатишестилетний лейтенант Лафферте воевал на стороне правительственных войск против партизан в бою при Пино-дель-Агуа и из всех лидеров повстанцев более всего боялся именно Че Гевару. «Армейская пропаганда против Че была очень мощной. Говорили, что любого солдата, попавшего к нему в плен, он привязывает к дереву и вспарывает ему штыком живот, выпуская кишки».

Попав в плен, Лафферте предстал перед внушавшим ужас аргентинцем. «Че сказал мне: "Так ты один из тех офицериков, которые хотят покончить с Повстанческой армией?" Он еще раз повторил слово «офицерик», и это меня разозлило». Уверенный в том, что повстанцы намереваются убить его, Лафферте отправился в импровизированную тюрьму в лагере Че в Ла-Месе, но, поскольку обращались с ним весьма уважительно, постепенно стал понимать, что ничего страшного не произошло.

В руках повстанцев оказался человек, потенциально весьма им полезный: Лафферте был подающим большие надежды молодым офицером. Фидель лично предложил ему встать на их сторону. Проведя в заключении месяц, Лафферте принял предложение, после чего незамедлительно получил от Фиделя звание капитана, а также приказ заведовать военной школой под общим руководством Че в Минас-дель-Фрио.

Че провел немало времени в разговорах с молодым офицером, расспрашивая его о семье, беседуя о литературе и поэзии. Он выслушал предложения Лафферте по поводу руководства военной школой и принял некоторые из них. Однако Гевара не согласился с тем, что новобранцы должны «клясться именем Бога», принося присягу повстанцам.

«Когда наши товарищи приходят в сьерру, — сказал ему Че, — нам не важно, верят они в Бога или нет, поэтому мы не можем обязать их клясться именем Бога. Я, например, атеист, но я — боец Повстанческой армии… Вы считаете правильным заставлять меня клясться тем, во что я не верю?»

Лафферте пришлось принять аргумент Че: «Мне, католику, не очень это понравилось, но я признал справедливость его возражений и потому исключил пункт о Боге из текста присяги».

Когда школа была уже организована и функционировала, Че назначил Пабло Рибальту ответственным за идеологическое воспитание новобранцев. Пользуясь псевдонимом Мойсес Перес, Рибальта успешно скрывал свое истинное имя от товарищей по оружию. Также, чтобы не пугать учеников марксистскими текстами, для продвижения своих идей он использовал примеры из войны в сьерре, кубинской истории, работ и речей Фиделя «и других лидеров партизан». Между прочим, в числе «других лидеров партизан» был не кто иной, как Мао Цзэдун.

Вот как вспоминает о времени, проведенном в Минас-дель-Фрио, Гарри Вильегас Тамайо, тогда шестнадцатилетний юноша из городка Яра в Орьенте: «Че считал, что на войне боец не только сражается, но и формирует свое сознание. Он был озабочен воспитанием будущих кадров для Революции».

Усилия Гевары были не напрасны. Подобно некоторым другим молодым людям, отмеченным особым вниманием со стороны Че, Вильегас стал пламенным революционером, вначале войдя в состав его личных телохранителей, затем сражаясь бок о бок с ним в Конго и Боливии, а потом став одним из наиболее влиятельных генералов вооруженных сил Кубы.

III

От внимания репортеров, которые встречались с Че Геварой в Сьерра-Маэстре, не укрылось то, с какой преданностью относятся к команданте его бойцы. Некоторые из них и сами стали его пылкими почитателями и учениками. Достаточно упомянуть молодого аргентинского журналиста Хорхе Рикардо Мазетти. Он прибыл в сьерру, имея при себе верительное письмо от старого знакомого Эрнесто Гевары — Рикардо Рохо, вернувшегося в Аргентину в 1955 г. после того, как военные совершили переворот и устранили Перона от власти. В конце 1957 г. Мазетти разыскал Рохо в Буэнос-Айресе и попросил помочь ему встретиться с повстанцами в Сьерра-Маэстре. Рохо черкнул короткую записку для Гевары:

«Дорогой Чанчо! Предъявитель сего — журналист и друг, который хочет делать новостную программу на радиостанции «Мундо» в Буэнос-Айресе. Пожалуйста, позаботься о нем, он хороший малый».

Date: 2016-05-25; view: 251; Нарушение авторских прав