Глава 12. В Варшаве я с любопытством наблюдал за многомедальными чемпионами

В Варшаве я с любопытством наблюдал за "многомедальными" чемпионами. Томми Коно явно наслаждался славой. На том чемпионате не было атлета более знаменитого. Семь побед на чемпионатах мира и Олимпийских играх, десятки мировых рекордов, легендарная непобедимость и звучно-гордый титул – Железный Гаваец! Коно с Гавайских островов. Помню его еще по Москве. 15 июня 1955 года американская и советская сборные встретились в Зеленом театре парка имени Горького (Вообще первая в истории официальная встреча между советскими и американскими спортсменами в СССР, не только тяжелоатлетов). Накануне американцы разминались в спортивном зале "Динамо", под трибунами стадиона. В юношеском благоговении я взял тогда автографы у Коно, Станчика и Эн-дерсона. Поморщились Куценко и Шатов – тренеры нашей команды: что тут путается солдат? Первые три с лишком года в академии я ходил рядовым, а в зал меня исхитрился провести мой первый тренер – Е. Н. Шаповалов. Преодолел с ним все заслоны и в немом восхищении шлепнулся на низенькую скамейку у стены. Ноги сами подогнулись: Эндерсон! Вот он!!!

А его выступление в Зеленом театре!..

"Когда исполинская фигура Андерсона появилась на помосте, в зрительном зале началось оживление, которое увеличилось, когда Андерсон начал упражнение со штангой. Он выжимает 182,5 кг. Это новый мировой рекорд. Андерсон улучшил прежний мировой рекорд, принадлежавший Хэпбёрну (Канада), на 14 кг. В рывке Андерсон фиксирует 142,5 кг. В толчке он показывает 193 кг. Это в сумме троеборья составляет огромный вес – 518,5 кг. Медведев набрал в сумме троеборья 450 кг (145+135+170) (Тогда в Москве Эндерсон весил 155 кг)…"

…Теперь Варшава. И я не зритель в Зеленом театре. И нет в американской сборной Станчика, нет Эндерсона. Нет у меня и листочка с автографами: "увели" из раздевалки. Вечерами Коно засиживался в ресторане с хорошенькими женщинами. Компанию разделяли то грубовато-бесцеремонный Эшмэн – верзилистый, бритоголовый, то беспечно-веселый Бергер, но никогда – Брэдфорд.

Коно, да и Бергер тоже, пренебрегал режимом, даже вызывающе. Я пялил глаза: а как же сила? И почему не вмешиваются тренеры? У нас за такое из сборной в десять минут отчислили бы.

Нудные, темные вечера выхаживал то один, то с тренером подле гостиницы. Уже к девяти часам вечера на главных улицах автомобили почти вовсе исчезали, да и прохожих – раз-два и обчелся. И словно по уговору все вечера моросило.

Я еще только обучался искусству ждать поединок. Каждый день натужно переваливал через меня. Мечтал лишь об одном: уехать. Забыть все, бросить – и уехать. Зачем этот чемпионат, это хвастовство силой, это изнурительное ожидание, эта обязательность победы?! Только победа! До сих пор я всегда мог уступить сопернику – здесь это исключалось! Ожидание изнуряло.

Это брал свое очередной приступ малодушия. Малодушие не в чистом виде, конечно.

После я кое-как приводил мысли в порядок.

И все вокруг проступало иным.

А вот Коно и Бергера соревнования не беспокоили. И то правда: за десять с лишним лет тренировок и выступлений Коно свыкся с ними, как с работой. Да, по существу, это и была работа.

Хоффман всех, кто так или иначе интересовал его, независимо от возраста оделял жевательной резинкой и своими журналами. За ним поспевал Кларенс Джонсон. Хоффман никогда и ни к кому не приноравливал шаг.

Рабочим тренером американской команды являлся Тэрпак. Я ни разу не слышал, чтобы этот выходец из Западной Украины (он кое-как изъяснялся по-русски) повышал голос. Тэрпак ровен с атлетами, даже если они проигрывали по досадной оплошности.

Я чувствовал себя неприкаянно. Я привык к работе, заботам, беготне, а тут жди. Никаких забот: жди. Диковинный уклад: не учись, не работай, а только упражняйся с "железом".

Уходил в номер – точнее, взлетал в лифте. А в номере один на один с собой. И начиналось: разыгрывал в воображении все каверзы будущего поединка. Как раз то, чем не следовало заниматься.

И еще о чем только не думал!

Из американцев ко мне наведывался Бергер. Объяснялись на пальцах и цифрами в блокнотах. Понял: у Эшмэна грозная сила в толчковом движении, но повреждена стопа, а Брэдфорд зарится на мировой рекорд Эндерсона в жиме.

От таких объяснений бросало в жар. А тут еще прикидка Брэдфорда! Он закатил ее на второй или третий день после нашего приезда в Варшаву. В самоутверждение и для самоободрения я закатил ответную. Богдасаров умолял остановиться – я настоял на необходимости ответа. И теперь усталость прикидки во мне. "Переел", а времени на восстановление нет.

Хоффмана увлекла легкость, с которой я работал. Проскрипел через весь зал: "При собственном весе сто пятнадцать килограммов никто в мире не работал так четко и с такой скоростью! Таких я не знал!"

А эта легкость на прикидке – от возбуждения, в урон силе и нервной свежести, от страха, рисовки и бравады. Теперь в мышцах тупость. Я вял. Зато что за сладость поразить публику, знатоков, репортеров!

…Ел кое-как. Развлекала роскошность ресторана. Ресторанная роскошность, конечно, тоже в диковинку… От пищи мутило. Уже горел. Но вес следовало держать, и я напихивал себя едой.

И опять вечера. Дождь приземлял дымы. Пахло вокзалами и одиночеством. Выступали весовая категория за весовой: все уезжали в зал, и Богдасаров – тоже. Я в зал только раз сунулся. Понял: нельзя смотреть, сгорю.

Несколько раз видел, как Брэдфорд откуда-то возвращался на такси. Он выносил из "Волги" саженные плечи медленно, неловко. Сначала появлялись ноги, а потом выдергивался необъятный торс. Он приятно басил, небрежно распахивая пальто и рассчитываясь с таксистом.

Я возвращался, пробовал читать. Страницы перелистываю, а в голове ни словечка.

Должен выстоять, должен… Не думайте: жизнь сама не складывается. Она всегда – проявление воли, по-иному не бывает.

Date: 2016-01-20; view: 354; Нарушение авторских прав