Глава 5. которая учит: наличный расчет всегда предпочтительней безналичного

которая учит: наличный расчет всегда предпочтительней безналичного

Окончательно раскисшая от долгих дождей дорога плотоядно чавкала под копытами трех коней. Трое всадников, закутанных в непромокаемые плащи с капюшонами, сгибались под порывами северного ветра, больно бьющими в лицо.

Вообще‑то их должно было быть четверо, и это сильно упростило бы жизнь троим. Гостеприимный граф Сонавриз по широте и бескорыстию натуры своей собирался лично проводить пришельцев из чужого мира до самой границы семозийских земель. Собственно, он и дальше, до Фазака, рад был бы их проводить, но так уж вышло, что с гевзойским канцлером Мезгом его связывала давняя и кровавая вражда, и в землях Гевзои граф был персоной нон грата. Там общество его не только не принесло бы пользы трем товарищам по несчастью, но и смертельно навредить могло. Зато путешествие по Семозии в сопровождении всесильного графа Сонавриза, любимого дядюшки самого короля, сулило быть легким и беззаботным.

…Вольно же смертным строить планы, когда жизнями их управляют совсем иные силы.

Буквально за час до отъезда прискакал из столицы гонец на взмыленной кобыле, и его роскошный алый плащ на спине снизу доверху был заляпан жирной дорожной грязью. Весть он принес радостную. Король, прожив четверть века холостым, наконец избрал себе даму сердца и со свадьбой решил не тянуть. Церемония бракосочетания его с леди Лоззой состоится уже завтра!

Граф Сонавриз был в отчаянии. Он никакие мог пропустить свадьбу любимого племянника хотя бы потому, что именно его монарх желал видеть посаженым отцом. Но и новых друзей бросить на произвол судьбы не мог! И выход видел только один: они поедут во дворец вчетвером, отгуляют положенные двенадцать дней, а уж после…

Ивана такое предложение повергло в ужас.

…Трое суток бушевала буря над семозийскими землями. Небеса рушились на землю потоками дождя и громовыми раскатами. Белые, желтые и кроваво‑красные молнии сверкали почти непрерывно, и в свете их мелькали тела крылатых черных тварей, реющих среди туч и друг друга пожирающих. Ветер выл голодным зверем в каминных трубах замка, а за стенами его гнул деревья, переворачивал телеги, разметывал стога и прочие беды чинил. Казалось, весь мир превратился в сплошной грохот и рев. Даже каменная, почти монолитная громада замка перестала казаться надежным убежищем, она содрогалась до основания всякий раз, когда молния била в соседние скалы или очередная туша ночного чудовища грузно шмякалась на крышу, чтобы мгновение спустя быть растерзанной в клочья и растащенной без остатка.

И все эти страшные дни, пока за окнами буйствовала безумная стихия, в замке гудело безумное веселье. Сутки больше не делились на день и ночь, как не было рассветов и закатов за окном, лишь мутная непроглядная мгла и дикое беспробудное пьянство. Люди жрали, пили и тут же валились спать, и слуги больше не растаскивали господ по комнатам, потому что сами валялись подле. Парадный зал провонял пьяной мочой и рвотными массами. Все слилось в один бесконечно долгий день, и Иван уже самого себя плохо помнил. С кем‑то он постоянно и очень церемонно знакомился и пил на брудершафт, кто‑то требовал историй о чужих мирах, и он рассказывал по сто раз одно и то же, а потом за это снова пили. Иногда откуда‑то выплывало встревоженное и удивительно трезвое лицо Кьетта – он спрашивал с тревогой: «Ты уверен, что еще не помираешь?» – и Иван лихо отвечал: «Ого! Ты меня еще плохо знаешь! Русские не сдаются!» – а потом снова тонул в беспамятстве. А под конец и сам нолькр выглядел не таким уж трезвым – надышался винных паров, густо пропитавших атмосферу зала, да еще и уксусом слегка отравился. Время от времени пришлепывала из своего пруда лоскотуха в новом шелковом хитоне и кружевной шали, отплясывала на столах что‑то этническое, целовалась со всеми желающими, а может, и не только целовалась, Иван за этим не следил, и граф, похоже, тоже.

…Трое суток бушевал пир в замке Сонавриз. Трое человек его не пережили по тем или иным причинам, в которых никто не стал разбираться. Один из местных арендаторов, по слухам, утонул в бочке с вином, что стало с двумя другими – история умалчивает, все списали на бурю. «Ерунда! – пояснил граф гостям, ошарашенным траурным известием. – Такое у нас каждый год случается, не всем суждено колдовскую стихию пережить. Ничего, слуги их уже в погреб спустили, чтоб не пропали, закопают, как подсохнет». Тогда Кьетт поинтересовался: когда б не столь бурные возлияния, не было бы выживших больше? А вот и нет, отвечал граф победно. Давно замечено: что так, что эдак – все едино, и злое колдовство свою жертву найдет. Кому не суждено бурю пережить, тот ее и не переживет, однако же пьяному помирать веселее – сам не заметишь, как на тот свет шагнешь. Вот и хлещет винище вся Семозия от мала до велика, глушит страх…

– Странно, – сказал потом Кьетт Ивану, – по‑моему, это сущие предрассудки. Не знаю, как там снаружи, но внутри замка во время бури никакого колдовского влияния не чувствовалось… Ты чувствовал что‑нибудь? – этот вопрос был адресован Болимсу Влеку, робко выползшему из темного угла, в котором он пережидал смутные дни.

– Да! – прошелестел тот. – Воняло очень…

– Я же про иное речь веду, любезный господин Влек! Ты улавливал флюиды злого колдовства, сочащиеся в замок извне в поисках ежегодной жертвы? Ощущал потоки злых чар, наведенных на головы тех несчастных? – Когда хотел, Кьетт умел выразиться очень цветисто. Пожалуй, впервые за все последние дни снурл взглянул на нолькра не как трясущаяся от страха жертва на кровожадного хищника, а как одно разумное существо на другое разумное существо, без страха, даже с уважением. И ответил не в обычной своей манере – умирающим лепетом, а спокойно и здраво:

– Готов поклясться на Своде законов, ничего подобного не происходило, любезный господин… – Тут он замялся, потому что Кьетт до сих пор не успел ему представиться.

– Кьетт‑Энге‑Дин‑Троннер‑Альна‑Афауэр – и Стренна‑и Герцерг ан Свеффер фор Краввер‑латта Феенауэрхальт‑Греммер‑Игис… – началась старая песня. А закончилась категорическим заявлением. – Но для краткости зови меня нейтрально: Феенауэрхальт. Можно даже без «господина», запросто.

Снурл возразить не посмел, знакомство состоялось.

Возразил Иван, чуть позже и наедине, чтобы не создавать неловкости.

– Ты знаешь, я, конечно, в снурлах не разбираюсь, но, по‑моему, этот парень старше и тебя, и даже меня. Ему уже все двадцать два, наверное. Пусть бы тоже звал тебя Кьеттом, чего язык ломать?

– Ну вот еще не хватало, чтобы какой‑то снурл обращался ко мне, как к младшему! – возмутился нолькр.

– Шовинист! – упрекнул Иван.

– От некроманта слышу! – парировал Кьетт, и эта его реплика осталась без ответа. Иван просто не в состоянии был продолжать перепалку, голова вновь разрывалась на части после трех суток беспробудного пьянства…

…А что же будет после двенадцати?! Представить страшно.

Должно быть, спутники его подумали то же самое и на свадебное приглашение графа ответили дружным испуганным «НЕТ!!!». Получилось бестактно, но дипломатичный Кьетт ловко сгладил ситуацию, сославшись на родительские переживания, ярость судебного начальства и непреклонность академической администрации. Граф повздыхал сочувственно и снабдил гостей всеми мыслимыми и немыслимыми дорожными грамотами и рекомендательными письмами. Это в придачу к коням, деньгам, дорожной амуниции и оружию. Неловко было принимать столь дорогие дары, зная, что вряд ли когда‑нибудь доведется ответить добром на добро, – а куда деваться? В дальнюю дорогу без снаряжения не выйдешь, пришлось брать.

И снова было расставание, трогательные прощальные речи и слезы…

Остался позади шальной, диковатый, но такой гостеприимный замок. Впереди лежал целый мир, чужой и неведомый. Кони месили копытами грязь, и злой ветер, последний отголосок недавней бури, атаковал плащи трех бесприютных странников. «Какой же добрый человек граф Сонавриз! – время от времени повторял Кьетт, изящно покачиваясь в седле. – Бывают же на свете такие хорошие люди!» – Похоже, этот факт казался нолькру удивительным…

Путешествие началось.

Молодости свойственна тяга к приключениям. Совсем еще недавно Иван мечтал об экзотических землях, экстремальных путешествиях, загадках и тайнах. И вот судьба преподнесла ему невероятный, сказочный дар: чужой мир! По‑хорошему, визжать следовало бы от восторга.

Но радости почему‑то не было. И даже не тревога о родителях была тому причиной – молодость не умеет долго переживать за других. Лезли в голову неподходящие какие‑то мысли о самом себе.

Ивану доводилось и книги читать, и фильмы смотреть о том, как герой из нашего времени переносится в далекое прошлое или в чужой мир. И всякий раз этот герой оказывался чудесно подготовленным к новым реалиям. И кулаками, и холодным оружием орудовал мастерски, как аборигенам и не снилось: годы службы в спецназе, мастерство не пропьешь. Магией овладевал в рекордно сжатые сроки, удивляя своими талантами признанных мастеров. Вдобавок в распоряжении его были все технические достижения нашей цивилизации. Захотел бомбу склепать – вот вам бомба. Самоходная машина потребовалась – да пожалуйста, долго ли, с нашим высшим техническим…

Вот только он, Степной Иван, не спецназовцем был, а начинающим почвоведом. И никаких талантов за собой не замечал. Положа руку на сердце, скучным он был человеком. Средним. Среднестатистическим. Не слабак, но и не мастер боевых искусств. Талантов никаких, а уж магических – в особенности. В технике шарит, но не на уровне изобретателя‑самородка. Из увлечений… ну по баскетболу первый юношеский, да разве еще футбол по ТВ посмотреть, и то без фанатизма… В общем, противопоставить этому миру в случае опасности ему было решительно нечего. Такое вот непростое положение. Чему уж тут радоваться?

От расстройства поделился своими мыслями с Кьеттом. А тот будто этого и ждал. «Ты знаешь, сам об этом все время думаю!» – из чего Иван заключил, что нолькр тоже не чувствует себя героем. Странно! С его‑то магическими потенциалами и академической боевой подготовкой!

– Стандартная боевая подготовка младшего офицера. Таких, как я, тысячи… десятки тысяч.

– А магия? Вон как ты лихо расправился с тварью в пустоши!

Кьетт удрученно вздохнул:

– Да. На свете есть множество тварей, с которыми я могу поступить подобным образом. Но тех, кто может поступить так со мной, – не меньше. Так что не обольщайся. Я магическое существо, а не маг.

Стало совсем скучно. В смысле, не по себе.

– Да ладно, – подумав, махнул рукой Кьетт. – Не будем отчаиваться. Ничего сверхъестественного от нас не требуется, всего лишь добраться из одного пункта в другой и нанять колдуна. Справимся как‑нибудь.

– Вот‑вот, как‑нибудь… – кивнул Иван, одолеваемый дурными предчувствиями, усугубляемыми полнейшим безлюдьем голой и бесприютной местности, сгущающимися сумерками, ветром, холодом и мелкой моросью, повисшей в воздухе после бури. Нет, не о таком приключении он мечтал!

Вдобавок, предавшись собственным невеселым мыслям, они как‑то позабыли о новом спутнике своем. А тот вел себя очень тихо: не роптал, не жаловался, не стонал. Но часов через шесть пути (по ощущениям, ибо мобильник Ивана давно сел, а Кьетт при себе часов не имел) просто свалился с лошади в грязь – мягко и тихо, будто мешок с отрубями, да так и остался лежать без движения. Хорошо еще, Кьетт в этот момент случайно оглянулся, иначе вышло бы, как в той песне: «Отряд не заметил потери бойца…»

– Чего это с ним? – всполошился Иван, глядя в белое до синевы лицо снурла. – Припадочный он, что ли?

– Припадочные дергаются обычно, а он просто лежит, – возразил Кьетт тоном знатока. – Я так думаю, может, он устал?

– Да ну! Я сам… в смысле задница моя тоже устала, так не падаю же!

– Так ведь ты и не снурл! Ты некромант. А он – юрист. Надо понимать разницу.

– Я поч‑во‑вед! Сколько можно повторять?!

– Ах, боже мой, сейчас это не принципиально! Со снурлом делать что‑то надо, а не полемику разводить. На лошадь, что ли, его затащить?

…Ох, нелегкая это работа – снурла тащить из болота! Но вытащили как‑то, подняли, повесили поперек лошади Кьетта, а освободившуюся снурлову повели под уздцы. А некоторое время спустя всю процедуру пришлось повторять в обратном порядке – место для отдыха нашлось! Первая радость за этот долгий и унылый день.

Маленький кособокий трактир с недавно залатанной кровлей стоял у самой дороги. Или это была корчма. Или постоялый двор – Иван в таких тонкостях не разбирался. Главное – не на улице ночевать, и пожрать дадут! Восхитительный запах печеного мяса витал вокруг заведения, и проголодавшиеся путники ринулись на него, аки пчелы на мед. Даже бесчувственный снурл заводил носом. Но его оставили висеть поперек коня (просто сил не было еще раз тягать такую тушку), а сами устремились внутрь.

Там, внутри, было полутемно, бедновато и не сказать, что чисто. Зато тепло и сухо – а что еще надо путнику после долгой дороги? Градус настроения стремительно пошел вверх.

– Чего желают добрые господа? – сонно осведомился трактирщик, упитанный рыжеволосый дядька в заляпанном маслом фартуке.

– Еды! – выпалил Кьетт и протянул хозяину ту из графских грамот, которая гласила, что «подателей сего» следует кормить‑поить и брать на постой бесплатно, за счет казны.

Трактирщик пробежал глазами бумагу, и добродушная физиономия его скисла, как старые сливки.

– Ах, даже и не знаю, что вам предложить, добрые господа, – запричитал он. – Буря какая бушевала – страсть, не успел запасы‑то пополнить, поиздержался. Ни мяса, ни сыра, ни вина доброго не осталось в кладовой, и тесто нынче баба не затевала, откуда, говорит, опосля такой бури постояльцам взяться. Оно, может, крупа какая завалялась, да молока маленько, так прикажете кашки сварить?

Ивана передернуло. Последнее, чего ему хотелось в жизни, – это кашки на молоке, с самого раннего детства не терпел!

– Не надо каши! – прорычал он.

– Правильно, не надо каши, – поддержал Кьетт, лишний раз доказывая, что жизненный опыт от возраста напрямую не зависит. – Но если любезный хозяин поищет, не завалялось ли у него что‑то, кроме крупы, а еще выделит нам хорошую комнату на ночь, у нас найдется, чем его отблагодарить за хлопоты, не дожидаясь, пока это сделает казна.

Трактирщик заметно оживился, кислая мина сменилась угодливой.

– Ах, ну разве могу я отказать в услуге таким благородным господам! Сделаю все, что в моих силах! Надеюсь, дорогие гости не откажутся от жаркого из кабана, рыбного рулета и запеканки с черничным соусом?

Дорогие гости не отказались.

– Да! И еще! Там, у коновязи, остался наш спутник, он нездоров и не может идти сам. Так нет ли у вас тут крепкого работника, чтобы снял его с лошади и отнес наверх?

При этих словах нолькра Иван ощутил острый укол совести: про несчастного снурла он успел напрочь позабыть.

– Нездоров? – заволновался трактирщик. – Уж не оспой ли он болен или, спаси господи, чумой?!

– Разумеется, нет! – Кьетт с негодованием отверг подобное предположение. – Он и не болен вовсе, просто его слишком утомила долгая дорога верхом. Он, видишь ли, по природе своей – снурл.

– Снурл? – искренне поразился хозяин. – Верхом? Впервые слышу подобное! Ладно бы в кибитке… Снурл – верхом! Вот диковина…

Не переставая удивляться вслух, он дернул за шнурок, кокетливо украшенный бантиком. Где‑то в отдалении послышался звон, секунду спустя из‑под лестницы вынырнул огромный детина с физиономией дебильноватой и заспанной – в заведении он совмещал должности вышибалы и грузчика.

– Звал, хозяин?

– Увидишь у коновязи снурла, забери и отнеси наверх. Только бережно, не повреди лапищами своими… – велел трактирщик и посетовал: – Работничек! Ему бы ума – хоть десятую часть от роста – цены бы не было парню… Прошу, ваши милости, к столу, к столу, сей момент все подано будет.

Конечно, они вели себя бессовестно. И каждый мысленно ругал себя последними словами. Но когда работник пронес мимо бесчувственное снурлово тело, расслабленно висящее у него на руках, ни один не оторвался от еды, чтобы оказать страдальцу посильную помощь. Только когда большая часть снеди была уничтожена, а оставшуюся уже не хотел принимать организм, они поднялись наверх в отведенную им четырехместную комнату.

Болимса Влека они обнаружили аккуратно уложенным на кровати. Правда, дурень не догадался даже снять с него мокрый, густо забрызганный грязью плащ и ею же облепленные сапоги. Пришлось‑таки потрудиться, избавляя горемычного спутника от лишней амуниции. Затем в ход снова был пущен весь арсенал по приведению обморочного в чувство, но даже магия нолькра не помогла на этот раз. Зато сработал метод совершенно нетрадиционный. Наитие нашло на Ивана – взял с подноса кусок рыбного рулета (всю недоеденную снедь заботливо доставила в комнату служанка – вдруг важные господа проголодаются ночью?) и принялся водить у снурла под носом. Тот оживился, заерзал, открыл глаза…

– Вот вам и пожалуйста! – радостно удивился Кьетт. – А то лекари напридумывали перья жженые, нашатыри разные! Пироги‑то, оказывается, куда эффективнее! Надо знать на будущее.

Обмороком своим Влек был очень смущен.

– Даже не представляю, как это получилось! – сокрушался он. – Совершенно не представляю! С чего бы?.. Опять я вам столько хлопот доставил…

Ивана его нытье раздражало куда больше, нежели упомянутые «хлопоты», захотелось ответить что‑то язвительное. Но Кьетт неожиданно растерял все то презрение, что питал к роду снурлов, и принялся беднягу утешать. Типа какая ерунда, с каждым может случиться, всему виной чужой мир, это он так действует. А под конец еще и комплимент сделал:

– Никогда не видел прежде, чтобы снурлы так хорошо держались в седле.

Бледные пухлые щеки Болимса Влека зарделись, он был явно польщен.

– Меня в детстве водили в манеж кататься на пони…

– Полезный навык, – одобрил нолькр великодушно. – Еще немного тренировки, и ты станешь лихим наездником.

Иван глянул подозрительно – издевается, что ли? Но Кьетт был убийственно серьезен.

За слюдяным окном, забранным, как и все окна этого мира, прочной кованой решеткой, по‑осеннему быстро темнело. Единственная свеча освещала комнату неверным, дрожащим светом, заботливо скрывающим бедность и грязь их временного пристанища. Было тепло и уютно, как в доме родном. Пахло снедью, сохлой травой и, совсем немного, плесенью. В голове ласково шумело вино, употребленное без излишеств, исключительно «для согрева». Натруженные седлами зады блаженствовали на свежей соломе матрасов. Правда она, солома эта, здорово кололась, но Кьетт уверял, что это только с непривычки, и вообще, скоро обомнется.

– А ты откуда знаешь? Неужели в твоем мире тоже спят на соломе? Знаешь, он представлялся мне несколько более цивилизованным. Академия, потенциалы, сосиски…

– Просто у нас война, забыл? – обиженно напомнил Кьетт и тему счел исчерпанной.

Наверное, они все переутомились за день, потому что сон не шел. Лежали, ворочаясь с боку на бок, таращились в потолок, низкий, дощатый, потемневший от времени и сырости. Вдруг одолела ностальгия, потянуло на разговоры. Каждый хвалил свой мир.

Иван, неожиданно для себя самого, впал в ура‑патриотизм, принялся описывать красоты столицы, к коим прежде был довольно равнодушен, а также достижения отечественной (под «отечеством» в данном случае разумелся весь наш мир) науки и техники, от автомобилей и полета первого человека в космос до мобильной связи и скайпа.

Болимс Влек, будучи натурой чувствительной, говорил больше о природе, как то: буковые рощи, вересковые пустоши, гремучие водопады, утренние туманы и капли утренней росы на кончиках листов болотного ириса. Все это у него гармонично сочеталось с повторными слушаниями, апелляциями, материалами дел и прочей юридической премудростью, чрезвычайно увлекательной с его точки зрения. Еще он пытался читать стихи, удивительно напоминающие по звучанию кваканье жаб, но смысл чужой рифмованной речи, в отличие от прозаической, слушатели почему‑то воспринимать не могли.

Кьетт Краввер вспоминал чудесные тихие рассветы после ночных магических атак, трофейные полевые кухни, маркитантские обозы, зимние квартиры в прифронтовых городках и удивительные огнеупорные щиты, по которым «хоть десять драконов разом будут жарить – даже края не оплавятся».

При этом каждый из троих решительно не понимал, чего такого замечательного находят собеседники в собственных мирах и почему не хотят понять, что его‑то мир гораздо лучше. Ну разве что Кьетт делал некоторое снисхождение: «Вот если бы еще не было войны…»

Постепенно усталость начинала брать свое, разговор становился вялым, собеседники позевывали…

И вдруг что‑то большое, черное, крылатое впечаталось с разгону в оконную решетку, сокрушив своим телом тонкую слюду. Длинная, покрытая гладкой черной шерстью рука с пятипалой, почти человеческой кистью протянулась сквозь прутья. Желтые когти яростно рвали воздух.

В мгновение ока снурл оказался под кроватью. Иван вскочил, шарахнулся к дальней стене. Только Кьетт не потерял присутствия духа. Сначала выругался: «Вот зараза, теперь из окна будет дуть!» – потом взял дареный графский меч и одним молниеносным движением отхватил страшную руку по самое плечо. Она конвульсивно задергалась на полу, пальцы комкали дерюжный половик, моментально пропитавшийся кровью. Искалеченная тварь жутко взвыла и умчалась в ночь на огромных серых крылах.

В дверь робко постучали:

– Не у вас ли шум, милостивые господа? – На пороге появилась фигура хозяина в одних подштанниках и смешном ночном колпаке. Волосатые ноги украшали растоптанные пантуфли с помпонами, похоже, бабьи второпях нацепил.

– У нас. Вот! – Нолькр указал пальцем на «трофей». – Нельзя ли это куда‑нибудь того… А то неприятно.

– Сей минут будет убрано! – понимающе кивнул трактирщик. Ни удивленным, ни напуганным он не казался. – После бури они часто налетают…

Через минуту явился работник, тоже в подштанниках, с рукавицей и мешком. Руку сгреб, окровавленный половик туда же, окно заботливо законопатил матрасом с четвертой, свободной кровати и, насвистывая себе под нос что‑то бесшабашное, удалился.

Только тогда Болимс Влек, кряхтя и охая, покинул свое убежище, а Иван, едва справившись с собственным голосом, прохрипел:

– Это что за хр…

– Фу! – укорил Кьетт. – Как не стыдно, в приличном‑то обществе и такие слова! А еще некромант! Руза это была. Всего‑навсего.

– Кто? – Слово показалось смутно знакомым. – Какая руза?

– Перепончатокрылая. – Кьетту не хотелось больше говорить про руз, хотелось спать.

Но Иван не отставал.

– А зачем она к нам лезла?

– Тебя пожрать хотела, зачем же еще?.. Болимс, право, ну ты‑то что дрожишь? Рузы на снурлов не охотятся, только на людей! Не знаешь разве?

Знал. Но теперь его беспокоило другое.

– Скажите, это правда… – Голос его сорвался, он недоговорил.

– Что – правда?

– Что Иван – НЕКРОМАНТ? – выговорил снурл страшным шепотом.

– Ну разумеется, нет! Ничего общего не имею! – раздраженно опроверг объект рузьей охоты. – Ты слушай больше всяких разных нолькров. Они тебе и не таких еще гадостей наговорят! Они тебя самого в чернокнижии каком‑нибудь обвинят!

– Тьфу‑тьфу, чур меня, чур! – булькнул Влек и торопливо юркнул под одеяло, укрылся с головой, будто в том было его спасение.

Кьетт усмехнулся многозначительно и задул свечу.

Наконец наступила ночь.