Достоевский в Инженерном училище

Михаил Андреевич Достоевский довольно рано определил будущее двух старших сыновей, Михаила и Федора. Братьям предстояло стать военными инженерами. В то время это была профессия, обещавшая им солидный доход и хорошие виды на будущее. Но сами они не чувствовали призвания ни к инженерному делу, ни к военной карьере как таковой. Их мечтой была литературная деятельность.

Встреча с Инженерным училищем стала для пятнадцатилетнего Федора Достоевского новым прозрением русской действительности. Федору было отказано в приеме на казенный счет, и отец должен был внести немалую сумму за обучение. Позднее Достоевский узнал, что несколько человек, сдавших вступительные экзамены хуже него, были приняты на казенный счет.

Дело было, конечно, в том, что преподаватели брали взятки за эти бесплатные места. «Какая подлость! – писал Достоевский отцу, узнав о причине отказа. – Это меня совершенно поразило. Мы, которые бьемся из последнего рубля, должны платить, когда другие – дети богатых – приняты безденежно. Бог с ними!» Брата же Михаила не приняли в училище по состоянию здоровья.

Оказавшись в стенах училища, Достоевский попал во многом в чуждый ему мир. Внешняя дисциплина была важнейшим атрибутом в этом заведении, в одинаковой степени являвшемся как инженерным училищем, так и военной школой. Страх и подхалимство перед старшими порождали садизм по отношению к младшим. Новички со стороны старших воспитанников подвергались насмешкам и издевательствам, походившим на пытки. Воздух училища был пропитан духом тщеславия и карьеризма. По словам Достоевского, он увидел «мальчиков тринадцати лет, уже рассчитавших свою жизнь: где, какой чин получить, что выгоднее, как деньги загребать».

Тем не менее Достоевскому удалось по-своему пережить этот непростой период в жизни. При малейшей возможности он погружался в имевшиеся у него книги, записывал интересные мысли, не оставляя надежды рано или поздно стать литератором. Строгий режим училища и муштра были тяжелыми препятствиями, но и их Достоевский научился преодолевать: он читал и работал по ночам, стал редактором и главным автором газеты, которая издавалась в училище. Он приобрел приятелей, вместе с которыми пытался отстаивать подвергавшихся нападкам преподавателей и воспитанников, хотя это не всегда удавалось. Но научился ли Достоевский военно-инженерному делу? Осенью 1838 года он потерпел неудачу на экзаменах и был оставлен на второй год. Однако в дальнейшем учеба наладилась.

Выпускные экзамены за высший офицерский класс были успешно сданы.

После окончания училища, получив звание полевого инженера-поручика, он начал служить в чертежной военно-инженерного департамента, где пробыл несколько месяцев вплоть до своего увольнения со службы. К этому времени он успел сделать чертеж крепости, забыв, как рассказывают, обозначить ворота.

Но в программу училища входило и гуманитарное образование. Хорошим было преподавание иностранных языков. Достоевский усовершенствовал свое знание французского и немецкого. Он посещал лекции по литературе и религии, по архитектуре и строительному искусству. Кроме того, он научился работать, несмотря на невозможные условия, и знал, что барабанная дробь означает отмену приказа. Это знание пригодилось ему, когда через шесть лет после выхода из училища, осужденный на смерть, он ждал исполнения приговора.

Достоевский также прошел и жестокую школу быть одиноким среди сверстников, хотя ему удалось выработать некоторые приемы, благодаря которым в конце концов он получал признание товарищей. Проблема одиночества, отверженности позднее стала одной из основных для многих его героев.

(493 слова) По П. Воге

Пушкин в Лицее

Лицей считался высшим учебным заведением. Профессора и все лицейское начальство смотрели на лицеистов как на взрослых студентов и предоставляли им полную свободу. Кто хотел учиться, тот учился, а кто не хотел, тот мог откровенно и безнаказанно предаваться лени.

Пушкин не был усердным школьником. Он охотно и даже с увлечением занимался только такими науками, которые ему были по душе. Он любил французскую, русскую словесность, историю, любил лекции профессора политических наук Куницына и пренебрегал другими.

Профессора почти единодушно отмечали его блистательное дарование и крайнее неприлежание. Особенно слаб он был в математике.

Вызвал раз его Карцов к доске и задал алгебраическую задачу. Пушкин долго переминался с ноги на ногу и все писал молча какие-то формулы. Карцов спросил его наконец: «Что же вышло? Чему равняется икс?» Пушкин, улыбаясь, ответил: «Нулю». – «Хорошо! У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи».

Начальство поощряло литературные опыты лицеистов. Пушкин, Дельвиг, Кюхельбекер – лицейские поэты – объединились в кружок, издавали рукописные журналы со стихами и карикатурами.

В Лицее была огромная библиотека. В ней были те самые книги, которые принадлежали когда-то Вольтеру. Эти книги, эту «заразу умов» Александр I получил в наследство от бабки своей Екатерины II и передал Лицею. Лицеисты часто собирались в библиотеке и читали насмешливые, гневные книги Вольтера и Руссо.

В Пушкине рос дух независимости, любовь к человеку, презрение к чинам. Не о генеральских чинах, не о богатстве мечтал Пушкин в Лицее. Он мечтал быть поэтом, чтоб огненным словом своим пробуждать в сердцах подлинно человеческие чувства.

Где бы он ни был – бродил ли он в уединении по царскосельскому парку с мраморными статуями, с белыми лебедями на дремлющем пруду, гулял ли по окрестным лугам, замыкался ли в «келье» своей, сидел ли в классе, – всегда в голове его теснились рифмы и образы поэм, посланий, эпиграмм.

Пушкин не давал покоя ни бумаге, ни гусиным перьям, писал и переделывал стихи почти ежедневно. Вместе с друзьями он выпускал лицейские журналы, номер за номером, с веселыми, задорными стихами. Живой и пылкий, он серьезные занятия перемежал с проказами и шалостями, оттого воспитателям казался легкомысленным, ленивым и крайне неприлежным. Но Пушкин не был лентяем. Все существо его всегда было в непрестанном действии, голова всегда полна мыслями, а сердце – чувствами.

В 1815 году на экзамен в Лицей приехал знаменитый, уже дряхлеющий поэт Державин. Шестнадцатилетний Пушкин в его присутствии читал свои стихи «Воспоминания в Царском Селе». Когда Пушкин дошел до строк, в которых упоминалось имя Державина, голос его зазвенел и сердце забилось с упоительным восторгом. Державин был в восхищении.

После экзамена министр народного просвещения граф Разумовский устроил торжественный обед, на котором присутствовал и Державин, и отец Пушкина Сергей Львович. За обедом разговор шел о поэтическом даровании Пушкина и о воспитанниках, только что переведенных с младшего курса на старший. Граф Разумовский, обращаясь к Сергею Львовичу, сказал:

— Я бы желал, однако же, образовать сына вашего к прозе.

— Оставьте его поэтом! — с жаром воскликнул Державин.

Так в Лицее Пушкин получил благословение на трудный путь.

(480 слов)

Слово о Пушкине

Пушкин! С самим именем Пушкина у нас невольно связывается вздох облегчения, улыбка.

Для читающей России Пушкин своими солнечными стихами, можно сказать, утеплил ее климат. У веселого пушкинского очага мы греемся и сегодня, потому что ничего теплее Пушкина не было в русской культуре, не говоря о ее истории.

Два ярких, счастливых впечатления детства у меня связаны с именем Пушкина.

Александра Ивановна, наша старая учительница первых классов, читала нам «Капитанскую дочку». Как уютно было ее слушать, с какой невероятной радостью я ожидал появления Савельича, как хохотал над его вечно бунтующей преданностью. Его преданность доходила до того, что с невероятной комичностью оттесняла сам объект преданности. И барин Петруша ничего с этим не мог поделать.

Другое впечатление связано с моим случайным чтением «Песни о вещем Олеге».

Мне повезло: в комнате никого не было, а потому мне не стыдно было плакать сладостными слезами над судьбой вещего Олега. Мне было безумно жаль его, и я плакал. Но отчего же слезы были сладостны? Видимо, от музыки стихов, от правильности правды случившегося, оттого, что сам конь все-таки не виноват в гибели Олега. Опять преданность оказалась незапятнанной. Тогда я в первый раз столкнулся с веществом поэзии в чистом виде и на всю жизнь был потрясен этим.

Пушкин не только лучший поэт России, но и создатель первых лучших образцов русской прозы. Лев Толстой не раз высказывался по поводу прозы Пушкина, что, мол, слишком просто пишет, слишком голо. Хотя сам завершил свой путь как художник «Хаджи-Муратом» — вещью пушкинской прозрачности и простоты.

Сознательно или бессознательно настоящий художник создает вторую действительность, помогающую нам выжить в первой. Я думаю, более всего это удавалось Пушкину. По-моему, «Мороз и солнце — день чудесный...» — это не только прекрасные стихи, но и средство от простуды, и, что еще важней, средство от депрессии. Все творчество Пушкина — средство от депрессии.

Пушкин гениален не только в том, что он написал, но даже в том, чего не написал. Он гениален в том, что сюжет «Ревизора» и «Мертвых душ» отдал именно Гоголю. Скажем прямо: так Пушкин об этом не мог бы написать, здесь Гоголь был сильнее. И Пушкин это понял. Но какая интуиция, какая общенациональная литературная стратегия! И сам Гоголь ничего лучшего не написал, чем эти вещи. Такое впечатление, что Гоголь, обожествлявший Пушкина, сделал все, чтобы доказать Пушкину, что он был достоин его доверия.

Пушкин не явился на голом месте, величайший скачок поэзии с появлением Пушкина есть необъяснимое чудо. При необыкновенном богатстве русской поэзии это чудо больше не повторилось. И нет ли в творениях Пушкина высшего знака для нас? Есть.

Пушкинская улыбчивость, пушкинская бодрость, пушкинская мудрость вооружают нас мужеством и надеждой, что в печальную историю нашей страны в конце концов прольется пушкинская гармония. Можно ли поверить, что явление Пушкина — случайная игра генов, некий коктейль природы из горячей Африки и холодной России? Такое скопление великих талантов в одном человеке не может быть случайным, а может быть только путеводной звездой.

(465 слов)

По Ф. Искандеру

Поэзия Пастернака

Помнится, школьником, роясь в груде книг, разбросанных на стойке сухумского букиниста, я вытащил книжку стихов с именем Пастернака на обложке. Имя мне ничего не говорило. Я уже собирался положить книгу на место, но тут старый букинист сказал:

— Берите, не пожалеете. Это современный классик.

Я тогда абсолютно не верил, что классик может быть современным. Но то ли для того, чтобы не обижать букиниста, то ли для того, чтобы показать ему, что я и сам разбираюсь в стихах, листанул книгу. Я впервые прочел стихотворение «Ледоход». Впечатление было ошеломляющее и странное. Оно даже не казалось мне поэтическим. Скорее, это было ощущение физического наслаждения, только с огромным избытком. Как будто в жаркий летний день я ловлю ртом лимонадный водопад. И вкусно, и слишком много.

Конечно, я купил эту книгу. Чуть позже, в студенческие времена, я доставал все его книги, которые были изданы к тому послевоенному времени. Я уже знал, что Борис Пастернак – поэт, не слишком угодный властям, что его подолгу не издавали, а еще раньше много ругали. В мое студенческое время его почти не трогали, во всяком случае, не помню статей, написанных против него. Можно подумать, что тогда обе стороны объявили перемирие и набирались сил, готовясь к грандиозному скандалу появления романа «Доктор Живаго». Но тогда до этого было далеко и никто об этом ничего не знал.

Общение с поэзией раннего Пастернака напоминает разговор с очень интересным человеком. Изумительные откровения прерываются невнятным бормотанием, и в процессе беседы мы догадываемся, что и не надо пытаться расшифровывать невнятицу, а надо просто слушать и наслаждаться понятным. Репутация малопонятного поэта сразу же установилась за Пастернаком. Кроме того, я думаю, его высокая, чисто музыкальная одаренность сыграла в этом свою роль.

Как известно, в юности Пастернак готовил себя в профессиональные музыканты, и его первые опыты были одобрены самим Скрябиным. Но он бросил музыку из-за какой-то мистической сверхчестности. У него не было абсолютного слуха, в чем он и признался

композитору. Утешение Скрябина, что и у Чайковского, и у Вагнера тоже не было абсолютного слуха, не остановило его. Безумно любя музыку Скрябина, он ждал, что Скрябин назовет себя, так как у Скрябина тоже не было абсолютного слуха. По-видимому, абсолютный слух есть только у Бога и у настройщиков роялей.

Одним словом, юный Пастернак бросил музыку, но музыка его не бросила. Самые невнятные его стихи преимущественно музыкального происхождения, и слова тут играют роль мелодических обрывков.

Есть любители стихов, которым ранний Пастернак кажется интересней. И в этом есть доля истины. Развитие стиля и творческая победа не бывают без потерь.

В поздних стихах поэта мы не встретим ураганных ритмов, головокружительных образов, захлебывающихся импровизаций. Долгий путь послереволюционного развития таланта Пастернака действительно привел его к неслыханной простоте. Немыслимые страдания Родины, которые всегда были и его собственными страданиями, в конце концов укротили субъективность его творческой фантазии. Романтические водопады музыки ранних стихов сменились тихим журчанием подмосковных ручьев.

Поэт нашел своего большого читателя. Благородство силы заключается в чувстве равенства со слабым. И это единственное условие, при котором слабый может полюбить и, распрямляясь, дотягиваться до уровня духовной силы.

(485 слов)

По Ф. Искандеру

О Шмелеве

Бомбили Париж. Было утро, когда недалеко от дома упали сразу четыре бомбы, превратив в развалины два здания напротив. Обычно Иван Сергеевич вставал рано, а тут залежался в постели. Это и спасло ему жизнь. Окна разбиты вдребезги, спинку его рабочего кресла насквозь изрешетили острые осколки. Маленький листок бумаги влетел в комнату и опустился прямо ему под ноги. Это была репродукция «Богоматерь с Иисусом» итальянского художника Балдовинетти.

Как залетела она сюда? Видимо, Царице Небесной было угодно сохранить жизнь русскому писателю-эмигранту, больному и одинокому. На следующий день в одном из православных храмов он отслужил благодарственный молебен. И – за работу.

Старается много писать, продолжает роман «Пути небесные», посвященный светлой памяти своей супруги Ольги Александровны. Студент юридического факультета Московского университета многим обязан в своем духовном становлении именно ей, худенькой, синеглазой девушке, дочери генерала Охтерлони, героя обороны Севастополя. Это она предложила свадебное путешествие не куда-нибудь, а на Валаам. А впоследствии вышла книга «На скалах Валаама». Вначале расходилась она вяло, почти весь тираж Шмелев продал за гроши букинистам. А перед Первой мировой войной ни у одного букиниста найти книгу было нельзя.

Был голодный 1921 год. Супруги Шмелевы ехали из Алушты на бревне, положенном поверх тележных колес. В Феодосии зарегистрировались в коммунальной столовой, чтобы можно было получать двести граммов хлеба в день. Как-то пришли, а столовая закрыта, хлеб кончился. И вдруг подошел человек, оглянулся по сторонам, тихо спросил: «Вы Шмелев? Это вы написали «Человек из ресторана»?» – и вложил ему в руку сверток. Хлеб! Целая буханка! Эта буханка была лучшим его гонораром.

Повесть «Человек из ресторана» сделала Шмелева известным. Талант был признан. И процветать бы ему, крепнуть на своей земле, питаться ее самобытными соками. Но в этом же страшном 1921 году расстреливают сына Сергея. Писатель в одночасье сгорбился, поседел, резко ухудшилось зрение.

Шмелевы уезжают за границу.

Эпопеей «Солнце мертвых» начался эмигрантский период его творчества. Это одна из самых трагических книг за всю историю человечества, которая рассказывает об одичании людей в братоубийственной войне. «Читайте, если у вас хватит смелости», – так сказал о «Солнце мертвых» Томас Манн, немецкий писатель.

Жизнь во Франции благополучной не получилась: Шмелев часто болеет, много страдает от критики нового времени, тоскует по России. В 1936 году умерла жена Ольга Александровна. Горе сломило писателя. Сорок один год они не разлучались. Однажды в порыве страшной тоски воскликнул, обращаясь к жене: «Чувствуешь ли ты, как я одинок?! Ответь каким-нибудь знаком, чтобы я знал, что ты меня слышишь». Через несколько дней он получил письмо от незнакомой женщины. «Не думайте, что Вы одиноки...» – так начиналось оно. И подпись: Ольга Александровна. Письмо пришло в день рождения его жены.

Потянулись годы одиночества. Друзья и читатели поддерживали старого, больного писателя, присылали посылки. В последние годы ему хотелось монастырского покоя и тишины, неспешной молитвы и тихих праздников. И семидесятишестилетний Иван Сергеевич Шмелев летом 1950 года отправляется в монастырь близ Парижа.

Наконец-то! Распаковал вещи, распахнул окно в зелень монастырского сада, постоял, вдыхая свежий воздух летнего вечера под негромкий колокольный звон. И спустя несколько часов умер. Так в ликовании душевном закончилось его Господне лето.

(488 слов)

По Н. Сухининой

№ 21 «Вечерний альбом»

В конце 1910 года вышел в свет первый сборник стихов Марины Цветаевой.

Увидев готовую книгу, Марина испытала некоторый прилив тщеславия. Достаточно ли быть напечатанной, чтобы заявить себя поэтом? Двести двадцать шесть страниц. Название набрано жирным шрифтом — «Вечерний альбом». Пониже можно прочесть заголовки разделов: «Детство», «Любовь», «Толькотени». И действительно, здесь можно найти отголоски ее детских и отроческих заблуждений и метаний.

Когда «Вечерний альбом» попал на прилавки книжных магазинов, Марина Цветаева еще прилежно посещала гимназию. Никто из окружающих и не подозревал, что у восемнадцатилетней гимназистки вышла книга. Даже отец, профессор Цветаев, поглощенный приготовлениями к открытию созданного им Музея изящных искусств, не пытался узнать, правдивы ли слухи о том, что его старшая дочь намерена посвятить себя литературной карьере.

Марина ничуть не страдала от этого заговора молчания вокруг своего первого творения. Наоборот, это ее успокаивало. Гордая и застенчивая девушка смертельно боялась, что ее вытащат из тени. Всякая шумиха, любые пересуды наводили на нее ужас.

Однако среди разнообразия книжной продукции этого времени некоторые критики заметили книгу, написанную никому не известной поэтессой, чья фамилия так прелестно напоминала слово «цветок». Максимилиан Волошин в московской газете «Утро России», обозревая женскую поэзию, посвятил «Вечернему альбому» теплые строки, говоря, что он очарован гармонией наивного стиха.

Никто не сообщил Марине о появлении этой рецензии, подписанной тридцатитрехлетним и вполне авторитетным поэтом. Не подозревая о реакции на свою первую книгу, она думала только о том, что надо писать новые стихи, не заботясь ни о своем будущем, ни о будущем своих произведений.

Как-то декабрьским вечером 1910 года в цветаевском доме в Трехпрудном переулке раздался звонок. Марина открыла дверь, думая, что это кто-то из друзей семьи. Но перед ней предстал незнакомец и сразу представился:

— Макс Волошин. Можно мне видеть Марину Цветаеву?

— Я.

— Вы читали мою статью о вас?

— Нет!

— Я так и думал и потому принес ее вам. Она уже месяц как появилась.

Пока Марина пробегала глазами хвалебную статью, Волошин внимательно изучал ее лицо. Заметно было, что статья взволновала юную поэтессу.

Они стали говорить о поэзии. Имена иностранных поэтов звучали рядом с именами русских поэтов-современников. Когда Волошин удивился, неужели Марине было не любопытно просмотреть прессу после выхода «Вечернего альбома», она призналась: «Я газет не читаю и никого не вижу. Мой отец до сих пор не знает, что я выпустила книгу. Может быть, знает, но молчит. И в гимназии молчат». Улыбнувшись последнему замечанию, гость вежливо поинтересовался: «А что вы делаете в гимназии?», на что получил мгновенный ответ: «Пишу стихи». Волошин сразу же попросил ее прочесть несколько стихотворений. Тронутая его интересом, она повиновалась.

Марина читала строфы, где было взвешено каждое слово, голос ее дрожал, глаза горели. Волошин был покорен. А на следующий день прислал Марине стихи, в которых называл ее книгу «утренней благостной вестью», чудом.

Небольшой сборник стихов открыл дверь Марине Цветаевой в большую поэзию.

(451 слово)

По Анри Труайя

Гиляровский

Ничто не может дать такого живого представления о прошлом, как встреча с его современником, особенно с таким своеобразным и талантливым, каким был Владимир Александрович Гиляровский — человек неукротимой энергии и неудержимой доброты. Прежде всего в Гиляровском поражала цельность и выразительность его характера. Если может существовать выражение «живописный характер», то оно целиком относится к Гиляровскому. Он был живописен во всем: в своей биографии, в манере говорить, в ребячливости, в разносторонней бурной талантливости.

По строю своей души Гиляровский был запорожцем. Недаром Репин написал с него одного из своих казаков, пишущих письмо турецкому султану, а скульптор Андреев лепил с него Тараса Бульбу для барельефа на своем превосходном памятнике Гоголю.

Гиляровский был воплощением того, что мы называем широкой натурой. Это выражалось у него не только в необыкновенной щедрости, доброте, но и в том, что от жизни Гиляровский тоже требовал многого. Если красоты земли, то уж такие, чтобы захватывало дух, если работа, то такая, чтобы гудели руки, если бить – так уж бить сплеча.

Среди многих свойств таланта было одно, которое покоряло всех, – это ребячливость. Гиляровский был неистощим на мальчишеские выдумки. Однажды он придумал послать письмо в Австралию какому-то вымышленному адресату, чтобы, получив это письмо обратно, можно было судить (по множеству почтовых штемпелей), какой удивительный и заманчивый путь прошло оно.

Гиляровский происходил из исконной русской семьи, отличавшейся строгими правилами и установленным из поколения в поколение неторопливым бытом. Естественно, что в такой семье рождались люди цельные, крепкие, физически сильные. Гиляровский легко ломал пальцами серебряные рубли и разгибал подковы. Однажды он приехал погостить к отцу и, желая показать свою силу, завязал узлом кочергу. Отец не на шутку рассердился на сына за то, что тот портит домашние вещи, и тут же в сердцах развязал и выпрямил кочергу.

Естественно, что человек такого размаха и своеобразия, как Гиляровский, не мог оказаться вне передовых людей своего времени. С Гиляровским дружили Чехов, Куприн, Бунин и многие писатели, актеры и художники.

Но, пожалуй, Гиляровский мог гордиться больше, чем дружбой со знаменитостями, тем, что был широко известным и любимым среди московской бедноты. Хитровцы любили его как своего защитника, как человека, который один понимал всю глубину хитрованского горя.

Никто из писателей не знал так всесторонне Москву, как Гиляровский. Было удивительно, как может память одного человека сохранять столько историй о людях, улицах, рынках, церквах, площадях, театрах, садах, трактирах.

Каждому времени нужен свой летописец не только в области исторических событий, но и в области быта, уклада. Летопись быта с особой резкостью и зримостью приближает к нам прошлое. Чтобы до конца понять хотя бы Льва Толстого или Чехова, мы должны знать быт того времени. Даже поэзия Пушкина приобретает свой полный блеск лишь для того, кто знает быт пушкинского времени. Поэтому так ценны для нас рассказы таких писателей, как Гиляровский.

Есть люди, без которых трудно представить себе существование общества и литературы. Таким был Владимир Александрович Гиляровский — поэт, писатель, знаток Москвы и России, человек большого сердца, чистейший образец талантливости нашего народа.

(469 слов)

По К. Паустовскому

Качалов

Трудно рассказать в нескольких словах, какое место занимает в жизни моего поколения Василий Иванович Качалов. От спектакля до спектакля мы бережно хранили в памяти каждую его интонацию, каждый его жест, исполненный благородной простоты и свободы. Но всякий раз, когда мы видели Качалова на сцене, он казался нам неожиданным и новым.

Бывая в Москве по делу или проездом, мы считали невозможным упустить случай попасть в Художественный театр, чтобы увидеть Качалова. Часто случалось нам во время поездок в Москву встречать на ее улицах высокого, статного, неторопливого человека, всегда со вкусом одетого, — артиста с головы до ног. Шел он обычно один, занятый своими мыслями, немного рассеянный. Походка его была легкой и твердой, даже в том возрасте, который называют преклонным. Годы мало отражались на его облике. До конца дней сохранил он и внешнюю моложавость, и молодой интерес ко всему новому.

Пожалуй, среди актеров, которых я знал на своем веку, никто так не любил и не чувствовал слова, как Василий Иванович Качалов. Никто не умел передавать с такой свободой и точностью лучшие поэтические страницы Льва Толстого, Чехова, Горького, сонеты Шекспира, мужественное слово Маяковского. Это был актер-поэт.

Помню, мы встретились с ним в санатории в Архангельском, в бывшем имении Юсупова, которому Пушкин посвятил свою оду «К вельможе». В руках у Качалова была книжка. Он раскрыл книгу, надел пенсне и принялся неторопливо читать, едва скользя глазами по строчкам.

Это были два маленьких рассказа Горького «Могильщик» и «Садовник». Первые строчки рассказа Качалов прочел ровным, спокойным голосом, не играя, а именно читая. Но вот книга отодвинута, пенсне сброшено, и вместе со стеклами исчез знакомый нам качаловский облик. Перед нами предстал одноглазый кладбищенский сторож Бодрягин, страстный любитель музыки. Горький нежданно осчастливил героя щедрым подарком – гармоникой. Захлебнувшись от радости, Бодрягин не говорит, а будто выдыхает слова.

Василий Иванович перелистывает еще несколько страниц книги. На смену кладбищенскому сторожу является садовник – обстоятельный, деловитый, в чистом переднике, то с лопатой, то с лейкой, то с большими ножницами в руках. Дело происходит в различные месяцы 1917 года в Петрограде, в Александровском саду. Под треск пулеметной стрельбы, под грохот и рев пролетающих мимо грузовых машин садовник неуклонно и добросовестно занимается своим хозяйством, да при этом еще по-отцовски поучает пробегающего по саду солдата:

— Ружье-то почистил бы, заржавлено ружье-то.

Качалов читал все это, вернее играл, с такой необыкновенной точностью памяти и наблюдения. И дело было не только в таланте и мастерстве большого актера. Главное было в том, что рассказы Горького читал его современник, родственно переживший с ним одни и те же события, мысли и чувства, повидавший на своем веку те же города, те же дороги, тех же людей.

Василий Иванович закрыл книжку и превратился в прежнего Качалова – спокойного, холодновато-любезного, слегка рассеянного. А когда он ушел, пожилой военный врач, приехавший на несколько дней с фронта, сказал мне:

— Вот уж никак не думал, что попаду на качаловский концерт, да еще такой блестящий.

Ведь это тот самый Василий Иванович Качалов, ради которого я в студенческие годы простаивал ночи у театральных касс. Иной раз продрогнешь, промокнешь под дождем, а все стоишь. Может быть, посчастливится получить билетик на галерку!

(497 слов)

По С. Маршаку

Анна Павлова

Было морозное январское утро 1881 года, когда у бедной швеи, подрабатывающей иногда стиркой, родилась девочка. Ее крестили и нарекли Анной в честь святой, праздник которой в тот день значился в церковном календаре. А когда Анне исполнилось восемь лет, мать объявила, что они поедут в Мариинский театр.

Увиденное и услышанное потрясло воображение девочки. Во втором акте группа мальчиков и девочек танцевала «Вальс цветов».

— Хотела бы ты так танцевать? – спросила мама Анну.

— Нет. Я хочу танцевать так, как та красивая дама, что изображает Спящую Красавицу. Когда-нибудь и я буду так танцевать, и в этом же театре.

Мать посмеялась, назвала дочь глупенькой, не подозревая, что та уже нашла свое призвание в жизни. После слез и настоятельных просьб мать повела девочку в балетную школу. В тот год ее не приняли. Но в десять лет она все же стала ученицей Императорской балетной школы.

Первые гастроли в Европе принесли Анне Павловой небывалый успех. После одного из представлений в Стокгольме до самого отеля за экипажем Павловой молча шла толпа зрителей. Люди не аплодировали, не переговаривались, не желая нарушать отдыха артистки. Никто не ушел и тогда, когда балерина скрылась в отеле. Павлова недоумевала, как ей поступить, пока горничная не подсказала, что нужно выйти на балкон и поблагодарить зрителей. Анну встретили бурей рукоплесканий. Она только кланялась. А потом бросилась в комнату, вытащила корзину, подаренную в тот вечер, и стала бросать в толпу цветы: розы, лилии, фиалки, сирень.

Когда французский композитор Сен-Санс увидел Павлову, танцующую его «Лебедя», он добился встречи с ней, чтобы сказать: «Мадам, благодаря вам я понял, что написал прекрасную музыку!»

Небольшая хореографическая композиция «Умирающий лебедь» стала ее коронным номером. Исполняла она его совершенно сверхъестественно. На сцену, огромную или маленькую, спускался луч прожектора и следовал за исполнительницей. Спиной к публике на пуантах появлялась фигурка, одетая в лебяжий пух. Она металась в замысловатых зигзагах предсмертной агонии и не спускалась с пуантов до конца номера. Силы ее ослабевали, она отходила от жизни и покидала ее в бессмертной позе.

Павлова была чрезвычайно суеверной. Она подмечала приметы: боялась грозы, встречи со священником, пустых ведер, черных котов. То, что для других было пустяком, для нее превращалось в какой-то особый, тайный знак. Однажды в гостях, заглядевшись на огромный куст чайных роз, она сказала: «Вот, когда этот куст умрет, и я умру. Это так. Я точно знаю». На следующий год она спешила на гастроли в Гаагу. По дороге простудилась.

Легкий насморк перенесла на ногах, затем — воспаление легких. Странно, но слова Анны Павловой по поводу куста роз оказались пророческими. Когда она заболела, цветы покрылись ржавыми пятнами и погибли в несколько дней. Через три дня, не дожив восьми дней до своего пятидесятилетия, умерла и великая русская балерина.

Последний раз, приподнявшись в постели, будто готовясь встать, она отчетливо и строго, как всегда распоряжаясь, сказала: «Приготовьте мне костюм Лебедя».

(453 слова)

По С. Шевцовой

Улыбка Моны Лизы

Поздняя ночь опускается на улицы Флоренции. Город делается похож на огромный корабль без огней.

— Если синьора хочет, я расскажу ей сказку, – говорит Леонардо.

Она кивнула утвердительно головой и приготовилась слушать. А Леонардо вспомнил любимую сказку бабушки Лючии.

Случилось это очень давно, когда еще не было положено ни одного камешка в постройки нашей Флоренции, не было и Рима. Жил-был один бедный человек, и у него было четыре сына: три умных, а один и так и сяк, ни ума, ни глупости. Любил слушать и думать про себя, а ночью смотреть на звезды. И вот пришла за отцом смерть. Перед тем как расстаться с жизнью, он призвал к себе детей и говорит: «Сыны мои, скоро я умру. Как только вы меня схороните, заприте хижину и идите на край света добывать себе счастье. Пусть каждый чему-нибудь научится, чтобы мог кормить сам себя».

Отец умер, а сыновья, похоронив его, пошли на край света добывать свое счастье.

Прошло три года, и, помня уговор, вернулись братья с края света на полянку родной рощи. Пришел первый брат. Он научился плотничать. От скуки срубил дерево, обтесал его и сделал из него женщину. Вернулся второй брат, увидел деревянную женщину, и так как он был портной, то сейчас же, в одну минуту, как искусный мастер, сделал ей красивую шелковую одежду. Пришел третий сын, украсил деревянную девушку золотом и драгоценными камнями. Ведь он был ювелир и сумел накопить большое богатство. И пришел четвертый брат. Он не умел ни плотничать, ни шить — он умел только слушать, что говорит земля, говорят деревья, травы, звери и птицы, знал ход небесных планет и еще умел петь чудесные песни. Он увидел деревянную девушку в роскошной одежде, в золоте и драгоценных камнях. Но она была глуха и нема и не шевелилась. Тогда он собрал все свое искусство и запел прекрасную песню, от которой плакали притаившиеся за кустами братья, и песней этой вдунул душу в деревянную женщину. Она улыбнулась и вздохнула.

Тогда братья бросились к ней, и каждый кричал одно и то же:

— Я тебя создал, ты должна быть моей женою!

— Ты должна быть моей женою, я тебя одел!

— Я тебя сделал богатой, ты должна быть моей женою!

Но женщина отвечала:

— Ты меня создал – будь мне отцом. Ты меня одел, а ты украсил – будьте мне братьями. А ты, что вдохнул в меня душу и научил радоваться жизни, будешь мне мужем на всю жизнь.

Кончив сказку, Леонардо взглянул на Мону Лизу. Что сделалось с ее лицом! Оно будто озарилось светом, глаза сияли. Потом, точно пробудившись от сна, она вздохнула, провела по лицу рукою и без слов пошла и села на свое место, сложила руки и приняла обычную позу.

Улыбка блаженства, медленно исчезая с ее лица, осталась в углах рта и трепетала, придавая лицу загадочное и чуть лукавое выражение, как у человека, который узнал тайну и, бережно храня ее, не может сдержать торжество.

И Леонардо молча работал, боясь упустить этот момент, этот луч солнца, осветивший его Мону Лизу.

(467 слов)

По Ал. Алтаеву

О Ландау

Он родился в 1908 году в Баку в семье преуспевающего инженера-нефтяника. Читать и писать Леву научила мама, она рано заметила необыкновенные способности сына. Мальчик прекрасно учился, в двенадцать лет уже умел дифференцировать, в тринадцать – интегрировать, но потом, когда гимназию закрыли, Лев год сидел дома. Мать стала твердить сыну, что от безделья человек превращается в ничтожество, увядает. Ее слова возымели совсем не то действие, на которое она рассчитывала. Мальчик и без того страдал от насмешек сверстников, потому что был хил и слаб, а тут решил, что жизнь не удалась и лучше все это разом покончить. Он уже обдумывал, каким способом это сделать, когда ему в руки попал роман французского писателя Стендаля «Красное и черное». Эта книга буквально перевернула его жизнь. Он понял, что человек может стать настолько сильным, что в его власти будет решать свою судьбу.

Выучив, подобно своему герою Сорелю, наизусть страницу газетного текста, Лев решил впредь учить не нудные статьи, а стихи. Так родилась любовь к поэзии. В зрелые годы он часто декламировал своих любимых поэтов: по-видимому, стихи помогали ему отключаться от привычных дум. И все это способствовало развитию памяти. Льву достаточно было прочитать стихотворение три-четыре раза, и он запоминал его навсегда.

Окружающие заметили происшедшие в нем перемены. Они решили, что мальчик взрослеет. Никому и в голову не могло прийти, что он пережил. Постижение святых и вечных истин далось ему нелегко, он умел держать себя в узде. Ни в чем не давал спуску.

В четырнадцать лет Лев Ландау блестяще сдал вступительные экзамены в Бакинский университет. Он был самым молодым студентом. Но после первой же сессии заслужил уважительное отношение и однокурсников, и преподавателей, а спустя два года преподаватели посоветовали его матери перевести сына в Ленинград.

Шестнадцатилетним юношей Лев Ландау попал в северную столицу и очутился в центре студенческой жизни. За полгода до окончания университета была опубликована его первая научная работа, и вскоре в числе лучших молодых научных работников Лев Ландау был послан в длительную заграничную командировку для пополнения образования.

За границей Ландау много работал и приобрел известность в научных кругах. Ему не раз предлагали остаться работать в лучших европейских университетах, но он неизменно отвечал отказом: «Нет, я вернусь в свою рабочую страну, и мы создадим лучшую в мире науку».

Главное в Ландау – фантастическая работоспособность и научная честность. В теоретической физике Ландау знал все. Было время, когда его ученики не всегда могли понять работы друг друга, он же понимал всех.

По окончании занятий его ожидала целая толпа студентов, он подолгу беседовал со своими учениками, отвечал на их вопросы.

Это было общение с людьми, без которого Ландау не мог жить. Недаром впоследствии, выводя свою формулу счастья, он сделает общение одной из трех составляющих счастливой жизни. Ландау любили и уважали коллеги и ученики. При его энергии и силе внушения он умел растормошить человека, заставить его отбросить лень. Он пробуждал желание жить и работать.

(462 слова)

По М. Бессара