Cтыд, как реакция на аналитический сеттинг

Судя по моему опыту, сам по себе психотерапевтический сеттинг может вызвать определенные реакции стыда. Поэтому я считаю важным уделить внимание этому вопросу. Гак как большинство людей, приходящих ко мне на прием, имеют серьезные психические проблемы, для них практически невозможно не волноваться во время первой встречи. Среди обращающихся за помощью встречаются люди, кажущиеся абсолютно самостоятельными. Им не трудно использовать свое время и мое внимание. Они берут инициативу в свои руки и устанавливают наиболее удобные для них условия. Но если заглянуть за внешнюю оболочку таких людей, обычно можно обнаружить напуганного исполнителя, который «спрятался под маской благополучия», компенсируя свою тревогу и страх показной силой. Большинство обращающихся за помощью людей проявляют явные признаки нервозности: потные руки, бледные лица, расконцент-рированный взгляд, стесненные телодвижения, напряженный или неровный тон голоса. Конечно, я делаю все возможное, чтобы успокоить их. И я бы вряд ли преуспел, если бы сразу попытался выведать причины их страха и стыда. Первая встреча — не лучшее время для таких экспериментов. Клиенты хотят рассказать мне прежде всего о том, что побудило их придти ко мне.
Если уровень их страха поднялся так высоко, что даже речь становится затрудненной, я пытаюсь направить их в нужное русло, сказав им что-нибудь такое: «Должно быть, это странное чувство — пойти к абсолютно незнакомому человеку и рассказывать ему о личных проблемах». Многие, оказавшись у меня первый раз, очень благодарны мне за такое замечание, полагая, что оно основано на подлинном — вопреки их привычным ожиданиям — сочувствии. Часто это успокаивает их, потому что позволяет им думать, что тревога и стеснение понятны в такой ситуации; они рассматриваются как естественные реакции.
Мне неудобно слишком поспешно использовать в психотерапии такие слова, как «тревога», «стеснение» или даже «стыд». Как будто определенное табу было наложено на эти слова — или по крайней мере, предупреждение использовать их с осторожностью и тактом. Хотя я уверен, что во время первой встречи полезно упомянуть о возможном ощущении странности и непонятности происходящего и отсутствии полного доверни, такие слова, как беспокойство или стыд было бы труднее воспринимать. Даже в наше психологически просвещенное, даже в некотором роде «деформированное», время клиентам не всегда легко — особенно мужчинам — признавать свои страхи. Это унизительно, так как наши страхи не вписываются в общепринятые представления о мужественности. Плохо, когда не можешь сам справиться — приходится обращаться к психологу. Вот почему по возможности никто ни должен знать о визитах клиента. Клиент рассчитывает на профессиональную тактичность терапевта и надеется избежать встречи с другими клиентами. Другими словами, уже само обращение к психотерапевту может служить причиной стыда.
Такой визит даже можно сохранить в тайне от друзей, семьи и коллег по работе. Существует много уважительных причин для сохранения визита к психотерапевту в тайне от партнеров (супругов). Женщина может говорить, что ее муж не понимает, что с ней происходит, или что он рассердится и возможно, будет ревновать, если узнает, что у нее эмоциональные проблемы, которые она не обсуждает с ним. Мужчинам унизительна мысль, что он как мужчина не может справиться сам со своими проблемами. Мужчина, который обращается к психотерапевту, чувствует себя слабаком и боится, что его будут воспринимать менее серьезно друзья, коллеги и особенно его супруга.
Тем не менее, основатели психоанализа пытались создать такой сеттинг, который по возможности избавлял бы пациентов от тревоги и стыда. Для этого Фрейд рекомендовал анализируемому говорить все, о чем он думает, а аналитикам — воздерживаться от любой критики или осуждения. Их душевный труд, говорил он, заключается в том. чтобы нейтрально интерпретировать психологические связи. В юнгианской практике, где было изменено основное правило Фрейда, и на смену кушетке пришла обстановка, когда аналитик и анализируемый сидят лицом к лицу, главным является понимание сознательной и бессознательной ситуаций. Была сделана попытка предложить анализируемому защищенное пространство, в котором чувства, тревоги и стыда становятся полностью ненужными. Однако, это не мешает их. иногда сильному, проявлению. Но когда они все же появляются, их относят к переносу и сопротивлению — повторению конфликтных ситуаций, пережитых в детстве. Возвращаясь к здесь-и-теперь аналитической ситуации, их можно проработать в терапевтическом диалоге. Такое понимание формирует основу аналитической психотерапии по Фрейду.
Но действительно ли эти терапевтические условия задуманы так, чтобы все чувства тревоги и стыда оказывались ничем иным, кроме как повторением прошлых переживаний? Я сомневаюсь в этом. Терапевтическая ситуация действительно «странная» — человек, обращающийся ча помощью, должен доверить абсолютно незнакомому человеку самые интимные и, возможно, вызывающие смущение проблемы. Несмотря на тот факт, что этот незнакомец может намывать себя специалистом в вопросах психологии, в жизни клиент не общался с этим человеком. Нужно ли тогда удивляться, когда вопрос терапевта: «Что вас привело ко мне?» — не вызывает немедленного и исчерпывающего излияния души.
Опыт показывает, что у правила, что терапевт должен быть незнакомым и посторонним человеком для социального круга клиента, есть много преимуществ. Но как раз эта неизвестность аналитика может вызвать затруднения у клиента в вопросе, может ли он доверять этому человеку. Естественно, что клиент будет беспокоиться, что как только он раскроется, то может почувствовать стыд и унижение, уязвимость и незащищенность. Не предоставляет ли он терапевту власть причинять боль, отвергать, критиковать и принижать его — даже возможность воспользоваться его слабостью?
Можно задуматься, вызваны ли такие страхи самими терапевтическими условиями — реальной ситуацией — или они имеют отношение к ожиданию унижения, корни которого идут из далекого детства. Другими словами, нужно ли эти страхи приписывать переносным фантазиям клиента? Учитывая огромное разнообразие реакций клиентов на первую терапевтическую встречу, не может существовать точного ответа. Некоторые потенциальные анализируемые могут чувствовать себя настолько хорошо понятыми, видя как их слушает терапевт, и как он реагирует, что за время первого часа они уже испытывают облегчение от бремени тревоги стыда, что внушает им доверие и надежду на позитивные изменения в процессе терапии. Но в других случаях, клиент чувствует себя настолько обиженным холодностью и отсутствием сочувствия у терапевта, что никогда больше не возвращается, или по крайней мере, решает быть настороже против дальнейших посягательств на его самолюбие. Он может также решить, что у терапевта есть причина не воспринимать слишком серьезно его излияния. Ведь терапевт — профессионал, который знает, что лучше, Таким образом, мы видим, как трудно реальную оценку ситуации отличить от реакции, основанной на переносе. Фактически, может показаться, что едва ли к реальной ситуации был повод для бессознательного повторении старых способом восприятия вещей и реагирования.
Принимая реальность конкретной ситуации, потенциальный анализируемый может настроиться следующим образом: «Мой терапевт — это человек, которого я не знаю. Он более или менее признанный авторитет в своей области. Я иду к нему на терапию, и я плачу ему.
Я могу в любое время прекратить лечение, терапевт не может заставить меня его продолжать. У меня есть основания быть настороженным, чтобы оценить, заслужил ли он мое доверие. Я намерен говорить то, что захочу, и не поддамся его силе всеведения». Но та же самая реальность может вызвать другой настрой, например: «Мне нужен психотерапевт, потому что у меня эмоциональный кризис, и я не вижу выхода. Тогда как я могу быть уверен, что мой терапевт не прав, когда он объясняет, что мои сомнения по поводу его компетентности и стыд из-за его бестактных замечаний являются доказательством моего сопротивления? Возможно, мне нужно поработать над собой ради моего «психологического роста».
Реальность такова, что хотя кажется, что клиенты имеют равные права с аналитиками, и абсолютно свободны в отношении вступления или выхода из психотерапевтического контакта, терапевты, на самом деле, сами принимают решения относительно своих клиентов. У них есть большой набор интерпретаций, которые они могут использовать по своем) усмотрению. Пациент почти всегда в более подчиненной позиции. (Это не означает, что в определенные моменты процесса клиент не может заставить терапевта чувствовать себя совершенно бесполезным, непризнаваемым или шантажируемым, например, с помощью угроз суицида). В любом случае, людям, страдающим от психических нарушений, очень тяжело разобраться, туда ли они пришли, когда решились обратиться к терапевту, и понять, насколько серьезно следует относиться к своим сомнениям. Подробные размышления на эту тему Тильмана Мозера (1984) заслуживают более пристального внимания.
Сначала обратившийся за помощью человек идеализирует терапевта, чувствуя себя в более подчиненной или уязвимой позиции. Хотя данное обстоятельство может быть труднопереносимым и смущающим для клиента, ему было бы даже труднее, если бы он начал приписывать более слабую роль терапевту. Как тогда можно доверять ему? Вот почему, большинство потенциальных анализируемых ищут аналитика, который значительно старше и более опытен, чем они. На то есть причина. Если мы физически больны, то вынуждены отдавать себя в руки врача и доверять его компетентности. Если мы приходим к хирургу, то совершенно буквально принимаем подчиненное положение — ложимся под нож. Но в медицинском лечении мы подставляем только наши тела. Психотерапевтам же мы раскрываем наши самые сокровенные мысли и действия, сновидения, фантазии, чувства стыда и вины. И мы не просто объекты для врача, а активные партнеры. Аналитическая психотерапия не может продвигаться без сотрудничества анализируемого и аналитика. Такое сотрудничество требует полного доверия, и тем не менее, клиент и терапевт не на одном уровне. Фактически, большинство клиентов предпочитает скорее идеализировать своих психотерапевтов, чем воспринимать их равными себе — несмотря на то, что они часто жалуются на это неравенство.
Тогда, что означает часто повторяющаяся фраза «терапевтическое партнерство»? К. Г, Юнг считал, что в более глубоком анализе «доктор должен выйти из своей анонимности и раскрыться именно так, как он ожидает этого от своего пациента» (Юнг 1935а:23).
Неоднократно мы слышим, что терапевт тоже в анализе, так что половина каждого основательного анализа состоит в самоанализе терапевта. «Лечение не может быть ничем иным, кроме как продуктом взаимного влияния, в котором свою роль играет целостное бытие врача, также как и его пациента» (Jung 1929:163).
Но, что это означает в ежедневной практике? Можно ли реализовать такой девиз? Я считаю идею терапевтического партнерства очень важной, но я также думаю, что она должна быть в какой-то мере относительна. Прежде всего, мы не должны забывать, что это партнерство происходит в рамках, установленных контрактом с определенными целями. Ими всегда будут анализ или психотерапия эмоционального состояния пациента.
Это означает, что ситуация клиента не взаимозаменяема ситуацией терапевта. Клиенты должны уметь использовать терапию и терапевта в целях своего развития, как говорил Винникотт. Они должны чувствовать себя совершенно свободно, чтобы рассказывать о своих проблемах, конфликтах, нуждах, о любви к аналитику или о своей ненависти к нему и разочаровании. Клиентам предоставляется право регрессировать, и они могут вести себя настолько по-детски, насколько им это сейчас нужно в терапевтической обстановке. Это не всегда легко, так как страх стыда часто не позволяет- клиентам делиться с аналитиком.
Психотерапевты не должны ни при каких обстоятельствах отпускать самих себя, даже если им тяжело из-за этого. Они должны всегда ставить нужды пациентов на первое место, соблюдая величайшую внимательность и ответственность во всех своих действиях. Они не могут реагировать бездумно, отвечать пациенту тем же — любовью, обвинениями или грубостью. Очень давно фрейдистские психоаналитики разработали технику лечения, в которой сохраняется наблюдение не только за отреагированиями пациента, но и за неадекватными эмоциональными реакциями аналитика. В юнгианском анализе, где взаимное влияние рассматривается как важный психотерапевтический фактор, подобные технические правила не установлены. Аналитику нечем защититься от потери терапевтических границ и эмоциональной путаницы, которые могут прийти вместе со спонтанностью, взаимной открытостью и честным диалогом. Поэтому огромная важность придается чувству личной ответственности за внутренний мир клиентов. В любом случае, партнерство в терапии не основано на равных условиях.
На деле клиенты часто жалуются на отсутствие взаимности в терапевтических отношениях. Совершенно оправдано они отмечают, что хотя они ничего не знают о личной жизни терапевта, тем не менее, должны рассказывать ему все без утайки. Невозможно отрицать этот дисбаланс, и так как знание — сила, то не удивительно, что многие клиенты чувствуют себя так, будто находятся во власти человека, который знает о них слишком много. По мере продолжения лечения, многие клиенты, понятное дело, считают унизительным, что аналитик становится такой важной частью их жизни, тогда как они чувствуют себя, правильно это или нет, просто одними из многих людей, нужных аналитику только по профессиональным причинам.
Как бы мы их не рассматривали, нельзя отделить такие чувства от неизбежных и очевидно неестественных реалий психотерапевтической ситуации. Хотя разные люди могут иметь разные реакции, терапевтические отношения отличаются от естественных отношений в реальной жизни. Отношения любви и дружбы, приносящие радость долгий период времени, основаны на балансе отдачи и получения, на открытости другому и установлении границ. По сравнению с ними, искусственное неравенство аналитической ситуации может показаться унизительным. Не случайно мы говорим «подвергнуться» анализу.
Но насколько неизбежно в такой ситуации чувствовать унижение? Ведь задача аналитической психотерапии усилить чувство собственной значимости, а не чувства стыда и унижения — что по-видимому, делает терапевтический сеттинг? Конечно, можно возразить, что анализируемый, стесняющийся на встрече с аналитиком, страдает от ложного стыда, который защищает его от принятия «человеческой, всего лишь человеческой» части самого себя. И все же нельзя отрицать, что есть что-то унизительное в аналитическом сеттинге — факт, который клиенты иногда используют для оправдания своего сопротивления: «Я бы чувствовал себя свободнее, если бы наши отношения были более естественными. Что из этого может получиться? Почему я должен раскрывать вам свое сердце? Все равно когда-нибудь наши отношения закончатся". Или: «Вы всегда хотите знать обо мне все. Но я не знаю ничего о вас, Я не знаю, о чем вы действительно думаете». Или: «Что означает ваша забота обо мне? В конце работы вы должны увидеть во мне положительные изменения; это ваша работа".
Что может аналитик ответить в такой ситуации, не усиливая бремя стыда анализируемого? К. Г. Юнг часто рекомендовал аналитикам насколько возможно общаться со своими пациентами «на том же уровне — не слишком высоком и не слишком низком» (Jung 1935a: CW18:337). Он предполагал, что это снизит до минимума трудности, вызванные переносом (и, я должен добавить, сложности, вызванные сопротивлением). Тем не менее, аналитик и анализируемый не могут в психотерапии общаться полностью равноправно. Кроме того, надо признать, что идеи Юнга представляют собой отступление от классической техники Фрейда. Одно из его наиболее важных изменений касается аналитической анонимности, идеи о том, что аналитик не должен проявлять свои человеческие реакции в соответствии с правилом абстиненции (воздержания), что ему следует ограничивать свои замечания интерпретациями бессознательных конфликтов. В отличие от этого Юнг хотел относиться к своим анализируемым «по-человечески», спонтанно вступая в диалог с ними. Таким образом, он вносил в терапевтическую встречу очень неортодоксальный стиль, подобный легкому бризу для аналитика, дающий свободу, от которой я лично не собираюсь отрекаться.
Тем не менее, некоторые аналитики неверно понял)-; девиз Юнга, что аналитик должен «сам раскрыться именно так, как он ожидает этого от пациента" (Юнг 1935а:23), как разрешение или даже совет рассказывать свои собственные сны или описывать, как они сами справляются с проблемами. Может ли подобное поведение помочь установить лучший баланс, чтобы пациент не чувствовал себя таким приниженным из-за своего неизбежно подчиненного положения в терапии? У меня на этот счет есть сомнения. Например, аналитик должен предусмотреть опасность того, что исходя из лучших терапевтических намерений и следуя разрешению говорить о себе, он может неосознанно использовать клиента для собственных нужд, чтобы снять какое-то бремя со своей души. Он может не осознавать, какую ношу это возлагает на анализируемого, заинтересованность которого он может легко потерять. По моему мнению, аналитики очень редко помогают свои клиентам, вынося свои собственные, личные проблемы в анализ в попытке провести встречу на одном уровне, с клиентом.
Можно проиллюстрировать то, что я имел в виду, следующим примером. Анализируемый страдал от периодических перемен настроения, которые он описывал как глубокие ямы. Часто это были только самые легкие проявления, как будто кто-то выдергивал ковер из-под его ног так, что он падал в пропасть полной безысходности. Тогда он чувствовал себя полным ничтожеством, стыдясь даже показаться на работе, где на него была возложена большая ответственность. Было ясно, что его чувство приниженности имело мало общего с реальностью. Напротив, именно его безжалостная бессознательная грандиозность создавала эти слишком завышенные требования к себе, добивая его чувством полной неадекватности. С терапевтической точки зрения я считал, что было важно не оставлять его одного в этих ямах. Ему нужен был кто-то, кто понимал бы его страдания, хотя в дальнейшем ему пришлось бы самому проработать свои проблемы, связанные с превратностями его трудной жизни. В эти критические моменты я пытался показать ему, что он теряет всякий доступ к своим положительным и профессиональным качествам, попадая в западню своего комплекса неполноценности. Он обычно чувствовал себя лучше после таких сеансов и вскоре смог увидеть мир и себя самого более реалистично. Тем не менее, впоследствии он стыдился своей слабости, что он был как плачущий младенец, и что от моей помощи зависело, чтобы он вернулся в спокойное состояние.
Однажды, когда он попал в одну из своих ям, я последовал своему спонтанному импульсу, сказав, что я очень хорошо знаю, каково это там оказаться, по своему собственному опыту. Это был только слабый намек — но что очень важно — ясный, хотя относящийся скорее к моему прошлому, чем к настоящему. Я поделился этим в тот момент, когда поверил, что несомненно могу понять, как он ощущает себя в своей темнице. Это был спонтанный импульс смягчить его стыд и привести нас к одному уровню. Но на следующем сеансе он сказал мне, что мое замечание заставило его почувствовать себя непонятым. Когда я сказал, что знаю такие депрессивные состояния из своего личного опыта, я только доказал этим, что мне трудно представить себе степень его страданий. Для него было просто недопустимо, чтобы я мог когда-нибудь попасть в такой ад. Видимо моему анализируемому все еще нужно было идеализировать меня, и таким образом было невозможно привести нас к одному уровню.
Ясно, что не личные признания аналитика привносят взаимность в терапевтическую ситуацию. Мне кажется, что одинаковый уровень в больше степени результат отношения аналитика, особенно его способности к эмпатии; это зависит от его желания найти уровень, на котором может состояться встреча с каждым отдельным клиентом. Взаимность возникает, когда аналитики пытаются понять, какую роль они играют в любых трудностях, которые могут создаться в ситуации переноса, вместо того, чтобы относить все проблемы к патологии клиента.
Что касается односторонности терапевтических отношений, мне кажется, что терапевтам правильнее всего дать почувствовать своим клиентам, что их жалобы понятны и реальны. Терапевтам следует выражать свою эмпатию по поводу того, что клиент страдает от неизбежного дисбаланса в аналитической ситуации. Тон голоса терапевта обычно будет определять, будет ли это намерение восприниматься как унижающее или нет. Естественно, страдание клиента может быть также связано с определенными переносными чувствами, и может быть использовано им в качестве сопротивления. В таких случаях у меня были хорошие результаты, когда я прямо на это указывал, например, говоря: «Что-то внутри вас настолько возмущено неравностью наших отношений, что пытается помешать нашей совместной работе. И мне и вам было бы жаль, если наша терапия из-за этого не удастся».
Короче говоря, я считаю, что важно подтвердить ощущение анализируемого, что бывает трудно выносить аналитическую ситуацию, и надо сделать это прежде интерпретирования всех трудностей, как переноса или сопротивления.

Сексуальность

Все еще живо клише, что анализ связан в основном с сексуальными вопросами. Поэтому анализируемые часто ожидают (или боятся), что аналитик захочет узнать все детали их интимной жизни. Идеи Фрейда превратились в закостеневшие догмы. В этом одна из причин, почему сегодня многие специально ищут аналитика юнгианских убеждений. Они читали или слышали, что последователи Юнга не считают, что все проблемы носят сексуальный характер, и действительно серьезно относятся к духовному измерению. Что в этом является истинным?
Юнгианская психология исследует символические аспекты сексуальности во снах, фантазиях, и даже в поведении. В соответствии с «интерпретацией на субъективном уровне», например, сексуальные акты во снах можно рассматривать как соединение эго с другой частью психики, conjunctio на языке алхимии. Эта идея субъективного уровня интерпретации очень ценна. Она обращает наше внимание на внутренние тенденции личности и помогает привнести их в сознание. Но мы должны не попасть в опасную ловушку и пропустить или превратно истолковать реальные физические действия, к которым может привести сексуальное влечение. Стыд своей сексуальности может затрагивать и клиента и аналитика, заставляя их использовать символические интерпретации, чтобы избежать болезненных и неприятных тем. В таких случаях интерес к субъективному и символическому уровню интерпретации становится защитой, сознательной или бессознательной. Не в этом было намерение Юнга; я лично слышал, как он много говорил о подобной ошибке. Все же часто, хотя может быть не намеренно, используется неверное толкование Юнга, и мы должны остерегаться такого рода опасностей.
Нельзя отрицать, что обсуждение сексуальных тем в аналитической психотерапии имеет свои тонкие особенности. Как эту тему ввести в диалог? Конечно, у каждого психотерапевта свой собственный подход к этой и другим темам. Лично я предпочитаю предоставлять анализируемым как можно больше свободы обсуждать все что они хотят, несмотря на тот факт, что сама эта свобода может вызвать тревогу стыда. Клиент может волноваться, что его отдельные интересы могут встретить неприятие, или что он скажет что-то неуместное или неправильное. Такие страхи, связанные со стыдом, могут отражать эпизоды взаимодействий, пережитые в детстве. Поскольку эти эпизоды проявились в переносе, возникает терапевтическая возможность их прояснить. Но на протяжении всего процесса, я считаю важным позволить анализируемому самому поднять эти вопросы. Однако темы, возникающие в сновидениях, заслуживают специального рассмотрения.
Может случиться, что настолько важная тема, как сексуальность, просто не возникает долгое время. И когда это происходит, я обычно обращаю внимание на этот факт, говоря что-то вроде: «Вы заметили, что тема сексуальности никогда не поднималась в наших беседах, и кажется также отсутствовала в ваших снах?» Такой вопрос задается в уважительной форме, за что стеснительные люди часто бывают благодарны. Он может дать толчок размышлениям о том, почему не затрагивалась такая важная тема. Он нужен некоторым анализируемым, чтобы со временем признать, что их сны имели сексуальное содержание. Может так случиться, что анализируемый просто не рассказывал о таких снах, особенно, если он подозревал, что обнаружатся вызывающие смущение эротические чувства к терапевту, возникшие в отношениях переноса. Часто такие клиенты потом понимают, что могут говорить открыто о таких фантазиях.
Но иногда тревога стыда и стеснительность в отношении сексуальности полностью преобладают в атмосфере. В тех случаях, когда клиент помещает сексуальность в табуированную зону, охраняемую стыдом, важно проследить интропсихические связи в основе табу. Конечно, может случиться, что человек не поднимает тему сексуальности потому, что у него прекрасные отношения с партнером, и он не видит здесь проблемы, хотя это бывает редко среди тех, кто хочет пройти терапию. Таким образом, если клиент проигнорировал тему сексуальности, всегда следует разобраться, почему он это сделал.
Как я упоминал в главе о наготе, акт обнажения тела архетипически связан со стыдом. Сексуальная близость не допускает зрителей. Подсматривать или самому быть па виду — значит включить систему сигнализации из реакций стыда. Это не значит, что мы лишены свободы, когда мы приходим к выводу о том, что это заложено в нашей природе архетипически, или что социальные отношения и моральное воспитание не влияют на индивидуальную склонность к благочестию или бесстыдному желанию выставить себя напоказ. На самом деле, эксгибиционистские и вуеристские проявления привлекательны именно из-за того, что пренебрегают сигналами стыда. Они соблазняют нас в силу «притягательности запретного».
Даже в нецивилизованных сообществах, где почти все жизненное пространство общее, наблюдать за двумя людьми, занимающимися любовью, считается в высшей степени неприличным. Поэтому легко понять реакцию клиента, который однажды сказал мне: «Мне трудно обсуждать с вами, человеком посторонним, подробности моей сексуальной жизни. Это касается только моей любимой». Поэтому можно поставить вопрос, насколько оправдано в каждом конкретном случае мы интерпретируем такую стеснительность только как невротическую защиту? Нет ли архетипических корней у барьера стыда, который не позволяет наблюдателю быть посвященным в то, что происходит за закрытыми дверями? И не относится ли все это также и к аналитику, которому приходится быть наблюдателем. Я хотел бы предостеречь от оценивания как невротического каждого проявления стыда, связанного с выставлением напоказ своих сексуальных поступков и фантазий, и оправдать осторожность, без которой мы будем путать бесстыдное распутство со здоровым отношением к сексуальности. Конечно, я не имею в виду, что аналитику нужно уклоняться от ответственности за помощь клиенту в достижении большей гибкости и свободы в отношении своей сексуальности и сопутствующей ей тревоги стыда. Я призываю лишь к аналитическому такту и эмпатии, часто необходимым, чтобы избежать превращения барьеров стыда в даже более ригидные. Такой совет применим ко всем темам, связанным со стыдом, которые вносят заметный вклад в сопротивление.
По моему опыту существуют определенные сексуальные темы, особенно сильно проникнутые стыдом. Одна из таких тем возникает в терапевтическом поле, когда анализируемый чувствует необходимым признаться, что он все еще занимается мастурбацией — хотя у него могут быть регулярные половые отношения с партнером. Часто клиент переживает этот факт как свидетельство своей полной несостоятельности и следовательно, чувствует унизительную потерю самоуважения. Интенсивность его чувства стыда не связана с частотой мастурбаций — занимался он этим несколько раз ежедневно или только время от времени.
Тридцатипятилетний мужчина неожиданно почувствовал, как его охватило сильное желание купить порнографические журналы, которые помогли бы ему при мастурбации. Впоследствии, он стал чувствовать себя настолько грязным, что впал в продолжительную депрессию, и у него появились серьезные трудности с концентрацией внимания. Прошло много месяцев, прежде чем он смог перебороть свой стыд и начал рассказывать об этом в процессе анализа. Когда он рассказал, что ему постоянно снится собака, которая пристает к нему, лает на него и обнюхивает, я предположил, что вероятно он не может отделаться от чувства, что он подобен грязной собаке. В сновидениях обнюхивающая собака символизирует инстинктивную интуицию. Поэтому я сказал ему. что возможно он боится, что кто-то знакомый, может быть его аналитик, «разнюхает» что-нибудь о нем или увидит его насквозь. Тогда впервые он смог поделиться тем, как сильно стыдится своей привычки брать порнографические журналы с собой в постель для мастурбации.
Здесь у нас нет возможности рассмотреть сложную проблему навязчивой мастурбации. Ее причинами могут быть разные бессознательные мотивы. В этом контексте мы интересуемся, прежде всего, психологическим значением стыда. Стыд за мастурбацию иногда смешивается с чувством вины. Например, женатый мужчина однажды рассказал мне, что он чувствует вину по отношению к своей жене, поскольку лишает ее того, что ей принадлежит.
Но что же означает необычайно сильное чувство стыда, так часто сопровождающее мастурбацию? Это стыд, основанный на воспитании и коллективных нормах поведения, страх за свою нормальность в сексуальном отношении? Или он относится к разновидности «страдания» (Leirlensdruck) — к тому значимому страданию, которое побуждает исследовать более глубокие проблемы, в отношении которых мастурбация является всего лишь одним симптомом. В первом случае стыд из-за мастурбации является способом наказания обществом отдельных лиц, которые предаются недопустимым формам сексуальной активности, ударом по их самоуважению. Но остается вопрос, что же мешает таким людям принять свою привычку, которая, в конце концов, только их личное дело. Поскольку есть запрет, не дает ли он повод для самоуничижения, для продолжительной пытки отвращением к себе.
На деле иногда возможно ослабить интенсивность навязчивого влечения, помогая клиенту смягчить самобичевание. Навязчивая мастурбация, которая порождает неистовое чувство стыда, обычно является симптомом более глубокого психического расстройства, на которое постепенно перемещается центр внимания в анализе. В таких случаях оставаться на уровне симптома малоэффективно.
Хотя если напряженность ослабнет настолько, что к мастурбации можно будет относиться как к форме автономии и свободы (Selbstbefnedigung) в получении удовольствии, это можно считать значительным прогрессом. Конечно, при этом нельзя отрицать болезненность осознания того, что мастурбация замещает обычное удовлетворение и в какой-то степени вызвана одиночеством.
По известному «правилу большого пальца», в аналитической психотерапии избегают заниматься непосредственно симптомами, так как они выражают более глубокие психологические расстройства. Это естественно относится и к тем сексуальным проблемам, которые заставляют человека обращаться к терапевту — обычно, фригидность у женщин и ослабление потенции у мужчин. Сегодня всем хорошо известно, что импотенция и фригидность обычно указывают на более общие проблемы взаимоотношений. Тем не менее, нужно учитывать, что очень часто в корнях таких проблем взаимоотношений находятся глубокие личностные расстройства.
Для тех, кто обращается к терапевту с сексуальными проблемами, сама тема секса часто окружена темной и полной стыда сферой табу. Терапевты, которые работают с такими людьми, сталкиваются с сильным сопротивлением, связанным со стыдом, как только встает вопрос о сексуальных актах и переживаниях. Поэтому, в таких случаях важно терапевтично справиться с сопротивлением и осторожно продвигаться к исследованию его происхождения. Иногда только «анализ сопротивления», возможно, длительный, позволяет получить доступ к эмоциям и фантазиям, связанным с этой проблемой. Особенно сложно, если этот стыд не только вызывает сопротивление в терапевтических отношениях, но и действует, как табу в любовных отношениях. Поэтому когда атмосфера доверия в терапии достигает того уровня, когда клиент может раскрыть личные подробности и особенно беспокоящие его моменты своей сексуальной жизни, то можно считать, что сделан шаг вперед. Помимо катарсического эффекта для клиента такие обсуждения позволяют терапевтам более точно прочувствовать определенные проблемы и конфликты, которые могут лежать в корне этого расстройства. Несмотря на «правило большого пальца», в котором говорится, что иметь дело с симптомом является технической ошибкой, такие моменты эмпатического понимания часто оказываются терапевтически полезными. С другой стороны, прямой совет клиенту, как улучшить или усовершенствовать его сексуальную технику, не очень эффективен, так как в общем, это не столько техническая проблема, сколько проблема эротических фантазий, подавляемых тревогой, стеснением и стыдом. Однако даже прямой совет может принести пользу, если терапевт проявит свободное или естественное отношение к сексуальности.
Тем не менее, нужно упомянуть один недостаток в обсуждениях сексуальности. Они могут вызвать излишнюю озабоченность этой темой, что может помешать спонтанному проявлению сексуальной энергии. Даже одной мысли о возможности сексуальной неудачи достаточно, чтобы нарушить всю инстинктивную программу сексуального функционирования, как будто внутренний наблюдатель занимает свой командный пост и начинает вмешиваться. Например, одному анализируемому с нарушенной сексуальностью, который страдал от трудности с потенцией в интимных отношениях со своей женой, приснился такой сон: в разгар полового акта он замечает, что его отец смотрит на них в подзорную трубу из окна соседнего дома. В прошлом его авторитарный «всеведущий» отец причинил много боли анализируемому. И как следствие, он выучился всегда следить за своими собственными спонтанными порывами, как если бы он интроецировал критикующие глаза своего отца. Строгость отца, возможно, включала в себя и элемент садизма, взятый на вооружение бессознательно, чтобы отразить свои эротически окрашенные чувства по поводу привлекательных мужских черт своего сына, появляющихся в подростковом возрасте. Таким образом, оказалось, что сексуальная тема в этой семье была запретной. В аналитической ситуации было необходимо, особенно после того, как анализируемый рассказал свой сон, спросить, не считает ли он меня, «аналитика-отца», таким же наблюдателем, который хочет подсмотреть за его интимной жизнью и помешать его сексуальной спонтанности.
Таким образом, в терапии важно, чтобы барьеры стыда стали более гибкими, а сфера сексуальности стала более свободной темой разговора. Но нужно помнить, что передозированная рефлексия темы сексуальности может привести к подавлению инстинктивной спонтанности. Однако, к сопротивлению клиента в отношении сексуальности может тайно присоединиться сопротивление терапевта. Тогда ему удается выкинуть из аналитической сессии определенные аспекты сексуального опыта, может быть те самые детали, связанные со стыдом, которые являются источником расстройства, нуждающегося в излечении. Подчеркивание терапевтической установки на уважение сопротивления, непрямое обращение с симптомами и стремление избежать излишней рефлексии этой темы — все это способы оправдания такого защитного поведения. Мне кажется, что искусство анализа требует поиска «золотой середины». Если аналитикам суждено быть наблюдателями и включать фигуру внутреннего контролирующего авторитета в анализируемом, то по меньшей мере можно выполнять эту функцию с терпимостью, доброжелательной поддержкой и поощряя спонтанность.
Аналитик тоже может чувствовать более или менее осознаваемую тревогу стыда из-за своих фантазий о том, что пациент считает его вуеристом. Я не верю, что только потому, что они облачаются в привычную профессиональную маску (персону), занимают нейтральную объективную позицию по отношению к тайнам пациента, аналитики вправе воображать, что они. совершенно свободны от вуеристских тенденций. Более вероятно, что они время от времени испытывают эротические фантазии. В конце концов, психотерапевты тоже люди. Поэтому для них важно осознавать свои фантазии, так как только когда фантазии осознаются, их можно контролировать. В некоторых случаях их переживания могут представлять собой аспекты «синтонного» контрпереноса, тогда они действуют как индикаторы бессознательных процессов, происходящих в пациенте, что может быть весьма полезным в терапевтическом процессе.
В редких случаях пациенты рассказывают свои самые интимные сексуальные опыты, явно не стыдясь. Это напоминает мне один эпизод из моей практики. В определенный момент я осознал, что все сильнее смущаюсь, когда слушаю двух разных пациентов, которые описывают подробности своих самых интимных переживаний. Было совершенно неожиданным осознать свой дискомфорт, так как раньше я считал себя человеком либеральным, свободным от ханжества и предрассудков.
Но в обоих этих случаях, атмосфера терапевтического поля становилась все больше заряженной сексуальной энергией, пока мне не стало ясно, что эти рассказы предназначались для того, чтобы соблазнить меня, в одном случае скорее умышленно, в другом — возможно, нет. Сейчас пациенты имеют «право» на такие порывы. Лучше всего, если в анализе они дойдут до осознания клиентом, а терапевт примет и поймет эти порывы. До тех пор пока они остаются бессознательными или по меньшей мере не выраженными, они порождают странное напряжение и болезненность в терапевтической атмосфере. Если однажды анализируемый признается в этих желаниях, терапевт, однако, ни в коем случае не должен их исполнять. Даже если инициатива исходила от пациента, такой результат разорвал бы терапевтические отношения, и настолько сильно нанес бы урон доверию, что мог бы повлечь серьезные эмоциональные травмы (Jacoby 1984:105B; Wirtz 1989).
Бесчисленные нюансы любви и сексуальности, которые находят свое выражение в аналитических отношениях, могут вызвать тревогу стыда как у клиента, так и у аналитика. Этот факт нужно не просто принять, при соответствующем применении он может выполнить важную терапевтическую функцию. Терапевтическая роль тактичности подразумевает эмпатию и уважение к границам стыда клиента. Терапевты начинают чувствовать, как близко они могут подойти к тайнам пациента. Собственная тревога стыда аналитика может помочь ему лучше чувствовать исключительно индивидуальный порог стыда пациента. Это ни в коей.мере не противоречит общей терапевтической цели освободить анализируемых от тирании стыда.
В конечном счете, вопрос в том, что Аристотель называет «истинной правдой» (в отличие от «общего мнения»). На пути к этой цели нужно растворить идентификацию с «общим мнением» и таким образом побороть приобретенный стыд. Позже мы вернемся к этой теме.
С другой стороны, в нынешнем социальном климате сексуальные табу, казалось бы, потеряли свою прежнюю силу. Произошло определенное увеличение общественной терпимости к внебрачным сексуальным связям и даже, хотя бы внешне, к гомосексуальным отношениям. Распространение вируса СПИДа немного обуздало промискуитет, но активная сексуальная жизнь — все еще ценность, достойная стремления. Следовательно, люди, которые по каким-либо причинам не могут жить подобным образом, стыдятся этого. Из-за своей неактивной (сексуальной) жизни, они могут чувствовать себя неполноценными, как мужчина или как женщина, и страдать от общего ощущения изолированности и непризнанности. Они ожидают, что их аналитики тоже будут их принижать — еще одна причина, почему тема сексуальности окружена для них стыдом, и становится доступна для обсуждения только после того, как будет преодолена стеснительность. Это подводит нас к теме, которая будет раскрыта в следующей части, посвященной чувствам стыда и собственного ничтожества, которые возникают вне рамок темы сексуальности.