Примеры подлости заразительны

И, естественно, куда конь с копытом, туда и рак с клешней: видя, как уродуют историю эти «историки», не хотят отставать от них и литераторы. Вот некий Г. Бакланов, о котором я знаю только то, что в девичестве его звали Фридман, в «Московских новостях» (№ 41, 2001 г., с. 20) пишет статейку, в которой так «цитирует» Жукова:

«Действительно ли И. В. Сталин был выдающимся военным мыслителем? Конечно, нет, - пишет маршал Г. К. Жуков. - Все это нагородили в угоду И. В. Сталину, чему способствовал он сам... В начале войны он пытался проявить свое личное военно-оперативное творчество, основанное на опыте времен Гражданской войны, но из этого ничего хорошего не получилось. До разгрома немецких войск в районе Сталинграда он имел поверхностное понятие о взаимодействии в операциях всех родов войск и видов вооруженных сил. Не разбираясь глубоко в сложности, методах и способах подготовки современных фронтовых операций, И. В. Сталин зачастую требовал явно невыполнимых сроков подготовки и проведения операций. Такие операции не только не достигали цели, но влекли за собой большие потери в людях, материальных средствах... за время войны он лично ни разу не побывал в войсках фронтов и своими глазами не видел боевых действий».

А в жуковских «Воспоминаниях и размышлениях» (М., АПН, 1970, с. 297) на самом деле написано:

«Действительно ли И. В. Сталин являлся выдающимся военным мыслителем в области строительства вооруженных сил и знатоком оперативно-стратегических вопросов?

Как военного деятеля И. В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну.

И. В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь в больших стратегических вопросах. Эти способности И. В. Сталина как Главнокомандующего особенно проявились начиная со Сталинграда.

В руководстве вооруженной борьбой в целом И. В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим».

Вот такая история нашей истории. И как ей быть другой, если мы в обществе исключили употребление слов «негодяй», «подлец», «мерзавец», «мошенник»?

Остановлюсь еще на нескольких моментах критикуемой мною статьи Гареева и Квашнина.

«Главное разведывательное управление РККА начальнику Генштаба не подчинялось (начальник ГРУ был заместителем Наркома обороны), фактически же оно подчинялось самому Сталину. Очевидно, что Генштаб не мог полноценно решать вопрос стратегического применения вооруженных сил без своего разведоргана», - утверждают эти генералы.

Как сегодня, так и тогда главным было не то, от кого поступают разведданные, а есть ли в Генштабе, комплектуемом уже давно офицерами Арбатского военного округа, люди, способные проанализировать эти данные. Скажем, Берия непрерывно предупреждал НКО и Генштаб о сроках нападения немцев не менее точно, чем родной Генштабу Рихард Зорге, и без той дезинформации, которую Зорге без комментариев оставлял в своих телеграммах.

Только 21 июня ведомство Берии переправило Тимошенко радиограмму от резидента в Риме:

«Вчера в МИД Италии пришла телеграмма итальянского посла в Берлине, в которой тот сообщает, что высшее военное немецкое командование информировало его о начале военных действий Германии против СССР между 20 и 25 июня сего года. Тит».

А Жукову было переслано донесение пограничников НКВД:

«Германская разведка направляет свою агентуру в СССР на короткие сроки - три-четыре дня. Агенты, следующие в СССР на более длительные сроки - 10-15 суток, инструктируются о том, что в случае перехода германскими войсками границы до их возвращения в Германию они должны явиться в любую германскую часть, находящуюся на советской территории».

Кстати, Зорге, видимо, не знал, что Квашнин с Гареевым выделили ГРУ из состава Генштаба, поэтому его радиограммы адресованы: «Начальнику разведывательного управления Генштаба Красной Армии» (к примеру, от 17 июня 1941 г.).

Или вот такое историческое открытие Квашнина и Гареева:

«Идея непременного перенесения войны в самом ее начале на территорию противника (причем идея, не обоснованная ни научно, ни анализом конкретной обстановки, ни оперативными расчетами) настолько увлекла некоторых руководящих военных работников, что возможность ведения военных действий на своей территории практически исключалась. Все это отрицательно сказалось на подготовке не только обороны, но и в целом театров военных действий в глубине своей территории».

Интересно было бы услышать фамилии «некоторых руководящих работников», поскольку нет ни единого документа о том, что кто-то в то время действительно исключал территорию СССР из зоны военных действий. В начале 1941 года были проведены две военные игры, о чем известно и историкам, и любителям, т.к. о «выигрыше» в одной из них оповестил весь мир Жуков в своих мемуарах. Так вот, по условиям игры война велась не на территории Польши или Германии, а на территории Белоруссии и Украины.

А что касается подготовки театров военных действий на своей территории, то в сборнике документов «Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне», М., 1985 г. можно прочесть на стр. 35 (т. 1):

«В ноябре 1939 г. в связи с изменением западной границы оставшиеся в тылу УР были упразднены, их боевые сооружения законсервированы. При этом строительство укрепрайонов разворачивалось у новой западной границы. С лета 1940 г. началось возведение 20 УР, которые занимали две полосы обороны общей глубиной до 20 км.

Строительство новых УР велось высокими темпами. Но объем работ был слишком велик, и промышленность не успевала обеспечивать строительство УР материалами, оборудованием и вооружением. Поэтому оборонительные сооружения вводились в строй с опозданием, по упрощенной схеме, порой без достаточного вооружения.

К началу войны удалось построить около 2500 железобетонных сооружений (дотов), но из них лишь около 1000 получили артиллерию. В остальных устанавливались пулеметы. Поэтому весной 1941 г. Главным военным советом было решено сохранить старые укрепленные районы как рубеж оперативной обороны и содержать их в боевой готовности. Однако к 22 июня 1941 г. привести старые УР в полную боевую готовность не удалось».

Хотел бы остановиться на моральной беспринципности Квашнина и Гареева. Вот они упомянули о некоей «записке Берии» Сталину о том, что немцы якобы в 1941 году не нападут. Эта записка - очень старая и тупая фальшивка, сфабрикованная, видимо, еще Волкогоновым. Квашнин с Гареевым даже постеснялись привести ее полностью. Выглядит эта фальшивка в воспроизведении писателя В. Карпова так:

«21 июня 1941 года....Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине, который по-прежнему бомбардирует меня дезинформацией о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это «нападение» начнется завтра...

То же радировал и генерал-майор В. И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру. Он нагло требует, чтобы мы снабдили этих врунов рацией...

Начальник разведуправления, где еще недавно действовала банда Берзина, генерал-лейтенант Ф. И. Голиков жалуется на посла и на своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной границе...

Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!..»

Во-первых, Берия был наркомом внутренних дел, а послы подчинялись наркому иностранных дел - очень жестокому с подчиненными человеку - В. М. Молотову. Исключено, чтобы послы напрямую переписывались с чужим ведомством, да и любое другое ведомство информирует кого-либо вовне только через первых руководителей. Вот я приводил доклады разведчиков Берии и пограничников, - тех, кто в фальшивке названы «мои люди», - о начале войны 20-25 июня, переданные Тимошенко и в Генштаб. Но эти сведения были переданы в Наркомат обороны не самими разведчиками и пограничниками, а замом Берии. Фальсификатор, когда стряпал «записку Берии», этого не понимал.

Второе. Это «руководитель государства» Путин может держать в начальниках Генштаба и президентах Военной академии людей, которые, читая второй абзац, не помнят, что читали в первом. Но как Сталин мог держать на посту наркома ВД человека, который утром отправил в Генштаб предупреждение своих разведчиков и пограничников о нападении немцев, а в обед - записку Сталину с просьбой наказать тех, кто об этом предупреждает?

И, наконец, о стиле записки. Да, эта записка в стиле Волкогонова, Гареева, Квашнина, готовых заискивать по очереди перед всеми: Брежневым, Горбачевым, Ельциным и т.д. Но ведь Берия - не они. Он Сталину в деловых бумагах никогда не льстил, никогда не употреблял даже общепринятых оборотов типа «уважаемый товарищ...».

Вот, скажем, накануне войны Сталин послал обоих своих сыновей в армию. Осенью 1938 года его сын Василий поехал в Качинское военное авиационное училище.

Тогдашние авиационные начальники встретили Васю, как наследника престола: пытались выслужиться перед ним все и во всем. На вокзале Васю встречал сам комиссар училища, к нему приставили личных телохранителей, поместили не в казарму, а в гостиницу, кормили из отдельной кухни, вызывая порой поваров из севастопольских ресторанов, сам командир катал его на мотоцикле. Вася, оторвавшись от ремня строгого отца, наверняка был доволен.

Но к концу 1938 года наркомом внутренних дел стал Л. П. Берия. От агентов НКВД он узнал о том, как Вася «учится» в Каче. Ни слова не говоря Сталину, Берия убрал охрану у Василия, переселил его в казарму, поставил на котловое довольствие курсанта, дал взбучку руководству училища и только потом, 8 декабря 1938 года, написал Сталину записку об этом инциденте, начав ее словами «Товарищ Сталин». А закончил ее так:

«В письме, посланном в адрес Начальника Качинской авиашколы т. Иванова и Начальника НКВД Крымской АССР т. Якушева, мною были даны следующие указания:

а) снять гласную охрану как неприемлемую и организовать агентурную охрану с тем, однако, чтобы была гарантирована сохранность жизни и здоровья Васи;

б) внимание и заботу в отношении него проявлять не в смысле создания каких бы то ни было особых условий, нарушающих установленный режим и внутренний распорядок авиашколы, а оказания помощи в деле хорошего усвоения программы школы и соблюдения учебной и бытовой дисциплины. Л. Берия».

И никаких заискиваний.

(Хотел бы я видеть того нынешнего начальника ФСБ, который бы забрал дочерей Путина из школы немецкого посольства в Москве и отправил бы их на учебу в обычную школу Москвы. А ведь повод наизаконнейший - не могут дети российского президента учиться в школе иностранного государства.)

Так что стиль первой и второй записок разный - писали явно разные авторы: демократический ублюдок и министр СССР.

«Дуэль» уже давно начала писать, что довоенный Генштаб не смог разгадать направление главного удара немцев. Квашнин и Гареев вынуждены об этом упомянуть, как о происках каких-то марсиан: «Были допущены существенные изъяны в стратегическом планировании и создании группировок войск на важнейших направлениях». А почему стесняетесь назвать фамилию того, кто допустил «существенный изъян», - Г. К. Жукова?

Генералы Квашнин и Гареев кратко пишут: «Пагубную роль сыграли репрессии против военных кадров», - как будто эти репрессии выскочили неизвестно откуда и всех поубивали. А кто вел эти репрессии? Ведь даже при Ежове ни одного командира РККА нельзя было арестовать, если на это не давал согласия его начальник. О технике этих репрессий прекрасно написано в воспоминаниях адмирала Н. Г. Кузнецова.

Начало 1938 года, Кузнецов - командующий Тихоокеанским флотом, для «чистки» флота во Владивосток приезжает не Ежов, не его заместители, а тогдашний Нарком ВМФ Смирнов:

«В назначенный час у меня в кабинете собрались П. А. Смирнов, член Военного совета Я. В. Волков, начальник краевого НКВД Диментман и его заместитель по флоту Иванов.

Я впервые увидел, как решались тогда судьбы людей. Диментман доставал из папки лист бумаги, прочитывал фамилию, имя и отчество командира, называл его должность. Затем сообщалось, сколько имеется показаний на этого человека. Никто не задавал никаких вопросов. Ни деловой характеристикой, ни мнением командующего о названном человеке не интересовались. Если Диментман говорил, что есть четыре показания, Смирнов, долго не раздумывая, писал на листе: «Санкционирую». Это означало: человека можно арестовать.

Вдруг я услышал: «Кузнецов Константин Матвеевич». Это был мой однофамилец и старый знакомый по Черному морю. И тут я впервые подумал об ошибке.

Когда Смирнов взял перо, чтобы наложить роковую визу, я обратился к нему:

- Разрешите доложить, товарищ народный комиссар!.. Я знаю капитана первого ранга Кузнецова много лет и не могу себе представить, чтобы он оказался врагом народа.

- Раз командующий сомневается, проверьте еще раз, - сказал он, возвращая лист Диментману.

Прошел еще день. Смирнов посещал корабли во Владивостоке, а вечером опять собрались в моем кабинете.

- На Кузнецова есть еще два показания, - объявил Диментман, едва переступив порог. Он торжествующе посмотрел на меня и подал Смирнову бумажки. Тот сразу же наложил резолюцию, наставительно заметив:

- Враг хитро маскируется. Распознать его нелегко. А мы не имеем права ротозействовать».

А теперь вспомним недавние события, в которых начальник Генштаба РФ генерал армии Квашнин собрал телекорреспондентов и на весь мир доложил Путину, что в Чечне подлый полковник русской армии зверски изнасиловал и убил чеченку. При этом еще никто ничего не знал, еще следствие только началось, суда не было, а Квашнин уже успел - «не имел права ротозействовать»!

Так чем нынешний начальник Генштаба Квашнин отличается от довоенного наркома ВМФ Смирнова? Пока только тем, что уже в 1939 году Смирнова расстреляли, как пишет Н. Г. Кузнецов, видевший его уголовное дело, за то, что «умышленно избивал флотские кадры». Сталин и Берия - это тебе не Ельцин с Путиным. При них на подлости далеко уехать было нельзя.

В статье «Семь уроков...» генералы Квашнин и Гареев посетовали хором, что до войны, дескать, «слишком часто менялась оргструктура войск». И спустя два месяца после этого сетования в «Независимой газете» начальник Генштаба Квашнин полез на телевидение с предложением расформировать десятилетиями отлаженную и отработанную «оргструктуру» Ракетных войск стратегического назначения России.

Повторяю, речь уже не идет о том, понимают ли эти два генерала армии, чем вызваны неудачи РККА в той войне. Речь идет об их умственных способностях: понимают ли они, что именно написано в подписанной ими статье? По крайней мере в отношении Квашнина можно сказать, что из текста статьи и его личных поступков такой вывод сделать невозможно.

Как видите, и через 60 лет Великая Отечественная война наших генералов ничему не научила. Более того, то ли в своей органической тупости, то ли в слепых амбициях они и не собираются ничему учиться, им, московским стратегам, и так хорошо - это не они атакуют неподавленные позиции противника с 15-килограммовым ПКМ наперевес.

В 1999 году мне принесли почитать журнал «Военная мысль», № 1, 1999. Издает его МО РФ, а учредитель - Генеральный штаб. При полумиллионе служащих офицеров и миллионах в запасе этот журнал имеет тираж аж 2375 экз. и, как я понимаю, призван делать «публикации» тем офицерам и генералам, кто решил стать еще и кандидатом или доктором военных наук. На обложке этого номера журнала было обращение редакции к читателям с призывом: «Приглашаем всех принять участие в обсуждении острых дискуссионных материалов».

Я на этот призыв купился и по материалам своих работ написал статью специально для «Военной мысли» о разнице в оперативных целях и тактических приемах противников в ту войну. Ага! Так меня там и ждали с «острым дискуссионным материалом». Мне нагло ответили, что «Военная мысль» не публикует работ на исторические темы. Наглость ответа в том, что в том номере журнала, где помещен призыв, помещена и обширная статья «Железнодорожные войска: история и современность», причем история рассмотрена с 1851 года.

Удивительного в этом ничего нет: нашему Генштабу тактика и оперативное мастерство никогда не были интересны, у этих гинденбургов голова болит только о карьере, под которой имеется в виду карьера только в мирное время. О войне они и сегодня не думают.

Теперь я хотел бы подискутировать с настоящим историком, с ищущим истину историком, К. В. Колонтаевым из Севастополя, выводы которого я не успел обсудить в свое время, а обсудить их надо, поскольку они в корне неправильны при своей кажущейся очевидности. Ниже я полностью дам его статью, напечатанную в «Дуэли» в 2000 году.

ГНИЛОЕ КУЛАЧЕСТВО

Несмотря на обилие источников, посвященных анализу причин катастрофических военных неудач Красной Армии в период 1941-1942 гг., неудач, которые поставили под вопрос само существование СССР и его основных государствообразующих народов, коренная причина этих неудач так до сих пор и не выявлена.

При рассмотрении соотношения сил мы видим, что в 1941 году на вооружении Красной Армии находилось 23 тысячи танков (в 4 раза больше, чем у Германии и в 2 раза больше, чем во всех остальных странах мира, вместе взятых), 30 тыс. боевых самолетов (в 3 раза больше, чем у Германии, и в 1,5 раза больше, чем у остальных стран мира, вместе взятых).

По количеству автоматического стрелкового оружия в пехоте превосходство Красной Армии над армиями остального мира к июню 1941 года было более чем абсолютным.

За период 1937-1941 гг. на вооружение Красной Армии поступило 1,5 млн. самозарядных винтовок АВС-36, СВТ-38 и СВТ-40 (В. Н. Шунков, «Оружие вермахта», - Минск, «Харвест», 1999, с. 52). Еще примерно 800 тыс. винтовок СВТ-40 было произведено с лета 1941 года по лето 1942 года, когда их производство было прекращено.

С лета 1940 года по июнь 1941 года на вооружение Красной Армии поступило 100 тысяч пистолетов-пулеметов ППД-40.

Согласно предвоенным планам, к середине 1942 года весь личный состав стрелковых дивизий Красной Армии должен был быть перевооружен самозарядными винтовками, а пистолеты-пулеметы должны были стать индивидуальным оружием младшего и среднего комсостава стрелковых подразделений в боевых действиях. Всего в СССР в 1941-1945 годах было произведено 7 млн. пистолетов-пулеметов ППД, ППШ и ППС.

А как обстояли дела в Германии? В 1933-1938 годах в Германии не было даже экспериментальных образцов автоматических винтовок. В 1939-1941 годах в распоряжении вермахта находилось несколько тысяч чешских автоматических винтовок ZH-29 (В. Н. Шунков, «Оружие вермахта» - с. 57-60).

Только столкнувшись с массовым применением Красной Армией автоматических винтовок, вермахт потребовал от своей промышленности немедленно наладить массовое производство соответствующей продукции. Но сделать этого Германии так и не удалось. Всего с 1942 года по май 1945 года в Германии было произведено 600 тыс. автоматических винтовок G-41, G-43, FG-42, «Фолькштурмгевер» и в 1944-1945 годах - 450 тыс. автоматов STG-44 с промежуточным патроном калибра 7,92 мм (В. Н. Шунков, «Оружие вермахта» - с. 52).

Что касается пистолетов-пулеметов, то в период 1939-1945 гг. было произведено 1 млн. единиц их основных образцов типа МР-38 и МР-40, которые у нас больше известны под ошибочным наименованием «Шмайсер». Общее производство пистолетов-пулеметов в Германии составило 1 млн. 200 тыс. (В. Н. Шунков, там же, с. 70-84).

Итак, сравним: в СССР произведено 2,5 млн. автоматических винтовок и 7 млн. пистолетов-пулеметов, а в Германии, соответственно, 1 млн. 50 тыс. и 1 млн. 200 тыс.

Таким образом развенчивается еще один миф, созданный ветеранскими мемуарами о якобы подавляющем превосходстве немцев в ручном автоматическом оружии в 1941-1942 годах.

На самом деле к 22 июня 1941 года на вооружении вермахта находилось немногим больше пистолетов-пулеметов, чем у Красной Армии, и в 1941-1942 годах основным оружием у 95 % немецких пехотинцев была магазинная винтовка образца 1898 года К-98 «Маузер».

Только к началу 1945 года количество немецких солдат-стрелков, вооруженных автоматическим оружием, составило 20 %.

В период же 1941-1942 годов пистолетами-пулеметами были вооружены младшие офицеры и унтер-офицеры - командиры стрелковых подразделений.

Таким образом, политическое руководство СССР сделало все от него зависящее для подготовки экономики и Вооруженных сил к большой войне и вправе было рассчитывать на успех, снабдив Вооруженные силы всем необходимым для ее ведения. Поэтому лозунг советской военной доктрины второй половины 30-х годов «Война малой кровью на чужой территории» был не хвастовством, не декларацией, а базировался на прочной материальной основе.

Эта накопленная за предвоенное десятилетие материальная база сохранилась даже спустя три месяца после начала Великой Отечественной войны, в период формирования стрелковых дивизий военного времени.

Так, 20 августа 1941 года трое выпускников Военной академии им. М. В. Фрунзе, Герои Советского Союза полковник К. И. Провалов, подполковники А. И. Петраковский и Д. И. Зиновьев были вызваны в управление по командному и начальствующему составу Наркомата обороны. В разговоре с ними начальник управления генерал-майор А. Д. Румянцев сказал, что они направляются в Сталинскую (Донецкую) область, где возглавят формируемые на ее территории 383, 393 и 395-ю стрелковые дивизии. При этом было подчеркнуто следующее: «Проследите, чтобы военкоматы предоставили обученный приписной состав: красноармейцы, отделенные командиры, помкомвзвода и старшины - все, - подчеркиваю, - все должны быть назначены из числа тех, кто в Красной Армии отслужил самое большое три года назад. Командный состав получите кадровый».

Далее о самом формировании своей 383-й стрелковой дивизии Провалов рассказывает следующее:

«Дивизия была сформирована за 35 дней. Среди красноармейцев коммунисты и комсомольцы составляли 10 %. Нас хорошо одели, снабдили продовольствием. На всех были шинели и сапоги. Но самое главное - хорошо вооружили. В стрелковые полки выдали по 54 станковых пулемета. Всего в дивизии их было 162. Зенитный дивизион получил двенадцать 37-мм зенитных автоматических пушек. Артиллерия была в заводской смазке и упаковке. 80 % личного состава выполнили стрельбы из личного оружия на «хорошо» и «отлично». (К. И. Провалов, «В огне передовых линий», М., Воениздат, 1981, с, 3-4, 12-13).

Особенно характерно наличие в стрелковой дивизии, формируемой в сентябре 1941 года, зенитного дивизиона. В 1942-1945 годах в Красной Армии зенитные батареи (подчеркиваю, батареи, а не дивизионы) имелись только в гвардейских стрелковых дивизиях, а обычные стрелковые дивизии обходились зенитно-пулеметными ротами.

Кроме того, что дивизия была хорошо вооружена и имела прекрасно обученный красноармейский состав, двое из трех командиров ее стрелковых полков имели боевой опыт первых двух месяцев Великой Отечественной войны. Сам командир дивизии полковник Провалов, кроме академии, имел опыт боев на КВЖД в 1929 году, а в 1938-м - на озере Хасан. 22 июня 1941 года в составе группы выпускников академии находился на Яворовском полигоне под Львовом, где готовились показные тактические учения. После начала войны вплоть до 30 июня исполнял обязанности начальника штаба одного из стрелковых корпусов, оборонявшегося на львовском направлении. Затем был отозван в академию для сдачи выпускных экзаменов.

Как же проходили бои дивизии в Донбассе? И как ею управляло командование 18-й армии, в которую дивизия входила, и как управляло армией командование Южного фронта с учетом того, что обороняемый фронтом Донбасс давал в 1941 году 60 % каменного угля и 50 % стали СССР и, следовательно, обладание им решало судьбу войны между СССР и Германией?

13 октября 1941 года дивизия занимает полосу обороны шириной 50 км (что в 2-3 раза превышало максимальные уставные требования) и 14 октября вступает в бой с группировкой противника в составе 4-й немецкой горнострелковой дивизии и итальянской кавалерийской дивизией «Чезаре» («Цезарь»). В этот день 383-я дивизия полностью уничтожает в огневом мешке полк «Королевских мушкетеров» итальянской дивизии.

Этот рубеж дивизия удерживала 5 дней, уничтожив 3000 немцев и итальянцев и, в свою очередь, потеряв 1500 человек убитыми. Все это при полном господстве немцев в воздухе. Она могла его удерживать и дальше, но 18 октября получила приказ из штаба армии об отходе. По этому поводу Провалов недоумевал: «Ширина обороны на новом рубеже была ничуть не меньше, чем на первом, и я откровенно не понимал смысла этого отхода». (Там же, с. 21-22, 40.)

В результате отхода 18-й армии по приказу командующего Южным фронтом генерал-полковника Черевиченко 19 октября дивизия заняла оборону на окраине города Сталино (Донецк), находящегося в центре Донбасса. Весь день 19 октября дивизия ведет ожесточенный бой на окраине города, отбивая атаки противника. Поздно вечером командир дивизии получает по телефону от начальника штаба 18-й армии генерал-майора Леоновича устный приказ в ночь с 19 на 20 октября оставить Сталино. В ответ Провалов отказывается выполнять этот устный приказ и требует письменного распоряжения. Спустя 20 минут с ним по телефону связывается командующий армией генерал-майор Колпакчи: «С чем ты не соглашаешься, Провалов?» - «Необходимо дать бой за город!» - «А силы?» - «Пока есть. Да и не могу я оставить город без боя!» - Трубка долго молчала. Потом командующий согласился». (Там же, с. 56-57).

После этого разговора дивизия весь день 20 октября продолжала вести уличные бои в Сталино и покинула город в ночь с 20-го на 21 октября и только потому, что отошли, подчиняясь приказам, соседние дивизии.

В общем, получается интересная картина: командир дивизии не хочет выполнять приказ об отступлении, и командующий армией ему милостиво разрешает, если он такой воинственный, пообороняться на прежнем рубеже еще денек-другой.

За 8 дней боев Южным фронтом было оставлено примерно 70 % территории Донбасса, хотя при желании его можно было удержать и сохранить столь необходимые для войны уголь и металл. По этому поводу Провалов отмечал: «Во время боев в Донбассе мы не испытывали недостатка ни в снарядах, ни в минах, ни в ручных гранатах, ни в патронах». (Там же, с. 49) Но затем стали испытывать недостаток во всем вышеперечисленном и многом другом как раз из-за того, что оставили большую часть Донбасса.

Таким образом, между прочим, развеивается еще один, и весьма распространенный, миф о причинах поражения советских войск осенью 1941 года. Дескать, «кадровый состав исчез в немецких котлах в Белоруссии и на Украине. А во вновь формируемые дивизии набирали необученную молодежь, интеллигентов-ополченцев, вооружали их бог знает чем. От берданок до чуть ли не петровских фузей. И без артиллерии бросали это «пушечное мясо» под автоматы немецкой пехоты и гусеницы танков. Оттого-то и отступали».

Подведя итоги, можно с уверенностью сказать, что политическое руководство к 1941 году полностью обеспечило свои вооруженные силы всем необходимым для ведения крупномасштабной войны.

Эта готовность к войне включает в себя не только материальную базу, но и моральное состояние личного состава вооруженных сил. В связи с этим можно отметить, что Красная Армия, потеряв за первые два месяца войны около 650 тыс. человек убитыми, или столько же, сколько русская армия за три года Первой мировой войны, тем не менее сохранила боеспособность, управляемость и способность посредством контрнаступления добиться поворота войны в свою пользу.

Если политическое руководство выполнило свои обязанности по подготовке СССР к войне, то тогда, рассуждая логически, получается, что главным виновником поражений 1941-1942 годов, является военное руководство СССР, говоря более конкретно - тогдашний советский генералитет.

Такая ситуация, впрочем, не стала новостью. Аналогичное положение дел имело место и в царской России накануне и в ходе Первой мировой войны.

Как отмечал в своих мемуарах С. Е. Трубецкой, занимавшийся в 1915-1917 годах вопросами тылового снабжения на различных участках русско-германского фронта: «За многочисленные поражения русской армии в Первую мировую войну главную ответственность несет высший командный состав». Далее он отмечал:

«Как самое общее правило, наша рота била немецкую роту, полк бил полк, с дивизией дело обстояло уже хуже, а дальше, чем выше войсковая единица, тем больше у нас было шансов на поражение. Из таких фактов можно сделать заключение, что наше высшее командование по качеству уступало противнику. Один бывший начальник штаба одной из армий Н. Н. Стогов, споря со мной в 20-х годах в Париже, тем не менее высказал суждение, которое я хорошо запомнил. Рассказывая об одной крупной военной операции, он сказал: «Войск навезли массу. Знаете, когда много войск, начинаешь бояться: не провернешь». С болью в сердце я читал позже самоуверенные заявления высших военных властей, начиная с Военного министра и начальника Генерального штаба на секретных заседаниях 1912 г., посвященных выяснению вопроса нашей дипломатической и военной подготовки. Наши военные говорили на них о «полной готовности нашей армии». Насколько выше в этом отношении стояли наши моряки с их осторожными, а не легкомысленными «ура-патриотическими» заявлениями». (С. Е. Трубецкой, «Минувшее» - М., «ДЭМ», 1991, с. 140-142).

Но генералами не рождаются, ими становятся, проходя, как правило, всю лестницу офицерских званий. Поэтому пороки генералитета коренятся в пороках офицерского корпуса той или иной страны.

Вот как описывал состояние офицерского корпуса России конца XIX века известный русский общественный и политический деятель, в прошлом кадровый офицер, С. М. Степняк-Кравчинский. В книге «Русская грозовая туча» (1886 г.) он отмечал следующее:

«Состав русского офицерства сильно отличается от того, что мы привыкли связывать с представлениями о военной касте. Наш офицер - прямая противоположность чопорному прусскому юнкеру, идеалу современного солдафона, который кичится своим мундиром, относится к муштровке солдат с серьезностью совершающего богослужение священника. В России армейские офицеры - непритязательные люди, совершенно лишенные чувства кастового превосходства. Они не испытывают ни преданности, ни ненависти к существующему строю. Они не питают особой привязанности к своей профессии. Они становятся офицерами, как могли бы стать чиновниками или врачами, потому что в юном возрасте родители отдали их в военную, а не в гражданскую школу. И они остаются на навязанном им поприще, ибо надо где-то служить, чтобы обеспечить себя средствами на жизнь, а военная карьера, в конце концов, не хуже любой другой. Они делают все, чтобы спокойно прожить жизнь, отдавая по возможности меньше времени и труда своим военным обязанностям. Разумеется, они жаждут повышения в звании, но предпочитают ожидать производства в следующий чин в домашних туфлях и в халате. Они не читают профессиональной литературы, и если по долгу службы подписались на военные журналы, то журналы эти годами у них лежат неразрезанными.

Если наши военные вообще что-либо читают, то, скорее, периодическую литературу. Военный «ура-патриотизм» совершенно чужд нашей офицерской среде. Если вы услышите, что офицер с энтузиазмом говорит о своей профессии или одержим страстью к муштре, то можно поручиться, что он болван. С такими офицерскими кадрами армия не способна предельно развивать свои агрессивные качества» (С. М. Степняк-Кравчинский, В лондонской эмиграции, М., «Наука», 1968, с. 29-30).

Но даже этот, пусть и непрофессиональный по духу, но все же кадровый офицерский корпус русской армии, получивший систематическое военное образование, был почти полностью выбит за три года Первой мировой войны.

К осени 1917 года офицеры с военным образованием, полученным до Первой мировой, составляли 4 %, остальные 96 % - офицеры военного времени. При этом дворяне среди офицеров военного времени составляли 5 %, выходцы из крестьян - 80 % (В. Свиридов, «Время, деньги, знания». Журнал «Армейский сборник», № 2, 2000, с. 66).

К концу 17-го года основу офицерского корпуса русской армии составляли выпускники школ прапорщиков, которые создавались с осени 1914 года по осень 1916 года и имели 3-4-месячный курс обучения.

Эти школы комплектовались вначале лицами, имевшими хотя бы неполное среднее образование или отличившимися в боях солдатами и унтер-офицерами, имевшими хотя бы начальное образование. В дальнейшем в школы прапорщиков принимали и с начальным образованием, а солдат-фронтовиков - хотя бы просто грамотных. Выпускники этих школ считались офицерами военного времени и не могли производиться в чины выше штабс-капитана, а после окончания войны подлежали немедленному увольнению в запас («Армейский сборник», № 2, 2000, с. 65).

На практике этот запрет часто не соблюдался и многие из выпускников школ прапорщиков 1914-1916 годов к концу 1917 года имели чины капитана или даже подполковника.

Всего в 1914-1917 годах из школ прапорщиков было выпущено 81 426 прапорщиков, на ускоренных курсах при военных училищах и Пажеском корпусе - 63 785 прапорщиков. Произведено в прапорщики на фронте за боевые отличия 11 494 солдата и унтер-офицера. Общее количество произведенных в прапорщики в 1914-1917 годах - 220 тыс. человек. (Там же, с. 66.) Таким образом, становится понятным, почему большинство офицерского корпуса русской армии вступило в ряды Красной Армии. Сознательно или бессознательно они понимали, что в случае победы режима, реставрации дореволюционных порядков дальнейшая служба в армии для них будет закрыта, и после увольнения с военной службы они в лучшем случае пополнят собой маргинальные слои сельской интеллигенции и чиновничества, а в худшем - снова будут пахать землю.

Именно эта категория унтер-офицеров и офицеров военного времени, 1890-1900 годов рождения, выходцев из среды среднего крестьянства, с начальным и изредка неполным средним образованием, в 20-30-е годы составила основную часть командного состава Красной Армии, а к 1940 году составляла и основную массу генералов Красной Армии.

Чисто мужицкая цепкость и неуемное стремление пробиться наверх, не считаясь с количеством чужих отдавленных ступней, сочетались у них с присущим русскому зажиточному крестьянству подобострастием к начальству и презрением к нижестоящим. Все это, вкупе с низким уровнем общего и военного образования и фельдфебельскоунтерским типом личности, делало их малоспособными к самостоятельному повышению своего общеобразовательного и военно-профессионального уровня. Их основные интересы лежали за пределами воинской службы, сводясь к самоутверждению посредством усиления внешних признаков власти.

В фондах Музея героической обороны и освобождения Севастополя хранится машинописный текст воспоминаний И. М. Цальковича, который в 1925-1932 годах был начальником управления берегового строительства Черноморского флота. В одном из разделов своих воспоминаний он между прочим отмечал, что в середине 20-х годов командный состав ЧФ делился на две равные части. Одна состояла из бывших кадровых офицеров царского флота, другая - из бывших кондукторов, флотских фельдфебелей, унтер-офицеров и боцманов. Обе эти части сильно враждовали друг с другом, единственное, что их объединяло - «Стремление выжить матросню из Севастопольского дома военморов им. П. П. Шмидта (бывшее Офицерское собрание)».

Понятно, что с такими задачами было не до повышения своего профессионального уровня. При таком генералитете - из числа бывших фельдфебелей и унтеров, наиболее ярким и всесторонним воплощением которого является личность Г. К. Жукова, генерала армии в 1941 году, - удивительно не то, что Красная Армия терпела поражения, а то, что они не приобрели еще более катастрофического характера.

Красную Армию во многом спасло то, что уровень военного искусства гитлеровского генералитета оказался также намного ниже того, какой имели кайзеровские генералы во время Первой мировой войны. Об этом мимоходом упомянул в своих мемуарах К. К. Рокоссовский.

Это подтверждается конкретными фактами. Когда в апреле 1918 года один из германских корпусов, направленных в Крым с целью его захвата, столкнулся на Перекопском перешейке с частями Красной Армии Крыма, то командовавший им генерал Кош не стал штурмовать занимаемые красноармейскими частями выгодные позиции в лоб, а предпочел обойти их вброд, через Сивашское озеро, выйдя таким образом в тыл оборонявшимся. Спустя 23 года, в сентябре-октябре 1941 года, такое решение просто не пришло в голову командующему штурмовавшей перекопские укрепления 11-й немецкой армии генерал-полковнику Манштейну. Он предпочел гнать свои дивизии в лоб на перекопские укрепления, потеряв при их взятии за два месяца 10 тыс. солдат и офицеров убитыми, или столько же, сколько все германские вооруженные силы потеряли в 1939 году во время захвата Польши. Мысль о возможности обойти советские позиции вброд через Сиваш не пришла в голову Манштейну и спустя 10 лет, когда он писал мемуары «Утерянные победы».

Впрочем, такое понижение оперативно-тактического уровня германского генералитета вполне объяснимо. Имея 16 лет (1919-1934 гг.) армию в количестве 100 тысяч человек, без боевой авиации, танков и тяжелой артиллерии, нельзя было не утратить определенные навыки в вождении крупных масс войск.

Победы Красной Армии стали возможны только тогда, когда в 1941-1942 годах под влиянием военных неудач существенно обновился ее генеральский корпус. Когда генеральские звания и должности стали получать родившиеся в 1901-1910 годах полковники, которые поступили на службу в Красную Армию рядовыми красноармейцами в годы Гражданской войны или в 20-е годы. Наиболее известным из этого поколения генералов Красной Армии является И. Д. Черняховский, который начал в 1941 году войну в звании полковника, а погиб в 1945-м в звании генерала армии.

Генералы, которые начинали свою военную карьеру красноармейцами в годы Гражданской войны или в 20-е годы, относились к подчиненным без фельдфебельско-унтерского хамства и гораздо лучше воевали.

Весьма показательна в этой связи биография уже упоминавшегося в данной статье Героя Советского Союза И. К. Провалова. В 1927 году он - рабочий шахтер, в возрасте 21 года призывается в Красную Армию. В 1929 году командиром пулеметного расчета принимает участие в боях с китайцами на КВЖД. После окончания действительной военной службы в 1930 году поступает в пехотное училище. В 1932-1936 годах командует взводом, ротой. В 1937 году оканчивает курсы среднего командного состава и в звании капитана назначается начальником штаба стрелкового полка. Спустя год, в августе 1938-го, он, командуя 120-м стрелковым полком 40-й стрелковой дивизии, участвует в штурме сопки Заозерная в ходе советско-японского конфликта на озере Хасан. Во время одного из боев получает тяжелое ранение и в госпитале узнает о присвоении ему звания Героя Советского Союза и о досрочном производстве из капитанов в полковники.

Однако такой головокружительный взлет не вызвал у него переоценки своих возможностей, и когда после его выхода из госпиталя командующий советскими войсками на Дальнем Востоке комкор Штерн предложил ему должность командира дивизии, то 32-летнего свежеиспеченного полковника охватили такие раздумья: «Итак, мне предлагали командовать дивизией. Я понимал, что боевой опыт у меня есть, но он никак не мог компенсировать недостаточность моего военного образования. По сути дела оперативное искусство было для меня за семью печатями. Попав в госпиталь, в избытке имея время для размышления, я пришел к выводу, что главная моя задача - учиться. Родилась мечта об академии им. Фрунзе» (К. И. Провалов, «В огне передовых линий», с. 7-9).

Когда Провалов в ответ на предложение Штерна принять командование дивизией сказал, что желает поступить в академию, то тот воспринял это как личное оскорбление. Затем аналогичная сцена повторилась в разговоре с начальником управления по командному и начальствующему составу НКО армейским комиссаром 1-го ранга Щаденко. И только проявленная Проваловым воля, настойчивость позволили ему настоять на своем и поступить в академию. Свой рассказ об этом Провалов заключил следующим мнением: «Когда я летел в Сталино я вдруг представил себе, что 383-ю стрелковую дивизию прибыл формировать тот самый свежеиспеченный полковник из 1938 года. Вот после академии - в самый раз» (Там же, с. 8-9).

Больше, пожалуй, к этому добавить нечего.

Date: 2016-05-16; view: 394; Нарушение авторских прав