Влияние на длительный стресс дополнительных кратких стрессоров

В экспериментах с многосуточным вращением испытуемых нами было обнаружено, что дополнительные кратковремен­ные стрессоры при наличии у испытуемых отрицательного эмоционального отношения к ним усугубляли симптомы длительного дистресса (рис. 7, 16, 20, 21). Дополнительные кратковременные стрессоры, вызывающие положительные эмоции, как правило, поначалу уменьшали выраженность имевшихся симптомов дистресса, однако их последействие было разным [Китаев-Смык Л.А., Галле P.P., Гаврилова Л.Н. и др., 1972: Китаев-Смык Л.А., Галле P.P., Клочков A.M. и др., 1969; Котова Э.С., Китаев-Смык Л.А., Устюшин Б.В., 1971 и др.].

А. Стрессор ответственности. Если дополнительны^ стрессор вызывал чувство ответственности, например, пои посещении кабины вращающегося стенда высокопоставленным руководителем, выраженность проявлений дистресса первоначально уменьшалась. Улучшались (до визита резко ухудшившиеся) показатели физической и интеллектуальной работоспособности испытуемых. Результаты замеров содержания «гормонов стресса» (катехоламинов) в крови испытуемых подтверждали мнение о том, что кратковременный «стресс ответственности», мобилизуя работоспособность и чувство бодрости, сжимал как скрытую пружину плохое самочувствие и болезненные преобразования в организмах испытуемых, т. е. долгий, нарастающий кинетоз. (Посещение беспардонных визитеров часто заканчивалось тошнотой и позывами рвоты у них самих.) После такого посещения, т. е. как только чувство ответственности перед «высоким гостем» за свой внешний вид, за свою работоспособность уменьшалось, сразу же происходило резкое возрастание у испытуемых выраженности симптомов дистресса. Происходило как бы суммирование уровня выраженности кинетоза, имевшегося до такого кратковременного эмоционального стрессора, с нарастанием его при дополнительном стрессе из-за визита «высокого гостя». Мы называли такой «взрыв» временно подавленных проявлений кинетоза «синдромом отдачи».

Однако описаны случаи, когда при «стрессе жизни» кратко­временный стрессор надолго создавал у людей, находившихся в со­стоянии дистресса, чувство ответственности и так оказывал дли­тельное положительное последействие (без «синдрома отдачи») и использовался как один из способов улучшения самочувствия и работоспособности в экстремальных условиях [Стенько Ю.М., 1978, 1981;Ткаченко В.Д., 1980 и др.].

Б. Световые и акустические стрессоры. Дополнительные сенсорные нагрузки в виде быстрого увеличения освещенности визуального поля практически у всех испытуемых вызывали резкое ухудшение самочувствия и эмоциональные реакции (в какой-то степени непроизвольные): произнесение междометий, протестные ругательства. Таких реакций не было при аналогичных воздействиях, когда у них еще не начался дистресс (во время трех суток «фонового» пребывания в квартире-центрифуге). Длительное увеличение освещенности утяжеляло проявления дистресса только у испытуемых, отличающихся сенсорной полезависимостью, и, напротив, могло уменьшать проявления дистресса у поленезависимых испытуемых.

\ Монотонные сенсорные нагрузки в виде световых мель­каний, оптокинетических воздействий и монотонных ритмичных акустических сигналов, как правило, усугубляли симптомы выраженного дистресса в условиях длительного вра­щения. Вероятно, такие монотонные воздействия суммировались многократными гравитоинерционными воздействиями, т. е. с веду­щим стрессором при жизнедеятельности в условиях длительного вращения, и это усиливало дистресс.

В. Дополнительные гравиинерционные стрессоры.

Исключением явились дополнительные строго ритмичные, дозированные по интенсивности гравитоинерционные нагрузки — они улучшали самочувствие испытуемых (исследование проводили P.P. Галле и Л.Н. Гаврилова). Причина их парадоксальной «исключительности», вероятно, в следующем. Гравитоинерционные воздействие, возникающие при жизнедеятельности в условиях вращения, сложны и не упорядочены по своей ритмичности, интенсивности и направленности. Дополнительные «упорядоченные» гравитоинерционные стимулы, вероятно, в какой-то мере «упорядочивали» общий фронт гравиинерционных стрессоров, тем облегчая адаптацию к нему.

3.2.5. Стрессоры при эротико-вербальной рекреации («матерной речи») и сексуальных инвективах («матерных ругательствах»)

А. Эротические стрессоры. Психофизиология матерщины.

В многосуточных экспериментах с непрерывным вращением испытуемых в имитаторе межпланетного корабля мы обнаружили, что кратковременные, эмоциональные, эротически окрашенные переживания уменьшали выраженность кинетоза («болезни укачивания-укручивания»). Эротические переживания могли возникать у испытуемых во время посещений беспрерывно, многосуточно вращающейся квартиры кем-либо из числа обслуживающих эксперименты врачей-женщин, психологов-женщин, но только если эти женщины вызывали симпатию у испытуемых. В отличие от «генеральских визитов», в подобных случаях положительный эффект сохранялся долго — до конца дня, а подчас и на следующее утро без синдрома «отдачи».

Венгерские нейроэндокринологи К. Лишшак и Э. Эндреци [Лишшак К., Эндреци Э., 1967] обнаружили антагонизм между мужскими половыми гормонами (андрогенами) и «гормонами

стресса» (кортикостероидами). Это объясняет уменьшение симптомов дистресса при эротическом возбуждении, описанном выше. С таким антагонизмом, вероятно, связана возникавшая при дистрессе у некоторых испытуемых склонность к скабрезно­му ерничеству, «матерщине», совершенно несвойственной им в нормальной, обыденной жизни.

И еще об одном нейрохимическом механизме антистрессо­вого действия матерщины. Известно, что в критических ситуа­циях, когда, несмотря на боль из-за ранений, надо действовать, сохраняя жизнь, в организмах людей и животных вырабатыва­ются обезболивающие вещества — эндорфины. Их выброс в кровяное русло сопряжен с эмоциями трех видов: с гневом, либо со смехом, или с сексуальным возбуждением. Эти эмоции усиливают продуцирование эндорфинов и их обезболивающее, бодрящее, рождающее смелость действие. Все три эндорфино-генные эмоции бывают при матерщине: матерная ругань — зла, матерные шутки — юморны и эротичны. Итак, мат блокирует гормоны стресса и уменьшает боль.

Б. Матерная речь в космосе? В связи с обнаружением «матерного феномена» мы провоцировали у некоторых «экипажей» вращающегося имитатора межпланетного корабля создание «матерной атмосферы» (лихого использования нецензурных скабрезностей), т. е. юморной «матерной речи», но не агрессивной «матерной ругани». Была отмечена тенденция снижения многих негативных симптомов стресса-кинетоза у «матерных экипажей» по сравнению с «благопристойными» [Китаев-Смык Л.А., 1983].

Однако при очень тяжелых формах кинетоза (многократ­ная изнуряющая рвота, головная боль, чувство мучительной тяжести в эпигастрии (в верхней части живота), депрессивный дискомфорт и т. д.) склонность к нецензурной сексуальной лексике уже не способствовала улучшению состояния ис­пытуемых и угасала из-за общей слабости человека. Нужен ли мат в космосе? Уменьшит ли он стресс космонавтов? Это решать им в полетах.

В. Больничный мат. Изучение влияния эротических стрессоров на здоровье я продолжил в травматологическом отделении Института им. Н.В. Склифосовского. Там врачи заметили, что в одних палатах раны у больных заживают в несколько раз быстрее, чем в других. Наши исследования обнаружили, что раны рубцевались, а кости срастались быстрее в палатах, где мат звучал с утра до ночи. В них могли оказаться и рабочие.

и интеллектуалы. А вот где лежали «чистюли без мата», заживление было не быстрым.

Почему? Потому что разговор с постоянным матерным сек­суальным подтекстом способствует выделению обезболивающих эндорфинов и мужских половых гормонов — андрогенов. Они, как указано выше, являются мощными противниками (антагониста­ми) гормонов, вызывающих воспаление, кроме того, андрогены ускоряют восстановление (регенерацию) тканей.

Вот пример того, как матерная речь участвовала в излечении. В шестикоечной палате было только одиннадцать тонких одеял. И вновь прибывшему травматику досталось только одно. Под одним одеялом зимой было холодно. И тут рядом с новичком начинали развиваться драматические события. Один из выздорав­ливающих орал нечто следующее (размахивая костылями):

— Что же вы, такие-растакие, всех вас растак, расэтак, парня заморозить хотите! Вот ты, — обращался он к одному из больных, — здоровый тра-та-такой, отдавай одеяло для нового, тра-та-та его!

В результате такого матерного монолога вновь прибывший чув­ствовал, что его приняли в мужскую компанию, заботятся о нем, а сексуальная подпитка эмоций мобилизовала его андрогены.

Спустя три недели роль правдоискателя уже играл бывший новичок. Когда привезли нового травмированного парнишку, упавшего на стройке дома с высоты, врачам не удавалось вы­вести пострадавшего из шока. «Правдоискатель», ритуально сражаясь под звуки матерной речи с остальными больными, на­крыл новичка вторым одеялом. До парнишки начало доходить, что из-за него в палате возник как бы скандал. Приходя в себя, он услышал:

— Смотрите-ка, кудрявого привезли! Здоровенного. Он тут всех медсестер тра-та-та...

Палата грохнула от смеха. Парнишка слабо улыбнулся. Тут сообщили, что к потерпевшему скоро придут с работы инженеры по технике безопасности. Один из выздоравливающих радостно заявил:

— Если б ты, парень, такой-растакой, долетел бы с твоего Двенадцатого этажа до низа, то твои техники безопасности, так их растак, долго бы тебя от асфальта отскребали.

Палата загремела от смеха. Когда инженеры по технике безопасности вошли, придавленные своей ответственностью, парнишка еле слышно прошептал:

— Если бы я долетел до низа, то вы бы долго от асфальта меня отскребали, так вас растак.

Хохот сотрясал больничную палату. Из коридора стали загля­дывать и смеяться другие больные. Потерпевший оказался неожи­данно выдвинутым на роль победителя в своей рабочей среде и социально-приобщенным к больничному окружению. При этом он стал наделен правом пользования запретной, кастово-мужскои речью. До сознания парнишки стала доходить значимость его мужских качеств, а это всегда мощный восстановитель психоло­гического комфорта. Андрогены укрепляли его мужественность, эндорфины помогали победить страдание от травмы.

Жены, подруги, матери, посещая больных в «матерных пала­тах», чувствовали себя совершенно «не в своей тарелке», хотя при них никто не использовал нецензурных выражений. Женщины-посетительницы говорили своим мужчинам: «Что здесь за компа­ния? Куда ты попал? С тобой невозможно разговаривать!» — и старались скорей уйти, отторгнутые чисто мужским, энергичным выздоравливающим братством.

На женщин мат действует иначе. У них он тоже способ­ствует выработке андрогенов, но у нормальной женщины андрогенов не должно быть много. Косметологи обратили внимание на то, что у женщин и девушек из компаний, где мат — обыденный язык, тело обрастает волосами и начинает, как у подростков, ломаться голос. Если мужчина не хочет причинить девушке и женщине вред, при них «выражаться» нельзя потому, что матерная речь им вредна, провоцируя гормональные нарушения. Особенно опасно увлечение ею в подростковом возрасте. Сексуально-скабрезные ругательства вредно влияют на растущий детский организм и становление неокрепшей психики ребенка.

Что касается мужчин, то распространять матерную речь шире критических ситуаций, требующих мужества, — значит, пре­вращать свою жизнь и жизнь окружающих в больничную палату Института им. Н.В. Склифосовского.

Г. Матерные частушки после боя. Еще пример. Автор был свидетелем того, как в 2000 г. рота российской армии была выведена из многосуточного боя в Аргунском ущелье (в Чечне) с большими потерями. Мальчишки — солдаты-срочники в полном унынии, грязные, голодные падали от изнеможения. Офицеры войсковой службы воспитательной работы (бывшие «политруки») подогнали к солдатам грузовую машину с откинутыми бортами. С нее, как со сцены, бригада «песенников-контрактников» 15 мин пела ядреные матерные частушки. За это время солдаты преобразились. Они смеялись, хохотали, их лицам вернулась индивидуальность, прямо на глазах восстанавливалась боеспособность. Ни сон, ни еда, ни отдых не дали бы столь интенсивного рекреативного эффекта [Китаев-Смык Л.А., 2001].

3.2.6. Музыка В. Высоцкого, Beatles и дистресс

Вероятно, как усиление дистресса монотонии при дополни­тельном монотонном воздействии можно расценивать ухудшение самочувствия испытуемых в условиях вращения при прослушива­нии ими ритмичной рок-музыки. Данные, свидетельствующие об этом (получены нами совместно с P.P. Галле), следующие.

Испытуемым предлагалось взять с собой в квартиру-центри­фугу любимые магнитофонные записи для прослушивания их в ходе многосуточного эксперимента с вращением (в «свободное время»). Регистрировалось, какие записи, на сколько времени включали и слушали испытуемые.

Обнаружено, что в самом начале вращения, когда у испытуе­мых возникала активизация приятных эмоционально-поведенче­ских реакций, проявлялся положительный эмоциогенный эффект музыкальных воздействий разного типа. В данном случае, можно полагать, суммировался позитивный стрессогенный эффект гравиинерционного и музыкального воздействий. Напомним, что такая «суммация» используется во многих увеселительных аттракционах в парках отдыха. На фоне стресса второго ранга, когда у испытуемых возникали проявления болезневидного ди­стресса (чувство слабости, головной боли, ощущение тяжести в животе, апатия, тошнота, рвота и т. д.), был отмечен различный эффект музыкальных воздействий разного типа.

— У всех испытуемых при наличии у них выраженного дистрес­са рок-музыка и другая подобная монотонно-ритмичная музыка ухудшала самочувствие. Все (даже те, кто взял аудиокассеты со своими любимыми рок-записями, чтобы их прослушивать во время отдыха) после нескольких проб отказывались от ее про­слушивания. Некоторые любители такой музыки с удивлением сообщали, что неприязнь к ней сохранялась у них некоторое время (от семи дней до четырех месяцев) после окончания участия в многосуточном эксперименте с вращением.

- У большинства испытуемых при наличии у них симптомов выраженного дистресса было отмечено отчетливое предпочтение мелодичной музыки (романсов, песен модных тогда исполнитель­ниц — сестер Бери т. п.), эмоциональных песен с нетривиальным содержанием в исполнении Владимира Высоцкого. По сообще­ниям всех испытуемых и любивших песни Высоцкого и тех, кто пренебрегал ими до участия в экспериментах, с возникновени­ем дистресса субъективно неприятные симптомы дистресса в условиях вращения становились при их прослушивании менее заметными, улучшалось настроение.

Надо полагать, что ритмичная, громкая рок-музыка может соз­давать в обычных, нормальных условиях эмоционально-позитивные ощущения и переживания за счет неспецифической эустрессовой мо­билизации адаптационных резервов, как бы ритмичным, эмоциоген-ным подхлестыванием. Можно предположить, что при выраженном дистрессе монотонно-ритмичная, громкая рок-музыка, «суммируясь» с монотонно повторяющимся гравиинерционным стрессором, усугуб­ляла симптомы дистресса. Может быть, допустима как иллюстрация такая аллегория: частые удары подгоняют молодого, сильного коня, но, напротив, уронят больную, старую лошадь.

Мелодичная музыка и смысловое содержание песен В. Вы­соцкого, социально раскрепощавших в те годы, могли снижать субъективно-неприятные чувства и переживания при дистрессе за счет отвлечения, а также за счет своей специфической адресации к позитивным эмоциям. Надо полагать, специальные исследова­ния смогли бы обнаружить сложные психофизиологические и психологические механизмы, обусловившие отмеченные выше различия разных музыкальных воздействий при выраженном дистрессе (кинетозе).

В 2008 г. в Интернете появились сообщения о том, что с использованием джазовой музыки и тяжелого рока пытали за­ключенных в лагерях США в Гуантаномо и на Ближнем Востоке. Мучительный эффект достигался продолжительностью громкой ритмичной музыки и содержанием песен, казавшимся оскорби­тельным заключенным в состоянии тюремного стресса.

3.2.7. Цвета как «эмоциональная ткань» и дистресс

Во время многосуточных вращений с разными скоростями в квартире-центрифуге (в имитаторе межпланетного корабля) про­водились исследования влияния цветовых воздействий на проявле­ния кинетоза (дистресса — «болезни укачивания-укручивания») [Китаев-Смык Л.А., 1977 а]. В каждом эксперименте с многосу­точным вращением экипажи имитатора межпланетного корабля состояли из двух человек. Клиническая картина кинетоза описана выше (см. 3.2.1 А). У испытуемых, причисленных к первой группе, наиболее заметным признаком кинетоза были головные боли и чувство тяжести в голове (их называли «головастиками»). У вто­рой группы испытуемых демонстративными были тошнота и рвота («тошнотики»). Цветовые воздействия (нагрузки) применялись только при наличии у испытуемых выраженного кинетоза. Его интенсивность регистрировалась инструментально.

Перед испытуемым, сидящим с закрытыми глазами в кресле (во вращающейся квартире), устанавливалась на расстоянии 50-60 см от его лица цветовая панель-экран размером 60 * 80 см, покрытая одноцветной «бархатной» (чтобы не было бликов) бумагой. После установки цветной панели испытуемому пред­лагалось открыть глаза. Таким образом, большая часть его поля зрения оказывалась занята одноцветной интенсивно окрашенной поверхностью, колориметрированной с помощью «Атласа цве­тов» профессора Е.Б. Рабкина при его личном участии. Продол­жительность экспозиций (разглядываний цветного экрана) были не дольше 30 мин. В разных экспериментах использовалось по одному цвету, одноименному со спектральными: фиолетовый, синий, голубой, зеленый, желтый, оранжевый, красный. И еще: пурпурный, коричневый, бордовый, розовый, темно-лазурный, цвета «кофе с молоком», белый, серебристый.

В экспериментах было обнаружено, что далеко не все «на­грузки» цветом изменяли самочувствие испытуемых, страдающих от «болезни укачивания-укручивания». Цвета, одноименные с коротковолновыми спектральными тонами (фиолетовый, синий, голубой), всегда уменьшали головную боль и чувство тяжести в голове у «головастиков». Более заметным и стойким этот благо­приятный эффект был при экспозиции синего цвета. У некоторых «тошнотиков» при разглядывании этих цветовых тонов тоже несколько улучшалось самочувствие, но не за счет уменьшения чувства тошноты, а благодаря ощущению «общего успокоения».

Цветовые нагрузки желтым и коричневым цветами у всех ис­пытуемых «тошнотиков» (оранжевым — у некоторых) усиливали чувства тошноты и тяжести верхней части живота (в эпигастрии). Некоторые «тошнотики» сообщали, что при первом же взгляде на желтый экран они ощушали как бы удар в живот и позыв рвоты. Но до рвоты мы испытуемых не доводили, убирая цветовую панель по их просьбе. На симптомы кинетоза у «головастиков» (головную боль и чувство тяжести в голове) цвета, одноименные с длинноволновы­ми тонами, не влияли, хотя желтый, красный, а также серебристый и белый немного «оживляли» их самочувствие.

Помимо описанных выше исследований влияния на дистресс-кинетоз не долгой экспозиции отраженных цветов в тех же экспе­риментах с многосуточными вращениями изучались воздействия на самочувствие испытуемых цветного освещения жилой кабины излученным светом. Для этого им предлагалось одевать цветные прозрачные колпаки на потолочный светильник. Использова­лись колпаки синего, голубого, зеленого, желтого, оранжевого, красного цветов. Испытуемые делали это во время, свободное от «работы», т. е. когда они не участвовали в экспериментально-исследовательских процедурах.

Опробовав подсветку помещения разными цветовыми тона­ми, испытуемые по обоюдному согласию оставляли приятное им цветное освещение, т. е. улучшающее их самочувствие, уменьшающее дискомфорт дистресса-кинетоза, вызванного не­прерывным вращением в квартире-центрифуге Регистрировали избираемые испытуемыми цвета, частоту и продолжительность их использования. Анализировались обязательные дневниковые записи испытуемых «о жизни» в цветно освещенной комнате во вращающейся квартире-центрифуге.

Перепробовав разные подсветки комнаты, все испытуемые, при наличии у них симптомов кинетоза, предпочитали долгое освещение голубым и синим цветами. Но когда симптомы «бо­лезни укачивания-укручивания» минимизировались благодаря адаптированию к вращению (это происходило на 7 — 12-е сутки при разныхскоростях вращения), испытуемые предпочитали жить без подсветки помещения, т. е. при искусственном «дневном» свете потолочного светильника.

Полагаем, что в морских, авиационных и космических круизах синий цвет и близкие к нему тона следует применять в интерьерах и освещении лишь в терапевтических целях для тех, кто проявил себя «тошнотиками».

Итак, влияющими на симптоматику дистресса-кинетоза оказы­вались желтые и синие цвета. Желтый усиливал тошноту у «тошно-тиков», синий уменьшал головную боль у «головастиков». Именно эти два цвета знаменитый художник Василий Кандинский, много экспериментировавший с цветом, называл субъективно полярными, главными противоположностями цветовой гаммы [Кандинский В.О., 1990 и др.]. Действительно, поданным СВ. Кравкова, желтый цвет — носитель максимальной энергии, воспринимаемый «дневным» (колбочковым) зрением, а синий несет максимальную энергию для «ночного» (палочкового) зрения [Кравков СВ., 1948].

Эмоциональную окраску синего как цветового эпитета «спокойствия», «возвышенной отрешенности», а желтого как отражения «напряженности», «трагичности» находят К. Берни­ков и В. Петренко в поэзии С. Есенина и А. Блока [Берников К., Петренко В., 2000].

Полярность этих двух цветов и их влияние на эмоции и само­чувствия людей были известны еще в Древнем Китае. Желтый цвет— «янъ», синий— «инь». Первый символ силы и поверх­ностных, внешних проявлений тела человека, второй — символ слабости и внутренней телесности.

і Желтый цвет («янъ») только у «тошнотиков» усиливал и эксте-риоризировал (исторгал наружу рвотными непроизвольными усилия­ми) внутреннюю (вегетативную) напряженность, «силу» кишечника («янъ»). Вспомним (см. 3.2.1), что при кинетозе стрессовозащитную активность (силу «янъ»), как бы узурпирует, забирает себе внутрь вегетатика (в большинстве своем субстанция «инь»). Не случайно вслед за рвотой человек испытывает слабость, т. е. после, рвотного янъ-припадка внутрителесное «инь» (чувство облегчения и слабости) вновь доминировало (до следующего позыва рвоты).

Сопоставляя древнекитайские представления о цветах с нашими экспериментальными результатами, можно сказать, что желтый цвет (воздействие — «янъ») усиливал тошноту и позывы рвоты (усилие «янъ»), осуществляемые желудком и ки­шечником (субстанцией «янъ»). Так, надо полагать, воздействие и усилие «янъ» освобождали субстанцию «инь» (вегетатику) от несвойственной ей силовых защитно-управляющих янъ-функций, «вмененных» ей при стрессовом кризисе второго ранга (при) бо­лезненном дистрессе-кинетозе. Это было бы хорошо и полезно, если бы гравиинерционные стрессоры при непрерывном вращении все снова и снова не вызывали бы ослабляющую человека «бо­лезнь укачивания-укручивания». Но все же после каждой рвоты самочувствие несколько улучшалось, т. е. внутрителесное «инь» («свобождалось от конкурирующих с ним янъ-усилий желудка и кишечника. Более того, слабость при многократной рвоте рано или поздно (и в наших экспериментах, и при морских плавани­ях) завершается адаптацией большинства людей к укачиванию. Иными словами, инь-субстанция вегетатики при адаптации к инъ-воздействиям возвращается к своим инь-функциям по «об­служиванию» эмоций, поведения и деятельности человека.

Можно сказать, что желтый цвет нежелателен людям, еще не адаптировавшимся к укачиванию. Его следует избегать в интерье­рах морских, авиационных и космических лайнеров, хотя можно использовать для ускорения адаптации к качке тех людей, кто в конце концов адаптируется к ней.

Но почему же желтый янъ-цвет не только не провоцировал тошноту и рвоту у головастиков, но даже не усиливал их голов­ную боль? Ведь она. будучи следствием сосудистого спазма (т. е. функции «янъ», которая овладела субстанцией «инь»), могла бы еще больше усиливаться желтым янъ-цветом. Ответы на этот и другие такие вопросы могут помочь пониманию сущности типоло­гических различий дистресса и совершенствованию методов его купирования.

' Теперь о синем инь-цвете. Он заметно уменьшал головную боль и чувство тяжести у «головастиков», наверное ослабляя бесполезно-усиленное у них при кинетозе ментальное янъ-напряжение. Цвет «инь» как бы освобождал их от бесперспек­тивных янъ-поисков невозможной (при кинетозе, т. е. стрессовом кризисе второго ранга) активной поведенческой, деятельностной янъ-борьбы с гравиинерционными стрессорами. Ведь наши испытуемые согласились подвергаться таким воздействиям, потому непроизвольное ментальное напряжение в «поисках» ухода от этих стрессоров было конфликтно-вредящим. Наверное, синий инь-цвет помогал освобождаться от этих непроизвольных, бесполезно-вредных ментальных янъ-поисков.

Необозримое разнообразие древнекитайских представлений о мироздании, конечно же, позволяет и иначе интерпретировать сущность влияний цветов «инь» и «янъ» на вегетативную и ментальную симптоматику дистресса кинетоза. Напомним, что полярная оппозиция «инь» — «янъ» используется здесь в упро­щенном понимании. В дальневосточной философии и психологии различают шесть и более ее иерархических уровней.

Заметим, что в суфизме (в особой форме ислама) голубой цвет — молитвенная принадлежность первоначальной стадии посвящения — «шари'а». На этой стадии религиозного ухода от «стресса жизни» все еще «плотское сознание господствует, душа коснеет в заблуждениях», человек слаб, начав «путешествие к Богу» [Тримингем Дж.С, 2002). Голубой цвет во время молитвы (зикра) напоминает о слабостях человека, все еще склонного к житейским страстям. Желтый цвет сопровождает зикр второй стадии суфизма— «тарика». На этой стадии у адептов в душе обличение своих несовершенств, слабостей борется с оправда­ниями их. Желтый — дает силы в борьбе [там же].

И в древнерусской культуре сказок также весьма значимыми были длинноволновые (желтый, красный) и коротковолновые (синий, голубой) тона. «Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жер-новцы золотые, голубые!» [Афанасьев А.И., 1957, т. 2, с. 35]. Ги­перболой желтого, красного (и их природным воплощением) были золото и огонь: «...красно-золото...» [там же, с. 114], «...золотая, так горит и светится...» [там же, т. 3, с. 347]. В русских сказках говорилось и то, что чрезмерность золотого, огненно-красного, может принести несчастье, убыток: «Вот летели они, летели; го­ворит орел царю: — Погляди, что позади нас? — обернулся царь, посмотрел: — Позади нас дом красный. — Орел ему: — То горит дом меньшой моей сестры...» [там же, т. 2, с. 172].

Изложенные попытки привлечения архаических взглядов на сущность цветовых влияний на людей в некоторой степени сопо­ставимы с новейшим пониманием эмоциональной содержательно­сти и действенности предметного мира. Это научное направление возглавляет академик Л.Я. Дорфман [Дорфман Л.Я., 1997 и др.]. Цвета как качества художественных предметов, как элементы эмоциональной ткани обладают, по его мнению, возможностью активно влиять не только на чувства человека, но и на его психи­ческую жизнь с ее телесными воплощениями. Этим суждением поддержаны результаты наших исследований стресса кинетоза, проведенных в 60-х гг. прошлого столетия.

Итак, при кинетозе, когда предельно стрессово мобилизо­ваны и напряжены различные защитные функции организма, влияние цвета распространялось не только на эмоциональные, но и на телесные процессы. Длинноволновые цвета, действуя через адекватные им рецепторы (скотопические), чрезмерно способствовали активизации вегетативной стрессовой защиты, к которой уже был готов организм [Китаев-Смык Л.А., 1977 а]. Другие, коротковолновые, цвета через иные рецепторы (фото-пические) разряжали напряжения ментальной, поведенческой, деятельностной стрессовых защит, к которым организм стал уже неспособен ввиду стрессового кризиса второго ранга. Его реализацией становился кинетоз, т. е. стрессовая «болезнь укачивания-укручивания».

«Управление» психикой и поведением с помощью цвето­вых воздействий было известно уже средневековой медицине. Буйнопомешанных помещали в комнаты с синими и голубыми витражами на окнах, а депрессивных больных — с желтыми и красными витражами. Вплетаясь в течение эмоционального стрес­са, эмоциональная ткань искусства служит созданию эустресса, но может усугубить дистресс.

3.2.8. Пищеварительная система при кинетозе

Есть знания, полученные в экспериментах, о роли пищевари­тельной системы при кинетозе. Известно, что гравирецепторная, в частности, вестибулярная афферентация влияет на моторику пищеварительного тракта. Вращение с возрастанием силы тяже­сти до 0,7 g у большинства собак тормозит, но у некоторых уси­ливает сокращения кольцевой мускулатуры тонкого кишечника, причем с возрастанием перегрузки учащаются случаи торможе­ния [Дмитриев А.С, 1969]. Продольная мускулатура тонкого кишечника при вестибулярных воздействиях чаще, напротив, активизируется, при этом усиливается перистальтика кишеч­ника. Эти данные не противоречат друг Другу, т. к. известно, что продольная и кольцевая мускулатура кишечника при одном и том же воздействии может давать противоположный эффект

[Аршавский И.А., 1932]. Как антагонистическое, так и синерги-ческое взаимодействие этих мышечных аппаратов кишечника участвует в перистальтике и антиперистальтике кишечника. По мере нарастания действующих ускорений первоначально вестибулярные, а затем экстравестибулярные гравирецепторные сигналы включаются в организацию работы пищеварительного тракта [Дмитриев А.С, 1969 и др.].

На основании смены симптоматики в ходе развития «болезни движения» при относительно постоянном действии кинетозо-генных факторов в условиях длительного медленного вращения было сделано заключение о фазности (стадийности) изменений кислотно-щелочной среды желудка при кинетозе [Китаев-Смык Л.А., 1977 б]. В первый день вращения, видимо, за счет антиперистальтики происходит заброс в желудок щелочного содержимого 12-перстной кишки. Со 2-х по 3-5-е сутки враще­ния у большого числа испытуемых были отмечены симптомы гиперацидной кислотности желудка. Указанные закономерности следует учитывать при организации режима питания людей при длительном пребывании в кинетозогенной среде (в космическом полете, в штормовых условиях на море и т. п.). Признание того, что экскреторно-эвакуаторные реакции — это одно из проявле­ний вегетативной «защитной» активности организма, которая возможна при любых формах стресса, выдвигает вопрос о том, почему ее вероятность особенно велика при кинетозе, т. е. при стрессе, возникающем в ответ на экстремальные динамические изменения пространственной среды.

Высказывалось мнение, что т. к. противодействие организма факторам «укачивания» в биологическом смысле есть борьба, то и все лишнее, что мешает этой борьбе, должно быть заторможе­но [Курашвили А.Е., Бабияк В.И., 1975, с. 143]. Подавляется аппетит, и как результат этого повышается чувствительность рвотного центра, что способствует эвакуации содержимого желудка.

Можно предположить, что при действии ускорений содержи­мое желудочно-кишечного тракта в силу своей инерционности является раздражителем рецепторов желудка и кишечника. Для облегчения защитных активных двигательных действий особи оно выбрасывается из организма. Экспериментальные данные не противоречат этим предположениям. При экстремальных грави-инерционных воздействиях усиливается импульсация от механо-рецепторов кишечника, это усиливает его моторные реакции и включает ряд цепных вегетативных реакций, характерных для кинетоза [Дмитриев А.С, 1969; Пестов И.Д., 1964; Хазен Я.М., 1967 и др.].

Известно, что у ряда животных бывает выбрасывание желудочно-кишечного содержимого для облегчения бега. Волки отрыгивают содержимое желудка во время преследования жерт­вы. У многих животных опорожняется прямая кишка при убегании от преследователя (например, у медведей). Аналогичная реакция, «медвежья болезнь», бывает при испуге и у человека.

Основываясь на данных эмбриологии о метатомной близости ростковых участков вестибулярных и рвотных центров, можно полагать, что возможна избирательная функциональная зависи­мость рвотной реакции от управляющих влияний вестибулярной системы.

Указанные и другие попытки объяснить специфичность для кинетоза желудочно-кишечных экскреторно-эвакуаторных ре­акций недостаточно убедительны. Данная задача ждет своего решения.

3.2.9. Аппетит и дистресс

Один из трех элементов «триады Селье» — петехиальные кровоизлияния и изъязвление слизистой желудка тесно связаны с таким симптомом стресса, как ухудшение аппетита. Однако об­щим, неспецифическим проявлением следует считать изменение аппетита, которое может проявляться как в возрастании аппетита, иногда избирательно к тем или иным продуктам питания, так и в снижении аппетита вплоть до полного неприятия пищи. Так назы­ваемое переедание часто рассматривают как одну из предпосылок «болезней цивилизации», якобы ведущих к ожирению и атероскле­розу. При этом некоторые полагают, что переедание обусловлено единственно удовлетворением потребности организма в еде, т. е. нормальной естественной потребности, не ограниченной лими­тированием пищи. Такой взгляд на проблему переедания не учи­тывает того, что оно, как правило, является одним из начальных симптомов эмоционального стресса [Farmer R.E., Monahan L.H.. 1980; Van-Fleet М., 1976 и др.].

Этот симптом стресса справедливо оценивают как результат замещения неудовлетворенных потребностей избыточным удо­влетворением потребности в еде. Акт еды при стрессе сопровож­дает древнейший зоологический комплекс ощущений и пережи­ваний (как при съедании побежденного врага). Поедание — это еще и трапеза после успешно законченного действия, а также и насыщение пищей бедствующего (т. е. удовлетворение хоть чем-то). Все это в некоторой мере способствует снятию стрессогенного напряжения, однако, не устраняя стрессора, и вместо того нередко приводит к «болезням стресса». Ожирение тела, одутловатость лица, «исчезновение талии» — симптомы исподволь нарастающе го стресса жизни. Наряду с указанным повышенный аппетит при стрессе все-таки можно рассматривать как проявление тенденции к накоплению организмом энергетических ресурсов, т. е. как за­щитную реакцию.

Снижение аппетита при стрессе также может быть интер­претировано по-разному. При кратковременном сильном стрессе снижение аппетита может быть обусловлено переключением внимания на стрессор и на действия по его устранению. При длительном стрессе в снижении аппетита некоторые видят толь­ко проявление нарушений соответствующих систем организма действительно, нарушения слизистой оболочки желудка реально присутствуют при стрессе. Наряду с указанным потерю аппетита и деструкцию слизистой желудка можно рассматривать как про­явление стрессового биологического механизма, направленного на самоуничтожение особи. Снижение аппетита характерно при длительном стрессе для особей с пассивным поведенческим pea гированием при стрессе, т. е. «уклонившихся» от активной борьбы со стрессором. И это может рассматриваться как намеренное предоставление энергетического потенциала пищи в распоряже­ние особей с активным стрессовым реагированием.

Примером «управляющих» влияний на сознание со стороны вегетативной сферы является отражение в сознании предпочтения пищи при дистрессе и при болезнях. Исследования, проведенные при длительном гравиинерционном стрессе, выявили некоторые закономерности в изменении предпочтения той или иной пищи нашими испытуемыми при кинетозе [Китаев-Смык Л.А., 1977 б, Китаев-Смык Л.А., Галле P.P., Гаврилова Л.Н. и др., 1972].

В первые сутки вращения у всех испытуемых было снижение ап­петита и предпочтение слабокислых продуктов. Со вторых-третьих и до пятых-девятых суток кислые продукты, напротив, многими отвергались, отмечено предпочтение слабощелочных минеральных вод и молочных блюд. Далее выбор пищи в зависимости от ее кис лотного состава не отличался от исходного. Указанные симптомы свидетельствуют об изменениях желудочной среды. В первые сутки вращения, вероятно, происходил заброс в желудок щелочного со­держимого 12-перстной кишки. Для его нейтрализации подкислен­ное питье было целесообразным. Со вторых-третьих суток возника ли симптомы гиперацидной секреции желудка. Ее симптомы были более выражены у испытуемых первой группы. Кроме указанного, характерным практически для всех наших испытуемых и часто неожиданным для них было отвержение с первого дня вращения блюд из говядины, баранины (ранее предпочитаемых) и отчетливое предпочтение куриных и рыбных блюд. Подобные изменения вкуса сохранялись у некоторых испытуемых на протяжении нескольких недель после окончания их участия в экспериментах с вращени­ем- Указанные симптомы говорят о том, что наряду с усилением моторики пищеварительного канала и увеличением экскреции метаболитов через его стенки при кинетозе включался механизм ментального прогнозирования «полезных» и «вредящих» веществ, актуализирующийся в виде изменения аппетита, т. е. предпочтения или, напротив, отвергания пищи.

В доступной литературе по диетологии и физиологии питания мы ие нашли данных, дающих удовлетворительное объяснение сущно­сти указанного феномена и функциональных механизмов, лежащих в его основе. Однако свет на это загадочное явление проливают све­дения, содержащиеся в дальневосточной литературе по диететике. В древневосточных концепциях мироздания существует деление всех природых веществ, качеств и явлений на две субстанции: «янъ» (мужское начало: активный, позитивный принцип, душевная и физическая сила, смелость; при чрезмерности «янъ» — безумная агрессивность грубость и т. д.) и «инь» (женское начало: пассивный, негативный принцип, душевная и физическая слабость, нежность; при чрезмерности «инь» — уныние, депрессия и т. д.) [Абаев Н.В., 1980; Teiramaa Е., 1977 и др.]. Эта концепция предусматривает раз­деление продуктов питания в зависимости от соотношения в них субстанций «янъ» и «инь». В курином и рыбном мясе согласно данной концепции содержится значительно больше субстанции «янъ» (мень­ше субстанции «инь»), чем в говядине и свинине. Отсюда следует, что блюда из куриного мяса принесут ослабленному человеку силу и чувство бодрости. Отказ от кислого (субстанция «инь») — это не контролируемая сознанием рефлекторная попытка избежать еды, питья, еще более ослабляющих организм. Таких предпочтений и отверганий пищи, соответствующих концепции «инь—янъ», было не­мало в наших экспериментах с длительным дистрессом (кинетозом) у испытуемых в квартире-центрифуге.

Казалось бы, «спонтанное» предпочтение пищи в обыденной жизни, можно думать, служит оптимизации метаболических про­цессов в организме путем отбора пищи, содержащей вещества, необходимые организму при дистрессе.

3.3. ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ БОРЬБЫ С БОЛЕЗ­НЯМИ СТРЕССА

Лечению недугов, которые можно называть «болезнями стресса», посвящена обширнейшая медицинская литература. К со­жалению, ее авторы подчас игнорировали роль психологических факторов в возникновении стрессогенных вегетативных патоген­ных реакций. Это уменьшает «прицельность» и эффективность профилактических и лечебных мероприятий. Учитывать роль психики в развитии болезней, в том числе тех, которые отнесены сейчас в разряд «болезней стресса», призывали многие выдающие­ся представители отечественной медицины: Н.И. Пирогов, Г.А. За­харьин, СП. Боткин, Г.Ф. Ланг, В.Н. Виноградов, Н.Н. Бурденко. В.В. Василенко, А.Л. Мясников, Е.М. Тареев и др.

К концу XX в. медицина и патопсихология пришли к понима­нию того, что не только явные психосоматические заболевания возникают из-за психотравм. В генезе всякой болезни есть нега­тивный психологический компонент — «капля, переполнившая чашу», т. е. любое заболевание в большей или меньшей мере — психосоматическое.

За последние десятилетия в нашей стране возникло множество разнообразных психологических, медико-психологических, социо­психологических подходов, направлений, способов профилактики и лечения «болезней стресса». Их многообразие необходимо, в частности, потому, что эти болезни по-разному, очень индивиду­ально проявляются у людей. Есть обширные научные обоснования разных подходов к профилактике и лечению болезней стресса с учетом индивидуальных особенностей их генезиса (и личностных особенностей психотерапевтов) [Соколова Е.Т., 2007].

Практически каждый человек нуждается в особом психотера­певтическом подходе. «Лечите не болезнь, а больного!» — прин­цип отечественной терапии. Более того, многие современные методы психотерапии чрезвычайно изощренны. Это создает ситуацию, когда ту или иную методику может успешно применять лишь психолог с тем либо иным типом характера, с индивидуаль­ными особенностями своей личности, оптимально подходящими для курирования конкретного типа больных [Siegel B.S., 1988 и др.]. Эмпатии психотерапевта, его способности демонстри­ровать душевное расположение к пациенту, сопереживание, идентификации с ним недостаточно для успешного излечения. Основой психотерапии становятся многочисленные специально ориентированные «техники» (способы, программы) диагностики и терапии. Их применение не исключает ни лекарственных, ни ортодоксальных медицинских способов излечивания [Бодров В.А.. 2003, 2006; Малкина-Пых И.Г., 2004, 2006 и др.].

В последние годы все шире используется понятие «копинг» (англ. coping —совладание). Подразумеваются усилия человека по преодолению неблагоприятных проявлений стресса, совладе­ния с ним. Психотерапия должна побуждать человека к копингу.

к совладанию с дистрессом [Абабкова В.А., Пере М., 2004] — в разделе «Совладение (копинг)».

В монографии И.П. Лапина «Плацебо и терапия» [Лапин И.П., 2000] предпринята попытка с разных сторон проанализировать стресс с его нежелательными и благоприятными проявлениями и последствиями. Это должно помогать поиску оптимальных, конкретных способов предотвращения разных видов дистресса и лечению «болезней стресса». Обобщенное описание сотен и тысяч существующих методов психотерапии — задача историков и преподавателей психологии. А вот знакомство людей, нуждаю­щихся в психотерапии при дистрессе, со всем многообразием ее достижений может повредить их пошатнувшемуся здоровью.

В ней изложен обширный экспериментальный и аналити­ческий материал, подводящий к возможностям использования современной психотерапии, основываясь иа разрабатываемой мной «Общей теории стресса». Она нуждается в расширении, детализации и дополнительных обоснованиях.

Основные принципы борьбы с «болезнями стресса» согласно предлагаемой концепции состоят в следующем.

1. Проводить анализ жизнедеятельности населения и трудовых процессов с выделением их естественной микро- и макроци­кличности. При отсутствии «естественного» структурирова­ния таковой цикличности нужно создавать ее «искусственно», чтобы обеспечивать эмоционально усиленное переживание человеком успешности и полезности завершения каждого трудового цикла, каждого цикла жизнедеятельности.

2. В тех жизненных и производственных условиях, где индустриа­лизация и другие особенности цивилизации лишают человека чувства успешности преодоления трудностей и опасностей, не­обходимо периодически моделировать условия, порождающие такие чувства. Такое моделирование особенно необходимо для субъектов, склонных к преодолению трудных или опасных ситуаций.

3. Разрабатывать и внедрять методы рекреации, направ­ленные на восстановление способности к оптимальной актуализации «комплекса активного реагирования» (с его основными двумя фазами), прежде всего у людей, утратив­ших такую способность. При организации такой рекреации необходимо учитывать личностные и психофизиологи­ческие особенности людей, а также социокультурные и этнические особенности и нормы их жизни [Китаев-Смык Л.А.,1983,с. 157-159].

3.4. О СУБЪЕКТИВНОЙ ВЕРОЯТНОСТИ, СУБЪЕК­ТИВНОЙ «НЕВОЗМОЖНОСТИ•> И СУБЪЕКТИВ­НОЙ ЭКСТРЕМАЛЬНОСТИ ИЗМЕНЕНИЯ СРЕДЫ («МАТЕМАТИЧЕСКАЯ» МОДЕЛЬ «ВКЛЮЧЕНИЯ» ВЕГЕТАТИВНОГО СУБСИНДРОМА СТРЕССА)

Для удобства анализа описанных выше явлений представляет­ся целесообразным формулирование ряда определений некоторых особенностей экстремальных требований среды с позиции адап­тивной, биологической системы, подвергающейся воздействиям со стороны этой среды. Делая это, я использовал «формулирова­ние» без формул [Китаев-Смык Л.А., 1983, с. 159-164].

Спустя более четверти века после создания мной «матема­тической» модели стресса (без формул и условных знаков) я по­лучил сообщение о понятности и правомерности этой модели от доктора физико-математических наук (по системному анализу) И.Г. Малкиной-Пых. Публикую здесь описание «математической» модели в первоначальном виде, хотя понятия «стресс первого ранга» и «стресс второго ранга» используются мной теперь в не­сколько ином смысле.

В ходе фило- и онтогенетического развития биологическая система на основании прецедентов общения (столкновения) со средой (внешней и внутренней) накапливает в своей памяти (па­мяти в широком смысле слова) фонд «комплексов» адаптивного реагирования. Каждый из них, условно говоря, имеет в своем составе предназначенную для сличения с реальным событием концептуальную модель значимого для данной системы изменения среды (события, ситуации), программу реагирования, адекватного отраженному в концептуальной модели изменению внешней сре­ды, и аппарат функционально-структурного обеспечения этого комплекса реагирования. Говоря о памяти в широком смысле сло­ва, я имею в виду запечатленный в структурно-функциональных особенностях биологической системы и в ее специфическом аппарате памяти результат отражения по ходу ее развития, динамики ее «общения» со средой. Значимое изменение среды, значимое событие — это событие, могущее изменить гомеоста-тическое состояние биологической системы. Минимальной зна­чимостью изменения среды определяется возникновение порога абсолютной чувствительности биологической системы к данному изменению среды. Значимое событие, вызывающее изменение гомеостаза биологической системы, угрожающее нарушением или нарушающее ее целостность, жизнеспособность,— это опасное (экстремальное) событие (изменение среды). Чувствительность биологической системы к минимально опасному изменению внешней среды является порогом чувствительности к опасности (опасному событию).

Изменения адаптивной системы в ответ на изменения внешней среды (экзогенное побуждение) в соответствии с внутренними программами адаптации (эндогенным побуждением), т. е. реа­гирование системы — это проявление ее активности в широком смысле.

Активным в узком смысле реагированием биологической системы будем называть ее реагирование, направленное на лик­видацию опасности среды путем ликвидации носителя опасности или увеличения расстояния между ним и реагирующей системой (отбрасывание, изгнание носителя опасности или уход от него). Ниже будем использовать термин «активное реагирование» в узком смысле. Реагирование адаптивной системы в ответ на опас­ное изменение среды (на носителя опасности) путем ожидания либо исчезновения опасности, либо завершения адаптивной пере­стройки (в соответствии с эндогенными программами адаптации), в результате которой опасный фактор, даже не изменившись, перестанет быть опасным для данной биосистемы. Данный тип реагирования будем называть пассивным реагированием.

То или иное изменение среды, значимое или опасное для биологической системы, может быть в разной мере вероятным. Субъективная вероятность события обусловлена числом его прецедентов в ходе развития этой системы. Субъективная веро­ятность значимого (опасного) события прямо пропорциональна активности ответного реагирования системы. Чем более много­кратно встречалась биологическая система в ходе своего развития с аналогичными событиями, тем больше ее адаптивные возможно­сти (активность разного рода) для сохранения ее гомеостатическо-го равновесия (целостности, жизнестойкости) вопреки влиянию среды. В ходе развития биологической системы возникали те или иные значимые и опасные для нее изменения среды, в то же время каких-то (какого-то вида) изменений среды не возникало. И это не могло не отразиться в памяти (в широком смысле) данной биологической системы. В структурно-функциональной органи­зации достаточно сложной целостной системы в ходе ее развития сформировались программы реагирования, предназначенные для предотвращения гомеостатических нарушений при хоть сколько-нибудь вероятных значимых событиях. Иными словами, функционально-структурный состав адаптивной системы, его ло­гика, его закономерности определены кругом значимых событий той или иной вероятности. Беспрецедентные события, даже если они гипотетически значимы или опасны для адаптивной системы, не могут учитываться (со всей их спецификой) закономерностями, логикой построения этой системы. Подобные беспрецедентные для данной системы изменения среды (события, ситуации) «невоз­можны» (назовем их так) для данной системы. В теории вероятно­стей существует определение «невероятного» события как пустого подмножества во множестве всех подмножеств пространства элементарных событий данного опыта. «Невероятное» событие «не происходит ни при каком исходе опыта» [Слободнюк Н.П., 1975, с. 180]. В данной интерпретации «невероятные» события равны нулю и не дифференцированы.

Представляется целесообразным иное понимание термина «невозможное» событие. Следует предположить, что в ходе раз­вития рассматриваемой биологической системы имели место «невозможные» события разного вида. После каждого такого события последующие события этого же вида воспринимались этой системой как события «возможные», т. е. в той или иной степени вероятные. События этого вида находили свое отражение в соответствующих адаптационных перестройках биологической системы. Надо предположить, что биологическая система должна была отразить в своем строении саму возможность возникнове­ния класса «невозможных» событий, т. е. сформировать какие-то формы реагирования для защиты от гипотетической опасности «невозможных» событий. При невозможности реагировать на значимое возникновение «невозможного» события из-за отсутст­вия программ адекватного, в достаточной мере специфического, реагирования биологическая система должна иметь программы неспецифических форм реагирования, адекватных всему классу «невозможных» изменений среды. При этом допустимо предпо­ложить возникновение в ходе развития адаптивной биологической системы способности оценивать «степень невозможности» бес­прецедентного события. Эта, так сказать, выраженность невоз­можности, классифицируемая биологической системой, должна зависеть от способности этой системы определять степень несо­ответствия вновь возникшей (новой) «невозможной» ситуации той логике, закономерностям строения данной биологической системы, которые сформированы в процессе ее развития, т. е. при ее столкновении с «невозможными» событиями иного вида, чем произошедшее в текущий момент.

Изменения среды могут быть более или менее информативны для биологической системы в плане определения ею возможности или невозможности этого изменения среды. Изменение более ин­формативное в этом смысле можно назвать более определенным. Можно говорить об определенности события достаточной или недостаточной для установления (идентификации) биосистемой «возможности» или «невозможности» данного события и о степени

(о выраженности) «возможности» (вероятности) или «невозмож­ности» этого события.

Подытожим этот квазиматематический анализ стресса как кризисного состояния, ранжируя его. Субъективная оценка изме­нений среды биологической системой (организмом) обусловлива­ет те или иные особенности реагирования последней Незначимые (подпороговые) изменения среды не «включают» какого-либо значимого реагирования системы, но могут воздействовать на нее на подпороговом уровне (т. е. критерии значимости условны!). Значимая, но слабая и потому неопределенная информация об изменениях среды обусловливает ориентировочное реагирование (поведение) организма, направленное на увеличение определен­ности события. При достаточной определенности изменений сре­ды «включаются» программы специфического целенаправленного реагирования биологической системы. Информация об опасных изменениях внешней среды «включает» программу защитного активного или пассивного реагирования. Это уже стрессовый кризис первого ранга.

Определение (неосознаваемое квалифицирование, само-диагносцирование) субъектом экстремальных изменений среды (ее требований к нему) как «невозможных», т. е. у субъекта нет фило- и онтогенетических программ защитного поведения (дея­тельности, борьбы, бегства или пережидания), способствующих выживанию субъекта (подвергшегося экстремальным воздей­ствиям), — все это «отключает» поведенческую и т. п. защиту от стрессора и включает широкий фронт «неприцельной» многоликой вегетативной защиты. Это стрессовый кризис второго ранга с его «болезневидными состояниями».

Наконец, есть основания выделить некоторого рода комп­лексные изменения внешней и внутренней среды организма, которые могут породить сигналы (управляющую информацию) этому организму о целесообразности его реагирования, напри­мер, о целесообразности его «самоликвидации» (используя те или иные «болезни стресса»), в целях сохранения или повыше­ния жизнеспособности не данного организма, а популяции, в которую он входит. Можно называть это стрессовым кризисом третьего ранга.

Естественно, в реальных условиях существования в рамках высокоорганизованного организма (особи, биологической си­стемы) вместе с «включением» механизмов его самоликвидации начинают действовать защитные для данной особи механизмы, направленные, во-первых, против (на нейтрализацию) процес­сов «самоликвидации», во-вторых, на исчерпание ситуации, при которой целостность особи противопоставляется «жизнеспособности» популяции. Здесь мы не применяем квазиматематический анализ для обсуждения стрессового кризиса четвертого ранга (умирания).

Следует напомнить, что разные по иерархии уровни биологи­ческой системы в рамках организма (особи) специализированы на разных видах, родах активности, в частности защитной актив­ности. Высоковероятные опасные изменения среды «включают» активное эмоционально-двигательное защитное реагирование, вегетативная сфера имеет при этом «обслуживающее» вторично-защитное значение. При «невозможных» событиях «включается» пассивное эмоционально-двигательное реагирование; значи­тельная активация при этом вегетативной сферы приобретает первично-защитное значение. При губительном для субъекта (человека, животного, общества) стрессовом кризисе третьего ранга «болезни стресса» могут быть телесными (соматическими), душевными (психическими) и даже общественными (стайными, стадными, социальными и т. п.).

3.5. АНАЛИЗ СТРЕССОВОГО «БОЛЕЗНЕВИДНОГО СОСТОЯНИЯ» — КИНЕТОЗА («БОЛЕЗНИ ПЕРЕДВИ­ЖЕНИЯ», «БОЛЕЗНИ УКАЧИВАНИЯ», «МОРСКОЙ» И «СПУТНИКОВОЙ БОЛЕЗНИ» и т. п.)

3.5.1. Значимость проблемы кинетоза

Оживление физиологических исследований кинетоза («бо­лезни передвижения», «болезни укачивания», «морской» и «спутниковой и космической болезни» и т. п.) произошло в начале использования трансокеанских лайнеров для массовых перевозок людей, потом в период развития авиации и еще раз после первых космических полетов. Эти своего рода бумы исследований «болез­ни укачивания» связаны с тем, что как во время плавания, так и в авиационных и космических полетах у ряда людей возникают субъективно неприятные проявления кинетоза, которые, как считалось, могли не только ухудшать самочувствие пассажиров, но и существенно снижать работоспособность судоводителей, летчиков и космонавтов. Практика судовождения, авиационных, а затем космических полетов показала, что первоначально выска­зывавшиеся опасения по поводу отрицательного влияния кинетоза на работоспособность человека были чрезмерными.

Указанные колебания заинтересованности проблемой кинетоза отражают дискуссионность утверждения о ее значи­мости. На протяжении истории изучения кинетоза со стороны специалистов-практиков (моряков, летчиков и др.), а также со стороны ученых, решавших смежные проблемы, имелись высказывания как о том, что проблема кинетоза решается недо­статочно эффективно, так и о том, что значение этой проблемы подчас преувеличивается в угоду привлечению внимания и средств к данному направлению исследований. Так, по мнению профессора Ю.М. Стенько [Стенько Ю.М., 1978,1981;Ткачен-ко В.Д., 1980], директора ВНИИ гигиены водного транспорта Министерства здравоохранения СССР, проблема кинетоза не принадлежит к числу первоочередных проблем, решение которых необходимо для повышения эффективности труда и оптимизации условий жизнедеятельности моряков и рыбаков. Американский космонавт Борман заявлял о ненужности в целях предотвращения «спутниковой болезни» тренировок при кратковременной невесомости летчиков-профессионалов, готовящихся к полетам в космос.

Чем же объясняется разное отношение к рассматриваемой проблеме? Прежде всего различной вероятностью возникнове­ния неблагоприятных проявлений «болезни движения» у разных профессионалов.

Проблема кинетоза оказывается значимой при решении задач сохранения работоспособности и комфортного самочувствия при морских, воздушных, автобусных перевозках больших кон-тингентов людей, не прошедших предварительного отбора по их устойчивости к «укачиванию» в транспортных средствах и не тренированных для повышения указанной устойчивости (пасса­жиры, десантники и т. д.).

Морской болезнью страдают до 90 % лиц, впервые путеше­ствующих по морю, но не более 40 % — при повторных воздей­ствиях качки [Кривошеий М., Сандлер А., 1937; Окунев Р.А., 1958; Hill J., 1936 и др.]. Вероятность возникновения кинетоза зависит от особенностей транспорта. Во время полетов на со­временных пассажирских реактивных самолетах «заболевает» менее 4 % пассажиров, тогда как в полетах на самолетах с поршневыми двигателями — до 13 % [Чапек А.В., 1954 и др.]. Л.С. Хачатурьянцем отмечено, что моряки чаще «укачиваются» во время работы во внутренних помещениях судна — 66.6 % из числа несущих вахту в машинных, котельных отделениях и намного меньше при несении вахты на верхней палубе — 16 % (цит. по [Вожжова А.И., Окунев Р.А., 1964]).

«Воздушная болезнь» возникает в полете у 10—17 % из чис­ла летчиков-стажеров (курсантов). Однако кинетоз в полете не является причиной их списания на начальных этапах обучения, так как 70-90 % из числа первоначально страдающих «воздушной болезнью» в дальнейшем адаптируются к условиям полета (Вейт Р., де Гуччи М., 1975].

Многолетние тщательные обследования космонавтов досто­верно показали, что «вегетативные симптомы космической бо­лезни испытывали от30 до 50 % космонавтов. К этим симптомам относятся потливость, саливация, покраснение или побледнение кожи лица, ощущение тяжести в желудке, тошнота, позывы к рвоте и рвота. Космонавты жалуются на слабость, сонливость, апатию и потерю аппетита. Эти симптомы возникают не сразу после начала воздействия невесомости, а через некоторое время (обычно от 1 ч до 1,5-2 сут). Они постепенно ослабевают и ис­чезают в течение первых 3—6 сут орбитального полета и вновь, как правило, не появляются. Индивидуальная чувствительность космонавтов к космической болезни оказалась чрезвычайно раз­личной: от полной толерантности или наличия отдельных незна­чительных симптомов до весьма тяжелой формы с сильнейшим головокружением, тошнотой и многократной рвотой» [Горгилад-зе Г.И., Брянов И.И., Юганов Е.М., 1990, с. 199]. После спуска космонавтов на землю вся симптоматика болезни укачивания («космической болезни») у них повторяется, чем дольше был по­лет, тем сильнее «возвратный», «рикошетный» кинетоз.

Все указанные иллюзии и соматические расстройства я обна­ружил во время впервые проведенных в СССР экспериментов с созданием невесомости в авиационных полетах по параболической траектории (см. подробнее 3.2.1,4.3.3 [Китаев-Смык Л.А., 1963 а, 1963 б, 1964 и др.]). Но такие реакции, во-первых, возникали у 67,6 % из 215 обследованных мной в полетах, во-вторых, иллюзии и соматические расстройства появлялись в наших экспериментах с первых секунд невесомости. Надо заметить, что эти реакции отмечены у обычных людей, впервые оказавшихся в ней, не ото­бранных специально и никак не подготовленных к тому, чтобы оказаться невесомыми. У тех, кто имел летные профессии, сим­птомы, называемые Г.И. Горгеладзе с соавторами «космической болезнью», были лишь у 5,4 % из 220 человек, обследованных мной в полетах по параболе.

Почему же симптоматика «болезни невесомости» возникала у космонавтов чаще, чем у обычных летчиков, бортинженеров, бортрадистов? Одной из причин является то, что в первые годы космических полетов был парадоксально неверным отбор претен­дентов в космонавты по «вестибулярным показателям». Вести­булярная устойчивость проверялась во время кратковременных лабораторных испытаний с интенсивными «вестибулярными нагрузками» — вращениями и качаниями. В наших многосу­точных экспериментах на вращающемся стенде было показано, что многие люди, устойчивые при интенсивных вестибулярных нагрузках (у них не возникает кинетоз), оказываются неустойчи­выми (страдающими из-за кинетоза) при микрогравитационных постоянно повторяющихся воздействиях, которые возникают в космической невесомости и при медленном многосуточном вращении в земных условиях [Китаев-Смык Л.А., Галле P.P., Гаврилова Л.Н. и др., 1972; Китаев-Смык Л.А., Галле P.P., Клоч­ков A.M. и др., 1969 и др.].

Пространственные и иные иллюзии (см. 4.3.3) возникали чаще в авиационных полетах, чем в космических, вероятно из-за того, что перед нею на наших испытуемых действовала 15-секундная перегрузка 1.8—2,0 g, т. е. их тело и все органы в нем были в два раза тяжелее обычного. Наши испытуемые не были подготовлены к этому. И еще, переход от перегрузки к невесомости был внезап­ным и почти мгновенным — за 1,5 сек. В космических полетах перегрузка на взлете была продолжительной, а уменьшалась не так быстро. Все космонавты перед полетом проходили тренировки при действии на них перегрузок, а их действие на взлете в космос было для них привычным и, возможно, не создавало мгновенного неожиданного контраста с невесомостью.

Снижение работоспособности космонавтов из-за космической болезни, конечно же, нельзя не учитывать в опаснейших усло­виях космических полетов. Для ее профилактики разработаны различные средства.

Задача уменьшения продолжительности и выраженности не­благоприятных проявлений кинетоза и их влияния на эффектив­ность и надежность человека-оператора актуальна при работе в условиях, где действие кинетозогенных факторов неизбежно, т. е. при длительной невесомости в космосе, в условиях непрерывного вращения, качания, оптокинетического раздражения и т. п. Про­блема кинетоза теряет свою актуальность при решении задач оптимизации профессиональной деятельности контингентов, прошедших профотбор (направленный на «отсев» лиц, не адапти­руемых к «укачиванию») и специальную профессиональную под­готовку с использованием устройств для повышения устойчивости к кинетозогенным факторам или же «стихийную» тренировку на этапе профессионального обучения в натурных условиях при действии «кинетозогенных» факторов.

Есть еще один аспект актуальности проблемы кинетоза. Известна категория людей, не тренируемых при действии ки­нетозогенных факторов. У них всякий раз в соответствующих условиях возникают проявления «болезни укачивания». Вместе с тем у людей данной категории, несмотря на наличие симптомов «болезни», сохраняется высокий уровень интеллектуальной и физической профессиональной работоспособности. К этой ка­тегории относились такие исторические личности, как адмиралы Федор Ушаков и Горацио Нельсон. Известно, что Нельсон всякий раз, уже входя на свой корабль, даже пришвартованный к пирсу, но слегка покачиваемый прибрежной волной, тотчас подходил к противоположному борту и выташнивал содержимое желудка, а затем бодро поднимался на капитанскую палубу. И еще — яко­бы во время трафальгарского морского сражения он подошел к борту из-за рвоты (гордо, не пожелав снять с головы заметную адмиральскую треуголку) и был убит вражеским снайпером. Для таких людей проблема кинетоза значима в плане уменьшения чувства дискомфорта при кинетозе.

Таким образом, проблема «болезни движения» актуальна при­менительно к решению задач оптимизации работоспособности и самочувствия людей, нетренированных и нетренируемых при действии «кинетозогенных» факторов, и практически не актуальна для людей, устойчивых к действию этих факторов (см.табл.).

3.5.2. Подходы к пониманию проблем кинетоза («болезни укачивания»)

Напомним, что название «кинетоз» должно бы переводиться на русский язык как «болезнь передвижения», т. е. возникающая при пользовании транспо

Date: 2016-05-15; view: 355; Нарушение авторских прав