Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Б…, сентябрь 19… г. 3 page
В таком случае, в таком случае!.. Да что там — в таком случае. Счастливая вдовушка решила развлечься с моим кузеном, пока судьба не улыбнется ей и не пошлет солидного жениха, который будет исполнять все ее прихоти. Я назвала Кямрана глуповатым, но это от злости. В действительности же это был коварный желтый скорпион, да еще из той породы, которые незаметно подкрадываются и больно жалят. Разговаривая с Немиран, он всегда словно что‑то недосказывал, и это не могло ускользнуть от моего внимания. Играла ли я с детьми, прыгала ли через веревочку, гадала ли на картах, лежа на полу, я всегда следила за ними. Мой кузен уже был накануне того, чтобы очутиться у нее в когтях. Когда порой я делала вид, будто ничего не замечаю, и проходила мимо, они замолкали или же меняли тему разговора. «Пусть делают что хотят, тебе‑то что?» — скажете вы. Что мне?.. Допустим, Кямран мой враг, но все‑таки он — мой кузен… Могла ли я безразлично относиться к тому, как какая‑то неизвестно откуда появившаяся особа хочет совратить его? О чем я рассказывала?.. Да, итак, была лунная августовская ночь. Гости сидели на веранде, залитой светом большой керосиновой лампы, — кстати, совсем ненужным, — и весело болтали. Звонкий, музыкальный смех Нериман раздражал меня, и поэтому я ушла в глубь сада, под тень деревьев. В самом конце сада, у забора, отделяющего нас от соседей, стояла старая развесистая чинара. Дерево давно уже перестало давать плоды, но я любила его за величественный вид, часто взбиралась на него, лазила по могучим веткам, где можно было сидеть, как на диване, или даже ходить без опаски. В этот вечер я вскарабкалась довольно высоко и примостилась на ветке. Вдруг до меня донесся легкий звук шагов, а затем приглушенный смех. Я напрягла зрение… И как вы думаете, что я увидела?.. Прямо к старой чинаре шел мой кузен, а впереди него шагала счастливая вдовушка. Я сразу насторожилась, точно рыбак, заметивший, что к крючку приближается рыба. Как я боялась, что ветка, на которой я сижу, затрещит! Напрасный страх!.. Молодые люди были так заняты самими собой, что, казалось, застучи я на вершине дерева в барабан, они, наверно, не обратили бы внимания. Нериман шла впереди. Кямран, как невольник‑араб, следовал за ней шагах в четырех. Перелезть через забор, чтобы продолжать путь, они не могли, поэтому остановились под чинарой, на которой я сидела. Идите, мои милые, идите, дорогие!.. Вас ко мне послал аллах. Мы с вами скоро увидимся. Я сделаю все, чтобы эта прекрасная лунная ночь запомнилась вам навеки! Вдруг совсем рядом застрекотал кузнечик, заглушая слова, которые говорил мой кузен счастливой вдовушке. Я чуть с ума не сошла от досады. Мне хотелось крикнуть: «Негодяй, чего боишься?.. Здесь никого нет!.. Говори громче!..» Мне удалось услышать только несколько слов Кямрана: «Нериман… Милая… Ангел мой…» Меня охватила дрожь. Ах, как я боялась выдать себя, как я боялась, что они услышат шорох листвы!.. Изредка до меня доносились и слова Нериман‑ханым: «Прошу вас, Кямран‑бей…» Наконец голоса смолкли. Нериман осторожно подошла к забору, встала на цыпочки, заглянула в соседский сад, словно хотела убедиться, что за ними никто не наблюдает, затем обернулась к Кямрану, который, кажется, не знал, как ему вести себя дальше. Вдруг вижу: мой кузен раскинул руки и шагнул к Нериман. Сердце мое забилось еще сильнее… «Наконец‑то Кямран образумился! — подумала я. — Сейчас он залепит пощечину этой скверной женщине». Ах, сделай он это, я, наверно, заплакала бы, спрыгнула с дерева и помирилась с ним навеки. Но это чудовище и не думало бить Нериман. С неожиданной для его тощих белых девичьих рук силой он схватил молодую женщину за плечи, затем за кисти рук. Затем короткая борьба, объятие… В лунном свете, который пробивался сквозь густую листву чинары, мне было видно, как смешались их волосы. Господи, какой ужас!.. Какой кошмар!.. Минуту назад я собиралась сыграть с ними злую шутку, а сейчас меня всю трясло, я обливалась холодным потом, боясь, что они меня заметят… Как бы я хотела стать в этот момент птицей, взлететь в небо, раствориться в лучах луны и не видеть больше людей этого мира! Хотя я зажимала рот руками, из горла у меня вырвался какой‑то звук. Очевидно, это был вопль. Однако он тут же превратился в хохот, стоило мне увидеть, какое действие произвел мой крик на молодых людей. Ах, видели бы вы испуг и растерянность этих бессовестных!.. Несколько минут назад счастливая вдовушка шла сюда, едва касаясь ногами земли, скользя, словно прозрачный лунный луч, а сейчас она мчалась от чинары сломя голову, не разбирая дороги, натыкаясь на стволы деревьев. Мой кузен последовал было ее примеру, но, пробежав несколько шагов, вдруг остановился и конфузливо поплелся назад. Я продолжала хохотать, так как просто не знала, что мне еще делать. Кямран, подобно коварному персонажу из знаменитой басни «Ворона и лиса», принялся обхаживать дерево. Наконец, поборов смущение и отбросив стыдливость, он обратился ко мне: — Феридэ, дорогая, спустись‑ка пониже… Я перестала смеяться и серьезно спросила: — С какой стати? — Так… Хочу с тобой поговорить… — Нам не о чем с вами разговаривать. Не мешайте мне… — Феридэ, брось шутить! — Шутить?! Какие могут быть шутки?.. — Ну, это уже слишком! Если ты не хочешь спуститься вниз, тогда я могу подняться к тебе. Уж не ослышалась ли я? Если на дороге попадалась крохотная лужа, мой кузен хватался за голову; а прежде чем решиться перепрыгнуть через эту лужу, он раз десять примерялся, переводя взгляд с ботинок на воду. Перед тем как сесть, он пальчиками подтягивал вверх штанины. Как же тут было не развеселиться, услышав, что мой нежный, избалованный кузен собирается лезть на дерево?! Но в этот вечер Кямран действительно озверел. Ухватившись руками за нижний сук, он вскарабкался на него и собрался лезть еще выше. На миг я представила, как вот сейчас, ночью, встречусь с ним лицом к лицу на этом дереве, и чуть не сошла с ума. Это было бы ужасно! Увидеть вблизи его зеленые глаза… Да я вцепилась бы в него, и мы превратились бы в хищных птиц, бьющихся между ветвей не на жизнь, а на смерть. Выцарапав ему глаза, я непременно швырнула бы его на землю и бросилась бы сама. Но в следующую минуту я подумала, что так поступать не следует. Перегнувшись с ветки, я приказала: — Стойте!.. Ни с места!.. Кямран не обратил внимания на мои слова, даже не удостоил меня ответом. Встав ногами на ветку, он высматривал наверху следующее удобное местечко. — Стойте! — решительно повторила я. — Не то будет хуже!.. Вы ведь знаете, что я — Чалыкушу… Деревья — это мое царство, и я не переношу, когда кто‑нибудь вторгается в него. — Какой странный разговор, Феридэ… Действительно, разговор был очень странным. Мне пришлось невольно взять шутливый тон. Приготовившись лезть еще выше, если Кямран не остановится, я сказала: — Вам известно, что я вас просто обожаю! Поэтому будет очень неприятно, если мне вас придется спустить с дерева. Весьма печально, когда молодой человек, читавший пять минут назад любовные стишки, начинает вдруг кричать не своим голосом: «Помогите, помогите!..» Слово «помогите» я произнесла, громко смеясь и подражая голосу Кямрана. — Сейчас мы встретимся! — воскликнул Кямран, не обращая внимания на мои угрозы, и продолжал карабкаться вверх по веткам. Страх сделал его смелым и проворным. Казалось, мы играли на дереве в горелки. Кямран приближался, а я лезла все выше и выше, ветви становились все тоньше и тоньше… Внезапно я подумала, что можно спрыгнуть на забор и убежать. Но тогда я рисковала сломать себе руку или ногу. Тогда не мой кузен, а я сама плакала бы и стонала. Однако ни за что на свете мне не хотелось встречаться с Кямраном на дереве. Пришлось пойти на хитрость. — А нельзя ли узнать, — спросила я, — почему это вам так хочется поговорить со мной? Маневр удался. Кямран сразу же остановился и серьезно сказал: — Мы с тобой шутим, Феридэ, а вопрос очень серьезный. Я боюсь тебя. — Вот как? Чего же тебе бояться?.. — Боюсь, будешь болтать. — Разве это не то, что я делаю каждый день? — Боюсь, что на этот раз твоя болтовня будет не совсем обычной… — А что чрезвычайного произошло сегодня вечером? Кямран устал, выбился из сил. Не заботясь уже больше о наглаженных брюках, он сел на ветку. Вид у него был подавленный, унылый, но он все еще пытался шутить. Мне не было жалко Кямрана, просто я не могла его больше видеть и хотела как можно скорей остаться одна. — Успокойся. Поверь мне, бояться нечего. Ступай сейчас же к гостям. Неудобно. — Ты даешь слово, Феридэ?.. Даешь клятву? — Да, и слово и клятву… Что хочешь. — Могу ли я верить? — Мне кажется, надо поверить. Я уже не ребенок. — Феридэ… — Да и откуда мне знать, чего ты боишься? Что я могу разболтать? Я сижу одна на дереве… — Не знаю, но я почему‑то не верю… — Говорят тебе! Я уже выросла и стала совсем взрослой. Значит, надо верить. Ступайте, мой дорогой кузен, не волнуйтесь, есть вещи, которые видит ребенок, но молоденькая девушка ничего не заметит. Идите и успокойтесь. Испуг Кямрана, кажется, сменился удивлением, он непременно хотел меня увидеть и упрямо тянул голову вверх. — Ты как‑то совсем по‑новому говоришь, Феридэ… — сказал он. Боясь, что мы так и не кончим разговора, я закричала, притворно гневаясь: — Ну довольно… Будешь тянуть — возьму слово назад. Решай сам. Угроза подействовала на Кямрана. Медленно и неуверенно ища ветки ногами, он спустился с дерева и, стесняясь идти в ту сторону, куда убежала Нериман, зашагал вниз по саду.
* * *
После этого происшествия счастливая вдовушка перестала появляться у нас в доме. Что касается Кямрана, то, я чувствовала, он побаивается меня. Всякий раз, возвращаясь из Стамбула, он привозил мне подарки: то разрисованный японский зонтик, то шелковый платок или шелковые чулки, то туалетное зеркало сердечком или изящную сумочку… Все эти безделушки больше предназначались взрослой девушке, чем проказливой девчонке. В чем же был смысл этих подношений? Не иначе, он хотел задобрить Чалыкушу, зажать ей рот, чтобы она никому ничего не разболтала! Я была уже в том возрасте, когда мысль, что тебя помнят, не забывают, доставляет удовольствие. Да и красивые вещи мне очень нравились. Но мне почему‑то не хотелось, чтобы Кямран или кто‑нибудь другой знал, что я придаю значение этим подаркам. Если в пыль падал мой зонтик, разукрашенный бамбуковыми домиками и косоглазыми японками, я не спешила его поднимать, и тогда одна из моих тетушек выговаривала мне: — Ах, Феридэ, вот как ты ценишь подарки! Среди подношений Кямрана была сумочка из мягкой блестящей кожи. Невозможно передать, какое наслаждение мне доставляло гладить ее рукой, но однажды я сделала вид, будто хочу набить ее сочными ягодами. Ну и крик подняли мои тетушки!.. Была бы я похитрее, то, наверно, еще долго пользовалась бы испугом Кямрана и выманивала у него всякие безделушки. Я очень любила подаренные им вещички, но иногда мне хотелось разорвать их, растерзать, швырнуть под ноги и топтать, топтать в исступлении. Мое отвращение, моя неприязнь к кузену не ослабевали. Если в прежние годы приближающийся отъезд в пансион вызывал во мне грусть, то на этот раз я, наоборот, с нетерпением ждала момента, когда расстанусь со своими родственниками. В первый же воскресный день после возобновления занятий нас повели на прогулку к Кяатхане[13]. Сестры не любили долгие прогулки по улицам, но в этот вечер мы почему‑то задержались до темноты. Я плелась в самом хвосте. Вдруг смотрю, вокруг никого нет. Не понимаю, как я умудрилась так отстать и меня никто не хватился. Сестры, наверно, думали, что я, как обычно, иду впереди всех. Неожиданно возле меня вырос чей‑то силуэт. Присмотрелась: это Мишель. — Чалыкушу! Ты?! — удивилась она. — Почему так медленно плетешься? Почему одна? Я показала на свою правую ногу, перевязанную у щиколотки платком. — Разве ты не знаешь? Когда мы играли, я упала и разбила ногу. Мишель была славная девушка. Ей стало жаль меня, и она предложила: — Хочешь, помогу тебе? — Уж не собираешься ли ты предоставить в мое распоряжение свою спину? — Конечно, нет. Это невозможно… Но я могу взять тебя под руку. Что ты скажешь?.. Нет, нет, по‑другому… Положи мне свою руку на плечо. Держись крепче, я обниму тебя за талию. Так тебе будет легче. Ну как? Меньше болит? Я послушалась Мишель, — действительно, идти стало легче. — Спасибо, Мишель, — улыбнулась я. — Ты замечательный товарищ! Немного погодя Мишель сказала: — А знаешь, Феридэ тоже влюбилась и делится с Мишель своими секретами. Я остановилась. — Ты это серьезно говоришь? — Ну да… — В таком случае отпусти меня. Немедленно! Я сказала это повелительным тоном командира, отдающего приказ. — Ах, большая глупышка! — засмеялась Мишель, не отпуская моей талии. — Неужели ты не понимаешь шуток? — Глупышка? Это почему же? — Неужто девочки не знают тебя? — Что ты хочешь этим сказать? — Да ведь все знают, что у тебя не может быть романов. Виданное ли дело — любовная интрижка у Чалыкушу! — Это почему же? Вы считаете меня некрасивой? — Нет. Почему некрасивой? Ты очень даже хорошенькая. Но ты ведь… глуповата… и неисправимо наивна. — Ты действительно так думаешь обо мне? — Не я одна, все так думают. Девочки говорят: «В любовных делах Чалыкушу настоящая gourde…» В турецком языке я не блистала. Но французское слово gourde мне было знакомо: «фляга», «кувшин», «баклажка», — словом, во всех значениях вещь мало поэтическая. К тому же нельзя сказать, чтобы моя плотная, приземистая фигура чем‑то не напоминала один из подобных сосудов. Какой ужас, если вдобавок к «Чалыкушу» мне прилепят еще и прозвище «gourde»! Надо во что бы то ни стало спасать свою честь. И тут я положила голову на плечо Мишель — манера, заимствованная от моих подруг, — потом, бросив на нее многозначительный взгляд, печально улыбнулась. — Ну что ж, можете так думать… Мишель остановилась и изумленно глянула на меня. — Это говоришь ты, Феридэ? — Да, к сожалению, это так, — кивнула я и глубоко вздохнула, чтобы моя ложь выглядела более правдоподобной. Теперь Мишель от удивления даже перекрестилась. — Это прекрасно, чудесно, Феридэ! Но только очень жаль, я никак не могу тебе поверить! Бедняжка Мишель была такой страстной почитательницей любовных историй, что ей доставляло удовольствие быть даже просто свидетелем сердечных переживаний других. Но, увы, я так мало еще сказала, что она не решилась мне поверить и открыто выразить свою радость. Впрочем, я, кажется, зашла в своих признаниях слишком далеко. Отступать было бы просто нечестно. — Да, Мишель, — подтвердила я, — я тоже люблю!.. — Всего‑навсего только любишь, Чалыкушу? — Ну, разумеется, не без взаимности, grande gourde. Итак, я возвратила Мишель прозвище «gourde», которым она меня только что наградила, да еще в превосходной степени, и ей не пришло в голову возразить: «Это ты gourde. Это твое прозвище». Стоит начать лгать, как сразу же удается еще больше расположить к себе человека. Вот чудо! Теперь Мишель поддерживала меня за талию еще нежнее. — Расскажи, Феридэ… Расскажи, как это было. Выходит, и ты тоже… Правда, любить — это чудесно, не так ли? — Конечно, чудесно… — А кто он? Он очень красив, этот юноша, которого ты любишь? — Очень красив… — Где ты с ним встретилась? Как вы познакомились? Я не отвечала. — Ну… не скрывай… Я прямо из кожи лезла, чтобы не скрывать. «Ах, что придумать? Что сказать?» Но мне ничего не приходило в голову. Нужен возлюбленный, который существует на самом деле, чтобы поразить всех моих подруг. А ведь так трудно, так невероятно трудно найти… хотя бы даже просто в воображении! — Ну, Феридэ, не тяни. А то я всем скажу, что ты пошутила со мной. Мне сразу стало не по себе. Пошутила? Не дай господи! Тогда прозовут не только «фляжкой» или «кувшином»! Я тут же решила: «Надо срочно сочинить любовную историю, от которой бы у Мишель дух захватило». Как вы думаете, кого я представила Мишель в качестве своего возлюбленного?.. Кямрана! — У нас роман с кузеном… — сказала я. — Это тот светловолосый юноша, которого я видела год тому назад у нас в прихожей? — Ну да… — Ах, он такой красивый! Я вам уже сказала, что Мишель была помешана на любовных историях. За все время Кямран навестил меня в пансионе раза два‑три. Очевидно, Мишель почуяла присутствие в пансионе молодого человека, как кошка мясо, и тайком подсматривала за нами, когда мы болтали в прихожей. Как странно, не правда ли? На небе зажглись звезды. Стояла осень, но было тепло; казалось, что в воздухе пахнет нескошенной травой. Я всем телом навалилась на Мишель, моя щека была крепко прижата к ее щеке. Я принялась рассказывать ей историю своей несуществующей любви: — Была ночь еще более прекрасная, чем эта. Мы покинули нашу шумную компанию, которая осталась у дома. Я шла впереди, мой кузен сзади… Он говорил мне красивые слова. Сейчас я не в состоянии повторять их, просто не хочу… Оглушительно трещали кузнечики. Мы шли и шли… Аллеи, по которым мы проходили, были залиты лунным светом. Потом мы оказались в тени деревьев затем снова под светом луны, чтобы через минуту опять погрузиться в темноту… — Господи, какой у вас большой сад, Феридэ! — вставила нетерпеливая Мишель. Я испугалась: «Может, у меня получается неестественно?» — Не такой уж он большой. Просто мы не торопились, — продолжала я. — Наконец мы очутились… в конце сада, у забора, отделяющего нас от соседей, где растет огромная чинара. Дойдя до нее, мы остановились. Я привстала на цыпочки и сделала вид, будто смотрю через забор. Мой кузен нерешительно потирал руки, словно хотел что‑то сделать и не мог осмелиться… — Но ведь ты смотрела в соседский сад! Как ты могла все это заметить? — На забор падала тень кузена, мне было все видно. Очевидно, я неплохо вошла в роль: тело мое вздрагивало, голос прерывался, на глаза набегали слезы. — Ну, а дальше, Феридэ, дальше… — Потом вдруг кузен схватил меня за руки… — Ах, как чудесно! Дальше… — Дальше? Откуда я знаю… — Боже, ты остановилась на самом интересном месте! — Потом вдруг на дереве закричала какая‑то птица, гадкая, отвратительная птица… Мы испугались и убежали. Я не смогла сдержать слез, припала к груди Мишель и разрыдалась. Неизвестно, сколько бы я так плакала, но, к счастью, наше исчезновение было замечено. Послышались крики девочек, нас разыскивали: Мишель откликнулась: — Идем!.. Мы не можем быстро!.. У Чалыкушу болит нога!.. — Ты правильно сказала, Мишель… И я плачу именно поэтому. Теперь мы можем пойти быстрее…
В ту ночь я ревела и в постели, когда все уже спали. Только теперь слезы уже не нужны были для роли, просто я сердилась на себя. Допустим, мне надо было солгать, чтобы доказать подружкам, что я не gourde. Но неужели на свете нет других имен? Почему я заговорила о своем кузене, о Кямране, которого я ненавидела больше всего в жизни? Я поклялась, что завтра утром, как только проснусь, возьму Мишель за руку, отведу ее в сторонку и скажу, что мой любовный рассказ — выдумка. Но, увы, проснувшись на другое утро, я почувствовала, что от моего стыда и гнева не осталось и духу. Так я и не осмелилась сказать правду Мишель, которая теперь смотрела на меня совсем другими глазами и относилась, как к больному ребенку. Постепенно эта легенда стала известна всем. Правда, Мишель, видимо, строго наказывала хранить тайну, так как в глаза мне никто ничего не говорил. Но по взглядам девочек, по их смеху я понимала, что они хотят сказать. Это наполняло меня удивительной гордостью. Мне пришлось даже отказаться от болтовни и проказ. Теперь в глазах подружек я стала молодой девушкой, влюбленной в кузена. В этой роли мне никак не подходило прыгать, точно кукла на веревочке, и проказничать. Но, как говорится, от самой себя не убежишь. Когда по вечерам на последней перемене я брала Мишель под руку и продолжала шепотом выдумывать все новые и новые небылицы, я иногда снова становилась похожей на бесенка.
Однажды мы опять возвращались с прогулки. Мишель в тот день почему‑то не ходила с нами. Она встретила меня у ворот, схватила за руку и стремительно потащила в глубь сада. — У меня для тебя новость, — сказала она. — Она тебя обрадует и огорчит. Лицо мое выразило недоумение. — Сегодня в пансион приходил твой блондин‑кузен. Я была поражена. — Разумеется, он хотел повидаться с тобой. Ах, если б и ты осталась!.. Я не могла поверить. Разве Кямран пришел бы в пансион, не будь на то какой‑нибудь важной причины? Наверное, Мишель ошиблась. Однако я не высказала Мишель этих сомнений и, сделав вид, будто верю, сказала: — Что же, вполне естественно. Молодой человек пришел повидать девушку, за которой ухаживает. — Как, наверное, досадно, что тебя не было, да? — Разумеется. Мишель погладила меня по щеке. — Но ведь он опять придет, раз любит… — Несомненно. В тот же вечер сестра Матильда вызвала меня и передала две разрисованные коробки конфет, перевязанные серебряной тесьмой. — Это принес твой кузен, — сказала она. Я не любила сестру Матильду, но в эту минуту с трудом удержала себя, чтобы не броситься ей на шею и не расцеловать в обе щеки. Значит, Мишель не ошиблась: Кямран действительно приходил в пансион. Если среди воспитанниц еще и оставались такие, которые сомневались в достоверности моей сказки, то теперь, увидев эти две коробки, они должны были подумать иначе. Как чудесно!.. В одной коробке были разноцветные конфеты с ликером, в другой — шоколад в позолоченных бумажках. Случись это полгода назад, я утаила бы сладости даже от самых близких подруг. Но в этот вечер, когда мы готовили в классе уроки, мои коробки ходили по рукам. Каждая девочка брала одну, две или три конфетки, кому сколько совесть позволяла. Некоторые девочки издали делали мне многозначительные знаки. Я же, изображая смущение, отворачивалась в сторону, улыбалась. Как чудесно!.. Возвращая мне назад коробки, в которых, к сожалению, уже виднелось позолоченное дно, Мишель зашептала: — Феридэ, представь, будто эти конфеты преподнесли тебе по случаю обручения. Моя сказка обошлась мне слишком дорого. Но что поделать? Прошло три дня. Шел урок географии. Я трудилась над цветной картой для экзаменов. Рисовать красками мне всегда было трудно; от неловкости я без конца путала краски, пачкала себе руки и губы. И вот, когда я была занята этой мазней, вошла дочь привратника и сказала, что в прихожей сидит мой кузен, который хочет меня видеть. Помню, я растерянно оглянулась по сторонам, обернулась к воспитательнице, не зная, как поступить. — Ну, что ты ждешь, Феридэ, — сказала она. — Оставь карту на месте. Иди повидайся с гостем. Оставить карту — нетрудно. Но с каким лицом я выйду к Кямрану? Девочка, рядом с которой я сидела, смеясь, протянула мне маленькое зеркальце. На лицо, особенно на рот, страшно было смотреть. На уроках, где приходилось писать, я вечно совала ручку в рот, теперь же, во время рисования, мусолила кисть, поэтому губы мои пестрели желтыми, красными и даже фиолетовыми пятнами. Что предпринять? Оттереть платком, а тем более смыть водой с мылом — сейчас невозможно, только еще больше размажешь краски. Дело было, конечно, не в Кямране. Ему я могла показаться в любом виде. Но перед подругами, которые, узнав, кто пришел, уже ехидно посмеивались, я должна была изображать влюбленную девицу или даже невесту. Ах, будь она неладна, вся эта комедия! Проходя по коридору, я заглянула в зеркало. Боже мой, что делать? Будь я одна в эту минуту, здесь, перед дверью в прихожую, я никогда бы не осмелилась туда войти. Но, увы, вокруг были посторонние, которые могли иначе истолковать мои действия. Итак, делать нечего. Я с силой толкнула дверь и бурей влетела в прихожую. Кямран стоял у окна. Подойти к нему сразу?.. Но тогда надо что‑то делать — например, обменяться рукопожатием. А ведь так можно испачкать чистенькие и нежные ручки кузена. Я опять увидела на столе два пакета, перевязанные серебряной тесьмой. Не трудно было догадаться, что они предназначались мне. У меня не оставалось иного выхода, как превратить все в очередной фарс, а раскрашенные руки и губы объяснить обычным моим детским сумасбродством. Приподняв подол черного передника, я сделала перед коробками самый изысканный, глубокий реверанс. Потом, предусмотрительно вытерев пальцы о подол, я послала коробкам несколько воздушных поцелуев и утерла при этом лишний раз свои размалеванные губы. Кямран, улыбаясь, подошел ко мне. Я принялась его благодарить: — Какая трогательная забота, Кямран‑бей‑эфенди… Хотя шоколад и конфеты с ликером являются в какой‑то степени платой за мое молчание, однако меня уже мучают угрызения совести… В чем дело?.. Всего несколько дней назад вы приносили мне сладости. Очевидно, и в этих коробках я найду то же самое. Поистине, невозможно описать их прелесть! По мере того как они тают во рту человека, тает и его сердце… — На этот раз, — сказал Кямран, — вы увидите нечто более ценное, Феридэ. С наигранным волнением и нетерпением я развязала пакет, который мне протянул Кямран. Там оказались две книги в позолоченных переплетах, наподобие детских сказок с картинками, какие дарят маленьким детям на рождество. Очевидно, кузен по какой‑то непонятной для меня причине решил подшутить надо мной. Если он только ради этого решил сюда прийти, право, это уже нехорошо. Я не выдержала и дала ему нагоняй. Я говорила суровым тоном, который никак не вязался с моими размалеванными губами: — За каждый из ваших подарков следует благодарить. Но позвольте сделать небольшое замечание. Несколько лет тому назад вы были ребенком. Правда, всем своим важным и серьезным видом вы походили на взрослого, однако все‑таки оставались ребенком, не так ли? Слава аллаху, вы мужаете с каждым годом, превращаясь в молодого человека, похожего на героя из романов с картинками. Но почему вы думаете, что я все это время должна топтаться на месте? Кямран сделал большие глаза. — Простите, Феридэ, я вас не понял. — Тут нет ничего непонятного. Выходит, вы растете, а я по‑прежнему остаюсь младенцем, читающим сказки из «Золотой библиотеки», ребенком, которого никак не признают достойным обращения как с пятнадцатилетней девушкой? Кямран все так же недоуменно смотрел на меня. — Я опять ничего не понял, Феридэ! Я сделала жест, выражающий удивление такой непонятливостью, скривила губы, но, откровенно говоря, сама уже не понимала, что я хотела сказать. Я раскаивалась в своих словах и искала, как бы избежать дальнейшего объяснения.
Нервным движением я разорвала тесьму на второй коробке. В ней были конфеты с ликером. Кямран поклонился, почти официально. — Я счастлив услышать лично от вас, Феридэ, что с вами уже следует обращаться как со взрослой девушкой. Не вижу необходимости извиняться за книги, конфеты вам доказывают, что книги всего‑навсего шутка. Уж если б я действительно хотел подарить вам книгу, то постарался бы принести один из тех романов, о которых вы только что упомянули. Безусловно, Кямран шутил. Но если это даже и так, мне все равно было очень приятно, что он говорит со мной таким тоном, в таких выражениях. Чтобы избавить себя от необходимости отвечать, я сложила руки, как на молитве, и изобразила крайнее восхищение. Когда Кямран кончил говорить, я глянула ему в лицо, тряхнула головой, чтобы убрать упавшие на глаза волосы, и сказала: — Я не слушала, о чем вы говорили. Конфеты настолько восхитительны, что… увидев их, я сейчас же все вам простила. Вот и все!.. Я очень благодарна вам, Кямран. Кажется, мое признание в том, что я не слушала его, огорчило Кямрана, однако он решил почему‑то не показывать этого и, вздохнув, с притворной мрачностью сказал: — Ну что ж! Раз детские подарки уже не годятся, будем дарить вам серьезные вещи, как взрослым людям. Я сделала вид, будто всецело поглощена сладостями, восторженно смотрела на коробку, словно то была шкатулка с драгоценностями, доставала оттуда конфеты, раскладывала их и болтала без умолку. — Уничтожать конфеты — это тоже искусство, Кямран, — говорила я. — И честь открытия этого искусства принадлежит вашей покорной слуге. Смотри… Ты, например, не видишь никакой разницы в том, если съешь вот эту желтенькую после красной. Не так ли? Но тогда все будет испорчено! Красненькая чересчур сладкая, да и мятная к тому же. Если ты съешь ее раньше, то не почувствуешь тонкого вкуса и божественного аромата желтой. Ах, мои дорогие конфетки!.. Взяв одну, я поднесла ее к губам и принялась ласково разговаривать с ней, словно это был крошечный птенчик. Date: 2015-12-13; view: 309; Нарушение авторских прав |