Язык и речь

В основу параграфа положена статья «Язык и речь». В сб. «Основы психологии», т. 1 (в печати).

Эксплицитное противопоставление языка и речи обычно приписывается женевскому лингвисту Ф. де Соссюру, развивавшему свою концепцию в университетских курсах по общему языкознанию. Уже после кончины де Соссюра, в 1916 году, два его ближайших ученика — Ш. Балли и А. Сеше на основании студенческих конспектов и других материалов составили сводный текст и опубликовали его (СНОСКА: F. de Saussure. Cours de linguistique generale. Paris. 1916 Наибольшее распространение получило (и впервые попало в СССР) второе издание (1922). Последнее издание—5-е (1955). Книга была переведена на русский (М., 1933), немецкий, польский и испанский языки). Именно на этот текст, как правило, ссылаются, говоря о тех или иных идеях де Соссюра.

Интерпретация самого понятия «язык» к этому времени была очень различной в психологии и языкознании. Характерным примером психологической трактовки языка являются взгляды Г. Штейнталя (СНОСКА: «Они считают носителем вариантности языка некое воображаемое существо, олицетворяющее собой все человечество, и исследуют относящиеся к нему факты, отвлекаясь от социального общения людей» (И. А. Бодуэн де Куртенэ. Фонетические законы. «Избранные труды по общему языкознанию», т. 2. М., 1963, стр. 206.)) и В. Вундта. Вот что такое язык, по Штейнталю: «Он — не покоящаяся сущность, а протекающая деятельность. Мы должны рассматривать его, по существу, не как подручное орудие, которое можно использовать, но которое имеет свое собственное бытие (Dasein) даже и тогда, когда оно не применяется; он выступает как свойство (Kraft) или способность... Язык не есть нечто существующее, как порох, но процесс (Ereignip), как взрыв...». Равным образом и Вундт понимает язык как систему бессубстанциональных психофизиологических процессов, т. е. процессуально.

Между тем в лингвистике конца XIX — начала XX в., в особенности в так называемых младограмматической и социологической школах, язык рассматривается в первую очередь как застывшая система, взятая в абстракции от реальной речевой деятельности. Другой вопрос, что у младограмматиков — это система психофизиологических навыков в голове каждого отдельного индивида а для социологистов — это «идеальная лингвистическая форма, тяготеющая над всеми индивидами данной социальной группы» и реализующаяся у каждого из этих индивидов в виде пассивных «отпечатков» — таких же индивидуальных систем речевых навыков. Наряду с понимаемым так языком выступает в разных формах способ его реализации. Для младограмматиков, например Г. Пауля (СНОСКА: Г. Пауль. Принципы истории языка. М., 1960), это «узус», употребление языка.

Одним словом, между психологией и лингвистикой образовалось своего рода историческое размежевание предмета исследования: психология изучает процессы говорения, речь и лишь постольку занимается языком, поскольку его онтология как-то проявляется в этих процессах; лингвистика изучает язык как систему, либо трактуя ее в материальном аспекте (система речевых навыков), либо в идеальном, но не интересуясь реализацией этой системы!Показательно, что, несмотря на многочисленные (начиная с «Курса...» де Соссюра) декларации лингвистов о необходимости создания «лингвистики речи», ничего подобного пока не существует. Такого рода традиционное размежевание удерживается в некоторых психологических работах до сих пор.C. Л. Рубинштейн, например, категорически утверждает, что «психологический аспект имеется только у речи. Психологический подход к языку, как таковому, не применим: это в корне ошибочный психологизм, т. е. неправомерная психологизация языковедческих явлений» (СНОСКА: С. Л. Рубинштейн. Бытие и сознание. М., 1958, стр. 165). И. М. Соловьева в своей статье «Языкознание и психология» прямо пишет: «Различия, существующие между речью (явление психологическое) и языком (общественное явление)...» (СНОСКА: «Иностранные языки в школе», 1955, № 2, стр. 32). Дело доходит до того, что одна и та же проблема именуется психологами «Мышление и речь», а лингвистами — «Язык и мышление».

Это размежевание и послужило основой для разграничения языка и речи де Соссюром.

Чтобы разобраться по существу в проблеме «Язык и речь», нам придется обратиться сначала к тому, как эта проблема трактовалась самим де Соссюром, однако не в каноническом тексте его «Курса...», а в опубликованных ныне записях и материалах, положенных в его основу. (Как выяснилось благодаря работам Р. Годеля, Балли и Сеше извратили мысли де Соссюра, низведя их на уровень обычного «социологического» понимания).

Оказывается, у де Соссюра нет в собственном смысле дизъюнкции «язык — речь». Особенно характерна с этой точки зрения система понятий, изложенная во втором и третьем курсах, где де Соссюр противопоставляет язык (langue) как абстрактную надиндивидуальную систему и языковую способность (faculte du langage) как функцию индивида. Обе этих категории объединяются термином langage; langage (речевой дея тельности) противопоставляется в свою очередь parole — речь, которая представляет собой индивидуальный акт, реализующий языковую способность через посредство языка как социальной системы. Язык и Языковая способность противопоставлены как социальное и индивидуальное; речевая деятельность (язык + языковая способность) противопоставлена речи как потенция и реализация. Налицо две системы координат.

В каноническом тексте «Курса...» категория языковой способности совсем отсутствует, и на место системы трех категорий (язык — языковая способность — речь) встает система двух категорий, а на место двух систем координат — одна, в которой потенциальное приравнено к социальному, а реальное к индивидуальному (СНОСКА: Подробнее см.: А. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности. М., 1965, стр. 49). Такая односторонняя интерпретация вполне понятна. Она, во-первых, логически следует из ортодоксальной «социологической» трактовки. Она, во-вторых, хорошо сочетается с многократно подчеркнутым на страницах канонического текста пассивным характером речевых процессов и представлением об «индивидуальной речевой системе» как о своего рода слепке объективно существующей вне ее системы языка: «Язык не есть функция говорящего субъекта, он — продукт, пассивно регистрируемый индивидом» (СНОСКА: Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики. М., 1933, стр. 38).

Несогласованность аргументации и известная непоследовательность канонического текста «Курса...» привели к тому, что появилась масса попыток дать различению языка и речи более строгое обоснование. К. Бюлер резонно отмечал, что «не существовало... со времени де Соссюра ни одного языковеда, который не высказал бы ряд мыслей о la parole и la langue» (СНОСКА: К. Бюлер. Теория языка. В сб.: «История языкознания XIX—XX вв. в очерках и извлечениях», ч. И, изд. 3. М., 1965, стр. 27). Однако почти все эти авторы оставались в пределах понимания, предложенного де Соссюром и вскрытого Р. Годелем, реализуя лишь отдельные стороны этого понимания (СНОСКА: Систему соссюровских двух координат можно найти и ранее — у И. А. Бодуэна де Куртенэ). Так, для Л. Ельмслева, А. И. Смирницкого, Г. В. Колшанского язык относится к речи как потенциальное к реальному, для О. Есперсена и А. А. Реформатского — как социальное к индивидуальному. Есть даже попытка (А. Гардинер) рассматривать обе категории на уровне текста как его элементы разной степени абстракции. Нет необходимости анализировать высказывания этих авторов подробно.

Наряду с разного рода толкованиями дизъюнкции «язык — речь» в современной науке есть и другие концепции, вообще отказывающиеся от этой дизъюнкции. Таковы почти все концепции языка, связанные с американской бихевиористской психологией (дескриптивное направление и близкие к нему авторы): они проводят разграничение не между речью и языком, а между текстом и его интерпретацией лингвистом. Гораздо больший интерес в этом плане представляют схемы Л. В. Щербы и К. Л. Пайка. Отмечая, что «словарь и грамматика, т. е. языковая система данного языка, обыкновенно отождествлялись с психофизиологической организацией человека, которая рассматривалась как система потенциальных языковых представлений», Щерба высказывает мысль, что «эта речевая организация человека никак не может просто равняться сумме речевого опыта (подразумеваю под этим и говорение и понимание) данного индивида, а должна быть какой-то своеобразной переработкой этого опыта. Эта речевая организация человека может быть только...психофизиологической... Сама эта психофизиологическая речевая организация индивида вместе с обусловленной ею речевой деятельностью является социальным продуктом». Речевая организация — это, по Щербе, первый аспект языка. Второй его аспект — это умозаключение, которое делается «на основании всех (в теории) актов говорения и понимания, имевших место в определенную эпоху жизни той или иной общественной группы». Такая выявленная в результате умозаключения «языковая система» есть второй аспект языка. В идеале система и организация могут совпадать, но «на практике организации отдельных индивидов могут чем-либо отличаться от нее и друг от друга». Эти отличия или отсутствие этих отличий связаны с единством или различием «содержания жизни данной социальной группы», т. е. факторами общественного, социального характера, обусловливающими процесс коммуникации. Языковый ма териал, который Щерба называет также речевой деятельность ю,— это третий аспект языка (СНОСКА: См.: Л. В. Щерба. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании. В сб.: «История языкознания XIX— XX вв. в очерках и извлечениях», ч. 2).

Таким образом, Л. В. Щерба, в сущности, воспроизвел схему, предложенную де Соссюром во втором курсе. Сходную систему предлагает и К. Л. Пайк, противополагающий друг другу язык как «частицы», как «волны» и как «поле» (СНОСКА: К- L. Pike. Language as particle, wave and field. «The Texas Quarterly», v. 11, No. 2, 1959).

Эту концепцию Щербы развивают в своих работах Л. Р. Зиндер и Н. Д. Андреев. Они предлагают систему не из трех, а из четырех категорий: язык, речь, речевой акт и речевой материал. Речевой материал есть конкретная реализация системы языка. Речевой акт — процесс, порождением которого является речевой материал. Речь — это система сочетаний языковых элементов в тексте (СНОСКА: См. например: Н. Д. Андреев и Л. Р. Зиндер. О понятиях речевого акта, речи, речевой вероятности и языка. «Вопросы языкознания», 1963, № 3). В этой системе очень ясно отразились некоторые общие недостатки всех работ на тему о языке и речи, и на ней стоит остановиться.

Главнейший из таких недостатков — это упрощенное понимание, так сказать, «первоэлемента» исследования, того ближайшего объекта, с которым имеет дело исследователь языка или речи. Таким «первоэлементом» для авторов является речевой материал, т. е. текст или совокупность текстов. Они не учитывают того, что «текст» не есть непосредственная данность, предлежащая исследователю. К тому же, если речевой материал есть только «последовательность материализованных знаков», то как возможна абстракция от него в виде речи или языка? Конечно, это не только такая последовательность, но прежде всего и главным образом — знаковая модель, материальным «телом» которой эта последовательность является. Текст не существует вне его создания или восприятия (например, прочтения). Знаковая модель, о которой идет речь, отражает некоторые характеристики моделируемого объекта, оставляя в стороне те из них, которые в данном случае не существенны. Характерно, что лингвист нередко бессознательно «подготавливает» себе речевой материал с определенной степенью полноты характеристик (например, воспроизводит исследуемый текст иногда в детальной транскрипции, иногда в условной, даже орфографической записи). Таким образом, у Зиндера и Андреева оказывается пропущенным <…>

<…> строить свое здание сразу с первого этажа.

Вторым недостатком системы Зиндера — Андреев является то, что «динамическое» звено всей системы, т. е. речевой акт, понимается как процесс, а не как деятельность; он осуществляет перевод характеристик речевого материала из потенциальной в актуальную форму, но и только. Такое представление о речевом акте и вообще о сущности речи, по существу, общепринято как в современной лингвистике, так и в большинстве психологических направлений. Предполагается в явной или неявной форме, что в мозгу человека существует в виде некоторого кода система языка. Речь — это лишь процесс кодирования некоего внеязыкового сообщения при помощи этой системы (СНОСКА: См. в этой связи, например, идеи Ш. Балли о речи как актуализации языка). Некоторые исследователи, например Р. Якобсон, попросту отождествляют обе пары категорий (Язык — речь и код — сообщение). Согласно такому пониманию, речь просто не может содержать никаких сущностных характеристик, которых не было бы в языке, за исключением характеристик, относящихся к закономерностям сочетания языковых элементов. Что же касается самого языка, то налицо знакомое нам еще по дососсюровским воззрениям и отразившееся в каноническом тексте его работы неразличение «индивидуальной языковой системы», языковой способности и объективной системы языка. Интересно, что у Зиндера и Андреева вообще отсутствует категория, соответствующая языковой способности.

До сих пор мы анализировали высказывания лингвистов по вопросу о соотношении языка и речи. Воззрения психологов, как правило, не отличаются ничем принципиальным (СНОСКА: G. A. de Laguna. Speech: its function and development, 2nd ed., Bloomington, 1953, p. IX).Так, Грейс де Лагуна в своей классической книге (недавно переизданной) противопоставляет «язык как социальный феномен» и «говорение» (art of speaking), включая оба этих компонента в «речь» или «речевую деятельность» (activity of speech). Карл Бюлер предлагает четырехчленную систему, организованную посредством двух координат — «соотносимость с субъектом» и «ступень формализации» (т. е., в сущности, опять-таки социальное-индивидуальное и виртуальное-реальное): речевая деятельность, речевые акты, языковые средства и языковые структуры (СНОСКА: Цитирую по русскому переводу: К. Бюлер. Теория языка, стр. 28). Ф. Кайнц предлагает также четырехчленную систему — «язык как идея», «язык как система», «речевая деятельность» (Sprechhandlimg) и «результат речевой деятельности» (СНОСКА: F. Кainz. Psychologie der Sprache, Bd. I. Stuttgart, 1941, S. 22). А. Делакруа говорит о «речевой деятельности» (langage) как функции, «языке» — как системе, «говорении» (parler) — как речевом произведении и «речи» — как речевом механизме (СНОСКА: H. Delacroix. Le langage et la pensee. Paris, 1930, p. 3); здесь, как правильно отмечает Т. Слама-Казаку (СНОСКА: T. Slama-Cazacu. Langage et contexte. S-Gravennage, 1961, p. 20), разграничение речевой деятельности и речи искусственно и недостаточно обоснованно. Сама Слама-Казаку очень близко подходит к идеям де Соссюра, различая «речевую деятельность» (langage), аналогичную соссюровской «языковой способности», «язык» как систему и «речь» как манифестацию языка.

В сущности, лишь одна психологическая работа выходит из этого «заколдованного круга» и эксплицитно формулирует единственно приемлемую при современном уровне, науки точку зрения. Это «Механизмы речи» Н. И. Жинкина (М., 1958) (СНОСКА: Однако в главе «Речь» коллективного учебника по психологии Н. И. Жинкин проводит традиционную концепцию: «Речь — это применение языка в процессе общения»).

Первый и главный тезис Н. И. Жинкина состоит в том, что речь не есть простая манифестация языка. Она не конец, а начало цепи, объект изучения, а не результат изучения. «Языкознание во всех аспектах..., физиология в части проблем, связанных с деятельностью второй сигнальной системы, физика в разделе акустики, логика и, наконец, психология,— каждая из этих областей знания, идя своими путями и дорогами и решая свои особые специальные задачи, имеет в виду все тот же общий для всех этих дисциплин речевой процесс... Реальный объект изучения остается общим...» (СНОСКА: Н. И. Жинкин, Механизмы речи. М., 1958, стр. 13). В последнее время этот тезис получил форму различения объекта и предмета «речеведческих» наук, в том числе психологии и языкознания (СНОСКА: См., например: В. И. Кодухов. Методология науки и методы лингвистического исследования. В сб.: «Вопросы общего языкознания». Л., 1967, стр. 139; В. Н. Перетрухин. Введение в языкознание. Белгород, 1968, стр. 3).

Остановимся более подробно на речи как объекте.

С этой точки зрения, речь (речевая деятельность) может получать двоякое осмысление. Первое из них — это представление речевой деятельности как «потока речи», своего рода пространственно-временного континуума говорений, образованного пересечением и взаимоналожением полей речевой активности говорящих индивидов. Известно, например, что для Гумбольдта язык был как раз таким «целостным единством говорений» (Totalitat des Sprechens). Второе — трактовка ее именно как одного из видов деятельности, понимая под деятельностью «сложную совокупность процессов, объединенных общей направленностью на достижение определенного результата, который является вместе с тем объективным побудителем данной деятельности, т. е. тем, в чем конкретизуется та или иная потребность субъекта» (СНОСКА: См.: А. Н. Леонтьев и Д. Ю. Панов. Психология человека и технический прогресс. В сб.: «Философские вопросы физиологии высшей нервной деятельности и психологии». М., 1963, стр. 415. (См. также: А. Н. Леонтьев. Проблемы развития психики, изд. 2. М.,1965, стр. 261—337)). Такая трактовка отличается от первой двумя моментами. Во-первых, она предполагает включение речевой деятельности в общую систему деятельности человека. Это меняет сам принципиальный подход к проблеме. Если при «континуальной» трактовке речевая деятельность рассматривается только как деятельность по выражению стоящего за речью мыслительного содержания, то при трактовке «деятельностной» мы «захватываем» гораздо глубже. Речевая деятельность здесь берется с учетом всех объективных и субъективных факторов, определяющих поведение носителя языка, во всей полноте обусловливающих ее связей и отношений субъекта деятельности к действительности. Реальный процесс, происходящий в общении,— это не установление соответствия между речью и внешним миром, а установление соответствия между конкретной ситуацией, подлежащей обозначению деятельности, т. е. между содержанием, мотивом и формой этой деятельности, с одной стороны, и между структурой и элементами речевого высказывания — с другой. Речевой акт есть всегда акт установления соответствия между двумя деятельностями, точнее, акт включения речевой деятельности в более широкую систему деятельности в качестве одного из необходимых и взаимообусловленных компонентов этой последней. В этом отношении «деятельностная» психология речи отчасти смыкается с бихевиористской психологией. Ниже мы подробно остановимся на понятии речевой деятельности.

При «деятельностной» трактовке речи напрашивается и совершенно иная трактовка мышления. «Континуальный» подход связан с представлением о мышлении исключительно как совокупности протекающих «в субъекте» психических процессов. Такая — традиционная — трактовка мышления хорошо охарактеризована Э. В. Ильенковым: «На первый взгляд мышление представляется одной из субъективно-психических способностей человека наряду с другими способностями — созерцанием, представлением, памятью, волей и т. д., особого рода деятельностью, сознательно осуществляемой индивидом, одной из форм сознания. Мышление при этом отождествляется с размышлением, с рефлексией, то есть с психической деятельностью, в ходе осуществления которой человек отдает себе полный и ясный отчет в том, что и как он делает, то есть осознает те схемы и правила, в согласии с которыми он действует....Гегель был первым, кто решительно отбросил предрассудок,...будто мышление как предмет исследования логики выражается (фиксируется, опредмечивается) только в виде речи...». Естественно, что проблема «Мышление — речь» при этом выдвигается на первый план, но делается кардинальная ошибка: мы имеем в этом случае дело не с формами мышления, а с формами знания, формами представления внешнего мира.

«Деятельностный» подход предполагает и иную трактовку мышления. Согласно этой трактовке мышление «обнаруживает себя вовсе не только в речи,...но также и в реальных целенаправленных поступках людей,...в актах созидания вещей, а стало быть, и в созданных ими формах вещей, в формах орудий труда, машин, городов, государств с их политически-правовыми структурами и т. д., короче говоря, она выражается в виде всего мира культуры, созданной целенаправленной деятельностью людей...» (СНОСКА: Э. В. Ильенков. К истории вопроса о предмете логики как науки, стр. 33). Четко противопоставляются друг другу формы мышления и формы знания, и проблема мышления и речи предстает в значительной степени как псевдопроблема, уступая место неизмеримо более важному с философской, логической и психологической стороны вопросу о соотношении речи с содержанием деятельности.

торое отличие «деятельностной» трактовки речевого поведения от «континуальной» тесно связано с первым и в известной степени им обусловлено. Это отличие в понимании внутренней структуры деятельности, ее реального строения. От «анализа по элементам», по составным частям целого, в результате которого «получаются... элементы, которые не содержат в себе свойств, присущих целому как таковому, и обладают целым рядом новых свойств, которых это целое никогда не могло обнаружить» (СНОСКА: Л. С. Выгодский. Мышление и речь «Избранные психологические исследования». М., 1956, стр. 46), анализа, в данном случае выступающего в форме методологического принципа параллелизма формы и содержания языкового мышления, мы переходим к анализу «по единицам», понимая под единицей «такой продукт анализа, который... обладает всеми основными свойствами, присущими целому». При этом условии мы неминуемо должны прийти от анализа речевого материала, текста, т. е. деятельности опредмеченной, материализованной в застывших речевых образованиях, к самой этой деятельности, к ее структуре, начисто отказавшись от представления этой структуры как своего рода зеркального отражения (хотя бы и в кривом зеркале) системы языка.

Положив в основу исследования этот принцип, мы оказываемся перед рядом трудностей. Главнейшая из них та, что мы оказываемся перед фактом существования как бы двух самостоятельных объектов — речевой деятельности и языка. «Объектность» первой необходимо следует из всего нашего осмысления деятельности. «Объектность» второго обычно предполагается априорно (поскольку представляется совершенно бесспорным, что, будучи по природе своей социальным, язык не может иметь иного бытия, кроме как в виде объективной системы).

Здесь смешиваются две различные проблемы. Первая — это проблема объективности, реальности языка, как и других аналогичных образований. Конечно, в ней нет и не может быть никаких сомнений: язык — не система речевых навыков, с одной стороны, и не чистый «конструкт», существующий в голове лингвиста,— с другой. Вторая — это проблема материальности, «субстанциональности» языка (в бытовом, а не философском значении этого слова). Как ни странно, до сих пор находятся убежденные сторонники именно такой его трактовки, которые явно принимают реальность за материальность, функциональную самостоятельность за субстанциональную и, как писал в 30-х годах по аналогичному поводу советский лингвист П. Г. Стрелков, «видят идеализм везде, где нет прямого упоминания материи» (СНОСКА: П. Г. Стрелков. К вопросу о фонеме. «Сборник исторических, философских и социальных наук при Пермском ун-те», 1929,вып. 3, стр. 227). Большинство же, не осознавая эксплицитно постановки этой проблемы, тем не менее в процессе исследования незаметно исходят из предпосылки о субстанциональности языка (СНОСКА: См., например, тезисы Б. В. Беляева в сб.: «Тезисы докладов межвузовской конференции на тему «Язык и речь». М., 1962. Там же в тезисах Г. В. Колшанского см. убедительную критику этой точки зрения; однако с позитивной программой Г. В. Колшанского, вообще стирающего всякое противопоставление языка и речи, едва ли можно согласиться). Даже если тот или иной автор осознает неверность этой точки зрения, он, как правило, не знает, что ей можно противопоставить.

Вернемся, однако, к книге Н. И. Жинкина. Второй его тезис, который необходимо подчеркнуть,— это указание на то, что речь не является простой манифестацией языка, что она имеет собственную структурную и функциональную специфику. Вся книга Жинкина и посвящена поискам такой специфики. Полностью соглашаясь с ним, нужно отметить лишь одно: из такого тезиса явственно следует необходимость разграничения речи как объекта (речевой деятельности) и как содержащейся в этом объекте на равных правах с языком категории, олицетворяющей в себе «речевую специфику».

Наконец, третий очень важный тезис Жинкина состоит в том, что психология, лингвистика, логика, физиология и другие моделируют один и тот же объект — речевую деятельность, каждая для своих целей, выделяя в нем свои, существенные с той или иной определенной точки зрения сущностные характеристики. И «любая из указанных дисциплин при решении своих собственных проблем исходит из тех или других предположений и допущений для построения некоторой общей концепции речевого процесса в целом... При этом возникает нужда не только в принципиальных, философских положениях, которые для всех марксистов являются общими, но и в специальной теории этого вопроса, основанной на системе фактов, достаточно широко и глубоко охватывающих изучаемый материал и позволяющих делать важные практические выводы» (СНОСКА: Н. И. Жинкин. Механизмы речи. М., 1958, стр. 13). Иными словами, система категорий, описывающих речевую деятельность, должна быть приемлемой для любой из наук, занимающихся ее исследованием, а не конструироваться в рамках одной науки, например лингвистики, на основе априорных соображений.

Каковы же специальные интересы, которые являются в данном случае определяющими?

Для психолога главнейшей оппозицией является противопоставление механизма и процесса. Совокупность физиологических и психологических факторов, обусловливающих потенциальную возможность, скажем, какой-то трудовой операции, и само осуществление этой операции в реальном контексте деятельности, при условии конкретного мотива и цели действия, при наличии реального объекта и реального орудия производства физиологическое устройство глаза или любого другого органа чувств и реальный процесс зрения — вещи совершенно различные и в известном смысле друг другу противоположные. По-видимому, для психолога в речевой деятельности основное противопоставление — это противопоставление речевого механизма и речевого процесса. При этом; следует иметь в виду тот факт, что речевой механизм отнюдь не является заранее данной системой материальных: элементов, приходящей в действие в определенный момент: он формируется в процессе присвоения языка как объективной системы. Как и все другие компоненты социально-исторического опыта человечества, язык в процессе присвоения переходит из предметной формы в форму деятельности (СНОСКА: См.: А. Н. Леонтьев. Проблемы развития психики, стр. 358—362). Таким образом, вторым важным для психолога противопоставлением является противопоставление языка в предметной форме и языка как процесса, т. е. речи, речевой коммуникации. Мы получаем таким образом трехчленную систему, близко напоминающую схемы де Соссюра, Л. В. Щербы, К. Л. Пайка и Т. Слама-Казаку,— язык как предмет, язык как процесс и язык как способность. Однако от всех этих концепций эта схема отличается одной важнейшей чертой — все перечисленные категории рассматриваются как части единого объекта — речевой деятельности, в котором они только и имеют реальное бытие. Мы выделяем эти стороны объекта, лишь моделируя его для тех или иных целей — в данном случае под углом зрения задач, стоящих перед психологическим исследованием.

Мы не будем подробно останавливаться на потребностях лингвистики. Сошлемся лишь на двух авторов — советского языковеда Г. О. Винокура и польского лингвиста Т. Милевского. Вот что писал первый из них: «Звуки речи, формы и знаки не исчерпывают еще собой всего того, что существует в реально действующем и обслуживающем практические общественные нужды языке... Наряду с проблемой языкового строя существует еще проблема языкового употребления» (СНОСКА: Г. О. Винокур. О задачах истории языка. «Избранные работы по русскому языку». М., 1959, стр. 221). Второй считал возможным говорить в аналогичном смысле о различии «объективной грамматики» и «субъективной грамматики» (СНОСКА: Т. Мi1еwski. Zarys jezykoznawstwa ogolnego, Cz. 1. Lublin-Krakow, 1947, стр. 154). Таким образом, для лингвиста главное различие проходит между языком как предметом и языком как процессом. К сожалению, различие между языком как предметом и языком как способностью не получило в лингвистике достаточного распространения. Именно этим обусловлена столь частая аргументация лингвистов от «непосредственного языкового чувства», т. е., в сущности, бесконтрольное применение интроспекции даже в тех случаях, когда мы имеем дело исключительно с языком как предметом—вещь, в современной психологии как будто уже невозможная.

С точки зрения логики, как это мимоходом уже было отмечено выше, важнейшим различием является различие формы мышления (процесс) и формы знания (предмет), вполне укладывающееся в данную систему.

Наконец, и с философской точки зрения, если рассматривать речевую деятельность как одну из форм теоретической деятельности, эта система вполне приемлема. Процесс теоретической, познавательной деятельности предполагает всегда единство трех моментов: это объект познавательной деятельности, т. е. реальный мир (и человек как часть этого мира), субъект познавательной деятельности, являющийся носителем известных психофизиологических особенностей, обусловливающих специфически человеческие формы познания и, наконец, система общезначимых форм и способов внешнего выражения идеальных явлений, в частности система знаков языка (СНОСКА: См.: Э. Ильенков. Идеальное. Философская энциклопедия, т. 2. М., 1962). Единство этих трех моментов и осуществляется в деятельности.

Вопрос остается открытым в плане терминологическом. Существующие термины (язык, речь и т. д.) несут слишком большую ассоциативную нагрузку. Можно предложить разные их заменители, например «языковой стандарт» (язык как предмет), «языковая способность» и «языковой процесс» (СНОСКА: См.: А. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности, стр. 54—56). Во всяком случае, эта сторона проблемы имеет второстепенную значимость.

Итак, постановка вопроса о языке — речи, находимая нами в каноническом тексте «Курса общей лингвистики» де Соссюра, являющаяся следствием исторических особенностей развития науки конца XIX — начала XX в. и в силу ряда причин утвердившаяся в большинстве современных работ — как психологических, так и лингвистических, не может быть признана соответствующей уровню и потребностям современной психологической и лингвистической науки. Оптимальное решение этого вопроса предполагает выдвижение не двух-, а трехчленной системы категорий, соотнесенных в свою очередь с категорией речевой деятельности.

А для чего, собственно, нужно вообще то или иное решение этого вопроса? Нельзя ли обойтись вообще, без подобных категорий? Вероятно, в принципе можно, как можно жить в доме со снятыми лесами. Но построить дом без лесов невозможно. А мы сейчас только строим свой дом.

Date: 2015-12-13; view: 442; Нарушение авторских прав