Глава 34. Неделю спустя новобрачные уехали в свадебное путешествие во Францию, где провели месяц

Неделю спустя новобрачные уехали в свадебное путешествие во Францию, где провели месяц. Вернувшись в Лондон, супруги, однако, вопреки всеобщим ожиданиям поселились не в городском доме на Аппер-Брук-стрит, а предпочли покой и уединение Клеймора. Однако они регулярно появлялись на балах и в опере, иногда возвращаясь в Клеймор уже на рассвете.

В высшем свете считалось немодным, почти неприличным, чтобы муж и жена большую часть времени проводили в обществе друг друга, герцог и герцогиня Клеймор стали законодателями собственной моды: они почти не расставались, и все признавали, что они чудесная пара. Оба красивые, элегантные, они буквально светились от счастья.

Казалось, новобрачных связывает не только глубокое чувство, но что-то гораздо большее.

Недаром высший свет замечал с общим вздохом изумления и зависти, что подобный брак крайне необычен по современным стандартам. Некоторые, наиболее откровенные, даже заходили настолько далеко, что забывали о правилах этикета и осмеливались высказывать вслух, что герцог и герцогиня, как это ни странно, влюблены друг в друга.

Сам Клейтон не испытывал ни малейших сомнений относительно своих чувств к жене. Он любил Уитни со всей страстью. Ему было недостаточно взглядов, прикосновений и ласк, чтобы утолить постоянный голод. По ночам он ощущал, как жгучее желание лишь усиливается после того, как он забывался в безумном наслаждении, а Уитни, в свою очередь, всякий раз прижималась к мужу так, словно хотела слиться с ним навсегда.

Наедине с ним она была страстной, неукротимой любовницей. В первые же недели их брака Клейтон сумел внушить ей, что в постели нет места смущению и скромности, и Уитни самозабвенно отдавалась его ласкам. Не скрывая бурных порывов, она безоглядно бросалась в огромные штормовые волны, поднимаясь и опускаясь на гребне, пока с губ не срывался экстатический крик. А потом он долго держал ее в объятиях, нежно, гладя, нашептывая милые глупости, пока оба не засыпали, счастливые, удовлетворенные и усталые.

Дни текли незаметно, наполненные радостью и семейной идиллией. Обычно, когда Клейтон уединялся в своем просторном кабинете, Уитни тоже усаживалась где-нибудь в углу, подсчитывала домашние расходы, составляла меню или просто читала, изредка бросая украдкой восхищенные взгляды на мужа, занятого корреспонденцией и деловыми отчетами. Время от времени Клейтон поднимал голову и искал ее глазами, словно желая убедиться, что жена рядом, и улыбался или заговорщически подмигивал, прежде чем снова погрузиться в бумаги.

Поначалу Уитни не была уверена, что ее присутствие будет приятно Клейтону. Это был его собственный мир. Здесь он вел деловые разговоры, отдавал распоряжения агентам и управляющим. Он любил эту работу, хотя вовсе не был обязан заниматься ею. Стивен как-то сказал ей, что за последние пять лет Клейтон почти удвоил и без того огромное состояние Уэстморлендов. Он распоряжался капиталом Стивена и — о чудо из чудес! — даже ее отца.

Уитни любила слушать, как муж беседует с поверенными и деловыми людьми. И хотя его тон был властным, он всегда оставался спокойным и выдержанным, а замечания делал конкретные и логичные. Глядя на это неотразимо красивое лицо, она испытывала прилив гордости и чувствовала себя при этом желанной и любимой. Единственной и дорогой его сердцу.

Каждый раз, когда она отправлялась в город или в театр с Эмили, ей не хватало звуков голоса Клейтона, его смеющихся глаз и чарующей улыбки.

Ночи же превращались в настоящий праздник любви. Иногда он двигался медленно, неторопливо, как в брачную ночь, в другие минуты дразнил ее, намеренно искушал, соблазнял, заставляя точно сказать, чего она хочет, иногда же брал быстро, почти грубо. И Уитни так и не смогла решить для себя, что ей нравится больше.

Сначала ее немного пугала неистовая, кипучая страсть, которую она была способна возбудить в Клейтоне всего лишь поцелуем, прикосновением, интимной лаской, но прошло совсем немного времени, прежде чем она начала бесстыдно наслаждаться его дерзкой, откровенной любовью. Уитни принадлежала ему телом, душой и сердцем.

Пять месяцев спустя оказалось, что она забеременела.

Теперь по ночам, когда Клейтон спал в ее объятиях, Уитни лежала без сна, взволнованная и почему-то угнетенная. У нее была трехнедельная задержка, и все же по какой-то непонятной причине она оттягивала разговор с мужем. Тереза Дю Билль на свадьбе призналась Уитни, что беременность дает ей прекрасный повод отдохнуть от любовных притязаний мужа. В отличие от приятельницы Уитни не могла того же сказать о себе. С другой стороны, она не могла рисковать здоровьем младенца, если именно этим грозят их порывы страсти. В довершение всех волнений Клейтон ни разу не упомянул о желании иметь детей, хотя, по мнению Уитни, каждый мужчина хочет иметь наследников титула и состояния.

Вскоре Уитни стала неважно себя чувствовать по утрам и часто засыпать днем. Сомнений не осталось, однако она по-прежнему хранила молчание.

Как-то раз Уитни направилась наверх, чтобы переодеться и, как обычно, пуститься вместе с мужем по полям и лугам головокружительным галопом. Однако Клейтон остановил жену на лестнице.

— Хан немного припадает на правую ногу, — с необычной нежностью прошептал он. — Может, лучше просто погуляем сегодня, малышка?

Уитни вовсе не заметила, что Хан захромал, и, кроме того, в конюшнях стояли десятки великолепных лошадей, но она и не подумала возражать и даже почувствовала легкое облегчение — они обычно мчались с такой скоростью, что ее дрожь пробирала при мысли о нечаянном падении.

Начиная со следующей ночи, ласки Клейтона приобрели совершенно новый оттенок, ставший с тех пор неизменным. Он возбуждал Уитни, пока она не теряла рассудок от желания поскорее принадлежать ему, и потом входил в нее мучительно медленно, проникая глубоко и так же неспешно отстраняясь. Это невыносимо усиливало желание, задерживая мгновение сладостного блаженства, Уитни почему-то казалось, что подобные любовные ласки не могут повредить ребенку.

На следующей неделе она наконец немного успокоилась, обрела самообладание и сказала себе, что делает глупость за глупостью. Прежде всего ей не терпелось сообщить мужу новости. Стоит еще немного помедлить, и ее тело станет неоспоримым доказательством будущего отцовства Клейтона. Поэтому Уитни отправилась в Лондон и купила в лавке шесть крохотных распашонок, а вернувшись, заперлась в своей спальне и занялась вышиванием.

Прошло немало времени, прежде чем Уитни позвала Мэри и Клариссу оценить результаты своей работы.

— Удивительно, не правда ли? — вздохнула она. — Мне удалось овладеть греческим и латынью, но этим… ничего не получается!

Мэри и Кларисса, привилегированные служанки, не боявшиеся высказывать собственное мнение, при одном взгляде на вышивание весело переглянулись и залились в приступе неудержимого хохота.

Лишь на следующий вечер, к ужину, Уитни наконец удалась кривоватая буква «У», вышитая синей ниткой на воротничке невероятно маленькой распашонки.

— Придется довольствоваться хотя бы этим, Кларисса, — покачала она головой.

— Когда вы собираетесь признаться его светлости, что ждете ребенка? — спросила горничная со слезами радости на глазах.

— Я немного не это хотела сказать ему, — засмеялась Уитни, погладив Клариссу по морщинистой щеке. — Собственно говоря, я… я и слова не пророню — пусть вот это все скажет за меня, — объявила она, поднимая распашонку.

— Думаю, сегодняшний вечер — самое подходящее время, — согласилась Кларисса.

И Уитни с веселой заговорщической улыбкой спрятала рубашечку в ящик бюро рядом с письменными принадлежностями и поспешила спуститься к ужину.

Она подождала, пока Клейтон допьет портвейн и они усядутся в бело-золотом салоне. Притворяясь полностью поглощенной романом, Уитни вздохнула:

— Не могу понять, почему я так устаю в последнее время.

Она не подняла глаз и поэтому не видела, с какой гордостью и нежностью смотрит на нее Клейтон.

— Неужели не можешь, родная? — осторожно спросил он.

Знает ли Уитни, что беременна? Клейтон не был уверен в этом. Что, если она боится родов?

Он решил как можно дольше не волновать жену.

— Нет… — задумчиво протянула Уитни. — Но я хотела ответить на письмо тети и только сейчас поняла, что оставила его в моем бюро. Тебе не очень трудно принести его? Эти ступеньки кажутся мне сегодня неприступной вершиной.

Клейтон поднялся, поцеловал жену в лоб, ласково взъерошил ей волосы и взбежал по широкой мраморной лестнице.

Войдя в ее комнату, он невольно улыбнулся. Слабый аромат духов Уитни окутал его душистым туманом. Ее щетки и расчески лежали на туалетном столике. Незримое присутствие Уитни словно наполняло комнату, и от этого здесь было еще уютнее. Уитни…

По-прежнему гадая, знает ли жена о своей беременности, а если знает, то почему не поделится с ним, Клейтон выдвинул ящик бюро розового дерева, взял несколько листиков бумаги из толстой пачки и безуспешно попытался отыскать письмо леди Энн. Ничего не найдя, он отодвинул в сторону то, что посчитал носовыми платками, и перебрал все мелочи, пока наконец на самом дне не обнаружил сложенное письмо. Желая убедиться, что именно его просила принести жена, Клейтон развернул послание и прочел несколько слов.

«К моему величайшему стыду, я обнаружила, что беременна. Прошу вас немедленно приехать, чтобы все обсудить. Уитни».

К ее величайшему стыду?

Клейтон недоуменно нахмурился. Как странно, что она испытывает подобные чувства к живому воплощению величайшего счастья, которое они нашли друг в друге! И что за непонятный способ сообщать ему радостные новости? «Прошу вас немедленно приехать».

Однако в следующие мгновения ужасное озарение пронзило мозг и ударило в сердце безжалостным стилетом. Записка написана за два месяца до свадьбы… накануне того дня, когда он привез Ванессу в Клеймор и столкнулся лицом к лицу с Уитни… непонятно, кому она адресована, поскольку нет обращения… но почерк, очевидно, принадлежит Уитни,.. красивый, ровный… разборчивый… Боже, помоги ему! Она писала какому-то мужчине, отцу ее будущего ребенка!

Нет, этого не может, не может быть… только не Уитни…

Но что-то в душе начало рушиться, медленно и неотвратимо. В ту ночь, приехав сюда, Уитни просто разыгрывала роль. Все эти месяцы он бережно хранил в памяти то мгновение, когда она, забыв о гордости, сама пришла к нему, и теперь все это оказалось ложью, омерзительной, грязной ложью! Значит, шепча ему о любви, она притворялась! Притворялась; потому что уже знала, что беременна, и тот, кому эта записка была адресована, либо не желал исполнить свой долг, либо просто не мог. Вероятно, сукин сын уже был женат!

Уитни явилась тогда в Клеймор, чтобы найти подходящего отца для отродья неизвестного мужчины. Иисусе! Да они скорее всего придумали этот план вместе! Правда, судя по тому, какой слабой и усталой она выглядела за несколько дней до свадьбы, возможно, успела освободиться от беременности, и подставной отец для ребенка, зачатого неизвестно от кого, уже не понадобился.

И что за чертово представление она устроила в их первую брачную ночь! К тому времени, должно быть, все тревоги миновали, она убедилась, что не беременна, но так переволновалась из-за едва не разразившегося скандала, что была готова на все, лишь бы оказаться замужем. Не исключено, что любовнику Уитни это только на руку. Теперь никто ничего не заподозрит, даже если она забеременеет.

И тут Клейтон припомнил, сколько раз за прошедшие недели она ездила в Лондон «за покупками» или «навестить друзей». Желчь подступила к горлу. Отцом ребенка, которого она носит, может оказаться как он, так и любой другой!

Сука! Лживая, вероломная, маленькая… Нет, он не мог даже в своем воспаленном, измученном воображении назвать ее именем, которого она заслуживает! Он слишком любил ее, чтобы проклинать. Но оказалось, что любил фиглярку, законченную актрису, пустую куклу. Тело. Ничего больше. И, как теперь выяснилось, даже тело принадлежало не ему одному.

Нужно отдать ей должное, какой безошибочный инстинкт выживания! Вынудить его привести ее в этот кабинет, пока Ванесса ждала в соседней комнате, вынести его ярость, прижаться всем телом и целовать, словно отдавая свое сердце! И все из-за того, что имела несчастье забеременеть! Клейтон очень хотел верить, что ребенок мог быть от него. Он даже попытался убедить себя в этом. Но он прекрасно помнил, что, овладев ею, сразу же отстранился. Шансы на то, что она могла забеременеть от него, были так невелики, что о них не стоило и говорить.

Боже, каким гнусным спектаклем была их жизнь! Каждый взгляд жены, каждое слово, каждая ласка — все притворство, мерзкое, отвратительное притворство!

Пальцы медленно сжались в кулак, сминая листок бумаги в тугой комок. Боль в душе начала притупляться, и ее место заняла холодная черная ярость. Клейтон машинально швырнул измятую записку на пачку бумаги, попытался задвинуть ящик, но он застрял. Что-то не давало ему закрыться до конца: крохотная белая распашонка с буквой «У», вышитой на воротничке!

Клейтон долго разъяренно смотрел на нее и, резко рванув, поднес к глазам. Так вот что он должен был найти! Как трогательно с ее стороны! Неизменная склонность к мелодраматическим эффектам!

Клейтон, брезгливо поморщившись, швырнул на пол белый лоскуток и, растерев его каблуком, повернулся, чтобы выйти.

— Вижу, ты нашел его, — прошептала Уитни с порога, не отводя потрясенного взгляда от трогательной распашонки под ногами мужа.

— Когда? — ледяным тоном осведомился он.

— Думаю… через… через… семь месяцев. Клейтон пристально смотрел на Уитни, и она почти чувствовала исходившую от него безумную злобу.

— Мне этот ребенок не нужен! — с намеренной жесткостью, подчеркивая каждое слово, процедил он сквозь зубы.

Кларисса и Мэри, маячившие на балконе, чтобы полюбоваться счастливым лицом хозяина, в ужасе сжались, когда он почти пробежал мимо них и быстро спустился по ступенькам, двигаясь с бешеной решимостью, угрожавшей смести всякого, кто окажется на пути. Входная дверь с оглушительным грохотом захлопнулась; Кларисса медленно повернулась и направилась в комнату Уитни, но, потрясенная, замерла на пороге при виде зрелища, представшего перед ее глазами.

Уитни стояла на коленях около бюро, плечи судорожно вздрагивали от безмолвных рыданий. Голова была откинута, и слезы струились ручьями из-под закрытых век.

С пальцев свисала маленькая белая распашонка с синей буквой «У», любовно вышитой на воротничке. — Не плачь, дорогая, не плачь, — беспомощно повторяла Кларисса, наклоняясь, чтобы помочь Уитни встать. — Ты повредишь ребенку.

Но Уитни не в силах была перестать плакать. Она всхлипывала, пока не заболело горло.

«Мне этот ребенок не нужен!»— Бесчеловечные слова ядовитой змеей обвили ее сердце, сжимая и сдавливая его так, что воздух не проходил в истерзанные легкие.

Когда небо чуть посветлело, Уитни повернулась на бок и посмотрела в окно. Она лежала одна в постели, одна впервые со дня свадьбы. Клейтон не хочет ее ребенка, их ребенка! Неужели не собирается признавать его? Нет, он не может… не имеет права… Почему? Из-за чего?

Уитни зажмурилась и отвернула голову. Он, очевидно, хочет заставить ее отдать ребенка, сразу же нанять кормилицу и отослать малыша с глаз долой в одно из своих поместий. Неужели его любовь к ней настолько эгоистична, что в ней нет места для их ребенка?

Всего несколько часов назад она и сама не понимала, как отнестись к своей беременности. Зато знала теперь: непонятная ярость Клейтона пробудила в ней стремление защитить беспомощное создание — чувство настолько неукротимое, что потрясло все существо Уитни. Она никогда не позволит ему отнять у нее малыша. Никогда!

Уитни проснулась очень поздно. Голова болела и кружилась, тошнило так, что казалось, вот-вот вывернет наизнанку, но она заставила себя встать и спуститься к завтраку. Прибор Клейтона все еще стоял на столе.

— Его светлость сказали, что сегодня у него нет аппетита, миледи, — сообщил слуга.

Уитни что-то пожевала исключительно ради ребенка и отправилась на долгую прогулку через парк, мимо переливающихся всеми красками цветочных клумб, к берегу озера, по спокойной глади которого плыли лебеди, и наконец набрела на белую беседку с видом на озеро. Войдя внутрь, она села на одну из ярких подушек, разбросанных по скамьям, и провела здесь два часа, пытаясь привести в порядок хаотически метавшиеся мысли, осознать, что она все та же Уитни Уэстморленд, которой была вчера, и не перенеслась в другую эпоху и другое время.

Вернувшись в дом, она медленно поднялась по лестнице и обнаружила, что камердинер Клейтона и трое лакеев выносят чемоданы и тюки с вещами из спальни Клейтона.

— Что происходит? — задыхаясь, спросила она у Мэри. — Объясните, почему они уносят вещи моего мужа?

Уитни чувствовала, что медленно сходит с ума. Спаситель, что же теперь делать?!

— Его светлость перебирается в западное крыло, — пояснила Мэри, стараясь говорить спокойно и равнодушно. — Мы перенесем ваши вещи в его спальню, а из вашей комнаты выйдет превосходная детская, когда придет время.

— Вот как, — прошептала Уитни, сознавая, что не сможет жить в этих покоях одна, без Клейтона. — Вы не покажете мне, где его новые комнаты? Мне… нужно кое о чем спросить его светлость… мы собирались поехать…

Мэри подвела хозяйку к высокой двери в западном крыле и тактично оставила одну.

Уитни вошла в комнату. Клейтон был здесь сегодня, был и ушел. Сорочка брошена на стул, перчатки — на постель. Она медленно побрела в гардеробную, провела пальцем по ручкам щеток из черного оникса и усилием воли подавила слезы, угрожающие, снова хлынуть из глаз. Открыв гардероб, Уитни долго терзала себя, разглядывая одежду мужа. Какие широкие плечи должны быть у мужчины, который носит эти куртки… Такие широкие плечи… Она всегда любила его плечи. И глаза.

Уитни направилась было к двери, но тут появился Клейтон. Не говоря ни слова, он прошел мимо, шагнул к гардеробной и начал раздеваться. Она последовала за ним и, не сумев скрыть слезы, прошептала:

— Почему ты делаешь это, Клейтон?

Он рывком стащил сорочку, но не спешил ответить.

— Из-за… из-за нашего ребенка? — не отставала Уитни.

— Из-за ребенка, — коротко поправил он, окинув ее презрительным взглядом.

— Ты… ты не любишь детей?

— Детей от другого мужчины, — ледяным тоном выпалил Клейтон и, швырнув сорочку на пол, обернулся и, больно сжав ее локоть, потащил к выходу.

— Но ты же не можешь не хотеть собственных детей, — прерывающимся голосом пробормотала Уитни, не обращая внимания на то, что муж на глазах у проходящего слуги бесцеремонно выталкивает ее в коридор.

— Собственных, — подтвердил Клейтон зловещим тоном. Он навис над женой, положив руку на ручку двери, словно собираясь захлопнуть ее перед носом Уитни.

— Мы поедем сегодня к Уилсонам? Я… я приняла приглашение несколько недель назад.

— Я уезжаю. А ты можешь делать все, что угодно, черт возьми!

— Но, — умоляюще выдохнула Уитни, — ты едешь к Уилсонам? Если да, то…

— Нет! — рявкнул Клейтон. — И если я когда-нибудь увижу тебя в этой комнате, даже в этом крыле дома, лично позабочусь о том, чтобы удалить тебя отсюда. Даю слово, Уитни, тебе не понравится способ, каким я это сделаю, — безжалостно-холодно добавил он.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Клейтон долго неподвижно стоял посреди комнаты, сжимая и разжимая кулаки, пытаясь взять себя в руки и усмирить вновь накатившую ярость. Вчера он умудрился допиться до бесчувствия в своем кабинете, но не раньше, чем тщательно продумал все способы мести за поруганные любовь и доверие. Он заведет любовницу и будет всюду показываться с ней, пока Уитни не узнает о ее существовании. Общество сквозь пальцы смотрит на женатого человека, имеющего содержанку, так было всегда. Но Уитни попадет в ловушку. Она не сможет слишком часто выезжать одна, не возбудив излишних толков, а если появится с другим мужчиной, станет настоящим изгоем — ее просто перестанут принимать в порядочных домах.

Но даже этого недостаточно. Если она родит ребенка и Клейтону придется дать ему свое имя, видит Бог, он даже не взглянет на него и отошлет это отродье с глаз долой. Но не сразу. Пусть поживет здесь год-другой, пока Уитни не привяжется к нему. Ребенок — вот самое страшное орудие мести. Клейтону все равно, чей это младенец, — результат ли грязной измены или живое доказательство страсти, которой он воспылал к этой женщине.

Уитни тоже продолжала стоять на месте, уставясь в дубовую панель. Горло болело, глаза щипало, но она не заплачет! Чем жалобнее она молила, тем большее удовольствие доставляло ему оскорблять ее!

Наконец она медленно побрела прочь, желая обрести если не душевное равновесие, об этом не могло быть и речи, то хотя бы очутиться в безопасности своей комнаты.

Мэри и Кларисса хлопотали в хозяйских покоях, перенося одежду Уитни в бывшую спальню Клейтона, и вокруг царил ужасный беспорядок.

— Извините, — с трудом выговорила Уитни. — Я… я хотела бы побыть одна. Вы можете закончить все это позже.

Обе выглядели такими грустными и растерянными, что Уитни просто не могла вынести этого. Она пыталась осознать, что происходит. Итак, Клейтон не желает видеть ее, выбросил, как ненужную ветошь, и лишь потому, что она забеременела.

Впервые за все эти ужасные часы Уитни охватил гнев. С каких это пор беременность считается исключительно виной женщины? И чем, по его мнению, должны были кончиться все эти исполненные страсти ночи? Пусть она наивна, однако прекрасно понимает, откуда берутся дети! На какое-то мгновение Уитни захотелось снова ворваться к Клейтону и высказать ему все это.

Но чем больше она думала о случившемся, тем больше злилась. Подняв подбородок, Уитни дернула за шнур сонетки.

— Пожалуйста, вели погладить мое синее шелковое платье, — приказала она. — И подать экипаж сразу после ужина. Я уезжаю.

Четыре часа спустя Уитни вплыла в столовую. Ее волосы были уложены в сложную элегантную прическу и перевиты нитями сапфиров и бриллиантов; два локона спадали на уши. Глубокий вырез синего платья открывал плечи. Губы решительно сжаты. Если они собираются отныне быть чужими людьми, по крайней мере можно сохранять подобие дружеских отношений, Но если Клейтон хотя бы на мгновение воображает, что после родов он как ни в чем не бывало сможет вернуться в ее постель, значит, знает ее далеко не так хорошо, как думает.

Но Уитни не ожидала, что, когда при ее приближении он всего лишь вежливо, почти автоматически поднимется, в ее груди загорится боль и желание такой силы, что она едва не потеряет сознание! Муж казался ей необыкновенно красивым, и, улыбнись он хотя бы слегка, она бросилась бы ему на шею и молила… молила… о чем? О прощении за любовь? За то, что носит его ребенка?

Несколько раз за время их молчаливой трапезы Уитни ловила на себе взгляд Клейтона, мимолетно останавливавшийся на ее грудях, открытых декольте синего платья. Он поспешно отводил глаза, и Уитни чувствовала, как разгорается его ярость. Она даже осмелилась посчитать, что он немного ревнует, ведь они до этого ни разу не выезжали порознь. И как только глаза Клейтона снова скользнули по ее груди, Уитни с невинным видом спросила:

— Тебе нравится мое новое платье?

— Если собираешься выставлять свои прелести напоказ всему свету, то оно великолепно подходит для этих целей, — цинично бросил он.

— Ты уже устроился в своих новых комнатах? — упорствовала Уитни.

Клейтон отодвинул тарелку, словно окончательно лишился аппетита, и поднялся.

— Я нахожу их гораздо более предпочтительными, чем те, что занимал раньше, — процедил он и, повернувшись, направился к выходу. Через несколько минут входная дверь громко хлопнула, и Уитни услышала стук колес удаляющейся кареты. Она устало опустила плечи, понимая, что потерпела поражение. Ее снова затошнило, разболелась голова, но Уитни все же отправилась на бал к Уилсонам и постаралась остаться за полночь в слабой надежде, что Клейтону не понравится ее столь долгое отсутствие и в следующий раз он захочет ее сопровождать.

Она смертельно устала, но сразу проснулась, как только экипаж остановился у подъезда Клеймора как раз в тот момент, когда Клейтон выходил из своей кареты.

Они поднялись по ступенькам крыльца, и Уитни успела заметить сверкнувший гневом взгляд и плотно сжатые челюсти.

— Продолжай приезжать домой под утро, и через неделю весь Лондон начнет про тебя сплетничать, — сухо выдавил он.

Уитни остановилась у двери своей комнаты.

— Я не смогу выезжать, как только мое состояние окажется очевидным, — сообщила она, — кроме того, я прекрасно провела время! — из чистого упрямства добавила она, гордо вскинув голову.

И хотя не могла сказать определенно, но Клейтон, кажется, выругался себе под нос.

На следующее утро Уитни отправилась в конюшню, где конюх решительно отказался оседлать Хана. Она была обижена, смущена и рассержена, а также настолько сконфужена, что грум был вынужден сослаться на приказ его светлости. Уитни слишком расстроилась, чтобы хорошенько обдумать свои дальнейшие действия. Не говоря ни слова, она величественно повернулась и направилась к дому, прошла прямо в кабинет Клейтона, даже не подумав сначала постучать.

Клейтон совещался с большой компанией людей, сидевших вокруг его письменного стола. Все мгновенно вскочили, кроме Клейтона, который поднялся с видимой неохотой.

— Прошу прощения, джентльмены, я не знала, что у моего мужа посетители, — ангельски улыбнувшись удивленным мужчинам, сказала Уитни. И, обратившись к Клейтону, застывшему на месте, объявила:

— Произошло некоторое недоразумение. Никто в конюшне, кажется, не понимает, что Хан — мой конь. Предпочитаешь сам все объяснить или предоставишь мне?

— Даже не пытайся сесть в седло! — зловеще предупредил муж — Простите, что прервала ваше совещание, — пробормотала Уитни, покраснев от стыда. Как он может говорить с ней в таком уничижительном тоне в присутствии незнакомых людей!

Она поспешно вылетела из комнаты. Это просто безумие, сумасшествие, извращенная жестокость! Теперь Клейтон намеренно не позволяет ей хоть как-то занять время! Хочет лишить ее всех радостей жизни!

Уитни сорвала крохотный цилиндр. Она ненавидела эту глупую моду! Самое прекрасное во время езды — чувствовать, как ветер треплет волосы.

Она уже шагнула к гардеробной, намереваясь переодеться, но почему-то передумала. Направившись к конюшне, она окинула первого же конюха, осмелившегося преградить ей дорогу, таким взглядом, что тот почтительно отступил. Потом Уитни подошла к стойлу Хана, накинула на него узду и с трудом сняла седло с колышка. С каждой секундой мужества у нее все прибавлялось. В конце концов, никто из них не посмеет ее остановить. Ей удалось надеть на Хана тяжелое дамское седло лишь с третьей попытки, но она все-таки добилась своего. Подтянув подпругу, как могла туже, и молясь, чтобы этого оказалось достаточно, она вывела коня и вскочила в седло.

Уитни каталась почти три часа. Уже через час она сильно устала, но не желала возвращаться. Клейтону, конечно, уже успели доложить обо всем, и гнев его будет ужасен.

Она ожидала очередной стычки, но не думала, что Клейтон будет дожидаться ее у конюшни. Он стоял, непринужденно опершись о выбеленный забор, и о. чем-то беседовал со старшим конюхом. При виде мужа Уитни невольно сжалась от страха, зная, что спокойный, почти равнодушный вид — всего лишь маска, под которой бушует убийственная ярость, готовая обрушиться на нее.

Когда она проезжала мимо, Клейтон обманчиво-небрежным жестом выбросил руку и ухватил поводья Хана, резким рывком остановив лошадь. В глазах блеснула уничтожающая злость, а голос был таким тихим и ледяным, что сердце Уитни сжалось.

— Слезай!

Уитни уже почти решилась вырвать поводья, развернуть Хана и умчаться куда глаза глядят.

— Попробуй только! Я предупреждаю… — прошипел он.

К собственному стыду и унижению, Уитни почувствовала, как загорелись щеки и затряслись руки. Она судорожно сглотнула и виновато протянула к нему ладони:

— Ты поможешь мне спешиться? Клейтон грубо сдернул ее с седла.

— Как ты посмела ослушаться меня? — прорычал он и, больно впившись пальцами в ее плечо, потащил за собой под удивленными взглядами грумов и конюхов.

Уитни подождала, пока они отошли подальше и приблизились к черному ходу, прежде чем вырвать руку и стремительно развернуться.

— Ослушаться тебя? — повторила она. — Собираешься напомнить мне о моих обетах? Неужели… Хотите, чтобы я напомнила вам о ваших, милорд?

— Я хочу предостеречь тебя, причем только один раз, — угрожающе прорычал Клейтон. — Если хочешь, назови это советом.

— Будь мне нужен совет, — парировала Уитни, обдавая мужа зеленым пламенем глаз, — ты оказался бы последним человеком на земле, у которого я бы его попросила!

Она уже открыла рот, чтобы сказать еще что-то, но тут же передумала при виде его искаженного яростью лица.

— Попробуй еще раз не подчиниться моим приказам, и я велю запереть тебя в комнате, пока твое отродье не появится на свет!

— Уверена, что тебе именно этого и хотелось бы! — фыркнула Уитни, вне себя от вспыхнувшей ненависти к мужу за то, что посмел назвать ее ребенка отродьем. — Ты самый подлый, самый жестокий… негодяй и лгун! Как ты посмел уверять, что любишь меня, и потом так поступать! И еще одно, милорд герцог, — добавила она, задыхаясь от гнева, — хотя это должно было оказаться для вас невероятным сюрпризом, так уж вышло, что от плотской любви появляются дети!

Клейтон был так поражен этим смехотворным «откровением», что не успел заметить мелькнувшую в воздухе руку. Прозвучала оглушительная пощечина, и Уитни подняла голову с видом разгневанной богини.

— Ну же, не стесняйся, ударь меня! — вскричала она. — Хочешь причинить мне как можно больше боли, я не помешаю! Что это с тобой — потерял желание терзать меня? — продолжала издевательским тоном Уитни, не обращая внимания на бешено бьющийся в висках пульс. — Прекрасно, потому что я достаточно зла, чтобы не отказать себе в удовольствии еще раз дать тебе по физиономии!

Она широко размахнулась, но тут же охнула от боли в запястье, стиснутом его пальцами, словно клещами.

Заведя жене руку за спину, Клейтон дернул ее на себя.

— Ты прекрасная, лживая, хитрая самка, — взорвался он, — хотя бы раз за нашу позорную жизнь вместе скажи правду! Всего лишь раз. Клянусь, что спокойно приму любой ответ!

— Клянешься? — взвилась Уитни. — Так же, как клялся перед алтарем? Как клялся в этом доме никогда не причинять мне боли? Твое слово не стоит и…

— Этот ребенок мой? — бросил ей в лицо Клейтон, безжалостно сжимая пальцы.

Глаза Уитни становились все шире, пока не превратились в огромные зеленые озера; губы раскрылись в потрясенном неверии, столь убедительном, что на какую-то долю секунды Клейтон даже спросил себя, не произошла ли какая-то ужасная ошибка и не виновен ли он во всем сам?

— Твой ли он? Твой?! — повторяла она, все повышая голос, и неожиданно едва не рухнула ему на грудь. Плечи ее тряслись, как в ознобе. Слезы бессильной ярости душили ее.

Клейтон выпустил ее руку. Ему хотелось оттолкнуть это стройное трепещущее тело так же сильно, как прижать к себе, и зарыться лицом в волосы этой восхитительной женщины. Но больше всего он мечтал о том, чтобы отнести ее в дом, положить на постель, вонзиться в теплую тугую плоть и забыть о боли и ненависти.

Уитни по-прежнему льнула к нему, схватившись за борта куртки, не поднимая головы и повторяя снова и снова:

— Твой ли он?

Клейтон сжал ее плечи, не грубо, но без всякой нежности, и отодвинул от себя.

«Она плачет, — думал он, охваченный непонятными угрызениями совести. — Плачет из-за меня».

Он отступил, и Уитни медленно подняла глаза. Она уже не плакала. Она смеялась! Истерически хохотала!

И все еще смеясь, нанесла ему сокрушительный удар по лицу, от которого Клейтон пошатнулся и едва не упал, а сама вбежала в дом.

Клейтон неспешно, в глубокой задумчивости последовал за ней, вошел в кабинет, закрыл двери и налил себе огромную порцию виски. Две вещи он теперь знал наверняка: у его жены тяжелая рука и именно он отец ребенка, которого она носит.

И пусть она лгала относительно причин своего внезапного приезда сюда, желания выйти за него замуж… что бы там ни было, уничтожающе презрительный взгляд, которым она ответила на вопрос, кто отец ребенка, подделать невозможно. Она не встречалась с любовником во время поездок в Лондон. Ни один человек на свете, будь он виновен в чем-то, не смог бы изобразить так натурально ужас, потрясение и безумную ярость. Что бы ни натворила Уитни, после свадьбы она ему не изменяла. Ребенок его. Клейтон знал это так же твердо, как и то, что семь месяцев назад Уитни явилась к нему лишь затем, чтобы получить отца для младенца от неизвестного мужчины. Кипящий гнев немного улегся, оставив лишь глухую боль.

К несчастью, с Уитни все происходило наоборот. Подумать только, как злобно, вульгарно, пренебрежительно он обошелся… да он просто безумен! Безумен! И она тоже сойдет с ума, если останется с ним. Потому что даже когда он осыпал ее отвратительными ругательствами и едва не сломал руку, она испытывала мучительную радость от того, что вновь прижимается к его груди. Даже тогда ей хотелось, чтобы Клейтон держал ее в объятиях. И если она останется, наверняка станет такой же безумной, как он.

Уитни попыталась не обращать внимания на тоску, охватившую ее при мысли о разлуке. Но куда она поедет? Отец слишком слабоволен и не сможет защитить ее от мужа, если он потребует возвращения жены. Тетя Энн и дядя Эдвард? Она напишет им и спросит, можно ли приехать во Францию немного погостить, и уж потом все им откроет. Однако Уитни боялась, что Клейтон вполне может настигнуть ее во Франции, а самое главное — употребить свое влияние, чтобы повредить карьере дяди.

Остается лишь рассказать обо всем, и пусть дядя Эдвард решает сам.

Уитни поспешно уселась за бюро, выдвинула ящик и уже хотела взять листок голубой бумаги, когда взгляд ее упал на смятый комочек. Без особого любопытства она развернула его, желая посмотреть, стоит ли сохранить, и увидела несколько слов, написанных собственной рукой.

«К моему величайшему стыду…»

Она смутно припомнила, как спрятала неотосланное письмо под чистой бумагой, еще когда жила у Эмили, поскольку не хотела, чтобы кто-нибудь из слуг нашел его. Но теперь записка смята и лежит на самом верху. Значит, кто-то обнаружил ее! Но сюда заходят лишь Мэри и Кларисса, а они никогда не станут шарить по ящикам!

Как унизительно знать, что чужой человек прочитал эту записку!

Уитни попыталась сообразить, кто мог рыться в ее бюро. Два дня назад, когда она с такой радостью спрятала сюда распашонку, все было в порядке, и ни один человек, кроме Клейтона, не… О Боже!

Уитни невольно приподнялась с кресла. Она сама послала сюда Клейтона с просьбой отыскать письмо тети.

— И ты нашел это, — выдохнула она, словно муж был рядом. — Господи милостивый, ты нашел это!

Руки ее тряслись, а голова шла кругом, но Уитни пыталась представить, что мог подумать Клейтон, прочитав подобное послание. Она даже вынудила себя еще раз перечитать записку, словно сама нашла ее и видит в первый раз. Дата. Они решили каждый год праздновать дату ее приезда в Клеймор, а записка написана как раз накануне. И Клейтон, конечно, подумал, что она примчалась сюда, потому что была беременна! Это открытие глубоко ранило его, ведь недаром он сказал однажды, что ничто в мире не значит так много для него, как появление Уитни той ночью, когда он узнал о ее любви.

Какой ужас! И в довершение ко всему в записке нет обращения!

Уитни вскочила и, по-прежнему сжимая письмо, взволнованно забегала по комнате. Клейтон, естественно, посчитал, что оно адресовано любовнику! Прекрасно, но ведь он знает, что лишил ее невинности той страшной ночью и она носит его ребенка! Как смеет он так злиться лишь потому, что она обратилась к кому-то другому за советом и помощью? Почему бы и нет? В тот момент, когда была написана записка, они даже не разговаривали друг с другом! А что, если она писала ее отцу или тетке?

Но судя по тому, как взбешен Клейтон, он об этом не подумал. И теперь мучает Уитни, потому что терзается сам. И все из-за того, что она могла просить у другого мужчины совета и помощи. Клейтон ранен в самое сердце. И ревнует.

— Жалкий глупец! — прошипела Уитни в пустоту. Она вдруг почувствовала такое облегчение и головокружительную радость, что была готова раскинуть руки и закружиться в вальсе. Значит, Клейтон ведет себя так не потому, что не хочет их малыша!

Однако даже в порыве охватившего ее счастья она была готова убить его!

Он снова натворил бед! Как в ту ночь, когда притащил ее сюда! Решил, что она виновна, сам судил и приговорил, даже не соизволив открыть, в каком преступлении обвиняет, не дав возможности оправдаться! И теперь… теперь искренне верит, что способен вырвать ее из сердца, лишь перебравшись в другое крыло и делая вид, что их жизнь вдвоем кончена; словно вообще не существовала.

Дрожа от пережитых потрясений, Уитни тем не менее ощущала в себе стальную решимость. Она в последний раз позволяет ему вести себя подобным образом и набрасываться на нее, прежде чем она сумеет все ему объяснить!

И если Клейтон хотя бы на минуту вообразил, что, любя ее так сильно, позволит себе отвернуться и спокойно уйти, значит, сильно ошибается. Как может он, мудрый, проницательный, думать, что сумеет отделаться от жены, прогнать в гневе, что бы она, по его мнению, ни сделала?

Каким-то образом, каким-то способом необходимо заставить Клейтона признаться, что побудило его излить на жену столько гнева и презрения, так унизить ее. Пусть кричит на нее, сыплет обвинениями, ей все равно.

Уитни грустно улыбнулась. Именно так все и произойдет, потому что больше она не собирается умолять его объясниться, она уже пыталась сделать это, но безуспешно. Выбора нет — придется вынудить его, обозлить, рассердить или заставить ревновать, с тем чтобы он потерял контроль над собой и не смог больше скрывать свои мысли.

И когда он окончательно выйдет из себя, Уитни холодно объяснит недоразумение с запиской. Заставит его пресмыкаться у ее ног и молить о прощении.

Лицо Уитни озарилось сияющей улыбкой. О Господи, какая чушь! Она просто не сможет сделать это! Самое большее, на что она способна, — поскорее все выпалить, броситься ему на грудь и умирать от счастья и радости, чувствуя, как его сильные руки обнимают ее.

Ну а пока нужно сделать все, чтобы не казаться грустной и покорной. Она будет очаровательной и веселой, пока Клейтон не затоскует о былом так сильно, что не сможет этого вынести. Сначала Уитни станет лишь поддразнивать его, донимать шуточками и, только если это не поможет, сумеет вывести его из себя.

Сегодня Клифтоны дают бал, на который съедется половина Лондона. Уитни не знала, собирается ли Клейтон поехать туда. Сама она твердо намеревалась быть на балу.

Уитни оделась с особой тщательностью в изумрудно-зеленый туалет, заказанный в Париже во время свадебного путешествия. Ей еще не приходилось носить платья с таким откровенным вырезом, и Уитни, улыбаясь про себя, надела к нему гарнитур с изумрудами и бриллиантами — колье, браслет и серьги.

— Как я выгляжу? — спросила она у Клариссы, медленно поворачиваясь.

— Голенькой, как в тот день, когда родились, — проворчала горничная, осуждающе глядя на корсаж Уитни.

— Ты права, вырез немного ниже, чем я обычно ношу, — согласилась Уитни, лукаво сверкнув глазами. — И не думаю, что муж позволит мне куда-либо ехать без него в таком наряде, не так ли?

Через час она, высоко подняв голову, появилась в гостиной, шурша изумрудно-зелеными юбками. Клейтон, стоя у буфета, наливал себе бренди. Сегодня он выглядел особенно представительным в вечернем костюме темно-синего цвета и ослепительно белой сорочке с галстуком. Он показался Уитни необыкновенно красивым. Но Клейтон окинул пренебрежительным взглядом переливающийся зеленый наряд жены и застыл при виде обольстительных грудей, открытых почти до сосков глубоким декольте. Глаза Клейтона разъяренно блеснули.

— Куда это ты собралась? — осведомился он тихим, зловещим голосом.

— Собралась? — повторила Уитни, стараясь казаться при этом совершенно невинной, несмотря на соблазнительно-низкий вырез платья. — Сегодня мы обещали быть у Клифтонов. Кстати, я бы хотела выпить бокал вина, если не возражаешь, — добавила она с невозмутимо ослепительной улыбкой.

Клейтон раздраженно схватил с полки бутылку вина.

— Весьма сожалею, потому что мы к Клифтонам не едем.

— Разве? — Уитни удивленно подняла брови, протягивая руку за бокалом. — Печально, что ты хочешь пропустить такой великолепный вечер. Я всегда считала, что Клифтоны дают лучшие балы в…

Клейтон медленно повернулся, оперся бедром о шкаф и, лениво покачивая ногой, холодно сообщил:

— Я еду не к Клифтонам. А ты вообще останешься сегодня дома. Надеюсь, я достаточно ясно выразился, Уитни?

— Слова вполне понятны, — кивнула Уитни и, повернувшись, величественно выплыла из гостиной с бокалом в руке. Но, несмотря на невозмутимый вид, она была потрясена и уничтожена. Клейтон не собирается сопровождать ее к Клифтонам и не отпускает одну.

За столом оба напряженно молчали. Уитни исподтишка наблюдала за мужем. Ужин уже подходил к концу, когда ее взгляд упал на руку мужа. Рубинового кольца, подаренного ею в брачную ночь, не было. Сердце Уитни сжалось, когда она заметила едва видимый след на пальце, оставленный кольцом. С той минуты, когда она надела Клейтону перстень, он никогда его не снимал.

Подняв глаза, Уитни заметила, что муж с циничной улыбкой наблюдает за ней. И хотя боль становилась все острее, неукротимая ярость пересилила. Надменно подняв подбородок, Уитни решила, что отправится на бал, чего бы это ей ни стоило, даже если придется идти пешком!

— Я иду к себе. Доброй ночи, — не дожидаясь десерта, объявила Уитни.

Она собиралась подняться в свою комнату, не желая возбуждать в муже излишних подозрений. Иначе он просто может запретить слугам выпускать ее из дома.

Было уже начало второго ночи, но в привилегированном игорном клубе, членом которого был Клейтон, никто не смотрел на часы. Клейтон удобно расположился в кресле, не слишком обращая внимание ни на разговоры окружающих, ни на карты в собственных руках.

И сколько бы он ни пил сегодня, как бы ни пытался, не мог сосредочиться на игре и на равных участвовать в непринужденных мужских беседах приятелей и знакомых. Он женился на колдунье, подобно острому шипу, занозившей сердце. Невыносимо больно оставить ее там и еще больнее вырвать. Перед глазами все время вставала жена в этом чертовом зеленом платье, подчеркивающем все ее прелести. Руки ныли от невыносимой потребности ощутить шелковистую свежесть ее кожи, а от похоти кружилась голова. Похоти, не любви. Он больше не считает это чувство любовью. Все, что он испытывает к Уитни, можно назвать лишь случайным приливом желания. Более чем случайным, если быть честным с самим собой.

Как она посмела вообразить, что отправится куда-то одна в таком платье? И что имела в виду, когда заявила, будто он запретил ей ездить верхом лишь для того, чтобы помучить? Он отдал приказ конюхам несколько дней назад, когда заподозрил, что она беременна, и был уверен в ее неведении относительно собственного состояния. Правда, ему в высшей степени безразлично, что подумает эта коварная лгунья. Он не обязан объяснять свои поступки — ей придется молча подчиняться, только и всего.

— Рад видеть вас, Клеймор, — сердечно приветствовал его Уильям Баскервиль, занимая свободный стул за столом, рассчитанным на шесть игроков. — И удивлен.

— Почему? — равнодушно бросил Клейтон. — Только сейчас видел вашу жену на балу у Клифтонов. Думал, вы тоже там, — объяснил Баскервиль, поглощенный укладыванием фишек в стопки и готовясь начать игру по-крупному. — Выглядит прелестно, я так ей и сказал.

Это невинное замечание вызвало такой недоверчивый взгляд герцога, что Баскервиль смутился и счел своим долгом вежливо заверить собеседника:

— Ваша жена всегда выглядит прелестно, и я всегда говорю ей это.

Но к величайшему смятению и недоумению Баскервиля, собеседник, вместо того чтобы по крайней мере улыбнуться и кивнуть, медленно выпрямился и замер в кресле, нахмурившись, как грозовая туча. Лихорадочно пытаясь сообразить, чем мог оскорбить собеседника, Баскервиль, к несчастью, пришел к совершенно неверному заключению, что его комплименты могли показаться слишком бесцветными мужу дамы, который, если верить сплетням, питает необычайно пылкие чувства к молодой жене. Беспомощно оглядев остальных сидевших за столом игроков, Баскервиль в отчаянии продолжал:

— Все посчитали, что герцогиня выглядит неотразимо прекрасной в таком необыкновенном зеленом платье, точно под цвет ее глаз. Я так ей и сказал. Пришлось дожидаться в длинной толпе поклонников, чтобы пробраться к ней поближе, поскольку она была окружена молодыми людьми и старыми ископаемыми вроде меня. Огромный успех, доложу я вам.

Клейтон очень спокойно, с намеренной сдержанностью бросил карты на стол. Отодвинув стул, он поднялся, коротко кивнул собравшимся и, ни слова не говоря, направился к выходу.

Игра на несколько минут замерла: пятеро оставшихся молча смотрели вслед герцогу. Все, кроме Баскервиля, убежденного сорокапятилетнего холостяка, были женаты. Четверо либо весело улыбались, либо безуспешно пытались скрыть усмешки. Баскервиль же был крайне озадачен, если не сказать встревожен.

— Черт побери! — прошептал он, глядя на остальных. — Видели бы вы, как посмотрел на меня Клеймор, когда я обмолвился, что встретил герцогиню у Клифтонов! — Ив это мгновение ужасная мысль осенила его. — Я… разве Уэстморленды достаточно долго женаты, чтобы начать ссориться?

— Теперь можно с уверенностью сказать, Баскервиль: Уэстморленды достаточно долго женаты, чтобы начать ссориться, — губы Маркуса Ратерфорда дернулись в усмешке.

Добродушное лицо Баскервиля омрачилось:

— Господи Боже! Да я бы в жизни ничего не сказал, зная, что это может привести к скандалу! Она такая милая! Мне просто не по себе при мысли о том, что причинил ей неприятности. Уверен, она никогда бы не поехала на этот проклятый бал, будь ей известно, что мужу это не понравится.

— Вы так считаете? — осведомился лорд Ратерфорд, обменявшись пренебрежительными улыбками с остальными тремя игроками.

— Ну конечно, нет, — уверенно заявил Баскервиль. — Если бы Клейтон не велел ее светлости ехать, она бы с места не тронулась. В конце концов, она его жена. Обет, знаете ли, послушание и все такое!

Это весьма смелое замечание было встречено оглушительным фырканьем и смешками.

— Как-то я сказал жене, что ей совсем ни к чему новый меховой палантин, который она страстно желала иметь, поскольку у нее уже есть целая дюжина, — сообщил Ратерфорд, на мгновение забыв об игре. — Я был тверд, топнул ногой и сказал, что она его не получит.

— И она, конечно, смирилась? — испуганно спросил Баскервиль.

— Ошибаетесь, — хмыкнул Ратерфорд. — Вместо этого купила одиннадцать новых платьев, по одному к каждому палантину, и заявила, что, если уж я заставляю ее ходить в отрепьях, по крайней мере никто не осмелится критиковать новые туалеты. И потратила в три раза больше, чем стоил сам мех.

— Господи! И вы ее побили?

— Побил? — удивленно повторил Ратерфорд. — Нет, это нисколько не помогло бы, будьте уверены. И потом подобная идея мне не слишком нравится. Вместо этого я купил ей палантин.

— Но… но почему? — потрясение охнул Баскервиль.

— Почему, старина? Могу объяснить. Потому что не имею ни малейшего желания приобрести всю Бонд-стрит^[3], прежде чем жена немного успокоится. Платья чертовски дорого обходятся, но драгоценности… хорошо, что она не успела вспомнить о драгоценностях! Да я бы сэкономил целое состояние, согласись я купить ей мех!

Первые лучи солнца озарили небо, когда Уитни бесшумно ступила на мраморную лестницу, чтобы подняться к себе. Она сегодня ужасно тосковала по Клейтону. Ей не хватало ощущения его руки, легонько сжимающей талию, дерзкого взгляда, радости от сознания того, что он рядом. Как он сумел стать самым дорогим для нее человеком за такое короткое время?

Она чувствовала себя настолько безутешной без него, что едва не поддалась искушению принести записку и все объяснить. Но что произойдет в следующий раз, если он снова впадет в ярость по неизвестной причине? Опять начнет наказывать Уитни своим пренебрежением, а ведь это такая скука — знать, что твой возлюбленный рассержен на тебя непонятно почему! Она ничуть не жалела о своем, открытом неповиновении приказу Клейтона сегодня, поскольку надеялась окончательно выяснить отношения в стычке, которой так добивалась.

Уитни даже уже подумывала, не стоит ли упомянуть за завтраком, как прекрасно провела время у Клифтонов. Да, решила она, нашаривая в темноте лампу, это неплохая мысль!

Но по зрелом размышлении идея оказалась не столь уж превосходной, со страхом поняла Уитни, когда комната внезапно ярко осветилась и она краем глаза заметила ноги в блестящих сапогах и пару темно-синих перчаток, которыми кто-то лениво похлопывал по бедру. Паника мгновенно охватила Уитни, но вместе с ней пришло и озарение. Она притворилась, что не видит мужа, завела руки за спину и направилась в гардеробную, на ходу расстегивая платье. Если только удастся заставить его подождать, пока она не переоденется в одно из самых соблазнительных неглиже, то получит небольшое преимущество, а потом желание может затмить гнев и тогда…

— Не снимай его, пока я не уйду!

Уитни обернулась, испуганная уничтожающим тоном.

Клейтон встал, надвигаясь на нее с хищностью пантеры, преследующей добычу. Уитни инстинктивно начала отступать, но тут же взяла себя в руки и гордо вскинула голову. Он навис над ней, и ей показалось, что от него повеяло ледяным ветром.

— Помнишь, я говорил тебе, что произойдет, если посмеешь снова ослушаться меня? — вкрадчивым, зловещим голосом осведомился Клейтон.

Несмотря на испуг и злобу, охватившие Уитни, она была так влюблена в этого человека, что даже голос дрожал от переполнявшей ее нежности, когда она заговорила.

— Помню, — трогательно-тихо прошептала Уитни. — И помню также многое другое. Помню слова, которые ты говоришь… когда находишься глубоко во мне, кажется, прикасаешься к моему сердцу. Я помню…

— Замолчи! — яростно перебил он. — Или, помоги мне. Боже, я…

— Помню прикосновение твоих рук, когда…

Он стиснул ее плечи и начал трясти с такой силой, что голова Уитни откинулась.

— Будь ты проклята! Я сказал, прекрати!

— Не могу.

Уитни морщилась от боли, которую ей причинял Клейтон, но не собиралась сдаваться:

— Я не могу остановиться, потому что люблю тебя. Люблю твои глаза, улыбку и…

Клейтон злобным рывком притянул ее к себе и ошеломил безумным, жестоким поцелуем, впиваясь в губы, чтобы заставить замолчать, причинить боль, отомстить. Он с такой силой сжимал ее, что Уитни не могла дышать. Но ей было все равно — она чувствовала твердость его плоти, налившейся желанием, и, когда его губы с дикой жаждой и отчаянным голодом вновь приникли к ее губам, обхватила Клейтона за шею и прильнула к его груди.

Но тут он оттолкнул ее так же внезапно, как и схватил в объятия. Клейтон тяжело, прерывисто дышал, и в лице было столько горечи, столько разочарования, что Уитни едва не нарушила данное себе обещание и не заговорила о записке. Вместо этого она храбро вскинула голову и со спокойным вызовом объявила:

— Я с радостью соглашусь подвергнуться заключению в этой комнате, если ты пожелаешь, при условии, что ты останешься со мной. В противном случае ничто и никто не удержит меня здесь, даже если придется поджечь дом.

Несколько мгновений Клейтон непонимающе смотрел на нее. Уитни выглядела такой непередаваемо красивой, юной и беззащитной, что, не испытывай он жгучей ненависти к ней и к себе, непременно улыбнулся бы. Пришлось снова напомнить, что она не кто иная, как расчетливая потаскуха. Но так или иначе, она посмела предложить ему остаться вместе с ней в запертой комнате! Иисусе! Да он едва мог выносить жизнь в одном доме с ней, хотя и вынужден был признать, что невыносимое презрение к этой женщине постоянно сменялось неутолимым желанием.

— Если ты когда-нибудь покинешь пределы поместья без моего разрешения, — тихо, взбешенно процедил он, — будешь Бога молить о той «нежности», что я выказал тебе в первый раз, когда привез сюда.

Клейтон научил Уитни гордиться силой, которую она приобрела над его телом, и этот единственный жестокий поцелуй показал Уитни, как сильно он все еще желает ее. Сознание этого дало ей мужество взглянуть на Клейтона и, слегка краснея, прошептать:

— Я уже молю об этом Бога, милорд. — И мятежно глядя ему в глаза, добавила, направляясь к гардеробной. — Однако не сомневайтесь, я обязательно спрошу вашего разрешения, прежде чем покину пределы имения.

Услышав, как захлопнулась дверь, она устало прислонилась к стене гардеробной, гораздо более потрясенная ссорой из-за того, что позволила Клейтону заметить это. Пустая угроза относительно поджога не остановит его, раз уж он решил запереть ее. Слуги, конечно, беспрекословно подчинятся его приказу и не дадут ей и носа высунуть из комнаты. Но она вывела его из равновесия, дерзко предложив остаться с ней.

Уитни сознавала, что играет с огнем. Нельзя рисковать бесконечно. Он просто обозлится настолько, что отошлет ее из Клеймора. Нужно быть рядом, чтобы вынудить его обвинить ее в воображаемом преступлении. Нужно быть рядом, чтобы разжигать огонь его желания. Что-нибудь одно — ярость или похоть вырвет Клейтона из каменного молчания.

А в это время Клейтон лежал в постели, холодно оценивая прошлое и будущее. К этому времени он сумел найти объяснение каждому до сих пор непонятному слову и поступку Уитни. Наконец-то причина ее поведения на свадьбе Элизабет стала совершенно ясной. Она намеренно бросала ему в лицо те злые, холодные слова! Просто несколько недель спустя Уитни обнаружила или вообразила, что беременна, и, поскольку отец ребенка не хотел или не мог дать ей свое имя, задумала хитрый план, который с успехом осуществила. А он, как последний идиот, с огромной радостью позволил превратить себя в рогоносца.

Клейтон не представлял, как долго сможет выносить все это. Сердцем и умом он сознавал жестокую реальность — между ним и Уитни все кончено, но предательское тело терзало его все тем же ненасытным желанием.

Вероятно, если они не будут находиться под одной крышей, он найдет забвение. Переедет в городской дом и заживет подобием прежней жизни или отправится во Францию или Испанию на несколько месяцев. Это было бы идеальным решением, однако Уитни, что бы он ни говорил, носит его ребенка, и в случае каких-либо осложнений ему не следует находиться так далеко.

Нет, лучше переехать на Аппер-Брук-стрит. Отвлечься и удовлетворить физические потребности можно и в Лондоне. Все, что от него требуется, — сопровождать жену месяца два на балы и приемы, пока ее беременность не станет очевидной, а потом ей придется сидеть дома, и никому не покажется странным, что они больше не выезжают вместе. А когда его увидят с другими женщинами, старые приятели станут сочувственно прищелкивать языками и шептать друг другу, что «маленькое ничтожество», на котором он женился, не сумело удержать его дольше нескольких месяцев и они с самого начала знали, чем все это кончится.

Сама мысль об этом доставила Клейтону какое-то извращенное удовольствие. Он искренне надеялся, что родится мальчик, поскольку это его единственная возможность получить наследника. Иначе придется положиться на Стивена; слава Господу, что у него есть брат! Земли и титул всегда принадлежали его семье, а ведь отец был единственным мальчиком из пятерых детей!

На следующее утро Уитни долго обдумывала записку, которую в конце концов и отправила Клейтону с Клариссой. В послании сообщалось, что родители лорда Арчибалда празднуют сегодня годовщину брака и она обещала Эмили и Майклу обязательно приехать, поэтому будет крайне благодарна, если Клейтон согласится сопровождать ее.

Уитни в нетерпеливом ожидании вышагивала по комнате и, как только появилась горничная, почти вырвала у нее ответную записку и дрожащими пальцами развернула. Клейтон даже не удосужился взять новый листок и просто приписал внизу размашистым почерком: «Сообщи камердинеру — парадная форма одежды или нет».

Уитни едва не рассмеялась от радости. Этим вечером она провела за туалетным столиком куда больше времени, чем обычно. Кларисса подняла ее волосы наверх и перевила тонкой золотой цепочкой, принадлежавшей когда-то бабушке Уитни. В ложбинке между грудями покоился строгий топазовый кулон, окруженный бриллиантами, — наследство, доставшееся от прабабки. Уитни не надела ни одного украшения, принадлежащего Уэстморлендам. И даже сняла великолепное обручальное кольцо. Она уже раздумывала, не избавиться ли и от венчального кольца, но так и не решилась этого сделать.

Клейтон стоял в дальнем конце бело-золотого салона с бокалом виски в руках, угрюмо глядя в окно. Он, как всегда, был великолепен в черном вечернем костюме. Уитни с лукавыми искорками в глазах появилась в салоне в облаке сверкающего шифона с золотыми блестками. Она не сняла золотистого палантина, прикрывавшего груди и лежавшего на спине легким полумесяцем, поскольку намеревалась сделать это лишь в доме Арчибалдов.

В карете царило ледяное молчание, однако Уитни утешала себя, представляя лицо Клейтона при виде соблазнительно обнаженных грудей, открытых до неприличия низким вырезом. Если Клейтону так не понравился зеленый наряд, вряд ли он одобрит этот.

— Мы очень гармоничная пара, — заметила Уитни, когда Клейтон помогал ей выйти.

— В каком отношении? — холодно осведомился он.

— Черное прекрасно сочетается с золотистым, — с деланной невинностью пояснила Уитни и обманчиво небрежным жестом сбросила с плеч шелковый палантин, позволив ему упасть на землю.

— Не могу понять, черт возьми, какая разница… — начал Клейтон и застыл на месте, не в силах оторвать разъяренного взгляда от кремово-розовой плоти, обрамленной переливающимся золотом. — Пытаешься узнать, как велики пределы моего терпения и до чего меня можно довести? — с тихим бешенством спросил он.

— Нет, милорд, — скромно ответила Уитни, сознавая, что прибывающие гости с любопытством посматривают на них. — По-моему, я и так довела вас до крайности, всего лишь сообщив о том, что собираюсь подарить ребенка.

— Я посоветовал бы, — бросил Клейтон, с видимым усилием пытаясь взять себя в руки, — помнить о своем состоянии и вести себя соответственно.

Уитни лучезарно улыбнулась мужу, ощущая, что его горящий взгляд по-прежнему прикован к ее груди.

— Конечно, — весело согласилась она, — я собиралась так и поступить, но мое вязанье не поместилось в ридикюле!

В доказательство она предъявила мужу крохотную шитую бисером сумочку и тут же охнула от острой боли: пальцы Клейтона безжалостно впились ей в руку чуть повыше локтя.

— Постарайся как можно лучше провести время, потому что это последний бал, который ты посещаешь. Я запру тебя в Клейморе, пока не родится ребенок, а сам перееду в городской дом.

Надежда и решимость окончательно покинули Уитни, оставив лишь отчаяние и горечь.

— В таком случае прошу, не позорь нас обоих сегодня, оставляя клеймо своего презрения на моей руке.

Хватка Клейтона резко ослабла, он, казалось, даже не сознавал до этого, что прикоснулся к ней.

— Боль, — прошипел он, когда они проходили мимо дворецкого, — как и любовь, вещь, которую можно делить на двоих.

С первой минуты, как они очутились в гостиной, Уитни смутно сознавала: что-то неладно — но никак не могла понять, в чем дело. Просто все казалось таким… таким обычным. Нет… слишком обычным, словно все делали невероятное усилие казаться такими, как всегда.

Почти час спустя Уитни подняла глаза и увидела лорда Эстербрука. Она улыбнулась ему, и он кивнул в ответ, но, как только направился к ней, Уитни сделала вид, что поглощена беседой с поклонниками, окружившими ее. Она никогда не верила, что лорд Эстербрук чернил ее перед Ванессой на балу у Ратерфордов, но он обладал крайне извращенным чувством юмора и острым как бритва языком, поэтому Уитни обычно старалась держаться от него подальше.

Эмили, вскоре приехавшая на бал, объяснила причину странной атмосферы, царившей там.

— О Господи милостивый, — пробормотала она, отводя Уитни в сторону и украдкой оглядывая собравшихся гостей. — Мой свекор иногда способен на любую глупость! Я ушам не поверила, когда он пять минут назад сообщил мне, какого труда ему стоило заполучить ее на бал и устроить сюрприз моей свекрови!

— О ком ты говоришь? — удивилась Уитни, хотя предчувствие несчастья тяжелым грузом легло на сердце.

— Мари Сент-Аллермейн. Она здесь! Отец Майкла пустил в ход все связи, чтобы упросить ее приехать и петь. Она гостит во дворце, где должна выступать завтра и…

Но Уитни уже не слушала. Ноги и руки тряслись с того мгновения, как Эмили упомянула имя бывшей любовницы Клейтона — красавицы и знаменитой оперной певицы Мари Сент-Аллермейн. И всего час назад муж объявил о своем намерении перебраться в лондонский дом.

Уитни не помнила, что ответила Эмили и как сумела вернуться в компанию знакомых, которых только что покинула. С омерзительно тошнотворным страхом она ожидала появления певицы.

Огромная гостиная была переполнена приглашенными. Украдкой Уитни наблюдала, как Клейтон вошел в комнату. Это произошло именно в тот момент, когда аккомпаниатор усаживался за большой рояль, а музыканты поднимали инструменты. Атмосфера была настолько напряженной, что, казалось, вот-вот разразится гроза, хотя Уитни не могла сказать почему: то ли из-за появления женщины, чьи красота и голос были легендой, или потому, что все втайне ожидали, что произойдет, когда Мари и Клейтон встретятся лицом к лицу.

Клейтон, на несколько минут остановившись, чтобы с кем-то поговорить, наконец подошел к Уитни. Толпа расступилась, чтобы супруги могли подойти к роялю.

Уитни стояла, опершись на руку Клейтона. Она знала, что он не желает этого, но чувствовала себя настолько плохо, что, казалось, вот-вот упадет, и отчаянно нуждалась в опоре.

— Ни у кого в мире нет такого голоса, как у Сент-Аллермейн, уж поверьте мне, — заметил пожилой мужчина, сосед Клейтона.

Уитни ощутила, как мускулы на руке мужа напряглись и медленно расслабились. Он не знал! О Боже, он не знал! Почему именно сегодня ему понадобилось выглядеть таким ошеломительно, неотразимо красивым? И почему, подумала она, сдерживая обжигающие слезы при виде ослепительной блондинки, входившей в комнату, Мари Сент-Аллермейн должна быть такой маняще, чарующе прекрасной?

Уитни как ни старалась, не могла отвести взгляда от певицы. Мари обладала телом Венеры и магнетизмом женщины, уверенной в своей необыкновенной красоте и при этом вовсе не одержимой собственной внешностью.

И когда она начала петь, комната пьяно покачнулась перед глазами Уитни. У Мари оказался мелодичный голос, имевший способность внезапно звучать мощно и чувственно. В глазах певицы переливались смешливые искорки, словно она находила молчаливое обожание сотен зрителей, восхищавшихся ею, глупым и неуместным.

По сравнению с ней Уитни чувствовала себя глупенькой девчонкой, некрасивой простушкой. И смертельно больной. Потому что теперь она точно поняла, что это значит — быть любовницей Клейтона. Этой женщине знакомы пьянящие поцелуи Клейтона, она лежала обнаженная в его объятиях, вздрагивала в исступленном наслаждении, когда он глубоко вонзался в нее. Уитни не сомневалась, что сейчас она бледна как смерть. В ушах звенело, руки были ледяными. Если она останется здесь еще на минуту, наверняка потеряет сознание, если же уйдет, устроит сцену, то станет причиной злобных сплетен, которые, конечно, не утихнут много лет.

Уитни пыталась убедить себя, что Клейтон порвал с Мари, причем ради того, чтобы жениться на ней. Но это было давно; теперь он ненавидит и презирает ее. И е