Эйдотехника

Получая на сеансах своих выступлений тысячи слов, часто нарочито сложных и бессмысленных, Ш. оказался принужден превращать эти ничего не значащие для него слова в осмыслен­ные образы. Самым коротким путем для этого было разложение длинного и не имеющего смысла слова или бессмысленной для него фразы на ее составные элементы с попыткой осмыслить вы­деленный слог, использовав близкую к нему ассоциацию. В таком разложении бессмысленных элементов на «осмысленные» части с дальнейшим автоматическим превращением этих частей в на­глядные образы Ш., которому пришлось ежедневно по нескольку часов практиковаться, приобрел поистине виртуозные навыки. В основе этой работы, которая выполнялась им с удивительной бы­стротой и легкостью, лежала «симантизация» звуковых образов; дополнительным приемом оставалось использование синестезичес-ких комплексов, которые и тут продолжали «страховать» запоми­нание. <;...;>

Мы узнали, что для самого простого и легкого, по словам Ш., запоминания цифр — ему было достаточно простой и непосредст­венной зрительной памяти, что запоминание слов заменяло эту память памятью образов, что переход к запоминанию бессмыс­ленных звуков или звукосочетаний заставлял его обращаться к самому примитивному приему синестезического запоминания «ко­дирования в образах», которым он овладел в своей работе про­фессионального мнемониста.

И все же как мало мы знаем об этой удивительной памяти! Как можем мы объяснить ту прочность, с которой образы со­храняются у Ш. многими годами, если не десятками лет? Откуда взялась эта нестираемая стойкость следов?

Мы уже говорили, что известные нам законы памяти неприме­нимы к памяти Ш. <...!>

Его запоминание, как мы уже говорили, подчиняется скорее законам восприятия и внимания, чем законам памяти: он не вос­производит слово, если плохо «видит» его или если «отвлекает­ся» от него; припоминание зависит у него от освещенности и раз­мера образа, от его расположения, от того, не затемнился ли об­раз «пятном», возникшим от постороннего голоса.

И все-таки эта память не та «эйдетическая» память, которая детально была изучена наукой 3—4 десятилетия тому назад.

У Ш. вовсе нет той замены отрицательного последовательного образа положительным, которое является одной из отличитель­ных особенностей «эйдетизма», его образы обнаруживают неиз­меримо большую подвижность, легко становясь естественным ору­дием его намерения. К его памяти примешивается решающее влияние синестезий, делающих его запоминание столь сложным и столь отличным от простой «эйдетической» памяти.

И вместе с тем память Ш., несмотря на развитую им сложней­шую «эйдотехннку», остается разительным примером непосред­ственной памяти. Даже придавая сложные условные значения тем образам, которые он использует, он продолжает видеть эти образы, переживает их синестезические компоненты; ои не дол­жен логически воспроизводить использованные им связи — они сразу же появляются перед ним, как только он восстанавливает ту ситуацию, в которой протекало его запоминание.

Его исключительная память^ бесспорно, остается его природ­ной и индивидуальной особенностью, и все те технические при­емы, которые он применяет, лишь надстраиваются над этой па­мятью, а не «симулируют» ее иными, не свойственными ей при­емами.