Глава 152

Будапешт.

Несмотря на резкое столкновение в мнениях, я поддерживал с Оскаром Стейтом в будущем добрые отношения, Да, теперь публика ликовала. Меня ошеломила восторженность одного из репортеров. Оказывается, он, несмотря ни на что, ставил и ставил на меня. Предложения сыпались со всех сторон, и он не уклонялся. Он поступал наперекор фактам и мнениям знатоков. Репортеры уже передавали в свои агентства и газеты сенсационное известие о моем поражении, а он подписывал условия очередного пари… И теперь он высыпал передо мной в шезлонг целую охапку купюр – выигрыш в тысячи долларов… И говорил он каким-то путано-надтреснутым голосом, срываясь на крик. Он подарил мне серебряный католический крестик, сняв с себя…

И о другом, очень важном, что не дает покоя. Сталкиваясь всю жизнь с карательной силой, угрозой подавления именем государства, я много лет решал одну и ту же задачу: что же такое Родина? Я пришел к выводу: государство и Родина – это разное. Когда я впервые сформулировал эту мысль, она потрясла меня.

Государство и Родина – это разное…

Как же плохо я держался на ногах! Зыбка и неустойчива была вера в жизнь. Я после понял: меняю кожу. Я и представления не имел, каким может быть мир. Надломлен, загнан – катком прокатит через тебя, вернее, через то, что осталось от тебя. И все его милосердие!

Я был беззащитен и потому надорвался.

Там, в Будапеште, нервное расстройство давало о себе знать находами совершенно черного отчаяния, безнадежностью. Господи, хотелось разбить голову о стену – и забыть, навсегда все забыть!

Я старался все делать так, чтобы никто не догадался, как мне худо и что со мной. Впрочем, задушенность и какая-то безмерная усталость этому весьма способствовали. Со стороны я походил на весьма уравновешенного человека. Еще бы, я был поглощен борьбой в себе.

Нервная система буксовала, отказывала сносить все обилие новых напряжений.

Я был стиснут стенами. Настоящее удушье отчаянием и ужасами. Воздух застревал в груди. Уйти, лечь, не шевелиться, не видеть и не слышать. Будь все проклято!..

И все же я должен сложить все подходы, хотя это сверхнатуга на несколько часов. Я не смел быть другим, я должен был держать себя в руках, чтобы выворачиваться наизнанку в новых усилиях. Отступать некуда. Все решить и разрубить могла только борьба…

Ссылка Жаботинского на больную кисть…

Мое воспитание в спорте было несколько иным. Без запасных, без подстраховки – сразу в пекло самой злой борьбы – за звание самого сильного атлета в мире. На чемпионате мира в Варшаве я оказался перед грозным соперником – и никакого опыта международных встреч. Разве выступление в Лейпциге без соперников – это опыт?.. А тогда, там,– могучий Брэдфорд, зал, настроенный против меня, ухабы срывов, растерянность. А уклониться – и помышлять не смей.

Да если бы там у меня оказалась не в порядке кисть, все равно я должен был работать. Ведь работал я с восемью здоровенными нарывами и температурой за тридцать восемь градусов в Риме – все на грани сепсиса.

И здесь, в Будапеште, я тоже не смею отказываться. Смысл этой борьбы выше меня.

Я уже усвоил: жесткая борьба не всякому по плечу, даже очень не всякому. И я уже знаю, что такое предельное натяжение воли и мышц в схватках, равных по силе. Тут вместо души – камень, гвоздями дышишь… Поневоле сошлешься на кисть, спину, грипп…

Часы выступления…

Мне казалось, я с величайшим трудом переставляю ноги. Это не ноги, а чудовищные глыбы – их не оторвать, вбит в землю. И вместо век какие-то пудовые покрывала. Даже на ненависть к сопернику нет сил – только высчитываешь килограммы и свое тело: как выставить его под тяжестью, как провести тяжесть. Мутно, надрывно держать голову…

Почти все лето без тренировок и в лихорадке. Почему "почти все лето"? Да все лето без тренировки! Те редкие – это не работа…

И еще нервная болтанка без конца и начала. Словно чья-то гигантская рука втирает меня в землю…

Не мышцы – кисель, сам разжиженный, дряблый, всякая силовая выносливость потеряна. Какой тут тонус? Какой праздник сильных? С неприязнью, граничащей с ненавистью, посматриваю на репортеров, особенно на одного: трется тут…

Тяжко, медленно пропускаю через сознание все, что происходит вокруг. И одна забота: чтобы никто ни о чем не догадался. И не только потому, что примут за желание оправдаться, скрыться за болезнь перед могучим натиском соперника. Если бы только в этом… Но ведь как поймут, если хоть на волосок догадаются, что со мной?.. Ведь во веки веков всякая нервная болезнь вроде позорной болезни, вроде клейма! Кому какое дело, что это истощение нервной системы, что это временно, что это издержки эксперимента?..

И потом, все это имеет для меня огромный смысл – смысл жизни. Если я выиграю, значит, я абсолютно здоров, никогда ничего со мной уже не случится. Я должен повторить "финское" доказательство.

Таким образом, я решал для себя самую сложную задачу, она уже не имела ничего общего со спортивной. Тем, что выиграю, буду первым, докажу себе, что совершенно здоров, нет и не будет со мной ничего и нервы мои в совершенном порядке, только зверски истощены…

Я смотрел на мир затравленно и в то же время с надеждой-Все было подернуто пеленой отчаяния. Я пробивался через ее липкие прикосновения. Она отравляла безнадежностью, ужасом. Я все время уговаривал себя, убеждал, что это не так. Я был наполнен беззвучным стоном и, однако, пробивался вперед – только так я мог обрести себя и победу. Мне казалось, я топчу себя, наступаю на живое тело, лицо…

И сразу после зачетной попытки, сознания победы – усыхание черного человека во мне, на всем нарастание света, какое-то пробуждение людей. Не я, а они казапись мне неживыми, отодвинутыми на какую-то ватную неслышимость. А теперь настоящий проблеск света, нарастание света, и все голоса, звуки – в настоящую силу.

Все, я выбрался…

Date: 2016-01-20; view: 315; Нарушение авторских прав