Глава 127

"Как же мне держаться с ним?" Я так и не успел решить. Лифт остановился. На звонок отворила миловидная женщина и провела нас в гостиную. Скромная комната с портретом привлекательной мулатки над диваном. Больше я не успел ничего заметить. Вошел приземистый мужчина, плотный, кряжистый и представился: "Ригуло".

Я сижу рядом с ним… человеком, чье имя отождествляется с силой. Сижу рядом и слушаю.

– Родился в начале века, в девятьсот третьем году. Моя профессия? Рабочий-литограф, после – профессиональный спортсмен. Спорт полюбился мне сразу…

Слушаю и думаю, что он очень болен. Воспаленные белки. Высохшее бледное лицо. Большое изможденное тело. Ключицы выпирают из-под халата…" – так я писал в газете "Известия" в октябре 1962 года.

Настоял на визите бывший рекордсмен России по штанге, потом профессиональный атлет и авторитетный французский тренер по боксу, а ныне репортер газеты "Русские новости" в Париже, основанной русским патриотом А. Ф. Ступницким в 1944 году, Александр Григорьевич Красовский.

Красовский старше Ригуло, а статен, подвижен, быстр на точное слово. Меня подавила болезненность Ригуло, хотя я был предупрежден о его нездоровье, смертельном нездоровье – необратимо слабнет сердце.

Ригуло рассеянно улыбнулся на мое восхищение его подвигами в спорте. Я замечаю, как дрожат у него пальцы и как исхудало-преувеличенны кисти. И как он весь зыбок – ему трудно сидеть, трудно противиться дрожи, трудно подыскивать слова. И руки нескладно-длинные, вроде не его. Под халатом могучий костяк, но мяса уже нет, съедено болезнью. Он никнет от слабости, однако не теряет улыбки. Она блуждает в бескровных губах. Тонкая пленка кожи хранит следы недавнего бритья. В глазах то вспыхивает, то гаснет любопытство. Слова редкие, без выражения…

Репортер сфотографировал нас – и уходит на цыпочках. И тут меня ударяет по сердцу вид комнаты. Она очень походит на все другие комнаты, в которых долго болеют и с болезнью нищают.

И я вспомнил восторженные слова Новака о встрече с Ригуло в 1937 году: "Сам среднего роста, кряжем. Грудь широченная, выправлена наковальней, такую не просто осадить. Любое "железо" примет. Атлет! Улыбается ясно, спокойно. А что за номер в цирке! На вытянутой руке очаровательная девушка. Держит на ладони, ухмыляется – забава! А она – одно упражнение за другим на гибкость. Что ты! А слава!.. Великий король спорта!.."

И рассказ Куценко. Он встречался с Ригуло дважды:

"Толстый, очень общительный и улыбчивый в 1950 году. За ним сохранялось звание сильнейшего в мире. Через четыре года я встретился с несколько другим человеком. Ригуло изрядно пил. Это не нравилось Жану Даму. И Жан Дам не скрывал…"

Как плясали буквы, когда Ригуло подписывал мне на память свою книгу и фотографию!

Неуверенно, всем телом он поворачивался к нам. Я знал эту печальную особенность бывалых атлетов – сращение шейных позвонков от бесчисленных повреждений и перегрузок. И Ригуло не мог повернуть голову – поворачивался всем туловищем. Он хрупок, нетверд в повадках, будто боится ошибиться, не то сделать. Напряженно принимает слова, пропуская и не пытаясь даже ответить на вопросы. В глазах навыкате – усталость и пустота…

Красовский не грассирует, речь у него интонационно не французская, но владеет языком безукоризненно. При нем я избегаю говорить по-французски. Неловко за себя.

Я испытал облегчение на улице. Даже поймал себя на том, что заговорил громко, часто. Старался отгородиться от чужой беды. Конечно, жить, жить! Все здесь радостно! Так славны встречные женщины, улыбчивы дома, город, небо за листвой!..

– Нагрузки сделали свое и еще вино, много вина,– сказал Красовский, расправляя плечи. И завел рассказ о своем знаменитом ученике – чемпионе Европы среди профессионалов по боксу: –…Бабник из записных. Как унять? На тренировках выжеванный. И сколько ни убеждаю – без толку. Я его, голубчика, на экскурсию в больницу…– Александр Григорьевич называет больницу, район, там служил знакомый врач-венеролог.-…Мы его за собой по палатам, потом на осмотр, перевязки, процедуры. Вышли, а он – блевать… Что ты! Шарахался от юбок!..

Я знаю: в молодости Красовский держал один из рекордов в дореволюционной России. И это все. Но о его французском статусе уже наслышан. Здесь он начал выступать как профессиональный боксер. Дипломы тренера физической культуры и бокса ему выданы после экзаменов на специальном отделении при Парижском университете и Национальной федерации бокса. За свою жизнь Красовский тренировал несколько сот спортсменов. Среди них – "король ринга" легковес Клето Локателли, о котором писали, что он побеждал во всех столицах Европы. Потом Локателли стал звездой в Нью-Йорке.

Среди воспитанников были чемпионы Европы итальянцы Мерло Пресизо (полутяжелый вес) и Энрико Урбинатти (вес "мухи"), чемпион Италии средневес Тино Роландо, чехи Якш, Мюллер, Гампахер и Прохазка – все чемпионы Чехословакии. Труд Красовского отмечен высшей наградой Национальной федерации бокса Франции.

Александр Григорьевич вытаскивает у меня из-под руки книгу и фотографию, подаренные Ригуло. Щурясь, разглядывает. Мы отпустили машину и теперь идем к метро.

– Наверное, последний автограф,– медленно, в своей манере выговаривает слова Александр Григорьевич.– Сердце износилось…

"Вино, конечно, доконает любого,-думаю я.-Но одно ли вино? Как это легко – сбросить ответственность ссылкой на вино. Все сразу понятно, никаких тревог.. А нагрузки?! Ведь его изменили нагрузки: выкладывай силу на тренировках, удивляй на сцене! Рекорды. Почтение… А потом гонки – велосипедные, автомобильные. Потом борьба. Не такая, не с правилами – кетч. И на все – одно сердце…"

Александр Григорьевич, тонкогубо улыбаясь, развлекает парижскими историями. Это он устроил встречу с Ригуло. Ему, репортеру, этот визит – отличный газетный материал.

"Вино, конечно, зло – думаю я.– Но сначала от этого человека взяли всё. Выгребли все, что могли. Поди сыщи чемпиона по кетчу в пятьдесят лет, а Ригуло им был… Качает головой: здорово пил. А что выгребали из него все – ни слова, будто так и нужно. Что сосали всем миром силу – ни слова… Вся жизнь – череда надрывных испытаний, общая жажда новых рекордов. Он сжигал себя. Не проматывал, а сжигал, ибо работал нечеловечески. Не алкоголь ли обманчиво выдергивает из такой устали? А потом, разве не все ли равно, каким будет "потом"? Вряд ли лучше, чем эта чернота усталостей И "раздергивал" ее алкоголем, доканчивая разрушение, сработанное профессиональным спортом. Все эти люди награждены славой, но не ее пониманием. Ведь сила, превращенная в профессию, убивает. Не может быть иначе, хоть обставляй все эти спектакли самыми "человеколюбивыми" правилами…"

Я размышлял о результатах, о том, что их нужно все время продвигать, а потом наступит день – и ты не нужен большому спорту, хотя всей жизнью прикипел к нему и другой жизни не надо. А тебя поучают: преодоление препятствий не есть исключительные свойства большого спорта, в любой области талантливый человек, идущий к далекой цели, должен обладать силой воли…

Я впервые задумался над тем, что значит дорасти до понимания сущности событий. Что значит – верить правде, видеть правду? И верят ли правде, если она не обеспечивает сытостью?..

Ригуло потряс меня. Ведь ему нет и шестидесяти.

Я вспомнил, как этот бывший атлет выходил из комнаты. Он наотрез отказался фотографироваться в халате. Вернулся в черном пиджаке, белая рубашка без галстука, воротник расстегнут. Сел подле меня, протянул руку с книгой, позируя. Дышал прерывисто, громко. Робко, даже виновато улыбался…

Красовский вспоминает посещение училища при выпуске прапорщиков императрицей Александрой Федоровной и наследником-цесаревичем Алексеем. Это я спросил. Пережитое Красовским из смуты тех дней – материал, который я по крохам добываю для будущей книги.

– Ренненкампф? Каков собой, где встречались? – это мой вопрос.

– В Симферополе. Он уже был в отставке за отказ выручить Самсонова и предательство под Лодзью. На его совести гибель второй армии генерала Самсонова. Ходили слухи, будто он с японской войны зуб имел на Самсонова. Да и под Лодзью в ноябре четырнадцатого выпустил немцев из мешка… Любил сидеть в сквере у гостиницы, где жил. Мы в ресторане пообедаем – и в сквер: Карловича "заводить". Его звали Павел Карлович. И вокруг колесом. Он должен на честь отвечать, а нам конца нет. Как только сядет, так пошел следующий. Он поднимается, руку к фуражке, а сам от злобы белее известки. Усы дрожат. Они у него стрелками в стороны, длинные… Его в марте восемнадцатого расстреляли в Таганроге, или, как тогда говорили, "в штаб к Духонину отправили"…

Думал, гадал ли я, что игра в силу заведет меня в дом к тому, чье имя если не священно, то почетно для каждого, кто любит силу. Его уже забывают. Вне Франции его знают лишь такие одержимые силой, как я. Старый, добрый Беранже, его "Барабаны" отбивают ритмы. Слушаю этого русского, что прожил на чужбине и ничуть не состарился в тоске по России, а в памяти озорство строф:

Прекратите, барабаны,

Музыку свою;

Вы спокойствие верните

Моему жилью!

Красовский всегда с портфелем. Что значит "всегда"? Я знаком с ним утро и день. Но у него славный портфель. Он щелкает замками и достает книжицу – шаляпинские воспоминания. Ласкаю рукой мягкий переплет.

Прибавляем шаг. Столько сегодня дел! И подальше от чужой беды, подальше…

Date: 2016-01-20; view: 346; Нарушение авторских прав