Облик либерала в России

Наиболее ярко и ощутимо облик будущих проектистов всеобщего счастья с «разумной моралью», построенной на талмудических законах «око за око и зуб за зуб», которые проповедовал уже Радищев, наш первый социал-демократ, передают нам воспоминания Н. И. Пирогова о первых своих шагах на поприще студенчества в Московском университете. Итак, на сцене общежитие для студентов, комната № 10. Сентябрь 1824 года. Где-то Евгений Онегин посещает балы, выслушивает признание в любви Татьяны Лариной и ведет возвышенные беседы с Ленским..., правда, уже знакомым с молоточком и циркулем.

А в это время в комнате № 10 дым поднимается столбом от нещадно курящих студентов, «слышна брань неприличными словами». Один из студентов с испитым лицом вместо постижения медицины читает исключительно Овидия и Горация с их шаловливыми сценками. «Я редко видел его, — замечает Пирогов, — за медицинскими книгами». Разговор идет скачками. Александр I — ничто, а вот Наполеон — все, он гений так гений!

Двенадцать лет перед тем этот дутый гений масонской пропаганды, молот по исправлению мира в руках Великого Мастера Соломоновых наук, испоганил Москву, осквернил со своим революционным воинством Божьи храмы первопрестольной, предваряя «подвиги» последующих революционеров и демократов, бежал из нее, как мелкий уголовник, успев пограбить, бросил свою армию в снегах, как перед этим в Египте, и... стал героем мелкого пошлого мещанства либеральной и революционной интеллигенции, то есть безбытной и безликой. Но зато сокрушил феодализм, церковные устои.

Но это так, к слову о патриотизме в либеральном понимании. Согласно догмату иудаизма, гений — канал связи между высшим миром и нашим, и через него «божественная энергия» истекает на наш грешный мир, озаряя и нас. Какие тут могут быть моральные оценки? Они просто неуместны для просвещенного Торой. Гений, цадик, и есть «проекционный канал». Но вернемся в комнату № 10.

...Ода «Вольность» (1817 г.) — Пушкина ничего, но не очень: революция — так по-французски, с гильотиной. Разговор коснулся брака. Либерал образца 1824 года, будущий народник-террорист, а затем и чекист, кричит: «Да что там толковать о женитьбе! Что за брак! На что его вам? Кто вам сказал, что нельзя попросту спать с любой женщиной?.. Ведь это всё ваши проклятые предрассудки: натолковали вам с детства ваши маменьки, да бабушки, да нянюшки, а вы и верите. Стыдно, господа, право, стыдно!»

Как известно, социал-демократизм в принципе отрицает необходимость брака, семьи. Ведь это лишь «историческая форма трудового сотрудничества», не более. Маркс и Энгельс, Герцен и Огарев, Луначарский и Бухарин, Бебель, Каутский и Коллонтай в этом вопросе единодушны. «Коммунистический манифест» лишь отразил взгляд на этот вопрос масонства. Нынешняя власть, еврейско-демократическая, брак не жалует особенно.

«Оправдание плоти», экономизм и «прогресс» делают ненужным брак, как ненужным и само христианство, и- его духовные и моральные ценности. Интересы процветания Вида, Коллектива требуют слияния всех в одно тело с одним сознанием и волей. Какая тут семья и какая тут личность? Ей просто нет места в этом мире Талмуда и религии Вида во главе с Кнесет Исраель (см. Штайнзальц, с. 126).

Один из студентов комнаты № 10, «закатывая глаза, скрежеща зубами», вопит, обращаясь к Самодержцу:

Тебя, твои род я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
Я с злобной радостию вижу...

В логическое довершение кто-то из студентов кричит, что он масон и что правительство — «ну его к черту»».

Николенька (Пирогов) быстро усвоил уроки практического атеизма. тем более что оно так густо было замешано на передовых идеях свободы половых отношений и на обыкновенной матерщине. Теперь он «глумился над повествованием из Четьи-Минеи», объяснял маменьке, что «религия везде, для всех народов была только уздой, а попы и жрецы помогали затягивать узду». В ответ маменька весьма проницательно спросила: «Уж не хочешь ли сделаться масоном?» Следуя этой мысли маменьки Пирогова атеизм, «просвещение» и есть масонство.

«Бога не нужно было» для этих проектистов, будущих нечаевцев и народовольцев, цареубийц и осквернителей святых истоков народной жизни. Тут одно из двух: или Церковь, или пьянство, похабщина, разврат с их ментальной завесой — «научным» атеизмом и материализмом.

Общая обстановка в это, как до сих пор утверждается, «деспотическое» время «аракчеевшины» была таковой, что «болтать, даже и в самых стенах университета, можно было вдоволь, о чем угодно и вкривь, и вкось. Шпионов и наушников не водилось: университетской полиции не существовало... это было время тайных обществ и недовольства». (Цит, по кн.: «Московский университет в воспоминаниях современников». М., 1989, с. 80-89.)

Эта когорта «недорослей реализма и классицизма да промотавшихся и проворовавшихся червонных валетов» и стала подлинной наследницей идей пророков иудаизма Сен-Мартена и Новикова, идей практической каббалы, вошедшей своей отравой мертвого символизма и примитивной чувственности в сердца юношей еще в том возрасте, когда знаний в голове меньше, чем молекул в торичеллиевой пустоте.

Проповедь либерализма, отказа от исторических и религиозных ценностей, шедшая из-под печатных станков Типографической Компании братьев-розенкрейцеров, делала свое дело. Сочинения западных мистиков. Вольтера, Руссо, наполненные «обличением» богатых и знатных, прямыми намеками на незаконность власти Самодержца и воспоминанием прелестей «республиканских» свобод, давали обильные плоды в подрастающем поколении учащейся молодежи. Отвержение Церкви, издевательства и кощунства гарантировали будущему России страшный ад большевистского террора. Уже в 20-е годы XIX века сформировался тип нигилиста, как мы видим из описания Пироговым своих однокашников. Другой тип.» более «культурный», можно увидеть из анонимных записок — «Лицейский дух» и «Общество Арзамас», написанных в 1826 году («Русская Старина», 1877, т. 18).

В обществе «Арзамас», как известно, участвовали деятели культуры, представители бюрократии, высшего света Петербурга. Общество, как известно, было побочной управой масонского Ордена. Известный мемуарист Ф.Ф. Вигель пишет, что именно участие в «Арзамасе» привело его к мысли вступить в масоны. Общество, таким образом, было светским филиалом Ордена, его преддверием, рупором его идей в литературе и политике. Оно распространяло необходимые ему понятия и представления, создавало нужное «братьям» общественное мнение. На масонском поприще в качестве литератора прославился более всех Василий Львович Пушкин, песни которого распевались в ложах «Избранного Михаила», членом которой он был, как и общества «Арзамас». Членом «Арзамаса» был и будущий министр народного просвещения С. С. Уваров, член ложи для избранной бюрократии «Полярная Звезда», руководимой иллюминатом, евреем Фесслером, преподававшим одно время еврейский язык в Петербургской Духовной Академии.

Автор записки «Общество Арзамас» пишет, что «главная характеристичная черта членов Арзамасского общества, по которой можно их отличить между миллионами людей, есть: чрезвычайно надменный тон. резкость в суждениях, самонадеянность. Сергей Семенович Уваров и Николай Тургенев суть два прототипа духа сего общества. Все, что не ими выдумано, — дрянь; каждый человек, который не пристает безусловно к их мнению, — скотина, каждая мера правительства, в которой они не принимали участия, — мерзкая; каждый человек, осмеливавшийся спорить с ними, — дурак и смешон. Этот несносный тон заразил юношество, которое почитало себя рожденным не в свое время, выше своего века». Автор записки приходит к мнению, что «некоторые члены, отдельно, приготовляли порох, который впоследствии вспыхнул от буйного пламени тайного общества». В другой записке, под названием «Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного» (ок. 1830 г.), мы видим портрет будущего либерала во всех своих характерных подробностях.

«Что значит лицейский дух? — спрашивает автор записки и отвечает: — В свете называется лицейским духом, когда молодой человек не уважает старших, обходится фамильярно с начальниками, высокомерно с равными, презрительно с низшими, исключая случаев, когда для фанфаронады надобно показаться любителем равенства. Молодой вертопрах должен при сем порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места, все меры правительства, знать наизусть или самому быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском — знать все дерзкие и возмутительные места, самые сильные из революционных сочинений. Сверх того, он должен толковать о конституциях, парламентах, казаться неверующим христианским догматам и, более всего, представляться филантропом (синоним масонского общества. как «общества филантропического»; см. у Лессинга в «Разговоре для масонов». — В.О.) и русским патриотом».

Любопытен идейный багаж юных сверхчеловеков, воспитанников лицея, и их последователей, «патриотов»: «К тому принадлежит, — пишет далее автор записки, — также обязанность насмехаться над выправкой и обучением войск, и в сей цели выдумано ими слово шагистика. Пророчество перемен, хула всех мер и презрительное молчание, когда хвалят что-нибудь, — суть отличительная черта сих господ в обществах. Верноподданный — значит укоризну на их языке; европеец и либерал — почетные названия».

Власть не признается за авторитет, армия подвергается насмешкам, быть верным присяге и долгу — значит быть несовременным, идти не в ногу со временем. Автор записки задается вопросом: «Откуда и как он (дух либерализма) произошел?» И отвечает вполне логично: «Первое начало либерализма и всех вольных идей имеет зародыш в религиозном мистицизме секты мартинистов, которая в конце царствования императрицы Екатерины II существовала в Москве под начальством Новикова и даже имела свои ложи и тайные заседания». Новикову помогали, пишет автор. Тургенев, Лопухин, Муравьев («отец Никиты, осужденного») и другие: они «сильно содействовали Новикову к распространению либеральных идей посредством произвольного толкования Священного писания (по каббалистической системе восприятия Библии, как книги символической. — В.О.), масонства, мистицизма, размножения книг иностранных вредного содержания и издания книг чрезвычайно либеральных на русском языке».

Социология масонства, распространение его в обществе через захват чиновничьего аппарата, также объяснена автором записки: «Тургенев (правая рука Новикова и Шварца, до 1784 г. возглавлявшего Орден розенкрейцеров в России. — В. О.} был попечителем Московского университета, находился в дружбе с Мих. Никитичем Муравьевым и рекомендовал ему многих молодых людей своего образования, которых сей последний пускал в ход по своим связям. Другие делали то же, и вскоре люди, приготовленные неприметно, большая часть сами не зная того, взяли перевес в свете, и по службе, и по отличному своему положению стоя, так сказать, на первых местах картины, сделались образцами для подражания. Новикова и мартинистов забыли, но дух их пережил и. глубоко укоренившись, производил беспрестанно горькие плоды».

Связь либерально-масонского просвещения с революцией не осталась незамеченной современниками. Автор записки пишет: «Должно заметить, что план Новиковского общества был почти тот же, как и «Союза благоденствия»...» Была связь и личная, преемственность поколений непосредственная, так как «сие (Арзамасское. — В. О.} общество составляли люди. из коих почти все, за исключением двух или трех, были отличного образования, или в свете по блестящему пути, и почти все были или дети членов Новиковской мартинистской секты, или воспитанники ея членов, или товарищи, друзья и родственники сих воспитанников. Дух времени истребил мистику, но либерализм цвел во всей красе».

Правительство всячески поощряло сей «дух времени». И мартинисты заполняли чиновничьи палаты, создавали общественное мнение, навязывали свое понимание событий. «Во всех учебных заведениях подражали лицею». Награды и почести, продвижение по службе зависели от потакания либеральному духу. «Свои люди» занимали высокие места в правительственном аппарате. Россия шла к падению, и влекли ее к ГУЛАГУ господа просветители, либералы и прогрессисты. Оформившись в кадетскую партию, они и произвели февральский переворот 1917 года. Одни иудействующие прокладывали дорогу другим, более последовательным и жестоким. Само собой — масонство в правительственных сферах породило юдофильство.

Любая революция начинается сверху, когда власть имущие постепенно проникаются новым видением мира, новым пониманием причин и следствий, должного и сущего. Любое устройство государства имеет сакральный характер. И вопрос только в том, на каких заветах оно построено — христианских или языческих, поклоняются ли в нем богооткровенным истинам и Святой Троице или же Натуре, ее Огненной Душе — Люциферу, великому Гермафродиту. Третьего не дано.

В конце XVIII века в масонских ложах мы видим иностранных купцов, врачей, аптекарей, и среди них в обилии представлены знатные рода русской аристократии и высшее чиновничество. Оно и прикрывает сверху, своей административной властью, и обеспечивает деньгами масонские предприятия литературно-пропагандистского характера, создавая в России «новый народ» на началах иудо-языческого миропонимания. Бескрылая житейская мудрость эпикурейства одевается в изящные одежды художественной литературы и глубокомысленных философских систем. Россия оказывается на разломе: православие низов и иудаизм верхов.

Нельзя не привести один яркий пример, показывающий, насколько масонство внедрилось в правительственные сферы России.

Г. Р. Державин в своих «Записках» [36] рассказывает об одном любопытном эпизоде, случившемся в заседании Сената, где он председательствовал в качестве генерал-прокурора высшего судебного органа страны. Гаврила Романович начинает свой рассказ так: «...сзывается Сенат для выслушания некоторого государственного дела. Почему и велел Державин приготовиться канцелярии Сената с возможным уважением и припасти нужное, а между прочим и молоток деревянный Петра Великого, хранящийся в ящике на генерал-прокурорском столе». Когда начиналось слушание важных дел, то Петр I ударял по столу молотком, «давая чрез то знать, чтоб обращено было внимание к выслушанию читаемаго». Через час, даваемый на обсуждение вопроса, он снова ударял молотком по столу, «давая тем знать, чтоб перестали спорить, садились бы на места свои». Так было при Петре I.

Во время заседания под председательством Державина «сделался великий шум: сенаторы встали с своих мест и говорили, между собою с горячностию, так что едва ли друг друга понимали, и прошел час... Державин несколько раз показывал часы, просил, чтобы садились на их места и давали свои голоса, но его не внимали. Тогда, седши на свое место за генерал-прокурорский стоя, ударил по оному молотком. Сие как громом поразило сенаторов: побледнели, бросились на свои места, и сделалась чрезвычайная тишина. Не знаю, — пишет Державин, — что было этому причиною... по городу были о сем простом и ничего не значащем случае многие и различные толки...» (Державин Г. Р. Избранная проза. М., 1984, с. 224-225). Так ли уж «не значащем»?

Что же могло так подействовать на господ сенаторов? Они при звуке молотка побледнели, испугались, покорились удару сего предмета... Известно слишком хорошо, что сенаторы А.Н. Голицын, гр. В.П. Кочубей. гр. П.А. Строганов, гр. В.А. Зубов были масонами. Да и не только они. а по смыслу описанного эпизода и все другие.

Разгадку поведения сенаторов находим в артикуле 12 Законов Шотландской Директории для андреевских братьев, хранящихся в Отделе рукописей РГБ (ф. 147, № 69, л. 84) и относящихся примерно к этому времени. Здесь читаем: «Молоток в руках Великого Мастера есть орудие начальства, когда звук онаго слышат все братья, какого бы достоинства и звания в Ордене ни были, должны молчать. Кто, несмотря на сей знак. не повинуется и начнет говорить, накажется яко возмутитель, а особливо есть ли дерзнет возражать при втором ударе».

Понятно, что эпизод, описанный Державиным, ставит вопрос и о распространенности масонства уже во времена Петра, и о возможности того, что многие отделы государственного управления представляли собой практически масонские ложи.

Что же можно было ожидать от правительства, представлявшего секту иудействуюших в православной стране? Чего можно было ждать от людей, подчинивших себя не велениям национального долга и обязанностям христиан. а удару молотка Великого Мастера, усвоивших, что Родина — это масонская ложа величиной со Вселенную, что добро и зло есть понятия чисто человеческие и относительные, что св. Евангелие — выдумка для темных и невежественных, и что подлинная мудрость скрыта в Талмуде?

Вполне понятно, что такая власть могла плодить только революцию постоянную и неуклонную, ибо революция есть материализм в действии. Это прекрасно понимали и Ю. Самарин, и К. Леонтьев. «Одним словом. что может противопоставить революционному материализму весь этот пошлый ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ МАТЕРИАЛИЗМ?» — проницательно спрашивал самого себя Ф. Тютчев, глядя, как механические воззрения секты социал-революционеров, отрицающих в принципе моральные устои, расползаются по России. Тютчев же ввел слово «русофобия» в обращение.

...Когда в 1831 году вспыхнуло польское восстание, Герцен и его юные друзья с радостью ждали сообщений о поражении... русских войск. Но и в 1812 году уже обнаружились первые «патриоты»-космополиты, которые ждали Наполеона с радостью в Москве. Наполеон стал для многих кумиром, апостолом просвещения и «свободы». Гиляров-Платонов пишет по этому поводу «Сличая с настоящим временем, приравниваю тогдашних поклонников Наполеона к теперешним либералам-космополитам. То были тоже либералы и тоже космополиты» («Пережитое», кн. 1, с. 83).

Университеты, школы и печать в XIX веке выпекают на свет новую породу людей — стесняющихся своей исторической родины, своего народа, своей религии и жаждущих ВСЕ разрушить и начать снова. Сочинения воспитанника Московского университета Герцена звали к бунту. причем именно тогда, когда Россия и вступила на путь радикальных реформ. Начались «хождения в народ» недоучек, желавших построить мир на основе худосочных брошюр всевозможных западных социалистов. М. Н. Катков имел все основания писать в то время («Современная летопись», 1862, № 23): «Люди, загубившие свой ум и сердце в фразе, способны на всякие эксперименты... и доказывают, что Россия есть обетованная страна коммунизма, что она стерпит все. что оказалось нестерпимым для всех человеческих цивилизаций».

Сформированные за годы «дней александровых» кадры чиновников, севших в кресла цензоров и руководителей народным образованием и печатью, птенцы «гнезда» братьев-розенкрейцеров, выпустили на волю печатное слово, проповедовавшее разрушение. Б. Н. Чичерин назвал русскую периодическую печать «мутным потоком, куда стекаются всякие нечистоты, вместилищем непереваренных мыслей, пошлых страстей, скандалов и клеветы». «В России, — писал он, — периодическая печать в огромном большинстве своих представителей явилась элементом разлагающим; она принесла русскому обществу не свет. а тьму. Она породила Чернышевских, Добролюбовых, Писаревых и многочисленных их последователей... всякий, умеющий читать, видит сквозь либеральную маску всюду прорывающиеся социалистические стремления» (см.: «К.Л. Победоносцев и его корреспонденты, письма и записки». т. 1, полутом 1, М.-Пг., 1923. с. 107).

Религиозное образование подрастающего поколения было поставлено из рук вон плохо. Хорошо известно, с каким бешенством встречала либеральная интеллигенция проекты Александра III о расширении сети церковно-приходских школ. В школах Министерства народного просвещения преподавания религиозного практически не было. О системе высшего образования и говорить не приходится. История русская и в университете преподавалась слабо, как отмечают в один голос современники. Герцен был до конца жизни убежден и убеждал в этом других, в том числе своих западных читателей, что русские до Петра своей письменной культуры не имели, кроме разве «Слова о полку Игореве». Он писал: «До XVIII столетия никакого движения в литературе не было. Несколько летописей, поэма XII века («Поход Игоря»), довольно большое количество сказок и народных песен, по большей части устных, — вот и все, что дали десять веков в области литературы». И делал заключение: «...в рабстве или анархии русский жил всю жизнь, как бродяга, без очага и крова, или был поглощен общиной» («О развитии революционных идей в России». — В кн.: Герцен А. И. «Эстетика, критика, проблемы культуры». М., 1987, с. 215, 217).

Несмотря на свое верхоглядство, Герцен имел огромное влияние на учащуюся молодежь [37]. Июль 1862 г. А.В. Никитенко: «Не пришлось бы нам удивить мир бессмыслием наших драк, наших пожаров, нашего поклонения беглому апостолу революции Герцену, из Лондона, из безопасного приюта командующего на русских площадях бунтующими мальчиками». («Летопись жизни и творчества Герцена», М., 1983, ее. 82, 192, 329).

Но если таков был уровень у прошедших университетскую подготовку, то каков же он был у остальных, не имевших высшего образования молодых людей? Даже по приведенным строкам из Герцена уже виден исток нигилизма. Нечувствие к русской культуре, истории русского народа дало возможность возрасти плеяде революционных разрушителей. И это характерное презрение к прошлому своей страны исходит из самой доктрины «просветительства», покоящейся на идее «прогресса». Теперь историю России начинали от Петра I. До него — мрак, невежество. грязь и пьянство... По этой же логике, другие будут историю начинать с Ленина и Сталина. До этого — мрак, невежество, грязь и пьянство... В дурной голове всё повторяется. Бессмертна только дурь. неспособная видеть свою безмерную глупость.

Русский либерал, сформированный уже к середине XIX века, существенно отличался от западного. Среди наиболее характерных его качеств следует назвать следующие:

§ во-первых, российский либерал был тесно связан с революционным подпольем;

§ во-вторых, склонен к социалистическому идеалу. Социализм исповедовали из десяти интеллигентов все десять. Кадетская партия, идейные начала которой были положены во времена земских реформ Александра II, предлагала необходимость полного отчуждения земли от крестьянина. Не случайно это партия была голосом еврейства. «Капитализм» как таковой себе сторонников не находил нигде, кроме среды убежденных монархистов, имея в виду частную собственность при наличии Царской власти;

§ в-третьих, принципиально антирусский настрой, неприятие русского, как чего-то отсталого и подлежащего уничтожению;

§ в-четвертых, атеизм российского либерализма, лежащий в русле социалистической доктрины. Богоборческий пафос был едва ли не главной движущей силой отрицания всего культурно-христианского и исторического наследия русского народа, здесь видим сильное влияние еврейства;

§ в-пятых, антимонархическое настроение, мечта на месте России увидеть Францию и Англию в одном лице;

§ в-шестых, двойная мораль, склонность ко лжи, оценке по двойной шкале всех событий. «Революция» или «прогресс» требовали отмены всех христианских норм чести и нравственности.

Первая Дума и Вторая наглядно обнаружили все эти черты. При сообщениях об убийствах солдат, городовых, губернаторов или тех, кто был случайно рядом и был разорван бомбой террористов, интеллигентная либеральная Дума буквально вопила и скандировала — «Мало, мало!» и тут же требовала амнистии убийцам. Николай Алексеевич Маклаков, министр внутренних дел (1912-1915), в своей записке Царю (1914 г.) совершенно правильно указывал, что в России может быть только социалистическая революция и никакой другой. Министр внутренних дел знал настроение интеллигенции, в том числе и самой либеральной...

Что принес нам социализм — говорить не приходится. Но он пока еще не ушел никуда. Он, этот мечтательный рай, живет в наших оценках и привязанностях, в нашем аморализме. Как результат, Россия стала, в сущности, еврейской страной.

Социализм, по определению его теоретиков, — это когда место духовной веры в личного Бога занимает «сознание бессилия отдельного человека, который для своего усовершенствования нуждается в общественной организации и в силу этого подчинен ей» (Иосиф Дицген). Это когда самым главным становится «постоянный рост чувства связи всего Вида. Чувство это вдет параллельно с чувством коллективного строительства» (А. В. Луначарский). Отрешиться от себя, конкретного, призывал Маркс, чтобы почувствовать себя человеком абстрактным, родовым, т.е. «пролетарием».

Date: 2016-05-17; view: 278; Нарушение авторских прав