Клиническая смерть – до и после

Окровавленное, плачущее лицо Федьки я вспомнил значительно позже того события, о котором рассказываю. Она всплыла в моем сознании только спустя два месяца, при достаточно необычных обстоятельствах. Но об этом чуть позже.

«Ой, сынок! Ты жив? – искренне удивилась благообразная старушка в форме медсестры, увидев меня в общей палате, куда прикатила тележку с едой. – А мы тебя уже похоронили!» – нимало не смущаясь, продолжала она. «Что это? Где я? Что за ерунду несет эта бабуля?» Я попытался что-то спросить у нее, но получилось какое-то мычание. Откушенный, как я узнал позже, и пришитый хирургами язык заполнил весь рот. Получалось, видимо, забавно, судя по реакции лежащих со мной в одной палате людей. Когда медсестры (а их было несколько) заходили ставить очередную порцию уколов, просили меня: «Сережа, скажи что-нибудь». Я, находясь еще в «параллельной жизни», говорил, что требовалось, и веселый здоровый мужской гогот заполнял всю палату, хотя находившиеся в ней солдаты (это была солдатская палата) были далеки от состояния здоровья. Это было одним из развлечений моих сопалатников. Тела большинства из них были буквально разрушены, каждое по-своему. И только умелые руки хирургов сумели собрать то, что осталось, подарив надежду на продолжение жизни. И они продолжали жить, не уставая шутить! Чуть позже я познакомился с историей каждого из них, и моя ситуация с частично оторванной и пришитой ногой, смятым позвоночником и компрессией всех органов, в том числе и мозга, показалась мне не такой уж печальной.

Прошло 2 месяца после выхода из 12-дневной комы, в которую, как оказалось, я попал на Минском шоссе. Такое состояние врачи называют клинической смертью. Я не видел тоннеля. Но я увидел себя… Спустя два месяца. И смотрел на себя, окровавленного и не чувствующего боли, откуда-то сверху (Федя все-таки разбил меня, как я и предсказывал). Мне наконец-то разрешили встать. Кто лежал долго в одной позе, тот понимает: это – событие! Я бы сказал, праздник! Разные бывают праздники, и я уверяю вас, этот – не самый плохой… Борьба у кровати с ортостатическим коллапсом (это когда встаешь и тут же падаешь, теряя сознание), наконец, закончилась моей победой. И я вышел за пределы палаты! Оказывается, меня знал весь этаж, все отделение. Меня ждали и… захлопали в ладоши (конечно, кто мог), когда увидели мое неуверенно раскачивающееся на костылях тело. Пока это еще тело. Душа не спешила вернуться в него. Да, я испытывал определенный страх, передвигаясь на костылях. Я боялся упасть, но продолжал двигаться вперед. Довольно быстро больные потеряли ко мне интерес. Шоу закончилось, и они снова прильнули к телевизору. Там показывали какой-то триллер. Я тоже захотел посмотреть, т. к. забыл, что это такое – смотреть телевизор. Мне предусмотрительно уступили место на диване, в первом ряду зрителей (блатное место). Можно вытянуть ноги и, развалившись, спокойно смотреть, не вытягивая шею из-за рядов впереди сидящих. Я еще не успел сесть, как увидел в телевизоре несущиеся и переворачивающиеся машины. В следующее мгновение что-то сверкнуло перед глазами – я увидел себя… окровавленного и плачущего рядом Федора.

Дежурная медсестра наклонилась надо мной и что-то говорила. Только почувствовав резкий запах нашатыря, я услышал: «Иди в палату! Тебе еще рано так далеко ходить!..»

Но я же не терял сознания, зачем нашатырь? Я смотрел кино! Но… другое! В тот самый момент, когда я отключился в первом ряду, на диване. Я увидел себя раздавленного. В кабине своей машины увидел кровь, лобовое стекло и Федю, с мокрым от красных слез лицом и причитающего: «Сережа, Сереженька, не умирай!»

Что это было? Душа, покинувшая тело? До сих пор это не дает мне покоя. Она, душа, покинула мое тело, а затем, поразмышляв немного, решила вернуться в него. Это изменило все. Всю мою жизнь. Но осознавать это я начал не сразу.

Когда меня выписали и я вернулся в часть, первое, что я сделал, спросил испуганного Федю (он как-то очень робко и неуверенно подошел ко мне): «Так было?!» И рассказал ему про удар страшной силы о впереди стоящую машину, кровь, плач Федьки. Федя утвердительно кивнул головой.

Так что это? Как это понять? Значит, действительно: душа существует и решает – уйти из тела или остаться? И она уходит, когда решает, что делать в этом теле нечего. Но иногда возвращается… И возвратившейся вместе с ней жизнью надо правильно распорядиться! Так началась моя вторая жизнь.

Вторая жизнь, но другая…

Что такое вторая жизнь?

Это когда все заново. Жизнь сначала, но не с детства. Жизнь взрослого человека, которому надо научиться в ней жить. А учителя кто? Родители? Да нет. Они только переживают и тихо плачут от счастья, что их ребенок остался жив. Чем они могут помочь? Разве что накормить куриным бульоном для того, чтобы кости скорее срастались. Так врачи посоветовали моим родителям, что те дисциплинированно исполняли… Думать и принимать решения надо самому!

Моим родителям, конечно, досталось… Им сообщили о происшествии спустя месяц, когда врачи поняли, что сержант Бубновский все-таки не умер. Месяц родители не получали от меня ни одной весточки. Для них официальной причиной моего длительного отсутствия были дивизионные учения.

Когда отец вошел в палату и увидел меня, распятого железками на кровати, он заплакал…

Я второй раз увидел плачущего отца. Первый раз это произошло на похоронах его старшего сына, моего брата, когда отец увидел его в гробу. И вот сейчас…

«Что ж ты, парень, натворил!» – сказал я себе. Но раскаяние было недолгим. Все-таки я выбрался. Здоровья нет, денег нет, в руках костыли. Прогнозы врачей лучше не вспоминать. Что делать дальше? Спиваться? Это легко. Так поступают многие в подобной ситуации!

Или выбрать путь инвалида – плачущего, жалующегося и ожидающего разных подачек от государства и окружающих людей? И это не по мне.

Если остался жить, значит, моя жизнь кому-то нужна?! Осталось разобраться – кому? И я решил выбираться. Получилось не сразу, конечно. Был какой-то инерционный период после госпиталя. Как жить заново инвалиду, без денег, практически без помощи, с врачебным прогнозом: «Если устроишься вахтером – считай, повезло…»? Мне 24 года. Я еще ничего не успел сделать – ни родить, ни построить, ни посадить. Но мозги остались целы.

И для начала как минимум надо было понять свои проблемы. Так появилась первая конкретная цель – поступить в медицинский институт (сейчас это университет). Инвалидов принимали неохотно. А в медицинском мне открыто сказали: «Как же ты будешь работать врачом? Ты же инвалид!» Но я поставил себе цель и шел к ней, как танк – только на костылях. Да, это было непросто – ходить по инстанциям, выпрашивать справки о своей трудоспособности, ездить через всю Москву в бассейн, к своему другу, который пускал меня поплавать, когда никого не было, так как платить за абонемент я не мог. А плавать было нужно, чтобы освободиться от костылей и начать ходить хотя бы с палочкой.

Кстати, навык, полученный во время тех тренировок в бассейне, когда я подходил к воде на костылях, бросал их, а сам падал в воду, впоследствии мне очень пригодился. После последней операции на тазобедренном суставе я восстанавливался, перемещаясь на костылях по песку океанского побережья (дело было под Бостоном, США). Когда уставал, я бросал костыли в песок и, как черепаха, вползал в воду, а затем также выползал. Все это я проделывал до тех пор, пока не научился обходиться без костылей.

К концу второго курса мединститута, когда мне удалось перейти на трость, я создал свои первые принципы лечения и начал практиковать. То есть, видя мои успехи в вопросах собственного восстановления, слушая рассказы о здоровье, ко мне стали обращаться люди – друзья друзей, знакомые. Как правило, обращались те, от кого отказалась общепринятая ортодоксальная медицина. Мне удавалось им помочь в тех случаях, когда меня слушались. С тех пор я стал врачом «последней надежды». Своей практикой я занимался везде, где можно – в Средней Азии, в кишлаках, куда меня приглашали на отдых друзья, в деревнях и поселках России. Но мой отдых заканчивался, как правило, на второй день, стоило кому-то из окружающих оказать помощь в снятии болей в спине. Я называл такой отдых «каникулами Бонифация». Эта привычка отдыхать работая осталась до сих пор. Где бы я ни находился. Очень много друзей и знакомых. Да! Мир действительно тесен!

Сейчас, когда у меня очень много проектов и дел, которые необходимо выполнять одновременно, мне кажется, что та задача (поступить в институт) была достаточно простой, так как других не было. Все в мире относительно. Я все-таки сумел войти, прорваться в мир медицины и довольно скоро, уже после второго курса, понял: законов восстановления здоровья ортодоксальная медицина не изучает. Я стал заниматься именно этими вопросами – вопросами восстановления здоровья! Из… ничего! Но уже профессионально.

Позже подобрал и термин для определения своей деятельности – кинезитерапия, т. е. лечение движением. Интересно, что долгое время (лет 20) после того, как я стал применять этот термин, меня даже врачи спрашивали, что он означает. Рекомендовали его изменить на какой-нибудь другой термин. Но сейчас кинезитерапевты в «моде», хотя не знаю, где они учились этому ремеслу.

Я же всегда буду вспоминать эту необычную, я бы сказал – фантастическую, практику на «Дакаре». Именно в экстремальных условиях мне удалось опробовать и применить все свои наработки, которые в других условиях (стационарных) опробовать было бы невозможно. Добровольцев не найдешь…

Date: 2016-02-19; view: 337; Нарушение авторских прав