Нужда субъекта в адресате

Главенствование субъективного в художественной критике проявляется не только в ее автобиографичности, искренности и освобожденности от внешних обязательств. Все эти проявле­ния суть следствия того, что новый обобщающий вывод - то главное, ради чего художественная критика существует, субъект критики ищет для себя в стремлении понять и опреде­лить стройность и единство в бесконечном многообразии яв­лений окружающей жизни и отдавая себе отчет в чрезвычай­ной сложности того и другого.

Субъект, занятый познанием для себя определенного объекта, как будто бы вовсе не нуждается в адресате. Позна­ющий берёт - усваивает, а не отдает. Б.Л. Пастернак писал: «Современные течения вообразили, что искусство - как фон­тан, тогда как оно - губка. Они решили, что искусство дол­жно бить, тогда как оно должно всасывать и насыщаться» (213, стр.5). О.Э. Мандельштам утверждал, что поэзия есть сознание своей правоты (170). Поэтому и в художественной критике адресование занимает подчиненное, служебное поло­жение. «Неуменье найти и сказать правду - недостаток, кото­рого никаким умением говорить неправду не покрыть» (214, стр.6). Эта мысль Б.Л. Пастернака прямо вытекает из первич­ности субъекта и вторичности адресования.

Нужда в адресате не предшествует работе, как в выполне­нии заказа, а возникает, когда работа уже готова или почти готова. Не изделие приноравливается к адресату, а адресат приглашается, первоначально даже по строгому выбору, для ознакомления с изделием, когда оно близко к завершению или уже закончено.

Многие шедевры создавались, как известно, по заказам правителей и меценатов; заказ часто бывал поводом или ус­ловием, предваряющим работу художника, но в искусстве и в художественной критике как таковых это не меняет подчинен­ной роли заказчика-адресата в триумвирате.

Обобщающий вывод, проблема или утверждение в виде художественного произведения есть новое открытие субъекта; по его представлениям оно есть нечто, никем никогда не вы­раженное и впервые им выражаемое для окончательного уяс­нения себе самому его полной правомерности. Субъект обра­щается к адресату, в сущности, только с тем, чтобы получить подтверждения истинности или ценности достигнутого им знания.

«Когда мы говорим, мы ищем в лице собеседника санк­ции, подтверждения нашей правоты <...>. Единственное, что толкает нас в объятия собеседника, - это желание удивиться своим собственным словам, плениться их новизной и неожи­данностью», - пишет О.Э. Мандельштам в статье «О собесед­нике» (170).

«Я давно думаю, - писал академик А.А. Ухтомский, - что писательство возникло в человечестве «с горя», за неудовлет­воренной потребностью иметь перед собою собеседника и друга! Не находя этого сокровища с собою, человек и приду­мал писать какому-то мысленному, далекому собеседнику и другу, неизвестному, алгебраическому иксу, на авось, что там, где-то вдали, найдутся души, которые зарезонируют на твои запросы, мысли и выводы! В самом деле, кому писал, скажем,Ж.-Ж.Руссо свою «Исповедь»? Или Паскаль свои «Мысли о религии»? Или Платон свои «Диалоги»?» (288, стр.260).

«В сущности, писать следует только для того, чтобы осво­бодиться от темы, которую обдумывал так долго, что больше нет сил носить ее в себе; и разумен тот писатель, который пишет с одной целью вернуть себе душевный покои» (Сомерсет Моэм; 192, стр.138).

В адресате подразумевается единомышленник и соучастник поисков ответа на нерешенные вопросы бытия и свидетель успехов субъекта в этих поисках. Поэтому отношения с адре­сатом сложны, могут быть мучительны, трудны и противоре­чивы. От него ожидаются санкции, к нему предъявляется тре­бование одобрить, ему предоставляется роль авторитетного ученика, готового все и с полслова понять. Таков мыслимый идеал. Практически таких не бывает. Но это не мешает вновь и вновь обращаться к такому и искать такого, потому что именно такой и только такой нужен.

Вот несколько высказываний, в которых я вижу подтверж­дения:

Г ё т е. «В моем призвании писателя я никогда не спра­шивал себя: чего хочет широкая масса, и чем я могу быть полезен целому? Я всегда заботился лишь о том, чтобы сде­лать самого себя более проницательным и совершенным, по­высить содержание своей собственной личности и затем выс­казать всего лишь то, что я познал как добро и истину. Я не отрицаю, конечно, что таким образом я действовал и прино­сил пользу в широкой сфере; но это была не цель, а необхо­димое последствие, которое всегда имеет место при действии естественных сил» (330, стр.830).

К.С.Станиславский. «Театр существует и тво­рит для зрителей, но пи зрители ни театр не должны подо­зревать об этом в момент творчества и его восприятия. Тай­на этой связи зрителей с артистом еще больше сближает их между собой и ещё больше усиливает их взаимное доверие'» (266, стр.420 - выделено К.С.).

М.М.Фокин. «Я не хочу думать о зрителе, когда сочиняю. Я сочиняю для себя. В этом, прежде всего, мое на­слаждение, моя потребность.

- Вы не хотите считаться с мнением публики?

- Я не так сказал.

- А как же?

- Я с интересом и волнением буду ожидать ее приговора, но уже после того, как вещь готова. Спрашивать же: что ей угодно? Это ненужное дело, ненужное ни для меня, ни для публики» (296, стр.374).

Приведенные выше суждения Пастернака и Мандельштама дополняют признания и высказывания Моэма, Гете, Станис­лавского и Фокина.

К режиссуре относится все, что относится к адресованию во всех искусствах. Но, в отличие от многих других, искусст­во режиссуры, подобно критике, практически занято не дей­ствительной жизнью непосредственно, а произведением другого искусства - драматургии. Поэтому режиссуру в той ее части, в которой она зависит от драматургии, точнее - связана с ней, можно рассматривать как художественную критику.

Может быть, чем больше место субъекта в триумвирате, образующем художественное суждение, чем оригинальнее его находки и чем, следовательно, скромнее место объекта, тем нужнее художнику адресат для подтверждения его правоты? Острота нужды в нем спадает, когда объект говорит сам за себя, а субъекта за ним почти не видно.