Наша действительность

Она, открывшая нам дверь женщина, манящей и завлекающей собой была. На вид лет тридцать с неболь­шим, по-женски мягкая, слегка смущающаяся пышка. Нет, она не толстая. Её тело сохраняло и даже выделяло формы, всегда возбуждающие мужчин. Тонкий халатик не скрывал их. Её, похожий на детский голос, приветли­вая улыбка, сразу расположили к себе.

— Здравствуйте, путники. Проходите, проходите, по­жалуйста. Мне о Вас Светлана рассказала. Она сказала, что вы город хотите посмотреть, в ресторане хорошем поужинать.

— Хотим. Мы всё хотим и с Вами непременно, краса­вицы, — затараторил Владислав, — Как там Светланка моя, не загуляла?

— Да когда и с кем нам гулять? Видно ждать всю жизнь нам и осталось...

— А чего ждать? Я здесь и друга с собой привёз. Си­биряк он, предприниматель на все сто. Познакомься.

Она поправила тугую тёмную косу, поднялись опу­щенные смущенно ресницы, открывая, блеснувшие, как будто страстью и желанием, глаза, протянула мне руку:

— Я Лена. Здравствуйте.

— Владимир, — пожимая пухленькую руку, предста­вился ей и я.

Пока на кухне Лена готовила всем кофе, мы умылись в ванной и её двухкомнатную квартиру осмотрели. Квартира мне очень понравилась. Планировка обычная, как у большинства, а вот ухоженность, чистота и уют необыч­ные. Всё на своих местах расставлено, ничего лишнего. В спальне бирюзовые обои с цветами, занавески на окне под цвет обоям с рюшечками, ковёр и покрывало на ши­рокой постели в тон. И этот цвет, и аккуратность как-то успокаивали, словно прилечь звала постель. Мы сели в кресла в комнате побольше, Владислав включил, похоже дорогой, магнитофон хозяйки, спросил меня:

— Ну, как тебе хозяйка?

— Хороша. Да только почему она не замужем?

— А почему не замужем миллионы других женщин? Ты что не слышал, что нас, мужиков, на всех не хватает?

— Слышал, но она не все. Собой хороша и в гнёздышко уютное свою квартиру превратить смогла.

—Да, смогла. Зарабатывает неплохо. Парикмахер она классный. Даже не просто парикмахер, она модельер. В конкурсах принимает участие, к ней дамочки, кто побо­гаче, в очередь записываются и платят хорошо.

— Может она гулящая.

— И негулящая. Мне Светка рассказывала, ещё когда они в школе учились, Ленка с одним двоечником из старшего класса дружила, потом, после школы бросила его, а он долго за ней ухлёстывал, дрался с каждым, кто провожать её пытался. На глазах у Ленки парней со свои­ми дружками жестоко избивал. Даже привлекался за хулиганство. Она его жалела, никогда свидетелем против него не выступала. Всегда говорила, что в полуобмороч­ном состоянии была и ничего не помнит. Потому его только один раз и смогли привлечь за увечья одного сынка высокопоставленного папаши.

— Ну, тогда фригидная она, мужики ей не нужны.

— Ничего себе, фригидная. Ты что, не заметил, как она на тебя сразу своими глазищами зыркнула. Как удав на кролика. Хоть сразу в кровать готова.

— Не преувеличивай.

— А ты изъянов не ищи, лучше наслаждайся, пользуйся моментом. Мы ж договорились расслабиться, вот и давай расслабляться.

Лена внесла чашки с кофе на красивом подносе. Она переоделась в красиво облегающий тело сарафан и слег­ка подкрасилась. Выглядела ещё лучше прежнего, спро­сила:

— Если Вы поесть хотите, я могу быстренько пригото­вить.

— Нет, — ответил Владислав, — в ресторане поедим. Ты позвони, где тут у вас получше, закажи столик на четверых.

Пока мы пили кофе, Лена позвонила в ресторан, зака­зала столик через какого-то своего, видно знакомого, администратора, потому что она на ты с ним говорила и напутствовала: «Ты уж постарайся в хорошем месте, я с кавалерами очень приятными буду».

В ресторан мы прибыли вечером после того, как пока­тались на машине по городу и окрестностям, осматривая местные достопримечательности.

Дверь в ресторан перед нами широким жестом распах­нул услужливый швейцар в богатой униформе. Метрдотель проводил нас к столику на противоположной от входа стороне зала. Место действительно было хорошим, на небольшом возвышении, и весь ресторан хорошо виден, и эстрада. Зал с красивой лепкой на стенах и потолке до­рогого, по-видимому, ресторана был уже почти запол­нен. По всей вероятности, позволить себе здесь отдох­нуть могли только материально состоятельные люди. Ре­шили и мы ни в чём себе не отказывать, заказали доро­гие закуски, хорошего вина, а я себе — бутылку водки. Когда оркестр заиграл танцевальную музыку, какое-то танго, Владислав сразу же предложил всем идти танце­вать, и мы пошли. Мягко покачивалось под моими ру­ками уютное и дородное тело Лены. Уже слегка опьянев­шего, меня ещё больше пьянили запах её духов и глаза.

Опущенные ресницы время от времени поднимались, и её глаза ласково смотрели в упор, и казалось, что горят они or нём предстоящей страсти. И, словно устыдившись страс­ти этого взгляда, ресницы снова опускались.

Когда мы вернулись к столику, я уже позабыл все свои мытарства и искания. Было по-хмельному хорошо, и я был благодарен и Владиславу, и Лене, и вообще всему. Значить, жить можно хорошо, если не копаться в жизни, а пользоваться её благами.

Я налил всем вина, себе водки, только хотел всем вы­пить предложить и тост сказать, да Владислав помешал. Он вообще после танца со своей Светланой каким-то нер­возным вернулся. Сразу закурил, пеплом от сигареты в салат попал, никого не дожидаясь вина отхлебнул и мол­чит, на стуле ёрзает. Я только за рюмку хотел взяться, тост произнести, а он затараторил:

— Подожди-ка, тут дело одно... Дело получается. Да­вай выйдем. Поговорить надо, — не дожидаясь моего ответа, он резко встал. — Вы тут, девчонки, посплетни­чайте пока. Мы на минутку.

Мы вышли в просторный холл ресторана. Владислав увлёк меня в дальний угол за фонтан и со злостью приглушенным голосом выпалил:

— Вот же стерва! Не зря ты... Ух и стерва.

— Да кто стерва? Если ты со своей Светкой поругался, так не порти вечер другим.

— Не Светка... Ленка нас подставила, вернее тебя, ну и я за одно получу. Тебя не брошу.

— Ты толком можешь объяснить, как она меня или нас подставить могла? Кому, зачем?

— В танце Светка мне рассказала. Я ведь говорил ей о тебе. Вот ей жалко тебя стало... Как увидела тебя... А в танце мне всё рассказала.

— Что рассказала?

— Ленка, стерва. Похоже мазохистка больная. Извра­щённая. Ты представляешь, мужики к ней липнут, она с ними кокетничает, потом в ресторан идёт. Столик непременно сама заказывает, через знакомого своего, а тот шестёрка, тут же этому мафиози сообщает.

— Какому мафиози?

— Ну, этот, второгодник, с которым она ещё в школе дружила. Я говорил тебе, он женихов её ещё в молодости с дружками избивал. А теперь он вроде мафиози местного стал или рэкетом занимается. Ну, в общем, она знает, что как только столик через своего знакомого заказывает, он непременно сообщит этому мафиози. И он прямо в рес­торане, а чаще после, в укромном месте со своими банди­тами подстерегают, и до полусмерти избивают Ленкиного ухажера. Вся эта экзекуция непременно на глазах у Ленки происходить должна. Кайф она от этого большой полу­чает, а может, и кончает. Светка говорит, в болезнь у неё это превратилось. Она однажды призналась Светке, что даже иногда оргазм от этих сцен испытывает.

— А он, этот второгодник бывший, для чего это делает?

— Да кто его знает, для чего. Может, любит её по-преж­нему, может, ему тоже какое-то извращенное удовольствие доставляет. Светка говорит: Ленка прикидывается невменяемой, он её после этой экзекуции домой прово­жает, остаётся у неё на ночь. А что они там делают у неё неизвестно.

— Так что ж он не женится на ней?

— Тебе-то какая разница — чего не женится? Говорю же, вроде болезни это у Ленки. Вроде как юность продолжается. А жениться — один быт останется. А тут кайф она испытывает, а в быту какой кайф? Больная она, Светка говорит. Да нам какая разница, о себе надо ду­мать, как выкрутиться теперь.

— Давай уйдём из этого ресторана, раз ты говоришь, что сообщить этому бывшему второгоднику могут.

— Поздно. Здесь он уже со своими подручными. За нами наблюдают... Светка говорит, он сначала подойдёт к нашему столику, очень вежливо попросит разрешение

потанцевать с Ленкой, потанцует, если не откажут, если откажут, спокойно отойдёт. Но конец всегда один, подстерегут и будут бить до, полусмерти, вещи, если есть цен­ные, потом его прихлебатели поснимают. Я часы, «ролекс» свой уже отдал Светке. Если есть у тебя чего такого, давай тоже передам.

— Нет у меня ничего ценного. Слушай, а как они ми­лиции не боятся?

— Говорю же, так всё обставляют... адвокат у него... Мало того, ещё могут так всё выставить, что, якобы, они женщину от насильника защищали.

—А Лена, значит, молчит, как свидетель?

— Молчит, стерва, прикидывается, будто не помнит ничего, будто в шоке была или обмороке. Виноват я пе­ред тобой. Вляпались мы, но я, кажется, придумал... Я придумал. Давай, вытворим чего-нибудь, подерёмся, поскандалим между собой, чтоб в милицию забрали нас. Лучше отсидим в медвытрезвителе, штраф заплатим, зато не увечными останемся.

— Ну, уж нет. Не буду я им в угоду наказывать сам себя. Давай уйдём вдвоём через чёрный ход какой-ни­будь, потом позвонишь Светке своей, такси ей вызовешь.

— Не уйти нам, они уже сидят. Уйдём — вернут. Два раза таким образом получим. Ещё и выставят, будто хотели сбежать не расплатившись.

— Если выхода нет, тогда давай гулять весело. Хоть на нервах у этих гадов поиграем. Жалко такой вечер испортился, мне хорошо было.

— Да как гулять теперь, как?

— Пойдём вмажем хорошенько, чтоб плевать на всё было, расслабимся, пока есть время. Ты только виду не показывай, не нервничай заранее.

— Да я что, за себя нервничаю? Я за тебя боюсь.

— Пойдём.

Мы пошли к нашему столику. Роскошный большой ресторан блистал великолепием изысканных нарядов дам, их, похоже неподдельными украшениями. Много совсем юных красавиц среди вальяжных мужчин, тоже блистали драгоценностями. Гуляли те, кого называют «новые русские». Но они тоже Россия. Значит, гуляла Россия, как только она может это делать. С размахом и удалью. И размах ещё непременно покажет себя, а пока всё было с чинным великолепием и роскошью. Когда мы сели за наш столик, я сразу наполнил до краёв бокалы и сказал: «Предлагаю выпить за удовлетворение. Пусть каждый из нас здесь сидящих принесёт хоть миг удовлет­ворения другому. За удовлетворение». Мы с Владисла­вом выпили до дна, женщины по половине. Я пододви­нул свой стул вплотную к Лениному стулу, быстро обнял её, положив руку на полуобнажённую в декольте грудь, и заговорил тихонько ей на ухо.

— Ты красивая и уютная, Лена, могла бы быть хоро­шей женой и матерью.

Она, сначала как бы смутившись от моего объятия и лежавшей на её груди руки, попыталась отстраниться, но не настойчиво и тут же наоборот слегка преклонила ко мне голову. Так началась игра по их или её правилам. И я подыгрывал в ней, как мог, сам ещё не осознавая, зачем это делаю, словно специально в угоду кому-то, каким-то тёмным силам приближая печальную развязку. И она на­ступила.

От столика, стоящего рядом с эстрадой, поднялся здо­ровый мужик с бычьей шеей. Он некоторое время, не от­рываясь, смотрел в нашу сторону, а как заиграла танце­вальная музыка, застегнул пиджак и уверенно направился к столику, за которым сидела наша компания. Пройдя половину пути, он вдруг остановился и стал смотреть, так же не отрываясь, в другую сторону. И многие сидя­щие в зале стали поворачивать головы. Несколько жен­щин и мужчин даже привстали со своих мест, словно по­ражённые чем-то происходящим. Я тоже посмотрел туда, куда все уставились, и обомлел от неожиданности.

От входной двери к эстраде шла Анастасия. И её сво­бодная, даже вызывающе свободная походка и то, как она была одета, не могло не поражать. Одета! Всего-то на ней были её старенькая чистенькая кофточка, юбка, да мамин платок, но в этот раз они выглядели так, будто самый известный мировой мастер-модельер в порыве вдохновения изобрёл специально для неё суперансамбль, затмивший все, до сих пор казавшиеся изысканными, модные наряды женщин.

Может, от того так казалось, что её обычную одежду дополняли необычные украшения или походка, манера держаться?

От мочек ушей Анастасии свисали, как клипсы, две ма­ленькие зелёные веточки с пушистыми иголками. Спле­тённая в косичку из каких-то трав повязка, как диадема, обхватывала голову, придерживая густую золотистую копну волос. На лбу в повязку был вплетён горящий, как рубин, маленький цветок. И накрашена она была, над ресницами тени зелёные. Юбка на ней та же, что и раньше, но с разрезом почти до бедра. На талии пояс, сделанный из платка, завязанный бантом. Немыслимый ансамбль дополняла необычная супермодная сумка, в которую пре­вратился её холщовый узелок. Она привязала к концам не очищенной от коры палочки концы ткани, сделала спле­тённый из травы ремешок, и получилась хипповая сумка. И во всём этом она ещё как-то так свободно и уверенно шла, как супермодели или манекенщице и не придумать.

Анастасия дошла до площадки, где начинали танце­вать несколько пар какой-то быстрый танец, и вдруг ве­село, в такт музыке несколько раз покружилась, извива­ясь всем телом. При этом её гибкое тело всеми своими частями изобразило красивые движения, потом она вски­нула над головой руки, хлопнула в ладони и засмеялась, зал разразился мужскими аплодисментами. А Анастасия направилась в сторону нашего столика. Два подоспевших официанта что-то спросили у неё, она показала рукой в сторону нашего столика, и один из официантов, схватив резной стул, пошёл за ней. Проходя мимо собравшегося подойти к нашему столу Лениного знакомого с бычьей шеей, Анастасия приостановилась, посмотрела ему в лицо и, похоже подмигнув ему, пошла к нам.

А я сидел обняв Лену, как онемевший, наблюдая про­исходящее. Да и все за столом не разговаривали — на­блюдали.

Анастасия подошла к нашему столу и как ни в чём ни бывало, будто и должна была прийти, поздоровалась:

— Здравствуйте, приятного Вам вечера. Здравствуй, Владимир. Разрешите... Вы не будете возражать, если я присяду с Вами ненадолго?

— Да, конечно, присаживайся, Анастасия, — загово­рил я, очнувшись от неожиданного её появления, и встал, чтоб уступить ей своё место, но услужливый официант уже подставил ей принесённый стул. Второй официант отодвинул мою тарелку, и поставив перед Анастасией чистую, предложил меню.

— Спасибо, — поблагодарила Анастасия, — я пока не голодна.

Она запустила в свою хипповую сумку руку, достала оттуда завёрнутые в большой лист ягоды брусники и клюквы, положила их на тарелку и поставила её на сере­дину стола, сказала, обращаясь к нам:

— Угощайтесь, пожалуйста.

— Как же ты оказалась вдруг здесь, Анастасия? Ты что же, по ресторанам ходишь? — спросил я.

— В гости я к тебе приехала, Владимир. Почувствовала, что ты здесь, вот и решила зайти. Не сильно помешала?

— Совсем не помешала. Только зачем ты нарядилась так необычно, накрасилась?

— Я сначала не наряжалась и не красилась, но когда подошла к двери ресторана и войти в неё хотела, меня стоящий у двери человек не пустил. Других впускал, дверь перед ними открывал, кланялся, а мне сказал:

«Отойди тётка, не для тебя здесь забегаловка». Я отошла в тень и понаблюдала, почему других пускают. Поняла, они одеты по-другому и держатся внешне не так, как я. Быстро всё поняла. Там две веточки от дерева нашла подходящие, их кончиком ногтей расщепила и прикрепила к ушам украшение. Вот смотри, — повернулась Анаста­сия ко мне боком, показывая своё изобретение, — как, хорошо получилось?

— Хорошо.

— Я и сумку быстро смастерила, и пояс из платка, и накрасилась соком от листика и лепестка, жалко только, юбку пришлось по шву разорвать...

— Не надо было так сильно разрывать, чуть не до бедра. До коленки достаточно было бы.

— Хотела, чтоб всё как лучше, чтоб пустили.

— А помаду ты, где взяла? Губы у тебя в настоящей помаде.

— Это уже здесь. Когда человек у входа передо мной дверь распахнул, в холле к зеркалу подошла, чтоб посмотреться. Интересно же. Женщины у зеркала стоят, на меня смотрят. Одна подошла и говорит мне как-то взвол­нованно: «Ты где это наряд такой урвала? Давай махнёмся всё па всё. Кольцо и побрякушки с себя тоже отдам. Хочешь, зелёными доплачу».

Я ей объяснила, что она такой наряд себе сама может быстро смастерить, веточку-клипсу сначала показывала, женщины нас окружили тоже смотрели. Одна всё гово­рила: «Ну надо же, ну надо же». Другая допытываться стала, где журнал взять, в котором такие модели, стиль такой разработан. А ещё та, что первая подошла, сказала, что если я здесь путанить буду, то она главная и никаких сутенёров не признаёт, потому что они свободные и она какую угодно крышу загрызёт.

— Анка-путанка это была, — сообщила Света, — от­чаянная она, её действительно побаиваются. Она, если кто наезжать станет, такие разборки может устроить, такие интриги, так всех лбами столкнуть, что не возра­дуешься.

— Отчаянная.., — задумчиво произнесла Анаста­сия, — а глаза грустные, мне её жалко стало. Хотелось сделать для неё хоть что-нибудь. Когда она меня поню­хала и про духи стала спрашивать, я ей палочку подарила внутри которой эфирное масло от кедра было, научила, как пользоваться, она сразу надушила и подружек своих, а мне помаду подарила, карандашик, чтоб по краям по­маду обвести. У меня сначала не так получалось, и мы смеялись, потом она мне помогла и сказала: «Если что, обращаться к ней»... Столик их в зале отдельный предлагала, по я ответила, что пришла только поздороваться со своим.., — Анастасия замялась, потом подумала и ска­зала: — чтобы поздороваться с тобой, Владимир и с Вами. А может, ты сможешь со мной по городу погулять? Ветерок от моря на набережной дует, там воздух лучше. Или тебе ещё хочется здесь побыть, Владимир, с друзьями своими? Я подожду, пока ты всё закончишь. Или я... я не сильно помешала?

— Да совсем ты не помешала, Анастасия, я очень рад тебя видеть. Просто вначале обалдел от неожиданности твоего появления.

— Правда? Так может, мы тогда и пойдём погуляем у моря? Вдвоём или все вместе? Как ты хочешь?

— Пойдём, Анастасия. Вдвоём пойдём.

Но уйти нам так просто не удалось. К столику при­ближался знакомый Елены. Он, наверное, тоже долго от­ходил от неожиданного появления Анастасии. «Надо было раньше, сразу уйти», — подумал я, но теперь было уже поздно. Они приступили к своему извращенному сце­нарию. И Елена, словно внутренне приготовилась, как-то выпрямилась, глазки свои опустила, волосы стала кар­тинно поправлять.

Он подошёл к столику, но не к своей Елене, а к Анас­тасии. Чуть поклонился и произнёс, никого не замечая,

кроме Анастасии. Елена даже рот раскрыла, когда он предложил Анастасии:

— Девушка, разрешите Вас пригласить на танец. Анастасия встала, улыбнулась и ответила:

— Спасибо, Вам большое, за приглашение. Присядьте, пожалуйста, на моё место. Вас здесь будет не хватать. А я не настроена сейчас танцевать. Мы только что решили с моим... с моим кавалером пойти погулять на свежем воздухе.

Он, повинуясь её словам и не отрывая от Анастасии взгляда, сел на её стул. Мы вдвоём пошли к выходу.

Я решил отойти подальше от ресторана, немного по­гулять, как хотела Анастасия, а потом взять такси и уехать на квартиру. Было часов десять вечера. С тени­стой аллеи мы спустились на каменистый берег моря. Ещё не успели дойти до воды, как я услышал скрип тор­мозов, повернулся. От остановившегося наверху, у обо­чины дороги, джипа в нашу сторону шли пятеро здоро­вых мужиков. Когда они окружили нас, я увидел среди них и второгодника с бычьей шеей, он остановился чуть поодаль от окружившей нас с Анастасией четверки, но начал разговор именно он:

— Ты бы, мужик, вернулся в кабак. Дама там без тебя скучает.

Я не ответил ему, и он снова заговорил:

— Ты глухой, что ли, тебе говорят вернуться надо к даме своей. А ты перепутал даму с другой и ушёл. Мы тебе вернуться счас поможем.

Ближайший ко мне накачанный мужик сделал шаг в мою сторону, и я решил... Крикнул: «Беги, Анастасия» — и решил первым вмазать ему и биться до последнего, чтоб успела Анастасия убежать. Я первым попытался нанести удар подошедшему ко мне, но он перехватил мою руку, ударил меня в солнечное сплетение, потом по лицу. Я па­дал на камни. Наверное, ударился бы о них головой, но Анастасия подставила ладонь и самортизировала удар.

Голова кружилась, и трудно было дышать. Я лежал и ви­дел, как приближаются к лицу ноги накачанного, обутые в полуботинки с металлической окантовкой. «Ногами сейчас будет действовать», — мелькнула мысль. Прибли­зившись, он размахнулся ногой, и тут Анастасия сделала то, что в подобной ситуации присуще большинству жен­щин, она закричала. Но её крик!.. Он только в первое мгновение был нормальным. Его звук сразу же исчез, а беззвучный её крик дико резанул по перепонкам. Я ви­дел, как роняют из рук какие-то предметы и хватаются за уши окружившие нас. Трое упали и стали корчиться на коленях. А она ладонями своими зажав мои уши, наби­рала в легкие воздух и снова кричала. Её крик, похожий на какой-то ультразвук, заставлял уже всех подошедших к нам корчиться на коленях. Они не понимали, что про­исходит, откуда исходит этот невыносимо режущий звук. И я сквозь её ладони ощущал его режущее воздействие, может быть, не так сильно, как другие, но всё равно было больно. Потом увидел, как сверху от дороги бежит к нам группа женщин. Анастасия перестала кричать, разжала руки, я сел на камень. Бежавшие к нам женщины были вооружены: кто бутылкой, кто монтировкой от машины, одна бежала с милицейской дубинкой, другая — с мас­сивным подсвечником. Впереди всех Анка-путана, она держала в руках горлышко разбитой бутылки из-под шампанского. От двух «жигулёнков», стоящих у джипа, на которых они приехали, медленно шла ещё одна тол­стушка в халате, видно прямо с постели, одеться как сле­дует не успела. Каким-то образом предводительница путан, как по тревоге, собрала всех своих подруг по бизнесу.

Отчаянная, взлохмаченная Анка остановилась метрах в пяти от нашей, приходящей в себя, живописно сидящей и лежащей на камнях группе. Стояла только одна Анас­тасия, к ней и обратилась Анка:

— Что-то ты, подруга, много мужиков за собой увела, не надоели тебе они?

— С одним я захотела поговорить, — спокойно отве­тила Анастасия.

— А остальные чего ж тогда тут делают?

— Подошли зачем-то. Не знаю, чего они хотели?

— Ты не знаешь. А я знаю, чего эти гады хотят, — от­ветила Анка и разразилась бранью в сторону Лениною знакомого. — Сколько ж раз тебе остолопу говорить, чтоб не трогал ты, скотина кровопийная, моих девчонок.

— Она не твоя, — глухо ответил бывший второгод­ник.

— Все мои, кто коллеги, понял, переросток. Я тебе и твоим холуям морды поискромсаю, если хоть на одну ещё мою подругу позарится твоя морда сутенёрская. За­помни это. Не потерплю я ни одного сутенёра на своей территории, ни одного гада не потерплю. Тебе мало с предпринимателей кровь пить? Ты ещё нами торговать хочешь.

— Совсем обнаглела. Она не твоя. Новенькая она. Я с ней только сам пообщаться хотел. А ты, Анка, все границы переходишь. Чего встряла. Чего тебе до неё?

— Подруга она моя. Понял. А общения тебе со своей садисткой хватает.

— Совсем ты дуреешь, тебе все бабы скоро подруж­ками будут, так что ли? Голос вожака уже не был приглушённо испуганным. И я понял почему.

Пока разговаривала с ним Анка, его дружки, пришли в себя, и вставший рядом с вожаком невысокий парень держал в руках пистолет, направляя его на Анку. Второй уже держал под прицелом своего пистолета группу путан, стоящих за Анкой. Группа молодых женщин, воору­жённых как попало, стояла под дулами бандитских пис­толетов. Разборка явно заканчивалась далеко не в их пользу. Было абсолютно ясно: ещё мгновение, и они будут сломлены морально, изувечены физически, не говоря уже о том, что потеряют свою свободу или заработок. Очень захотелось хоть как-то повлиять на ситуацию, не допустить страшного исхода. Я дёрнул за руку стоящую рядом Анастасию, пристально наблюдавшую за ситуа­цией, закрыл свои уши руками и быстро сказал:

— Кричи, Анастасия. Быстрее кричи. Она опустила мою руку и спросила:

— Зачем кричать, Владимир?

— Ты что, не видишь, разборка это. Этих женщин сейчас искромсают, искалечат. Они проиграли. Для них всех это финиш.

— Не для всех. Дух троих из них ещё борется.

— Да что толку от духа под пистолетами, они побеж­дены.

— Они не побеждены ещё, Владимир. Пока борется их Дух, никто не должен вмешиваться. Постороннее вмешательство может исправить данную ситуацию, но вселит в них неуверенность в себя и множество других ситуаций в этой жизни окажутся не в их пользу. Они станут наде­яться на помощь извне.

— Да плюнь ты на свою философию хоть сейчас. Го­ворю же ситуация ясна.., — я замолчал, было ясно, что убедить Анастасию невозможно. И с сожалением поду­мал: «Эх, мог бы я так кричать...».

Увидев готовность своих дружков, ухмыльнулся Ле­нин ухажёр и сутенёр и уже с чувством превосходства над ситуацией заговорил:

— Говорил же тебе, Анка-путанка, ты совсем оборзела. Но в этот раз наша взяла. А ну, бросайте свои ухваты, тёлки. Бросайте и раздевайтесь, мы вас сейчас всех по очереди трахать будем.

Анка обвела взглядом стоящих и залёгших с пистоле­тами бандитов и ответила со вздохом:

— Может, не надо всех, может, одной меня хватит?

— Ага, стерва. По-другому заговорила, — под смех дружков своих ответил вожак. — Не хватит нам тебя, мы всех вас тут проучим — теперь на нас будете работать, сучки.

— Да откуда же силушки мужской на всех нас у вас возьмётся. На одну хотя бы хватило, — рассмеявшись ответила Анка.

— Заткнись стерва. Всех перетрахаем.

— А я сомневаюсь, думаю, вам и с одной не справиться.

— Всех до утра и будем трахать.

— Ух, и надоел ты мне, касатик, со своими обещаниями, не верю я в них, в ваше мужское достоинство, не верю.

— Сейчас поверишь, сука. Я тебе морду расквашу, — уже разъярённый прохрипел вожак и шагнул к Анке, надевая на руку кастет.

Аня сделала шаг назад и крикнула своим:

— В сторонку отойдите, девчонки.

Группа путан сделала несколько шагов назад, только хмурая толстушка в халате осталась стоять в стороне как вкопанная, а когда верзила ещё сделал шаг в сторону Анки, молчаливая толстушка вдруг вяло произнесла:

— Ань, а Ань, ну чего ты... Начинать что ли?

— Опять тебе не терпится, Машка, — ответила отсту­пающая Анка. — Ну, начинай, коли не терпится.

Толстушка спокойно и женственно рванула полы сво­его халатика, разлетелись пуговицы. Оголилась её грудь и совсем узенькие плавки, и ещё обнажился... Под хала­тиком толстушки был автомат Калашникова с глушите­лем и оптическим прицелом ночного видения. Она пере­дёрнула затвор, прижала приклад автомата к плечу, при­жалась к прикладу щекой, уставившись в прицел:

— Только ты, Маша, не очередью. Здесь тебе не горя­чая точка. Ты одиночными. Сама знаешь. Каждая пуля денег стоит, — посоветовала Анка.

— Угу, — ответила не отрываясь от прицела, толс­тушка, — и тут же сделала, наверное, с интервалом в се­кунду, пять одиночных выстрелов. Но каких! Первая пуля оторвала каблук у вожака, а может, и поранила ногу. Он отскочил в сторону моря, прихрамывая. Че­тыре другие пули легли рядом с каждым из бандитов. Они тут же стали прятаться за камни, а у кого не было поблизости камня, ничком ложились на землю.

— Ань, скажи, пусть к воде ползут. А то рикошет их поизувечит, — проговорила толстушка, не опуская автомат.

— Вы слышали, касатики. В воду вам надо. За пульки, рикошетом летящие, Машенька отвечать ещё не научилась, — ласково сообщила Анка уже и так ползущим к воде накачанным рэкетирам-бандитам.

Через минуту они все, вместе со своим главарём стоя­ли по пояс в морской воде.

Аня подошла к Анастасии, и они некоторое время, молча, смотрели друг на друга. Стоят и смотрят, ничего не говорят. Потом Аня тихо и с какой-то грустью сказала:

— Ты, подружка, хотела погулять здесь со своим дру­гом. Так погуляй. Вечер прекрасный, тихий и тёплый.

— Да. Воздух хороший на город дует, — ответила Анастасия и добавила: — ты устала, Аня, может быть, в саду твоём тебе отдохнуть?

— Может быть... но девчонок жалко, и злость меня на этих... мужиков раздирает. А ты из деревни приехала?

—Да.

— Хорошо в деревне твоей?

— Хорошо. Но не всегда спокойно, когда в других местах не всем хорошо, как здесь, сейчас.

— Не обращай внимания. Приезжай. А я пошла, рабо­тать надо. Вы тут гуляйте спокойно.

Аня пошла к машинам, за ней её компания. Когда проходили мимо сидящей на камне толстушки, на голых коленях которой лежал автомат, Аня сказала:

— Ты тут поотдыхай, пока Машенька. Мы потом за тобой машину пришлём.

— Меня клиент ждёт, я ж прямо от клиента. А он уже оплатил.

— Обслужим мы твоего клиента. Скажем, у тебя жи­вот заболел. Шампанское, мол, некачественное было.

— Я водку пила. И всего полстакана.

— Ну, съела, скажем, чего-нибудь...

— Я не ела. Я одной конфеткой закусила, да пирожинками.

— Вот-вот пирожные, значит, были не свежими. Ты их сколько съела?

— Не помню.

— Да не ест она меньше четырёх сразу, — сказала одна из девушек. — Правда, Маша?

— Может, и правда. Сигарету тогда оставьте. А то скучно тут.

Аня положила рядом с толстушкой пачку сигарет, за­жигалку, и девушки пошли.

— Эй, — раздался из воды голос, — вы что свою эту на камне оставляете?

— Оставляем, касатики, оставляем, — ответила Аня, — я ж сразу говорила вам, только одной и достаточно будет. Вы всех просили. А с вами и одной-то скучно оказалось.

— Мужики, если про ваши зверства узнают... Если узнают... Да с вами после этого никто ж не ляжет. Не ляжет, даже если сами приплачивать будете.

Пять глухих хлопков с ровными короткими интерва­лами раздались от камня. Пять всплесков возникло в воде по одному около каждого из стоящих, заставив их ещё дальше попятиться в море. Аня повернулась.

Вы тут, мальчики, только Машеньку не нервируйте. А с кем надо, мы ласковые будем, нежные. Верные, как собачки, будем. С кем надо, поняли? Да с кем бы..., — и вдруг звонким и отчаянным голосом, карабкаясь в гору к дороге, Аня запела:

Позарастали стёжки-дорожки,

Где проходили милого ножки.

И в тон её голосу с интонациями отчаяния и грусти подхватили карабкавшиеся в гору молодые путаны:

Позарастали мохом, травою,

Видно, гуляет милый с другою.

Где ж милый ходит, где пропадает:

Бедное сердце плачет, страдает.

И уезжали они с песней о стёжках-дорожках, уезжали на свою работу.

Твои желания

Мы вместе с Анастасией добрались до моей квар­тиры почти к полуночи. Вставляя ключ в замочную сква­жину, я почувствовал, как сильно устал за этот насыщен­ный событиями день. Увидев кровать, сказал Анастасии, что сильно хочется спать, сразу пошёл принимать душ. Когда вышел, Анастасия сообщила:

— Я постелила тебе постель, а сама на балконе лягу. «Наверное, душно ей в квартире панельного дома», — подумал я и пошёл посмотреть, как она себе на балконе постель устроила. На полу балкона она постелила ковро­вую дорожку, на неё — бумагу белую, что хозяева для оклейки стен под обои приготовили. Вместо подушки кофточку свою свернула и маленькую веточку у изголовья положила.

— Как же тут выспаться можно, жёстко, холодно бу­дет. Ты, Анастасия, хотя бы одеяло возьми.

— Не беспокойся, Владимир, здесь хорошо. Воздух свежий, звёзды видны. Какое небо звёздное сегодня, посмотри! И ветерок дует ласковый, тёплый — не замёрзну. Ты ложись, Владимир, я рядом чуточку посижу с тобой на краюшке кровати твоей, а уснёшь, тоже лягу.

Я лёг на постеленную Анастасией кровать и думал, что сразу усну от усталости, но не тут то было. Мысль или осознание того, что человек, люди все — просто иг­рушки в руках каких-то случайностей, словно жгла всё внутри, не давала покоя. Потом и раздражение стало на­растать на тех, кто случайности эти выстраивает, и на Анастасию. Потому и на Анастасию, что, как я считал, она тоже вполне может быть причастной к формированию этих случайностей, по крайней мере, в моей жизни.

— Тебя что-то беспокоит, Владимир? — тихо спроси­ла Анастасия, и я даже привстал.

— И ты ещё спрашиваешь? Я поверил тебе... Мне хо­телось верить... Особенно в то, что человек, каждый человек жизнь свою сам способен счастливой построить. Особенно про поселения поверил экологические, в кото­рых люди обеспеченными за счёт родовой земли будут жить. Детей своих счастливыми воспитают. Школы там будут хорошие для детей. Я поверил тебе, что каждый человек, любимое дитя Бога. «Человек — вершина творе­ния» — ты так говорила? Говорила?

— Да, Владимир, я говорила тебе это.

— Ещё бы не говорила. И как убедительно доказала мне всё. Я не просто поверил тебе, я действовать стал, поселение организовывать. Бумаги уже в разные органы пошли. Заявки от людей собирают в Фонде. Проект заказан, планировка садив и вообще насаждений разных. Ладно бы, поверил тебе и всё, но я же действовать с радостью стал. Ты знала! Ты знала, что я буду действо­вать!

— Да, Владимир, я знала. Ты же предприниматель. Ты всегда готов к реальным действиям, к воплощению...

— Всегда готов? Как просто всё. Конечно. Тут про­видцем быть не надо. Каждый предприниматель, если поверит во что-то, действовать начнёт. И я, как дурак, начал.

Я больше не мог лежать, вскочил с постели, подошел к окну и форточку открыл, потому что в комнате или внутри меня жарко стало.

— Почему же ты глупыми посчитал свои действия, Владимир? — спокойно спросила Анастасия.

И её спокойствие, притворство, как я тогда посчитал, ещё больше разозлили меня.

— И ты вот так спокойно говоришь? Спокойно! Буд­то бы и не знаешь, что человек на самом деле винтик в чьих-то руках. Управляют человеком через разные обсто­ятельства. С лёгкостью какие-то силы могут управлять каждым человеком. Захотят в войну полчеловечества ввергнут. Ввергнут и смотрят, откуда-то сверху или сбоку, как убивают люди друг друга. А захотят, религию какую-нибудь подсунут, и опять наблюдают, как люди разных религий за свою веру воюют. Захотят, могут с одним человеком поиграть. Я убедился в этом. Убедился благодаря людям, способным анализировать происхо­дящее, умным людям.

— И каким же способом удалось умным людям так убедить тебя, что человек лишь игрушка в руках каких-то сил?

— Доклад один прослушал. Там обо мне речь шла. За­интересовались люди умные происходящим в обществе от книг. Тобой заинтересовались и мной. Проследили они каждый день моего пребывания на Кипре, когда я книжку четвёртую писал. Всё зафиксировали, а потом проанализировали. И я представь, не в обиде на них за слежку. Я им даже благодарен за то, что глаза наконец-то раскрыли. Показали, как с человеком играются. Случайностей не бывает, их подстраивают, я в этом убедился на собственном опыте.

— На каком опыте, разве ты проводил опыты, Влади­мир?

— Не я проводил, со мной проводили. Когда на Кипре был, про рыбу речную сказал — и появилась рыба. Про кедры сказал — и кедры появились. В церковь ночью за­хотел — и церковь появилась, и двери церковные ночью раскрылись, много ещё чего делалось, лишь бы писал, наверное, то, что им надо. Но, главное, внучка богини Афродиты появилась. Я говорил некоторым людям на Кипре, что хочу встретиться с внучкой, потому что достали они меня своей Афродитой. Плакаты везде про её купальню развешаны, говорят о ней с гонором. В общем, сказал я им, что встречусь с внучкой богини Афродиты. Сказал — а через несколько дней и является девушка с горящими глазами, ну, в общем, так обстоятельства сло­жились, что все решили, — послала Афродита свою внучку, чудеса через девушку эту творились, и сама она преобразилась. А кто эти обстоятельства так выстраивал одно за другим? Кто? Я ничего не выстраивал. Если бы только одно случайно претворилось, а тут всё, а всё не случайность, а закономерность. К такому выводу учёные пришли. В правильности такого вывода и я убеждён. И ты теперь не сможешь это отрицать.

— Но я и не собираюсь отрицать закономерность про­исходящего, Владимир, — спокойно заметила Анаста­сия.

Всё похолодело внутри меня, напала мгновенно какая-то небывалая апатия после последних слов Анастасии. А я надеялся, слабо, но надеялся, что она сможет развеять утвердившееся во мне осознание полной ничтожности человека и всего человечества, но она этого не сделала. Да и как, кто сможет отрицать слишком очевидное? Безучастный ко всему, я стоял у окна в освещаемой лишь луной комнате, смотрел на звёзды.

Где-то там, может быть, на одной из этих звёзд живут правящие нами, играющие с нами. Они живут! А разве можно назвать жизнью наше существование? Послушная чьей-то воле игрушка не может самостоятельно жить, а значит, мы и не живём. Нам многое — «всё равно».

Снова заговорила тихим и спокойным голосом Анас­тасия. Но её голос не вызвал во мне вообще никаких эмо­ций, он звучал как некий необязательный звук.

— Владимир, ты и люди, приславшие тебе аудиокассету с докладом, правильно определили: действительно существуют энергии, способные, варьируя временем, соединять в единую цепь разные события или, как случилось с тобой, выстроить цепь обстоятельств, необходи­мых для достижения определённой цели. Чистых случай­ностей не бывает, это ясно уже многим. Случайности, даже самые, казалось бы, невероятные, программиру­ются. Программируется все, происходящее с каждым че­ловеком. И то, что было с тобой на Кипре, стало нагляд­ным примером для исследователей и тебя, естественно, тоже запрограммировано, а потом воплощено в реаль­ность. Скажи мне, пожалуйста, Владимир, не хотел бы ты узнать, где сейчас находится программист непосред­ственно твоих случайностей?

— Какая разница, где он находится. Мне всё равно. На Марсе, Луне... Хорошо ему или плохо.

— Он находится в этой комнате, Владимир.

— Значит, это ты? Если это так, то тоже ничего не ме­няется. Я даже не удивлён и не зол. Мне всё равно. Мы управляемы, в этом трагичная безысходность всех людей.

— Я совсем не главный программист твоих случай­ностей, Владимир. Я только чуточку могу повлиять.

— Кто же главный? Нас только двое в комнате. Или есть третий, невидимый программист?

— Владимир, этот программист в тебе самом, это твои желания.

— Как это?

— Только желания, стремления человека могут вклю­чить ту или иную программу действий. Таков закон Создателя. Никто и никогда, никакие энергии Вселенские этот закон не могут нарушить. Ибо человек — властелин всех энергий Вселенских! Человек!

— Но я ничего на Кипре не включал, Анастасия. Всё происходило само, случайно, без меня.

— Незначительные, но являющиеся составной частью более существенного, ведущего к выполнению основного, происходили без тебя. Но основным событиям предше­ствовали твои желания. Разве это не ты пожелал встречи с внучкой богини Афродиты? Ты даже выразил своё же­лание при свидетелях и неоднократно повторил его.

—Да, выразил...

— А если ты это помнишь, то как же можно называть слуг, выполняющих волю господина, властителями, а господина игрушкой в их руках?

—Да, это глупо будет. Интересно вообще получается. Надо же... Желания... А почему тогда не все желания исполняются? Многие чего-то хотят, а они не исполняются.

— От значимости цели многое зависит. От соответ­ствия желания светлому или тёмному. От силы желания. Чем цель существеннее и светлее, тем больше светлых сил будет привлечено для исполнения. Для достижения её.

— А если цель тёмная, ну, например, напиться, под­раться, войну затеять?

— Тогда возьмутся за дело тёмные силы, своим жела­нием человек даёт возможность им действовать. Но, как видишь, первичным и главным является всё равно жела­ние человека! Твоё желание, Владимир.

Я стал осмысливать сказанное Анастасией, а на душе становилось всё лучше и лучше. Очень приятный лунный свет заполнял всю комнату, а звёзды в небе, казалось, све­тили не каким-то холодным, а тёплым светом. И сидящая на краю кровати Анастасия будто бы лучше выглядеть стала. Я сказал ей:

— Ты знаешь, Анастасия, а я там, на Кипре, если чест­но сказать, сначала чуть не загулял. Потому что не понравилось мне всё сначала. По-русски никто не говорит. Работать не дают, кругом гулянки. Зачем, — думаю, — меня сюда занесло, может, чтоб с проститутками позна­комиться. Много там женщин, ну такого лёгкого поведе­ния из России есть, и из Болгарии.

— Вот видишь, Владимир, ты захотел, тут же они по­явились. И напился ты водки, и договорился о встрече с ними. И с женщиной из Болгарии, и из России. Только ещё раньше захотел встретиться с внучкой Афродиты,

сильнее твоё первое желание было, и появилась она, и уберегла тебя от всего пагубного, и помогла тебе.

— Да, помогла. А ты откуда про болгарку знаешь?

— От переживаний своих, Владимир.

— Непонятно, но не важно это. Лучше скажи, эта де­вушка, ну, Елена Фадеева, она же не внучка богини Афродиты, она же русская, работает просто на Кипре от турфирмы. А я говорил о внучке Афродиты. Значит, этим светлым силам слабо было настоящую внучку Аф­родиты показать?

— И совсем не слабо. И показали они. Богиня Афродита — это теперь энергия. Она способна на какое-то время соприкоснуться с энергией любого человека. Если смысл в этом предвидится соответствующий. Елена Фа­деева, когда рядом с тобой была, и обладала двумя энер­гиями. Многое ей было под силу в те дни. Многое ей уда­лось сделать и тебе помочь удалось.

—Да. Спасибо ей. И богине Афродите спасибо. Улетучились все переживания мои и неприятные ощу­щения, какие были, когда посчитал, будто все люди лишь игрушки в руках неких сил. Теперь после разговора с Анастасией наступила уверенность и успокоенность.

Некоторое время я молча смотрел, как в лунном свете сидит на краю постели, смиренно положив на колени руки, Анастасия, а потом... и сам до сих пор понять не могу, как это получилось, вдруг сказал:

— Я понял кто ты Анастасия, ты — великая богиня, — сказал так и опустился перед ней на колени.

Возглас отчаянья и боли вырвался из уст Анастасии. Она быстро встала, отшатнувшись от меня, прислони­лась к стене и словно в мольбе прижала к груди свои руки.

— Владимир, умоляю, встань с колен, ты мне не дол­жен преклоняться. О Боже, Боже, что я натворила, я спешила, прости меня за непонятность изъяснения сынам твоим. Владимир, перед Богом люди все равны, друг перед другом не должно быть преклоненья, я просто жен­щина, я человек!

— Ты сильно отличаешься от всех людей, Анастасия, и если ты просто человек, то кто же тогда мы, кто я?

— Ты тоже человек, лишь в суете свой проживая век, ещё не смог подумать о предназначении своём.

— Моисей, Иисус Христос, Мухаммед, Рама, Будда, кто они, ты к ним как относишься?

—Ты моих старших братьев имена назвал, Владимир. Деянья их не вправе я судить, одно скажу: никто из них любви земной не получил сполна.

— Не может быть такого, у каждого из них даже сей­час есть миллионы поклонников.

— Но поклонение не означает любовь. Оно у по­клоняющегося присущую лишь человеку силу мысли забирает. Велик эгрегор моих братьев, за миллионы лет его подпитывало множество людей, при этом каждый преклоняющийся уменьшал энергию свою. В веках охот­ников немало находилось деянья братьев осудить моих. И я не понимала, для чего они эгрегор свой старательно питали, энергию тысячелетиями копили. Никто не мог их тайну разгадать, пока сегодняшнее время не настало. И братья вынесли решение: накопленное во единое собрать, живущим ныне людям на земле энергию свою раз­дать. Тысячелетье новое Земли грядёт, в нём Боги будут землю населять, — те люди, чья осознанность позволит энергию принять.

Владимир, умоляю, встань с колен! Отцу любому больно видеть порабощённым, преклонённым сына сво­его. Лишь тёмное всегда старалось принизить значи­мость людскую. Владимир, встань с колен, не предавай себя. Не удаляйся от меня.

Анастасия сильно волновалась, и я выполнил её просьбу, поднялся с колен и сказал:

— Так я и не удалялся, наоборот, мне кажется, что на­чал понимать тебя. Только не согласен, что поклонение любви мешает. Все верующие, наоборот, говорят что любят Бога. И я преклонился перед тобой как перед Богиней, а ты испугалась почему-то, волноваться стала.

— Уж больше пяти лет знакомы мы с тобой, Влади­мир. От ночи той, когда был сын наш зачат, прошло не­мало дней, но с той поры в тебе ни разу желанья не воз­никло притронуться ко мне, взглянуть тем взглядом, что дарил ты женщинам другим. Непонимание, а теперь и преклонение любви раскрыться не дадут. От преклоне­ния дети не рождаются.

Так это потому, что ты как бы не женщина, Анаста­сия, теперь стала, а словно информации сгусток. Не только я, но и другие не сразу понимают, что ты говоришь. Что означает, например, «не предавай себя»? Ты почему так про меня сказала?

— Письмо российскому ты Президенту написал, Вла­димир, но сам при этом в себе усомнился, чуть не погиб. Ты перестал творить и на другого возложил проблемы, к тому ж на одного лишь Президента.

— Так это потому, что он у нас один в России реально что-то может сделать.

— Один не сможет, воля большинства нужна. К тому же почему ты обратился к президенту только одному. Есть президент на Украине, и в Белоруссии, и Казахстане...

— Так ты же про Россию только говорила, Россия — родина моя.

— А в паспорте твоём написано ты белорус.

— Да белорус. Отец мой белорусом был.

— А детство всё провёл на Украине.

— Ну да, провёл. И это лучшее, что помню про себя из детства. И хатку белую, соломой крытую, и гать, где с ребятишками соседскими вьюнов ловил. А дедушка и ба­бушка при мне ни разу не ругались, и никогда не наказы­вали меня.

— Да, да, Владимир, и вспомни, как ты с дедушкой своим в саду малюсенькие саженцы садил...

— Я помню... Бабушка их поливала из ведра.

— Но и сейчас в деревне Куздничи на Украине, в деревне, где родился ты, сад сохранился, заскорузлы дерева его всё плодоносят, ждут тебя.

— Так где же родина моя, Анастасия?

— В тебе она.

— Во мне?

— В тебе! Материализуй её навечно на земле там, где душа подскажет.

— Да, надо б как-то разобраться, а пока такое ощуще­ние, что по земле размазан я.

— Владимир, ты устал, эмоций много день нам пре­поднёс прошедший. Приляг, усни, сил сон тебе к утру накопит новых, и осознанье новое придёт...

Я лёг на постель, почувствовал, как взяла в свои ла­дони мою руку Анастасия. Сейчас наступит глубокий сон, я уже знал — она может сделать сон глубоким и спо­койным, чтобы утром было хорошо, но перед сном успел сказать.

— Знаешь, Анастасия, сделай, пожалуйста, так, чтобы снова смог увидеть я прекрасное будущее России.

— Хорошо, засыпай, Владимир, ты увидишь его. Тихим голосом без слов запела Анастасия, будто ко­лыбельную песню. «Здорово, всё-таки, что люди сами всё могут для себя программировать», — успел подумать я, погружаясь в приятный и спокойный сон о будущей Рос­сии.