Святовство майора

— Когда ты улетаешь? — спросил Пятоев.

— Сегодня вечером, — ответила она. Перед Пятоевым сидела совсем молоденькая девушка. С ее румяной физиономии не сходила улыбка. Она явно с интересом относилась к неожиданной беседе с очень крутым братаном, с которым ее познакомил Штурмбанфюрер.

— Ну и на сколько лет тебя обещали посадить, — спросил Пятоев. Ему хотелось узнать, какой криминал можно приписать этому жизнерадостному ребенку.

— Должны были дать лет пятнадцать, — продолжая кокетливо улыбаться, ответила девушка, — спасибо следователю. Спас, благодетель.

— Откуда столько, — удивился Пятоев, — ты что, шоколадного зайца украла?

— Мне шоколад есть нельзя, — девушка перешла на серьезный тон и перестала улыбаться, — мне фигуру беречь надо. Работа у меня такая, — а обвиняюсь я в убийстве.

При упоминании об убийстве она снова улыбнулась. «Жизнерадостная какая, — подумал Пятоев, — и на такую хорошенькую дурочку повесили обвинение в убийстве. Ну, как они не суки после этого».

— Я с училкой по английскому двух лохов чуть не грохнули, — продолжила девушка, — как менты на нас вышли, ума не приложу. Вот волки позорные. Спасибо следователь хороший попался, дело закрыл. Он и в постели ничего, хотя и старый, еще старше тебя, да и не здоровый такой, как ты.

Пятоев невольно приблизился к ней, чтобы получше рассмотреть ее ангельское личико.

— Только не вздумай со мной что-нибудь сделать, — испугалась девушка, — в меня деньги вложены, меня за границу работать направляют. Если что-нибудь со мной случится, будешь ответ держать!

— Да не трону я тебя, — улыбнулся Пятоев, — хотя никого и не боюсь. Ты просто ответь на мои вопросы, а потом можешь сама ко мне за помощью обращаться.

— Правда? — улыбнулось девушка, — а я так испугалась! Ты такой здоровый, а мне много не надо. Ты ведь меня можешь щелбаном пришибить. У меня сердце больное, ревматизм. Это у нас семейное. Самое то, чтоб под Магаданом в тюрьме сидеть. Хорошо еще, что работу нашла в Израиле. Там тепло, подлечусь заодно.

В ходе дальнейшей беседы выяснилось следующее. Новая знакомая Пятоева, бывшая десятиклассница с ангельским лицом, а так же её бывшая учительница английского языка напряженно трудились на ниве проституции в лучшей псковской гостинице под названием «Рижская». Причем их услуги включали в себя, в том числе, как добавление снотворных препаратов в выпивку и закуску любящих их клиентов, так и последующее изъятие в свою пользу их денег и ценностей. Однажды, в студёную зимнюю пору, двое их поклонников их красоты скончались от чуть не отравления люминалом. Девушек подвело незнание аптечного дела. Они и не подозревали, что люминал выпускается в разных упаковках, по десять и по сто миллиграммов. Пока они пользовались люминалом, украденным из детской больницы десяти миллиграммовыми таблетками, всё было не только нормально, но и очаровательно. Их клиенты успешно просыпались. С головной болью и без денег, но пробуждались и в милицию идти не спешили. Потом двум любительницам иностранных языков стала продавать люминал уборщица аптеки. Там была уже доза для взрослых, по сто миллиграммов. В суете трудовых буден девушки на это не обратили внимания, и после приёма двенадцати таких таблеток, запитых двумя бутылками шампанского, два их престарелых клиента, как совершенно справедливо записано в милицейском протоколе, «чуть не скончались, но пришли в сознание». Так как в сознание они пришли благодаря усилиям врачей «Скорой помощи», то без милиции обойтись не удалось. Следствие шло ни шатко, ни валко, девушки уже стали забывать о своей досадной недоработке, но потом учительница английского языка была доброшена пожилым следователем по поводу какой-то кражи в гостинице, и дело о покушении на двойное убийство снова завертелось, пока не вышли на молодого педагога и ее бывшую ученицу. Обеих ждало длительное тюремное заключение. Но милым дамам был предложен выбор между занятием проституцией в далеком Израиле и ведением целомудренного образа жизни в родной российской тюрьме. Девушки склонились в пользу Израиля.

В этих двух жриц любви привлекло внимание их склонность к иностранным языкам. Что, впрочем, характерно для всех боевых подруг гостей лучшей псковской гостинице под названием «Рижская». Учительница английского языка живо общалась со своими клиентами и по-немецки. А её юная подельщица выучила всё тот же английский до очень приличного уровня, готовя себя к работе с иностранцами в Петербурге. У педагога в Пскове оставалась мать и двухлетняя дочка, а у бывшей школьницы — страдающий ревматизмом младший брат, бьющаяся как рыба об лёд мама и жестоко пьющий папа. Работник следственных органов, убедивший девушек поработать на ниве проституции в Израиле, любезно согласился попечительствовать их оставшимся в Пскове семьям. Причем характер его услуг находился в прямой зависимости от достигнутого между ним и девушками взаимопонимания. Финансовые ресурсы для этого были. Деловые партнеры пожилого следователя в Израиле оплачивали не только стоимость каждой девушки на момент приезда, но и ежемесячно платили определенный процент с ее заработка. Так что у пожилого следователя был прямой интерес трогательно, а иногда и строго (в том случае, если девушка убегала в Израиле от своего работодателя) заботиться о семьях трудящихся в Израиле псковитянках.

Собранная Пятоевым информация привела Пятоева к одному важному, но не утешительному выводу. Вывод гласил следующее: если хочешь быть здоров — не нужно обращаться в милицию. По крайней мере в псковскую. Кроме того, общаясь с юной жизнерадостной девушкой, майор в отставке проникся тягой к путешествиям в дальние страны. В частности в Израиль.

— Ты понимаешь, Володя, из Пскова я ничем Наташе помочь не смогу, — говорил он штурмбанфюреру, и при этом лицо Пятоева приняло такое выражение, что владелец магазина «Черный следопыт» невольно поежился — что-то реально сделать я смогу только на месте. Израиль, слава Богу, не Китай. Страна маленькая, как-нибудь я ее там найду. В крайнем случае, переверну все их публичные дома, один за другим.

— И каким образом ты туда въедешь, на что будешь жить? — охладил его пыл Штурмбанфюрер. — Ты что, красотка с открытым в псковской милиции уголовным делом или еврей? Как мы знаем, других туда не пускают. Признайся честно своему лучшему другу, Штурмбанфюреру, Пятоев. Ты еврей?

— Нет, к сожалению, — грустно ответил Пятоев.

Ты не должен стыдиться своей национальности, Пятоев, — не на шутку расходился Штурмбанфюрер, — спрашиваю еще раз. Игорь, ты еврей?

— Володька, отстань, — сказал Пятоев, лучше подскажи что-то разумное. С еврейским вопросом, который неожиданно так остро стал перед бывшим майором ВДВ, дела у него обстояли скверно. Кроме того, что он сам евреем не был, евреев не было даже среди его знакомых. Лишь после длительных и напряженных воспоминаний ему удалось вспомнить двух представителей этой национальности, с которой когда-то сводила его судьба. Причем, если воспоминания об одном из этих представителей были теплыми, то воспоминания о другом были исключительно тяжелые.

Теплыми были воспоминания о его бывшей однокласснице по фамилии Герштейн. Она была девушка полноватая, и обычно внимания Пятоева не привлекала. Но однажды, на выпускном вечере, Игорь, вместе со всем своим классом, пил вино на заросшем кустами берегу реки Великая. Потом, уже под утро, он почему-то оказался с Герштейн наедине. Наверное, она попросила провести ее домой, они жили рядом. Герштейн была в белом нарядном платье, Игорь на какое-то мгновение оказался от нее с боку и чуть сзади и неожиданно обратил внимание на то, что у Герштейн большая грудь. Будущий десантник остановил свою одноклассницу и расстегнул ей платье. При ближайшем рассмотрении грудь Герштейн оказалась не только большой, но и удивительно белой. К огромному удивлению Игоря, Герштейн не только не сопротивлялась, но и хихикала, прикрыв рот малюсенькими ладошками. Никакого продолжения их скоротечный роман не получил. Пятоев вскоре уехал поступать в рязанское училище Воздушно-Десантных Войск, а Герштейн поступила где-то в педагогический институт. Да и без бутылки вина Герштейн не казалась Пятоеву столь уж привлекательной.

Другой случай боевого соприкосновения с лицом еврейской национальности оставил в Пятоеве ощущения значительно более тягостные. Когда он еще был совсем молодым старшим лейтенантом, на базу, где он служил, прислали студентов какого-то вуза проходить воинские сборы. В подчинении Пятоева, среди прочих, был студент по фамилии Рабинович. Ростом он был очень мал. Но обращал на себя внимание не этим, а удивительно тонкой костью.

Замполит называл его: «Ну ты, блин, Золушка». Называть его по фамилии замполит не мог, так как считал, что для старшего офицера, тем более для политработника, публично оскорблять солдата недопустимо. По мнению Пятоева, замполит был абсолютно прав. Назвать человека, тем более молодого, «рядовой Рабинович», что звучит двусмысленно, оскорбляет национальные чувства, содержит оскорбительный намёк и несёт пренебрежительный оттенок, для офицера Советской армии совершенно недопустимо.

Начальник вещевого склада, в силу занимаемой должности был человеком более интеллигентным, чем замполит, и, в дополнение к этому, склонным к каламбуру, называл Рабиновича «князем Подмышкиным». Обмундирование он выдал Рабиновичу самое маленькое из того, что было на складе. Но, тем не менее, сапоги и гимнастерка были на три размера больше желаемого, ремень обхватывал тонкую талию раза четыре, а пряжка с желтой звездой, спасибо, что пятиконечной, закрывала полживота. Самым же трогательным в образе князя Подмышкина были большие невеселые глаза, выглядывающие из-под сползающей на круто изогнутый нос пилотки.

Старший лейтенант Пятоев прекрасно понимал, что пребывание в его подчинении рядового Рабиновича ничего хорошего ни для вверенного мне подразделения, ни для него лично не принесёт, но действительность превзошла его самые смелые ожидания.

Но старший лейтенант Пятоев не терял надежды сделать из него отличника боевой и политической подготовки, а потому однажды счел нужным высказать перед строем относительно выправки рядового Рабиновича.

— Его сапоги если и чищены, то не сапожным кремом, — сообщил Пятоев притихшему строю, — Его брюки в пятнах, вызывающих самые смелые ассоциации. Гимнастёрка рядового Рабиновича ещё сохранила свой цвет, но подворотничок к ней пришит таким образом, что с шеей он не сможет соприкоснуться не при каких обстоятельствах. Пилотка, судя по всему, прежде чем занять своё законное место на голове рядового Рабиновича, попала под гусеницу танка возле полкового туалета. Рядовой Рабинович, вероятно, полагает, что советский войн должен вселять страх и внушать ужас…

Но того воспитательного эффекта, на который рассчитывал старший лейтенант Пятоев, его выступление не произвело. Скорее наоборот. Через две недели пьянки, завершившейся принятием присяги, подразделению, которым командовал старший лейтенант Пятоев предстояло совершить марш-бросок с полной выкладкой на десять километров. Отойдя от ворот базы метров на семьсот, Пятоев обнаружил, что маленькие нежные ножки рядового Рабиновича, свободно болтавшиеся в сапогах, покрылись пышными кровавыми волдырями. На тактичное замечание старшего лейтенанта о том, что портянки, в отличие от ажурных чулок, даются человеку для того, чтобы наматывать их на стопы, а не подвязывать на бедрах, рядовой Рабинович не ответил «так точно». Напротив, его ответ содержал в себе так много сарказма и включал в себя столь широкие обобщения, что если бы Пятоев его не остановил, то дело закончилось бы трибуналом. В дальнейшем, сгибаясь под тяжестью автомата Калашникова модернизированного, бравый солдат Рабинович отправился в расположение части. Мысленно провожая Рабинович в дальнюю дорогу, Пятоев не мог избавиться от дурного предчувствия. Ему почему-то казалось, что две школьницы, которые собирали ягоды возле ворот базы, из хулиганских побуждений могут отобрать у него автомат. К счастью для Рабинович эти девочки оказались добрее и человечнее, чем о них подумал Пятоев. Повстречав раненного в обе ноги защитника родины, девочки заботливо поинтересовались, почему такой маленький мальчик ходит в тундре один, без мамы, и откуда у такого маленького мальчика такая красивая борода.

Рабинович посмотрел на будущих матерей снизу вверх полным тысячелетней грусти взглядом и откровенно сознался, что ему посчастливилось убежать с урановых рудников. При этом он застенчиво повинился, что удалось ему так же оглушить здоровенного охранника, а так же забрать его обмундирование, в которое он сейчас одет, и автомат. Далее, после глубокого вздоха, полным безутешной грусти голосом, Рабинович сообщил, что пробирается в санчасть, хотя шансов на спасение нет. По его словам, ещё несколько лет назад он был выше на две головы, был шире в костях на два пальца, а так же имел курносый нос, голубые глаза и широкие плечи. А сейчас, из-за больших доз радиации, на его ногах образовались незаживающие раны, на которые даже не садятся мухи, нос его изогнулся, а сам он весь сморщился и почернел.

Сердобольные девочки накормили его ягодами и помогли донести до санчасти автомат и сапоги. На прощание он, встав на цыпочки, поцеловал девочек в лоб и изъявил желание, не откладывая дело в долгий ящик, похоронить его с воинскими почестями. При этом он назвался старшим лейтенантом Пятоевым и попросил передать «последнее «прости» моей супруге. Девочки расплакались и отдали ему все ягоды. После чего они побежали по указанному Рабиновичем адресу и рассказали находящейся на седьмом месяце беременности Нине, что его супруг, старший лейтенант Пятоев, находится при смерти, а так же просили ее не волноваться. Нина прибежала в штаб полка в одном халате. За старшим лейтенантом Пятоевым в тундру был немедленно выслан санитарный вездеход. Когда Пятоева доставили в медсанбат, он пригласил находящегося с ним в одной палате рядового Рабиновича пройти с ним в темный угол и сказал ему:

— Я убью тебя, Рабинович.

В ответ на это рядовой Рабинович, превозмогая боль, встал на цыпочки, в результате чего его голова оказалась на уровне плеча Пятоева, и дерзко бросил в глаза обидчику:

— Не убьешь, руки коротки.

После чего вновь стал на пятки и в ужасе закрыл глаза.

— Вот сука, — сказал Пятоев, но ударить рукой хрупкое тело не решился и удовлетворился тем, что аккуратно наступил сапогом на кровавый мозоль на стопе рядового Рабиновича. Рабинович не проронил не звука. Хотя Пятоев наступил на кровавый волдырь аккуратно, какую-то тонкую кость он все-таки поломал. В результате ни Рабиновича и ни Пятоева наказывать не стали, а дело это замяли. Через несколько дней воинские сборы закончились, и студенты покинули базу. Получивший, как и все, воинское звание «лейтенант», Рабинович шел на костылях к автобусу, гордо неся закованную в гипс ногу. Увидев старшего лейтенанта Пятоева, он стал громко требовать награждения себя медалью «За воинскую доблесть» и его с трудом затолкали в автобус. А когда автобус уже выезжал с расположения части, он бросил костыль в сторону старшего лейтенанта Пятоева и попал им в голову замполита.

— Вот что, Игорь, — отвлек Пятоева от не вселявших оптимизма воспоминаний Штурмбанфюрер, — мы не единственные, кто споткнулся на национальном вопросе. Но выход есть. Мы должны обратиться к народной целительнице.

Такой поворот событий Пятоев предчувствовал душой. В народную целительницу, которая активно практиковала в строении № 8 псковского Кремля, Штурмбанфюрер верил безоговорочно. Впрочем, для этого у него были веские основания. Народная целительница пользовала виднейших представителей общественности Пскова. К ее услугам прибегал даже сам псковский олигарх. Она не только излечивала самые различные заболевания, но и давала мудрые советы на все случаи жизни. Она была достопримечательность Кремля, и о ее чудном даре ходили легенды, основанные на правдивых показаниях свидетелей и очевидцев. Героем одной из таких легенд, основанной на реальных событиях, был и Штурмбанфюрер.

Эта история случилась примерно за полгода до описываемых событий. Владелец магазина «Черный следопыт» длительное время чувствовал себя плохо. Он быстро уставал, много и неуместно потел, его перестали возбуждать порнографические фильмы. Он мучился бессонницей и засыпал средь бела дня. Визиты в поликлинику не приносили ему удовлетворения. Врачи говорили о перемене климата, возрасте, переживаниях и не хотели слушать рассказов о реакции на порнографические фильмы. О своем плохом самочувствии Штурмбанфюрер многословно жаловался окружающим, и слухи о его страданиях достигли ушей хозяйки магазина «Ледовое побоище», в котором в дальнейшем предстояло трудиться и отставному майору Пятоеву. Тогда по Пскову прокатилось волна повального изучения английского языка, и оба кремлевских бизнесмена посещали такой курс. Энергия била из хозяйки «Ледового побоища» большим гаечным ключом, и она не только сама погрузилась в изучение английской мовы, но и затащила туда ослабленного болезнью Штурмбанфюрера. Но несчастный черный следопыт во время занятий не сколько загружал себя английским языком, сколько жаловался на плохое состояние здоровья. Хозяйке «Ледового побоища» это стало надоедать, и она порекомендовала Штурмбанфюреру «to be treated by national means and to drink diuretic tea» (лечиться народными средствами и пить мочегонный чай).

Народную целительницу, к которой хозяйка «Ледового побоища» привела Штурбанфюрера, он узнал сразу. Когда-то, лет двадцать пять назад, она каждый вечер сидела в ресторане на железнодорожном вокзале Невеля. Юный Вова, вместе с другими пацанами, бегал украдкой посмотреть на единственную в городе настоящую проститутку, и ее романтический облик в ресторанном окне будил в нем чувственные подростковые переживания.

В предварительной беседе с народной целительницей выяснилось, что, несмотря на обилие клиентуры, она брала недорого и лечила своих клиентов «will pass» (минетом).

Штурмбанфюрер попытался в последнюю минуту увильнуть от лечения, сославшись на то, что он плохо себя чувствует, что у него ничего не получится, но хозяйка «Ледового побоища» пристыдила его за малодушие и пренебрежительное отношение к своему здоровью. Да и понял, о чём, собственно, идёт речь Штурмбанфюрер только тогда, когда изменить что-либо было уже невозможно.

Лечебный процесс шёл с трудом, сопровождался тяжелыми вздохами и эмоциональным употреблением неформальной лексики, но, в конечном итоге, был победоносно завершен.

Народная целительница вынула искусственные челюсти, которые она добросовестно дезинфицировала после каждого клиента, и, выпив рюмку хорошей финской водки, веско заявила, что уважаемый Штурмбанфюрер страдает диабетом. По её ощущениям уровень глюкозы у него в крови никак не менее трехсот миллиграмм процентов, при норме не более ста двадцати, и, кроме того, по её глубокому убеждению, уважаемый владелец магазина «Черный следопыт» страдает застарелой не леченой гонореей, но не это определяет тяжесть его состояния. После этого она предложила Штурмбанфюреру посетить её через месяц после начала медикаментозного лечения, а также попросила его разрешения сфотографироваться на фоне его татуировки.

Как оказалось, у неё была богатейшая коллекция татуировок, нанесенных на половые органы, но такой, как у Штурмбанфюрера, ей видеть еще не доводилось. В далекой юности, когда робкий салага из провинциального Невеля приступил к прохождению срочной службы служил в строительных войсках, художественно одаренный замполит, по просьбе старослужащих за литр спирта наколол ему на нижней части живота портрет Карла Маркса. Лицо основателя теории научного коммунизма было дано в натуральную величину и дышало жизнью. Особую достоверность татуировке придавало то обстоятельство, что волосы на лобке строителя-новобранца изображали бороду вождя мирового пролетариата.

— Да ты, Штурмбанфюрер, настоящий Штирлиц, — уважительно произнесла хозяйка «Ледового побоища», разглядывая бережно хранимый Штурмбанфюрером от посторонних глаз портрет Карла Маркса, — на видных местах у тебя свастики и фашисты бегают, а Маркса-Энгельса ты значит вот где хранишь! Да ты не переживай, я не кому не расскажу. Разве я дура? Не понимаю?

Вконец обессиленный Штурмбанфюрер не смог отказать народной целительнице в совместном снимке и даже подписал фотографию. Народная целительница в свою очередь с гордостью поведала гостям, что она серьезный собиратель этого вида народного творчества, и у нее даже есть свой сайт в Интернете http://tattoo-penis.ru где представлена вся ее богатейшая коллекция а так же несколько ее серьезных искусствоведческих работ, посвященных данной теме.

Врачи поликлиники подтвердили оба диагноза, назначили диету и лекарства, и состояние Штурмбанфюрера резко улучшилось, что ещё раз подтверждает высокий уровень псковского здравоохранения вообще и народной медицины в частности. А хозяин «Черного следопыта», после этого случая, в потусторонние силы народной целительницы поверил безоговорочно.

Предложение обратиться к народной целительнице за советом Пятоев встретил скептически, но пойти согласился.

— Черт его знает, может божий дар поможет, — сказал он.

— Да, минет здесь не поможет, — констатировала народная целительница, выслушав просьбу Пятоева.

— А я вам что говорил, — согласился с ней Штурмбанфюрер, — случай исключительно сложный. Вся надежда только на вас.

— Формулирую боевую задачу, — повторил Пятоев, — необходимо на какой-то промежуток времени поселиться в Израиле. Пускают туда только евреев, а я русский.

— Прямо беда, — поддержал Пятоева Штурмбанфюрер, — не знаем, что и делать.

— А я, кажется, знаю, мальчики, что вам нужно делать, — после долгого раздумья сказала народная целительница.

— Ну да? — удивился Пятоев.

— Ну, что я тебе говорил? — ликовал Штурмбанфюрер.

— В сущности, с вашей, майор, внешностью, это сделать элементарно, — продолжила народная целительница, — уж можете мне поверить как специалисту.

— Что же особенного есть в моей внешности, — спросил Пятоев, — не хотите ли вы сказать, что я похож на еврея?

— Вовсе нет, — успокоила его народная целительница, — вы далеки от этого как никто. Дело совсем в другом. Я хотела сказать, что красавец-мужчина.

— Я слышал, что в Израиль пускают красавиц-женщин, и то по рекомендации следователей псковской милиции, — сообщил Пятоев, — а о том, что там с легкостью селятся красавцы-мужчины, я слышу впервые.

— Майор, прыжки с парашютом отучили вас смотреть на вещи широко, — поморщилась народная целительница, — в вашей ситуации нельзя же быть прямолинейным как команда «равняйсь». Любую ситуацию необходимо вначале обсосать, а потом преломить в себе творчески. Вот вы рассказали мне, что когда-то были знакомы с девушкой по фамилии Герштейн. А ведь она еврейка.

— Еврейка то она, а в Израиль нужно мне! — начал терять терпение Пятоев.

— Таким нетерпеливым вам нужно быть не со мной, а со своей будущей супругой, — одернула его народная целительница.

— Какой супругой, — удивился Пятоев.

— Той самой, которую вы так коварно обольстили в юности, — народная целительница была неумолима.

— Боже мой! — воскликнул чувствительный Штурмбанфюрер, с отвращением глядя на своего лучшего друга.

— Вы латиноамериканские сериалы смотрите? — строго спросила Пятоева народная целительница. Игорь признался, что не смотрит.

— Вот и напрасно, — продолжала напирать целительница, — в них есть много забавного и поучительного. Герштейн готовит моего внука к поступлению в институт. Между прочим, она замечательный педагог. Но личная жизнь у нее не сложилась и она одна воспитывает двух сыновей. Я не вижу ничего удивительного в том, что после отставки из рядов Вооруженных Сил в майоре Пятоеве проснулась совесть, и он вновь захотел увидеть растленную им много лет невинную девушку. Он приходит на улицу Авиаторов, которая расположена в микрорайоне индивидуальной застройки по Ленинградскому шоссе и названа так в честь военных летчиков, разместившихся в Пскове с начала века, находит дом 5 и бросается ей в ноги. Любовь вспыхнула в нем с новой силой. А она любила его все эти годы. Счастливые влюбленные немедленно вступают друг с другом в брак и вскоре отбывают на постоянное место жительства в государство Израиль. Оказывается, невинная когда-то девушка по национальности была еврейка, а ее избранник попадал под израильский «закон о возвращении» как член ее семьи. Вы все поняли, мальчики? — закончила свое повествование народная целительница.

— Поняли, поняли, — радостно загомонил Штурмбанфюрер, — мы все поняли.

— Тогда идите и работайте, — напутствовала их мудрая и учившая жизнь не по учебникам женщина.

— Ты знаешь, Володя, мне как-то неудобно, — сказал Пятоев, когда они садились в «Таврию».

— Да что ты волнуешься, — успокоил его горящий энтузиастом Штурмбанфюрер, — да с твоими мускулами любую бабу в постель завалить, что мне два пальца чаем облить.

— Да не в том дело, — замялся Пятоев, — некрасиво это как-то. И тогда я с ней так обошелся. Она же девочкой была.

— Теперь я понял, почему мы с Чечней никак справиться не можем, — сказал Штурмбанфюрер и повернул в сторону улицы Авиаторов.

— Ой, да лишнее все это, — засуетилась Герштейн, когда Штурмбанфюрер начал выставлять на стол шампанской и фрукты, — Я так рада видеть тебя, Игорек. Я слышала, что ты в армии служишь, геройствуешь, наверное, как всегда, говорят, даже чуть в космос не слетал. Ну, да располагайтесь, располагайтесь. А вы, наверное, сослуживец Игоря?

— Штурмбанфюрер, — щелкнул каблуками хозяин магазина «Черный следопыт». Придти в дом к еврейке с татуированными нацисткой символикой руками он счел не приличным, а потому надел пиджак и галстук. Впрочем, конспиратором он оказался никудышным.

— Боже мой, — удивилась Герштейн, — неужели в армии ввели сейчас это звание?

— В армии не ввели, — упавшим голосом сказал Штурмбанфюрер, — я служу в других структурах.

— Да что вы говорите, — сказала Герштейн, разливая своим гостям чай, — Ну а ты Игорек? Почему ты о себе ничего не рассказываешь?

— Аня, я хочу на тебе жениться, — по военному прямо доложил Пятоев.

— Наконец-то, — рассмеялась Гольдштейн, — Почему ты не предложил мне это раньше? Вы знаете, Володя, я раскрою вам маленькую тайну. Игорек был самый красивый мальчик в нашем классе. Тайно в него были влюблены не только мы, но и все девочки из 10-го «Б». А я уже тогда была толстушка, и на меня он внимания совершенно не обращал. Но, к своей чести, могу сообщить, что однажды, уже на выпускном вечере, мне все же удалось добиться его благосклонности. Хотя для этого мне пришлось все ночь провести с ребятами на берегу реки, где я пила отвратительное вино и замерзла как цуцик. Мое сердце согревало только то обстоятельство, что мы жили рядом, и я знала, что ему придется провожать меня до дома. Игорь ты помнишь этот эпизод нашей учебы в средней школе?

— Как сейчас перед глазами стоит, — соврал Пятоев.

— На мне тогда было белое платье, — продолжила свой рассказ Гольдштейн, — и по возращении с выпускного вечера мама долго меня расспрашивала, почему оно сзади все запачкано травой. Я уже не помню, что ей наврала.

— Я так рад, что вы, наконец, снова встретились, — прокомментировал ее рассказ Штурмбанфюрер, неукоснительно следующий заветам народной целительницы.

— Аня, лучше расскажи, как ты жила все эти годы, — сказал Пятоев, наполняя бокалы, — мне сказали, что ты не замужем.

— Мне нечего скрывать от мужчины, который делает мне предложение и от его друга, — сказала Герштейн. — Мой первый после окончания средней школы сексуальный опыт я приобрела в Ленинградском зоопарке, где мне посчастливилось присутствовать при половом акте двух антилоп. Чуть позже я обратила внимание на очень приятного молодого человека, которого также заинтересовало половое сношение этих элегантных животных. Его мужественное лицо не было обезображено характерными признаками интеллекта. Мы познакомились и гуляли допоздна по набережным Невы и в Нескучном саду. Он простыми словами признался в любви, когда мы занимались сексом у разведённого Дворцового моста. Хотелось бы верить, что когда-нибудь там установят мемориальную доску. Всё эту белую ленинградскую ночь мы предавались страсти во всём её многообразии и изощрённости. Когда Андрюша поставил меня в позу собачки, я чуть не залаяла от удовольствия. Умом я понимала, что с презервативом безопаснее, но с ним я не ощущаю тепла человеческой души. Ровно через девять месяцев после той прекрасной белой ночи у меня родился сын Владимир. После его рождения Андрюша перестал напиваться каждый день, начал как-то реже изъяснятся матом, словом стал настоящим джентльменом. И тут я случайно узнала, что мой супруг тайно встречается с какой-то проституткой, моей коллегой по работе, также преподавателем словесности. Ради подруги я, как гусар, готова снять последнюю рубаху и даже трусики, но здесь я не могла сдержаться. Вскоре у меня появился друг, лицо кавказкой национальности, хотя по половому органу этого и не скажешь. Одновременно с этим я подружилась с чернокожим парнем. Мне было безумно интересно узнать, чем пудрятся их женщины. Вскоре выяснилось, что вся любовная негритянская лирика вращается вокруг жёлтых женских ладошек. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что негры чёрные не целиком. Стопы и ладони у них жёлтые. Причём у мужчин они тёмно-жёлтые, почти коричневые, а у женщин светло-жёлтые. Наверное, их расцветка зависит от соотношения женских и мужских половых гормонов. Чем больше женских, тем ладонь желтее. Нет ничего эротичнее, чем нежная жёлтенькая ладошка. А по настоящему кофейная мужская ладонь заставляет учащённо биться подлинно негритянское девичье сердце. Общение с чёрным парнем что-то надломило во мне, я почувствовала, что во мне что-то хрустнуло, в результате чего мне было всё труднее сдерживать свою похоть. Однажды мне даже довелось заниматься сексом на мокрых опавших листьях. Это трогательно, но чрезвычайно печально. Как-то вечером я заскочила в своей подруге Любе. Неожиданно в квартиру ворвался мой муж и начал на меня кричать. В это время я пребывала в скверном расположении духа, так как выяснилось, что Эрнест, супруг Любы, уже несколько месяцев изменяет мне с какой-то потаскухой. Я не смогла сдержаться, Люба повисла на моём муже, пытаясь губами закрыть ему рот, сидящие внизу бабушки вызвали милицию, и тут началось такое… В отделении милиции я окончательно потеряла над собой контроль и позволила себе по взорваться настоящему. Ряд служителей правопорядка это сразу поняли и воспользовались моей минутной слабостью. Ярополк родился ровно через девять месяцев. В отделе кадров Ленинградского городского управления внутренних дел мне отказались помочь в установлении отцовства под каким-то надуманным предлогом. При этом мне пригрозили, что если я продолжу требовать проведения анализа спермы личного состава Василеостровского отделения милиции, и действительно буду посещать каждый день вплоть до окончания беременности отдел кадров Ленинградского УВД, то меня выселят за 101-ый километр за дискредитацию мундира работников правоохранительных органов. Хорошенько всё взвесив, я вернулась к маме в Псков. Тут судьба подарила мне Илюшу. Его, пьяного, бык поддел рогом и забросил к нам во двор. Он валил меня в кровать с силой и рычанием льва, но известными размерами оказался с котёнка. Нам пришлось расстаться. Потом был Фёдор. Он учился в десятом классе, и я готовила его к поступлению в педагогический институт. Когда Фёдор сказал мне, что он морж, я не предала этому значения. Но когда он предложил мне трахнуться в проруби, я, хотя и не смогла ему отказать, наконец, поняла, что в романах учителя и ученика есть что-то предосудительное. Говорят, что многих женщин есть проблемы с мозгами. У меня их никогда не было. На работе я вполне могу обходиться без мужчин. Но у моего организма есть одна интересная особенность. В поисках лучшей доли я готова кинуться в жестокие игры ради того, чтобы испытать сладкую боль. Но опускаться я себе не позволяю. Никто и не когда е сможет утверждать, что я не была в театре со времён Бориса Годунова.

В общем, моя была жизнь рядовая и ничем не примечательная. Но что мы все обо мне и обо мне. Это даже нескромно. Лучше поговорим о тебе Игорек. Расскажи, например, что вновь тебя во мне прельстило? Признаюсь, мне это очень любопытно.

— Его вновь прельстила в вас благородство форм и изящество линий, — не сдержался Штурмбанфюрер.

— Володя, перестань, — остановил его Пятоев, — меня привлекло в тебе, Аня, то обстоятельство, что ты еврейка.

— Я тебя не понимаю, Игорек, что ты нашел в этом привлекательного, — удивилась Герштейн.

— Аня, мне обязательно нужно какое-то время пожить в Израиле. Обязательно.

— А причем мое с тобой замужество? Я то живу в Пскове.

— Став мужем еврейки, он сможет вместе с ней переехать на постоянное жительство в Израиль, — развеял туман Штурмбанфюрер.

— Но я не собираюсь переселяться в Израиль, дорогие мои сослуживцы. Кому там нужен преподаватель русского языка и литературы сорока пяти годков от роду и девяноста килограмм веса. Не могу сказать, что здесь мне особенно сладко, но к подметанию улиц при сорокаградусной жаре или к уходу за поносящими под себя стариками я еще морально не готова. Но что мы снова обо мне, да обо мне. Это даже неприлично. Лучше расскажи, как такой отличник боевой и политической подготовки, как ты, Игорек, попался на удочку сионисткой пропаганды.

— Там находиться моя дочь, которую я должен найти, — объяснил Пятоев.

— Если у тебя есть дочь, то ты, вероятно, женат, — констатировала проницательная Герштейн, — А твоя супруга не будет против нашего брака?

— Моя жена умерла четыре года назад.

— Извини.

— Извиняю. Кстати, ты, наверное, ее помнишь. Когда мы перешли в десятый класс, она перешла в шестой. Ее звали Нина, она жила с бабушкой возле школы.

— Постой, постой. Эта та самая худенькая девочка с большими бантами, у которой те два пьяных хулигана хотели забрать сумку?

— Так точно.

— Это жуткая история, я была в шоке. Им, наверное, было больно.

— Я приложил к этому максимум усилий.

— Игорь, но как ты решился? После твоего предложения извиниться и отдать сумку они пришли в бешенство, и один из них схватился за вилы.

— Вилы и кол — это традиционные для России виды прикладного оружия, как для Японии нунчаки. Разработаны определенные способы борьбы с противником, который вооружен традиционными видами оружия. У них против меня не было никаких шансов, — пожал плечами Пятоев.

— Я этого не знала, — призналась Герштейн, — теперь мне придется внести соответствующие коррективы в педагогический процесс. А что случилось с твоей дочерью?

— Она исчезла, но мне известно, что она находится в Израиле.

— Ах, вот оно что, — Герштейн пригорюнилась, — Знаете мальчики, вы меня растревожили. Я подумаю над вашим предложением жениться на мне и уехать в Израиль. Но дайте мне подумать до завтра, чтобы дать положительный ответ. Ладно?

— На вас произвел впечатление бравый вид Пятоева? — все еще не мог поступиться принципами Штурмбанфюрер.

— Вы абсолютно правы, — призналась Герштейн, — до меня, наконец, дошло, что только таким образом я смогу избавить своего младшего сына от того, что в армии пережил старший. За бесконечными частными уроками я как-то об этом не задумывалась, но бравый вид Игорька придал потоку моих мыслей правильное направление. Но подняться одной мне как-то страшно. А Игорек защитит меня, если кто-нибудь в Израиле пойдет на меня с вилами. Я в него верю. Что же касается ходящих под себя стариков, то здесь мы еще посмотрим. Поносом нас не запугаешь.

Вся процедура оформления документов заняла неделю. Небольшая заминка произошла в израильском посольстве. Но Пятоевы представили справку о том, что госпожа Пятоева беременна. Справка была подписана народной целительницей и заверена печатью администрации псковского Кремля. К печати администрации Кремля в израильском посольстве отнеслись с большим уважением, и все вопросы отпали. В ходе оформления документом с Пятоев познакомился с другим эмигрантом в Израиль, которого звали Аристарх Модестович Шпрехшталмейстер. Это был рослый, представительный мужчина. Собственно, фамилия Аристарха была Иванов, и он не только не был евреем, но евреев и не любил. На этой почве он даже конфликтовал с жонглером Раппопортом, хотя они были почти родственники. Оба были женаты на танцовщицах циркового кордебалета. По его Аристарха, евреи были виноваты в образовании СССР, его распаде, а так же в ряде других тяжких прегрешений.

История репатриации Аристарха Иванова в Израиль по-своему примечательна. Родом шпрехшталмейстер псковского цирка был из города Остров, затерянного на необъятных просторах псковщины. Там жила его мать, он часто навещал её, слывя при этом городской достопримечательностью. Посещая ресторан «Чудское озеро», после первых семи рюмок он пел густым басом старинные романсы. На обращенной к улице стене уборной в доме его матери висела цирковая афиша с танцующими канкан лилипутками. По вечерам, надев фрак, положенный ему, как шпрехшталмейстеру, он, не без пользы для здоровья, но в ущерб морали, посещал городскую танцплощадку. А, приходя в баню, он собирал вокруг себя толпы народа с шайками, желающего увидеть затейливую цветную татуировку неприличного свойства, сделанную им во время гастролей в братский Китай. Шпрехшталмейстера знал весь город под названием Остров. С ним водили дружбу первые люди города.

Однажды он уехал вместе с начальником милиции на рыбалку на Чудское озеро. Завзятые рыбаки, они не обратили внимания на то, что в какой-то промежуток времени вся выпивка оказалась у левого борта, и лодка перевернулась. Мокрые и продрогшие до костей они добрались до ближайшей деревеньки, где согрелись и переоделись. На следующее утро выяснилось, что шпрехшталмейстер потерял паспорт и простудился. Начальник милиции дал команду подчинённым выписать Аристарху новый паспорт и отправился его лечить конфискованным самогоном настоянном на рябине. Лечебный процесс затянулся затемно. А в это время начальник паспортного стола дал команду юной паспортистке сходить в дежурную часть, оформить дело об утере паспорта и принести справку. Справка об утере паспорта оформляется на основании заявления потерпевшего и выписки из домовой книги. Потерпевший принимал лечебные процедуры и к написанию заявления не был готов не душевно, не физически. По той же причине он не мог представить выписку из домовой книги. Но это никоим образом не могло сказаться на выполнении распоряжения начальника райотдела милиции города Остров о выдаче паспорта товарищу шпрехшталмейстеру.

— Шпрехшталмейстера зовут Аристарх, — сказал дежурный по городу, — а отчества я не помню.

— Модестович он, — доложила юная паспортистка. — Его отец попом был. Помню бабушка меня к нему в церковь водила. То, что фамилия потерпевшего была Шпрехшталмейстер, сомнений у них не возникло.

— А где он живёт? — спросила паспортистка. Ей впервые довелось выписывать паспорт, основываясь на воспоминаниях современников, и она старалась ничего не упустить.

— Да ты что, мать? — удивился дежурный по городу. — Улица Розы Люксембург дом № 9. У них там на уборной голые девки танцуют. Его мать даже оштрафовать хотели, да товарищ подполковник запретил.

— Ну а пятая графа? — не унималась паспортистка. — По нации он кто?

— Ну, я тебе, мать, удивляюсь, — сказал дежурный, — да жид он. Ну, сама посуди. Фамилия — Шпрехшталмейстер. Сам здоровый мужик, на нём пахать можно, а работает кем? Так, ляля-тополя, не за станком, небось. И папаня его, чай не камни таскал, попом работал. А жиды, они даже в кровати руками не работают.

Паспортистка утвердительно кивнула и принялась за работу. Она была девственница, чем можно работать в кровати до конца не понимала, но скрывала это, чтобы милиционеры над ней не смеялись.

— Имена у них тоже какие-то не русские, — продолжил эрудированный в этнографии дежурный, — Модест, Аристарх. Без полулитры не выговоришь.

— И то правда, — согласилась паспортистка.

Новый паспорт шпрехшталмейстер Иванов впервые раскрыл через полтора года после получения, когда, во время гастролей в Рыбинске, оформлялся в гостиницу.

— Фамилия Шпрехшталмейстер, ядрёна вошь, — уважительно произнёс пожилой администратор, переписывая данные паспорта. Потрясённый Иванов выхватил паспорт из его рук и стал перечитывать страницу за страницей. Вошь действительно была ядрёна. Паспорт нагло сообщал своему обладателю, что зовут вышеупомянутого обладателя Шпрехшталмейстер Аристарх Модестович, по национальности вышеупомянутый Аристарх Модестович жид, и прописан он в городе Остров Псковской области по улице Розы Люксембург в доме № 9. То, что он родился и вырос не на улице Розы Люксембург, а на улице Карла Либкнехта, его мало взволновало. Как и многие жители города Остров он считал, что Карл Либкнехт и Роза Люксембург — это одно и тоже лицо. Фамилия Шпрехшталмейстер вызывала отдельные нарекания, но и с этим он был готов примирится. Но национальность «жид» не устраивала его самым категорическим образом. Это было чересчур даже для псковского цирка. В поисках справедливости он обращался в различные инстанции, в результате чего ему вынесли выговор с занесением за утерю морального облика и пригрозили выгнать из цирка. Шпрехшталмейстер к цирку прикипел душой, да и другой профессии у него не было, поэтому он затих. Потом наступили другие времена, он получил новый паспорт, в котором национальность не указывалась, и вопрос отпал сам собой. Он даже сблизился с жонглером Раппопортом. И изворотливый жонглер уговорил его эмигрировать с ним в Израиль. В конечном итоге Раппопорт эмигрировать раздумал, но Шпрехшталмейстер был не из тех людей, которые меняют однажды принятые решения. В израильском посольстве, куда он пришел со старым паспортом, шпрехшталмейстера встретили исключительно доброжелательно. За всю историю российско-израильских отношений в посольстве только три раза видели в графе «национальность» советского паспорта слово «жид». Один раз это был фальшивый паспорт, в оригинале в графе «национальность» было написано «удмурт». Второй раз и паспорт был настоящий, и записано было «жид», но выдан он был в Монголии, и уже после начала перестройки. А вот так, что бы «жид», и при этом все в порядке, в посольстве видели впервые.

— Заслужил, — застенчиво ответил шпрехшталмейстер на немой вопрос служащей посольства, — кровь проливал за идею.

— Я уже и в масонскую ложу вступил, — признался он как-то Пятоеву, — так что мне назад дороги нет.