Глава 7. Без четверти шесть утра ричмондский международный аэропорт был совершенно пуст

Без четверти шесть утра ричмондский международный аэропорт был совершенно пуст. Рестораны были закрыты, газетные стопки лежали рядом с закрытыми еще автоматами, дворник выкатывал мусорный бак, какой-то лунатик ходил рядом, подбирая обертки от жвачек и сигаретные окурки.

Войдя в здание аэропорта, я увидела Марино, который, подложив пальто под голову, дремал, закрыв глаза, в душной, залитой дневным светом комнате с пустыми стульями и пятнистым ковром голубого цвета. С минуту я глядела на него глазами совершенно постороннего человека, и сердце мое дрогнуло от умиления и печали. Только сейчас я заметила, как постарел Марино.

Я проработала всего лишь несколько дней на моей новой работе, когда впервые встретилась с ним. Стоя в морге на вскрытии, я вдруг увидела, как в комнату вошел крупный мужчина. Остановившись по другую сторону моего рабочего стола, он стал наблюдать за мной с совершенно бесстрастным выражением лица. Я очень хорошо помню его холодный, испытующий взгляд и это жуткое чувство неловкости, когда мне казалось, что он рассекает меня взглядом так же тщательно, как и я лежащего на столе мертвеца.

— Итак, вы и есть наш новый главврач, — сказал он. Эта фраза прозвучала как вызов или как официальное уведомление о том, что я занимаю должность, которую никогда раньше не занимала женщина.

— Я — доктор Скарпетта. Полагаю, вы живете в Ричмонде? — спросила я.

Он тихо произнес свое имя и стал молча наблюдать за тем, как я извлекла несколько пуль из тела убитого. Я отдала их ему, поскольку именно ему было поручено это дело. Он вышел из комнаты, не поблагодарив меня и не сказав, хотя бы из приличия, дежурной фразы: «Был очень рад с вами познакомиться». Вот так мы и стали коллегами по работе. Я поняла, что он меня недолюбливает исключительно из-за моей принадлежности к женскому полу. Я же, в свою очередь, отвечала ему тем же, считая его болваном с мякиной вместо мозгов. По правде говоря, он сильно меня раздражал тогда.

А сейчас, глядя на Марино, мне было так странно вспоминать о том, что когда-то я находила его очень грозным. Теперь он выглядел постаревшим, подавленным, с большим животом. На голове клоками торчали непослушные волосы, а опущенные брови придавали сердитое выражение испещренному глубокими морщинами лицу, хмурое выражение которого было следствием хронического напряжения и недовольства жизнью.

— Доброе утро, — поприветствовала я его, слегка дотронувшись до плеча.

— Что там у тебя в портфеле? — пробормотал он, не открывая глаз.

— Мне показалось, ты спишь, — удивленно сказала я. Потягиваясь и зевая, он встал.

Усевшись рядом с ним, я достала из портфеля пластмассовые чашечки для кофе и булочки с плавленым сыром, которые приготовила в микроволновой печи еще дома, с вечера, перед тем, как отправиться в путь.

— Я полагаю, ты ничего не ел? — спросила я, протягивая ему салфетку.

— Да это настоящие булочки с сыром!

— Да, ты угадал, — ответила я, разворачивая свою порцию.

— Кажется, ты мне говорила, что самолет вылетает в шесть часов.

— В шесть тридцать. Я абсолютно уверена, что назвала тебе именно это время. Надеюсь, тебе не пришлось меня долго ждать.

— Пришлось. И достаточно долго.

— Извини.

— С билетами все в порядке?

— Да, они находятся в моей сумке, — ответила я. Временами мы с Марино разговаривали, как супруги, прожившие вместе долгие годы.

— Если хочешь знать мое мнение, я вовсе не уверен, что ты поступаешь правильно. Я бы ни за что не стал тратить на эту поездку деньги, даже если бы они у меня были. Меня огорчает, что ты здорово потратилась, доктор. Мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что ты хотя бы попыталась возместить свои убытки.

— От этого мне легче не станет. Однажды мы уже сталкивались с такой проблемой. Я не буду возвращать чек, да и тебе не стоит этого делать. Для того чтобы компенсировать затраты, потребуется написать и составить миллион разных бумаг. И кроме того, — добавила я, потягивая кофе, — я могу себе позволить, у меня есть деньги.

— Если бы мне предоставилась возможность сэкономить шестьсот долларов, я бы написал такое количество бумаг, которым можно было бы выложить дорогу до самой Луны.

— Да ладно тебе. Ты гораздо лучше, чем хочешь казаться, поэтому не говори чепухи.

— Действительно, я несу околесицу. Да все это, вместе взятое, такая дрянь! — Положив несколько кусочков сахара в чашку, он сказал: — Мне кажется, Эбби Торнбулл хорошо запудрила твои мозги.

— Благодарю тебя, — коротко ответила я.

Зал стали заполнять другие пассажиры, и удивительно было, как Марино умел воздействовать на людей. Он занял специально отведенное для некурящих место в зале, затем, подойдя к стойке, вытащил из стопки одну пепельницу и поставил ее рядом со своим стулом. Это послужило своеобразным приглашением остальным полусонным курильщикам, которые незамедлительно уселись возле нас, некоторые даже со своими пепельницами. К моменту нашего отлета в отведенном для курящих пассажиров месте едва ли можно было найти хотя бы одну пепельницу, многие были в растерянности, не зная, куда им следует садиться. Я почувствовала себя неловко и не решилась вытащить из своей сумочки пачку сигарет.

Марино, ненавидевший так же, как и я, любые авиаперелеты, спал вплоть до города Шарлот. Здесь мы пересели на самолет с турбовинтовым двигателем, при виде которого я сразу же с неудовольствием подумала об эфемерности преграды между хрупким человеческим телом и огромной воздушной стихией. По роду работы мне часто приходилось бывать на местах авиакатастроф, и я-то знала, какое жуткое зрелище представляет собой картина разбросанных на протяжении многих миль человеческих тел. Я заметила, что на борту самолета отсутствовало место для отдыха и принятия напитков. Как только включили двигатель, самолет лихорадочно затрясся. Я отчетливо помню начало нашего перелета: переговаривающихся друг с другом пилотов, которые, потягиваясь и зевая, пропускали проходивших между рядами стюардесс, и неожиданный, резкий толчок, в результате которого попадали шторки иллюминаторов. Атмосфера становилась все беспокойней, наш самолет дрейфовал в тумане. Когда самолет во второй раз вдруг внезапно потерял высоту, сердце мое ушло в пятки, а Марино с такой необычайной силой схватился обеими руками за подлокотники кресел, что побелели суставы его пальцев.

— Господи Иисусе, — пробормотал он, и в этот момент я пожалела о том, что накормила его завтраком. У него был такой вид, как будто его сейчас стошнит. — Если это корыто приземлится целым и невредимым, я напьюсь от радости.

— Я сделаю то же самое, — сказал, обернувшись, сидевший впереди нас мужчина.

В этот момент Марино наблюдал за странным явлением, происходившим в проходе. Прямо перед нашими глазами из находившейся рядом с краешком ковра металлической полоски вдруг неожиданно появилось похожее на привидение облако. Прежде, во время моих предыдущих полетов, мне ничего подобного видеть не приходилось. Создавалось впечатление, будто облака маленькими струйками просачивались в салон самолета. Когда Марино, выругавшись, указал на это стюардессе, она оставила его вопрос без внимания.

— В следующий раз я насыплю в твой кофе фенобарбитал, — процедила я сквозь зубы.

— В следующий раз, если у тебя вдруг снова появится желание посетить гадалку, попроси, чтобы тебя сопровождал кто-нибудь другой.

Когда через полчаса мы уже летели над Спартанбургом, испытывая тряску и проваливаясь в воздушные ямы, мелкий холодный град начал барабанить по стеклам. Из-за тумана мы не могли приземлиться, и теперь я реально осознала возможность нашей гибели. В этот момент я стала вспоминать маму, свою племянницу Люси, пожалела о том, что не поехала домой на рождественские праздники, будучи поглощена своими собственными заботами, да и помимо этого, не очень хотелось отвечать на вопросы, касающиеся наших с Марком отношений. Я помню, как в ответ на приглашение я ответила матери, что очень занята и, пожалуй, я не смогу выбраться.

— Но это же Рождество, Кей! — громко крикнула мать. Мне было тяжело вспомнить, когда в последний раз я слышала свою мать кричащей на кого-либо. Но я знала: когда она начинала сердиться, голос ее казался очень странным, а слова произносились с большими паузами. — Люси будет очень огорчена, — сказала она. Я же, предварительно выслав чек на достаточно крупную сумму, позвонила затем Люси, поздравив с наступающим Рождеством. Она очень скучала по мне, но я тосковала по ней еще больше.

Неожиданно сквозь развернувшиеся облака выкатилось солнце, яркими лучами осветив иллюминаторы самолета.

В одну минуту все пассажиры, включая меня, стали вслух благодарить Всевышнего, бурно аплодируя при этом пилотам. Наше возрождение было отмечено громкими возгласами и задушевными разговорами с сидевшими в соседних рядах пассажирами, словно мы знали друг друга долгие годы.

— Наверное, чародейка Хильда помогла нам, — с сарказмом заметил Марино, лицо которого вспотело от волнения.

— Вполне возможно, — ответила я, глубоко и облегченно вздохнув, поскольку в этот момент самолет наконец приземлился.

— Обязательно передай ей от меня огромное спасибо.

— Мог бы и сам ее поблагодарить.

— Конечно, — ответил Марино, зевнув и приободрившись.

— По-моему, она очень милая женщина. Может быть, хоть раз в жизни ты поговоришь открыто.

— Конечно, — снова повторил он.

Выяснив в справочной службе номер телефона Хильды Озимек и позвонив ей, я ожидала услышать настороженный голос очень практичного человека, взвешивающего каждое слово своего оппонента на денежных весах. Вместо этого я услышала мягкий, удивительно доверчивый женский голос. Она не задавала никаких вопросов и не требовала доказательств подтверждения моей личности. Только один раз в голосе ее прозвучало беспокойство, когда она предупредила, что не следует встречаться в аэропорту.

Поскольку я оплачивала поездку, а роль шофера предстояло выполнять Марино, я поручила ему выбрать машину на свой вкус. Подобно шестнадцатилетнему мальчишке, стремящемуся впервые показаться на людях за рулем нового автомобиля, он выбрал блестящий, черный, с солнцезащитной крышей, магнитофоном, автоматически открывающимися окнами и одноместными кожаными сиденьями новенький «кадиллак». Мы ехали в западном направлении с откинутой крышей, но по мере моего подробного рассказа о поездке в Вашингтон и встрече с Эбби в салоне автомобиля становилось все жарче.

— Я знаю, что тела Деборы — Харви и Фреда Чини двигали, — пояснила я. — Сейчас я поняла, зачем.

— А я не понял, — ответил Марино. — Не можешь мне сразу толком все объяснить?

— Ты и я прибыли на место стоянки в зоне отдыха еще до того, как кто-либо осмотрел внутренности джипа, — начала я. — Однако мы не увидели червонного валета ни на приборной доске, ни на сиденье, ни где-нибудь в другом месте.

— Ты хочешь сказать, что карта находилась в бардачке или в каком-то другом месте, и полицейские не могли никак ее обнаружить до тех пор, пока к делу не подключились ищейки. — Включив авторегулятор скорости, он добавил: — Об этих карточных делах я слышу впервые. Правда ли это?

— Давай предположим, что это правда, а затем выслушаем аргументы в пользу этой правды.

— Слушаю тебя.

— Уэсли прибыл на стоянку зоны отдыха после нас, поэтому и он не мог обнаружить карту. Позже, когда джип обыскали полицейские, можешь быть уверен, Уэсли либо находился поблизости, либо позвонил Морелю, поинтересовавшись у него, было ли что-то найдено в джипе. Если он узнал, что ничего подобного в машине не обнаружили, в чем я совершенно уверена, то это привело его к глубокомысленным раздумьям. Ему предстояло выяснить: либо убийство Деборы и Фреда не связано с убийствами предыдущих пар, либо, если все обстояло совершенно иначе, на этот раз карта могла находиться на месте убийства, рядом с трупами.

— Ты думаешь, именно по этой причине они передвинули тела до твоего приезда? Полицейские искали карту?

— Бентон точно искал. Именно это я и имею в виду. Иначе какой мне смысл говорить об этом. И Бентону, и полицейским было строго-настрого запрещено прикасаться к телам убитых до приезда врача медицинской экспертизы. Но ведь Бентону тоже не очень хотелось, чтобы карта с червонным валетом отправилась в морг вместе с трупами. Ему совершенно не нужно, чтобы я или кто-то другой узнал об этой находке.

— Но ведь куда разумнее просто попросить нас держать язык за зубами, вместо того чтобы заниматься такою ерундой на месте найденных трупов, — возразил Марино. — Ведь он находился в лесу Не один. Рядом было полно других полицейских. Они бы заметили найденную Бентоном карту.

— Очевидно, ты прав, — сказала я. — Но ведь он тоже понимал, что, чем меньше людей знают об этой находке, тем лучше. А если бы карта была найдена мною среди других личных документов Деборы и Фреда, то все эти факты должны были быть освещены в моем письменном отчете. Со временем адвокаты, врачи-криминалисты, семьи, страховые компании и ряд других людей должны познакомиться с этими отчетами.

— Ну ладно, согласен, — нетерпеливым голосом перебил Марино. — Что из этого следует? Какой вывод ты можешь сделать?

— Не знаю. Но если предположения Эбби действительно верны, то эта карта является очень крупной для кого-то уликой.

— Не обижайся, доктор, но я никогда и в грош не ставил эту Эбби Торнбулл, даже когда она работала в Ричмонде. Не думаю, что у нее лучше идут дела в газете «Пост».

— Но она никогда не была врушкой, — возразила я.

— Ну конечно, ты же ее так хорошо знала.

— Упоминание об игральных картах я нашла в копии отчета следователя из Глоусестера.

— А может быть, и Эбби об этом когда-то пронюхала. Теперь она кричит на каждом углу, что это ее заслуга, что она раздобыла сведения о картах. Все ее усилия устремлены на написание книги.

— Она очень изменилась, не похожа на себя. Очень напуганная, озлобленная. Но все-таки я не могу согласиться с тобой по поводу ее характера.

— Ну конечно, — сказал Марино. — Она приезжает в Ричмонд с видом появившейся после долгой разлуки подруги, уверяет тебя в том, что ей абсолютно ничего от тебя не нужно. Но сразу же после ее отъезда из газеты «Нью-Йорк тайме» ты узнаешь о том, что она пишет какую-то дурацкую книгу об убийствах этих парочек. Да, это настоящая подруга, доктор.

Закрыв глаза, я слушала тихонько звучавшую по радио деревенскую песенку. Пробивавшиеся через ветровое стекло солнечные лучи пригревали мои коленки, а после столь раннего утреннего подъема я чувствовала себя так, будто приняла крепкую дозу спиртного. Я не заметила, как задремала. Тем временем наша машина медленно двигалась вдоль немощеной дороги посреди одному Богу известного места.

— Добро пожаловать в славный город Шесть миль, — торжественно произнес Марино.

— Какой город?

На горизонте не было видно ни единого магазинчика или автозаправочной станции. Тротуары так тесно засажены деревьями, а видневшиеся на фоне окутанного дымкой далекого горного хребта Блу Ридж убогие домишки находились на таком большом расстоянии друг от друга, что даже если бы грянул пушечный выстрел, его вряд ли бы услышали в соседних домах.

Хильда Озимек, работавшая психологом для ФБР и пророком для ЦРУ, жила в крошечном, с белыми ставнями, домике. Во дворе лежала выкрашенная в белый цвет шина от колеса, внутри которой весной, очевидно, цвели тюльпаны и анютины глазки. Напротив крыльца валялись засохшие кукурузные стебли, в стороне стоял проржавевший «шевроле» с плоскими фарами. Паршивый пес, страшный, как смертный грех, начал свирепо облаивать нас, заставив остановиться около машины. Быстро проскочив мимо собаки, мы увидели, как со скрипом открылась входная зашторенная дверь и на пороге, слегка щурясь от ярких, но холодных лучей утреннего солнца, появилась хозяйка дома.

— Спокойно, Тутти, — сказала она, потрепав пса по шее. — Ну иди, иди на место. — Свесив голову и виляя хвостом, пес поковылял на задний двор.

— Доброе утро, — сказал Марино, тяжело поднимаясь по деревянным ступенькам.

Хорошо, хоть начал вежливо, ведь я на это совершенно не надеялась.

— Правда, прекрасное утро, — начала Хильда Озимек. На вид этой совершенно деревенской женщине было около шестидесяти. Черные рейтузы из полиэстера обтягивали ее широкие бедра, бежевый пуловер застегнут на все пуговицы, вплоть до горла, а ноги обуты в толстые носки и мокасины. У нее были светло-голубые глаза, а волосы подвязаны какой-то старой красной косынкой. Во рту не хватало нескольких зубов. Глядя на нее, у меня создалось впечатление, что она никогда не смотрела на себя в зеркало и не обращала внимания на свое физическое естество. Может быть, в повседневной жизни она и делала это в исключительных случаях, когда, например, испытывала боль или ухудшение здоровья.

Нас пригласили в небольшую гостиную с обветшалой мебелью и книжными шкафами. Всюду в беспорядке были разбросаны книжные фолианты с очень странными названиями. Я увидела книги по религии, психологии, биографические и исторические сочинения, неожиданный набор романов моих любимых писательниц: Алисы Уо-кер, Пэт Конрой и Кери Хюльм. О необычных наклонностях нашей хозяйки можно было догадаться лишь по нескольким сочинениям Эдгара Кэйса, разложенным на столах и полках, и полудесятку кристалликов. Марино я устроились на стоявшей рядом с керосиновым обогревателем кушетке, а Хильда уселась на мягкий стул напротив. Солнечные лучи, пробиваясь через висевшие на окнах жалюзи, чертили на ее лице белые полоски.

— Надеюсь, вы хорошо добрались; мне так жаль, что я не могла вас встретить, но я больше не вожу машину.

— У вас в городе очень четкие указатели, — бодро начала я. — Мы достаточно просто нашли ваш дом.

— Вы не обидитесь, если я задам вам вопрос по поводу того, как вы тут живете? Я на целую милю в округе не встретил хотя бы подобия какого-нибудь магазинчика, — сказал Марино.

— Многие приезжают сюда просто почитать или поговорить. Как бы там ни было, я всегда куплю то, что мне нужно, уж если очень понадобится, съезжу на автомобиле.

В комнате напротив зазвонил телефон, сигналы которого тут же заглушил автоответчик.

— Чем могу быть вам полезна? — спросила Хильда.

— Я привез фотографии, — ответил Марино. — Доктор говорит, вы хотели взглянуть на них. Но сперва мне бы очень хотелось выяснить кое-какие детали. Только, пожалуйста, без обид, миссис Озимек. Я никогда не относился серьезно к таким вещам, как чтение мыслей на расстоянии. Может быть, вы мне поможете получше понять этот феномен.

Для меня было совершенно непривычно слышать от Марино такие прямолинейные и одновременно лишенные малейшего намека на агрессивность вопросы; и я взглянула на него, слегка оторопев. Он изучающе смотрел на Хильду широко открытыми глазами, и на лице его отражалась странная смесь любопытства и меланхолии.

— Ну, первое, о чем я должна вам сказать, это то, что я не угадываю мысли на расстоянии, — ответила Хильда деловым тоном. — И надо сказать, что я испытываю неловкость, когда меня называют ясновидящей, но за неимением более подходящего для меня термина меня называют, да и я называю себя сама именно так. Все мы обладаем каким-то даром. Взять, например, шестое чувство, которое является проявлением способностей мозга, очень редко используемым кем-либо из нас. Я называю это повышенной интуицией. По биотокам, которые исходят от людей, я передаю лишь смоделированные в моем мозгу впечатления.

— Именно то же происходило с вашим сознанием, когда вы общались с Пэт Харви? — предположил Марино.

Она подтвердила это предположение, утвердительно кивнув головой.

— Сначала она привела меня в комнату Деборы, где показала мне фотографию пропавшей дочери, после чего отвезла меня на место стоянки зоны отдыха, где был найден джип.

— И какое же у вас создалось после этого впечатление? — полюбопытствовала я.

Отвернувшись от нас, она с минуту напряженно думала.

— Но ведь я же не могу припомнить все случаи. Вот в чем дело. Это то же самое, когда я что-то предсказываю. Люди, возвращаясь ко мне, рассказывают мне обо всем, что я им говорила, включая произошедшие с той поры события. И я не всегда вспоминаю, что я говорила, если мне не напомнить об этом.

— Вы не помните, что вы говорили миссис Харви? — разочарованным голосом спросил Марино.

— Когда она показала мне фотографию Дебби, я сразу же поняла, что девушки уже нет в живых.

— А что вы можете сказать о парне, друге Деборы? — продолжал Марино.

— Я видела его фотографию в газете и уверилась в том, что он тоже мертв. Я знала, что они оба мертвы.

— Вы прочли об этих случаях исчезновения молодых людей в газетах? — спросил Марино.

— Нет, — ответила Хильда. — Я не выписываю газет.

Но фотографию того парня я видела, потому что у миссис Харви была вырезка из газеты, чтобы показать мне. У нее не было настоящей фотографии парня, а была лишь фотография дочери, понимаете?

— А не могли бы вы получше объяснить, как бы поняли, что этих молодых людей уже нет в живых?

— Это я просто почувствовала. У меня сразу возникло такое ощущение, как только я потрогала их изображения.

Залезая в задний карман своих брюк и достав оттуда кошелек, Марино спросил:

— Если я вам дам сейчас фотографию одного человека, сможете ли вы проделать то же самое? Ну, поделиться со мной своими впечатлениями?

— Я попробую, — сказала она, забирая у Марино фотографию.

Закрыв глаза, круговыми движениями кончиков пальцев она водила по поверхности фотографии. Уже через минуту она начала свои объяснения.

— У меня возникло сильное чувство вины. Сейчас я не могу сказать, присутствовало ли это чувство вины в момент съемок фотографии или меня одолевают эти чувства в настоящее время. Но это я ощущаю достаточно сильно: какой-то конфликт, кругом чувство вины. Она решилась на какой-то сомнительный поступок очень быстро, но зато все оставшееся время сомневалась в правильности содеянного. Все время.

— Она жива? — спросил Марино, откашливаясь.

— Я чувствую, она жива, — ответила Хильда, продолжая гладить поверхность снимка. — У меня в голове возникла картина больничной обстановки. Что-то, связанное с медициной. Сейчас я не знаю, больна ли она сама или кто-то из ее близких. Но проявление какой-то заботы, оказание медицинской помощи, все это присутствует или обязательно будет иметь место в недалеком будущем.

— Еще что-нибудь можете сказать?

Закрыв глаза, Хильда опять потерла пальцами о поверхность фотографии.

— Существует какой-то конфликт, — повторила она. — похоже на чье-то прошлое, но ей тяжело преодолеть это чувство. Боль. И все равно она чувствует, что у нее нет выбора. Это все, что я могу сказать, — закончила она, взглянув на Марине.

Когда он забирал фотографию, лицо его покрылось ярким румянцем. Молча положив кошелек в свой карман, он вытащил из него диктофон и большой конверт с серией ретроспективных фотографий, начиная с заваленной лесной дороги в округе Нью-Кент и кончая лесным массивом, в котором были обнаружены тела Деборы и Фреда. Разложив эти снимки на кофейном столике, гадалка провела по каждому кончиками пальцев. В течение долгого времени Хильда не произносила ни слова, сидя с закрытыми глазами и не реагируя на сигналы звонившего в соседней комнате телефона. Каждый раз включался автоответчик, а она сидела совершенно отрешенная. В этот момент мне казалось, что Хильда гораздо одареннее других ясновидящих.

— А вот сейчас мною начинает овладевать страх, — быстро начала она. — Я не знаю пока, то ли этот страх овладел человеком во время съемок этого кадра, то ли точно такое же чувство он испытал здесь, только какое-то время назад. Везде страх. — Не открывая глаз, она продолжала кивать головой. — От каждой фотографии определенно веет каким-то страхом. Да, все фотографии пронизаны очень сильным чувством страха.

Подобно незрячему, Хильда, двигая пальцами от одной фотографии к другой, читала то, что казалось ей таким же осязаемым, как черты человеческого лица.

— А здесь я чувствую смерть, — произнесла она, ощупывая три другие фотографии. — Очень сильно это чувствую. — Это были фотографии той просеки, где найдены трупы. — Но смерть находится в другом месте. — И ее пальцы стали передвигаться в сторону фотографий с изображением заваленной ветками дороги и участка лесного массива, где я, мокнув под дождем, бродила, с трудом выбравшись на просеку.

В этот момент я бросила взгляд на Марино. Он сидел, подавшись корпусом вперед, опершись локтями на колени и устремив пристальный взгляд на Хильду. Пока что она не сделала каких-либо драматических для нас открытий. Ни Марино, ни я не считали, что Дебору и Фреда убили на лесной дороге, мы и до встречи с Хильдой предполагали, что убийство произошло где-то рядом с просекой, там, где были найдены тела.

— Я вижу мужчину, — продолжала Хильда. — Легкой комплекции, не очень высокого, но и не маленького, среднего роста и стройного, но не костлявого. Я не знаю, кто он, но, поскольку сейчас у меня нет абсолютно четкого представления о происходивших там событиях, этот человек, предположительно, встречался с этой парой. Я чувствую дружественную обстановку, слышу чей-то смех. Похоже, что он очень дружелюбно отнесся к молодым людям. Возможно, они где-то встретились с ним, и я не могу объяснить причину, но меня одолевает такое предположение, что они все вместе смеются. Доверяют ему.

Тут заговорил Марино:

— Можете ли вы рассказать об этом человеке поподробнее? Как он выглядел?

Продолжая водить по поверхности фотографии, она рассказала:

— Я вижу что-то темное. Вполне возможно, что у него была черная борода или что-то темное на лице. Может быть, на нем была темная одежда. Но совершенно очевидно для меня, что он имел непосредственное отношение к этой паре и к представленному на фотографии месту.

Открыв глаза, она пристальным взглядом уставилась на потолок.

— Я вижу, что вначале их встреча носила очень миролюбивый характер. Ничто не предвещало беспокойства. А затем возникает страх. Это место, деревья — все пронизано страхом.

— А еще что? — спросил Марино, с таким напряжением следивший за рассказом ясновидящей, что вздулись жилы на его шее. Если бы он наклонился еще хотя бы на полдюйма вперед, он, несомненно, слетел бы с кушетки.

— Два обстоятельства, — продолжала она. — Может быть, они не настолько существенны, но у меня они все-таки вызывают кое-какие ассоциации. У меня возникает образ другого, не представленного на фотографии места, и у меня есть чувство, что это место каким-то образом связано именно с девушкой. Возможно, ее отвезли или отвели в какое-то место. Вот сейчас это место может быть где-то рядом, а может быть, это и не оно. Точно я не знаю, но у меня есть чувство, что там было слишком много каких-то цепляющихся предметов. Здесь была паника, шум, движение. Отсюда веет чем-то нехорошим. Затем происходит какая-то потеря. Я вижу какой-то металлический, военный предмет. Здесь я больше ничего не ощущаю, ничего плохого, и предмет сам по себе совсем безвредный.

— А кто потерял эту металлическую штуку? — спросил Марино.

— У меня складывается впечатление, что этот человек все еще жив. Передо мной нет образа этого человека, но я чувствую, что это мужчина. Он осознает, что эта вещь не очень нужная, и не очень тревожится об этом, проявляя лишь слабое беспокойство по этому поводу, только время от времени вспоминая об этой утерянной вещице.

Зазвонил телефон, и она снова умолкла.

— Вы об этом рассказали Пэт Харви, когда встречались с ней прошлой осенью?

— Когда она захотела встретиться со мной, — ответила Хильда, — тела еще не были обнаружены и у меня не было этих фотографий.

— Поэтому тогда у вас отсутствовали какие-либо впечатления?

Она стала напряженно вспоминать.

— Она привезла меня на стоянку зоны отдыха, указав мне на место, где был найден джип. Я постояла там немного. Да, я помню, что там был нож.

— Какой нож? — спросил Марино.

— Я видела нож.

— Какой нож? — спросил он, и тут я вспомнила, как хозяйка собаки, Гейл, попросила у Марино швейцарский армейский нож для того, чтобы вскрыть дверцы джипа.

— Длинный нож, — ответила Хильда, — похожий на охотничий или военный. Кажется, у ножа была какая-то необычная рукоятка, черного цвета и резиновая, с лезвиями, способными прорезать поверхность таких твердых вещей, как дерево.

— Я не совсем хорошо вас поняла, — произнесла я, хотя до меня очень четко дошел смысл сказанных ею слов. Мне не хотелось торопить ее.

— У ножа были зубчики, как у пилы. Я хочу сказать, лезвия зазубрены, — ответила Хильда.

— Такая картина предстала в вашем воображении, когда вы находились на остановке зоны отдыха? — спросил Марино, изумленно глядя на нее.

— У меня не было тогда чувства, что там было что-то пугающее, — сказала она. — Увидев нож, я поняла, что нож был оставлен в джипе уже после того, как исчезла пара. Я чувствовала, что их не было на стоянке зоны отдыха, их там никогда не было. Она замолчала, снова закрыв глаза и нахмурив брови. — Я помню, меня охватила тревога, возник образ какого-то очень обеспокоенного и спешащего человека. Передо мной была картина кромешной темноты и спешащего в ночи человека, образ которого мне не удалось уловить.

— А сейчас вы видите этого человека? — спросила я.

— Нет, я его не вижу.

— Его! — сказала я. Она снова замолчала.

— У меня такое ощущение, что это мужчина. На этот раз Марино заговорил первым:

— Вы обо всем этом сказали Пэт Харви, находясь там на стоянке зоны отдыха?

— Только некоторые детали, — ответила Хильда. — Я не помню всего, что я говорила.

— Мне надо немного походить, — пробормотал Марино, поднимаясь с кушетки. Казалось, Хильда вовсе не удивилась и не забеспокоилась, увидев, как Марино вышел, с грохотом закрыв за собой входную дверь.

— Хильда, — обратилась к ней я, — когда вы встречались с Пэт Харви, у вас не создалось какого-то особенного впечатления? Чувство того, что она, может быть, предполагает, что могло приключиться с ее дочерью?

— Было очень сильное ощущение вины и ответственности этой женщины за все случившееся. Но этого и следовало ожидать. Имея дело с родственниками пропавших или убитых, я всегда ощущаю, присутствие чьей-то вины. Вот только аура у нее была не совсем обычная.

— Аура?

Я хорошо была знакома с медицинским понятием «аура», означающим предчувствие начинающегося приступа. Но мне казалось, что Хильда вовсе не это имела в виду.

— Для многих людей аура невидима, — объяснила она. — Я вижу ауру в различных цветовых гаммах. Стоит человек, а его окружает аура или какой-то цвет. Аура Пэт Харви была серой.

— А что это значит?

— Серый цвет означает что-то среднее между жизнью и смертью, — объяснила она. — Я связываю этот цвет с болезнью; когда у человека болит тело и душа, то в определенной степени страдает мозг. Так, как будто бы что-то делает ее жизнь совершенно бесцветной.

— Это становится понятным, учитывая ее эмоциональное состояние в тот момент, — подчеркнула я.

— Может быть, и так. Но я также хорошо помню, что у меня было очень нехорошее ощущение какой-то серьезной для нее опасности. Энергию, исходившую от нее тот момент, нельзя было назвать ни здоровой, ни положительной. Я чувствовала, что она находилась в беде только потому, что равнодушно отнеслась к какому-то пагубному делу, а может быть, и сама участвовала в нем, причинив себе огромный вред.

— А вам раньше приходилось видеть серую ауру?

— Очень редко.

Не удержавшись, я спросила:

— А вокруг меня какая аура?

— Желтая с небольшими коричневыми вкраплениями.

— Как интересно, — удивилась я. — Я никогда не носила одежду желтого цвета. Мне кажется, что у меня даже дома нет ни одной желтой или коричневой вещи. Но я очень люблю солнечный свет и шоколад.

— Аура человека не имеет ничего общего с любимыми продуктами, — улыбнулась Хильда. — Желтый цвет означает духовность, а коричневый у меня ассоциируется с практичностью и здоровьем. Аура человека, столкнувшегося с реалиями действительности. Вы очень духовный, но и весьма практичный человек. Только запомните, что это мое собственное толкование. Для каждого отдельного человека цвет означает совершенно различные вещи.

— А что вы скажете о Марино?

— Вокруг него я вижу тонкую оболочку красного цвета, — сказала она. — Красный цвет означает злость. Но, по-моему, еще немного красного цвета ему не помешает.

— Вы шутите, — заметила я. Только сейчас я подумала о том, что в характере Марино как раз недостает злости.

— Людям инертным я всегда говорю о том, что им необходимо побольше красного цвета в жизни. Это прибавляет энергии, помогает доводить начатое дело до конца, бороться с возникшими на пути трудностями. Красный цвет может оказаться настоящим благом, будучи направленным в правильное русло. Но у меня складывается впечатление, что он боится собственных чувств, а это расслабляет его.

— Хильда, вам когда-нибудь показывали фотографии других пропавших пар?

Она положительно кивнула головой:

— Миссис Харви показала мне вырезанные из газет фотографии убитых пар.

— Вы так же трогали пальцами эти карточки, пытаясь понять и прочитать происходившие там события?

— Конечно.

— И что вам удалось узнать?

— Узнала о смерти. Все молодые люди были мертвы.

— А как насчет этого молодого человека с легкой комплекцией и предположительно черной бородой или каким-то темным пятном на лице?

Помолчав, она ответила:

— Я не знаю. Но я помню, что тогда у меня тоже возникло чувство какой-то дружеской атмосферы, о которой я уже говорила. Человек, с которым они встречались, не представлял никакой угрозы. У меня сложилось впечатление, что ни один из молодых людей поначалу не был им напуган.

— А сейчас я хочу вас спросить по поводу карты, — сказала я. — Вы упомянули о том, что можете гадать по картам. Имеются в виду игральные карты.

— Можно использовать любые виды карт. Например, гадальные карты и хрустальные шарики. Это не имеет большого значения. Они лишь предметы, которые помогают сосредоточиться. Но, отвечая на ваш вопрос, я говорю, что применяю карточную колоду.

— И как, выходит?

— Я обычно прошу человека срезать колоду, а затем, вытаскивая карту, я рассказываю о том, какие у меня возникают ощущения.

— А когда вы рассматриваете карту с червонным валетом, у. вас не возникает какого-то особого чувства? — спросила я.

— Все зависит от человека, с которым я имею дело, от той энергии, которая исходит от этого человека. Но червонный валет — это то же самое, что и рыцарь с кубком в гадальных картах.

— Это хорошая или плохая карта?

— Это зависит от того, что изображено на карте и как этот образ соотносится с образом того человека; которому я гадаю, — ответила она. — Например, в гадальных картах изображение кубка всегда надо рассматривать в связи с любовными переживаниями человека, в то — время как изображение мечей и других воинственных атрибутов помогает разобраться в деловых и денежных вопросах. Червонный валет — карта, выражающая эмоциональный порыв и любовь. И это само по себе очень здорово. Но эта карта может также иметь резко отрицательное значение, если любовь озлобила человека, сделала его мстительным, полным ненависти.

— А в чем отличие червонного валета, например, от червонной десятки или, скажем, дамы червей?

— На карте с червонным валетом изображено лицо, — пояснила она. — Я бы сказала, что эта карта олицетворяет собой мужчину. Хотя, например, на карте с червонным королем тоже изображено лицо, но все-таки личность короля ассоциируется с властью; он сам, да и все его окружение считают его руководителем, начальником, возможно, даже отцом, боссом или кем-нибудь в этом роде. Валет, так же как и рыцарь, может представлять собой солдата, защитника, борца. Это может быть человек, который ведет яростную борьбу, чтобы преуспеть в бизнесе. Увлеченно занимаясь спортом, он может составить серьезную конкуренцию своему противнику. Он может быть кем угодно, но поскольку черви — это знак чувств, любовных переживаний, то я должна обязательно подчеркнуть, что, какую бы сторону характера ни представляла эта карта, она всегда является выразителем эмоционального состояния человека, независимо от того, о чем идет речь: о работе или о деньгах.

Снова зазвонил телефон.

Повернувшись ко мне, она сказала:

— Не всегда верьте тому, что приходится иногда слышать, доктор Скарпетта.

— Что вы имеете в виду? — спросила я, немного оторопев.

— То, чему вы придаете такое большое значение, приносит вам несчастье и печаль. Я имею в виду одного человека с очень романтическим характером. Он либо ваш друг, либо член вашей семьи, я точно не знаю, но этот человек определенно для вас много значит. Когда вы слышите его речи, то начинаете давать волю своему воображению. Будьте очень внимательны, не верьте его словам.

«Марк, — подумала я, — а может быть, Бентон Уэсли». Не удержавшись, я все-таки поинтересовалась:

— Он и сейчас находится со мной рядом? Это кто-нибудь, с кем не приходится сейчас встречаться?

Подумав немного, она ответила:

— Так как я чувствую какое-то смущение и многое, что мне совершенно неизвестно, я должна сказать, что с этим человеком вы не сталкиваетесь ежедневно. Я чувствую расстояние, знаете, не географическое, а эмоциональное. Вот это существующее между вами пустое пространство мешает тому, чтобы вы доверяли ему. Я советую оставить все так, как есть, и не предпринимать никаких действий в настоящий момент. Решение придет само собой, правда, я не знаю, когда это случится. Вам было бы неплохо расслабиться. И если в душе у вас настанет смятение, не надо предпринимать какие-то необдуманные поступки. И еще один момент, — продолжала она. — Надо взглянуть на расстоянии, чтобы увидеть рядом с собой что-то, о чем я не имею ни малейшего представления. Это то, что вы совершенно не замечаете, и то, что связано с прошлым, с каким-то очень важным событием, которое произошло в прошлом. Именно оно поможет вам понять правду, но вначале вы даже не поймете истинное значение этого события, пока не захотите этого сами. Пусть ваша вера приведет вас к истине. Мне было очень интересно, чем занимается Марино, поэтому, поднявшись, я выглянула в окно.

Марино выпил две порции виски с содовой в аэропорту «Шарлотта», а затем добавил еще одну, уже находясь на борту самолета. Во время нашего перелета он почти все время молчал. Приземлившись в Ричмонде, мы направились к находившимся на автостоянке автомобилям. Я была первой, кто решил прервать эту затянувшуюся паузу.

— Нам надо поговорить, — сказала я, доставая ключи от машины.

— Я очень устал.

— Сейчас почти пять часов. Почему бы тебе не пойти ко мне поужинать?

Щурясь от яркого солнца, он неотрывно смотрел на место парковки машин. В этот момент было очень трудно понять, то ли он охвачен приступом сильного гнева, то ли готов разрыдаться. Мне было понятно только одно: в таком ужасном состоянии я его никогда раньше не видела.

— Ты сердишься на меня, Марино?

— Нет, доктор. Но сейчас мне необходимо побыть одному.

Застегнув верхнюю пуговицу своего пальто и пробормотав «пока», он ушел.

Я приехала домой, совершенно промокшая. Вяло слоняясь по кухне, я вдруг услышала звонок в дверь. Заглянув в глазок, с удивлением увидела в дверях Марино.

— Это я нашел у себя в кармане, — сразу начал он, как только я открыла дверь. Он вручил мне неиспользованный билет и какую-то совершенно ненужную бумагу о взятой напрокат машине.

— Тебе это может понадобиться для твоего финансового отчета или еще для чего-нибудь.

— Спасибо, — поблагодарила я, зная, что он пожаловал ко мне совершенно с другой целью. У меня была квитанция об истраченных на поездку деньгах, поэтому все, что он дал мне, было совершенно ненужными бумажками. Я как раз начала готовить ужин.

— Оставайся и подожди, пока я закончу. Раз уж ты все равно пришел.

— Я посижу у тебя немножко, — ответил он, не поднимая на меня глаз. — Потом мне нужно будет уйти и заняться делами.

Пройдя на кухню, он сел за стол, а я стала дорезать красный сладкий перец, добавляя его к жарящемуся на оливковом масле рубленому луку.

— Ты знаешь, где стоит спиртное, — сказала я, продолжая помешивать лук.

Он встал и направился к бару.

— Раз уж ты рядом с баром, достань мне шотландское виски с содовой, — крикнула я ему вслед.

Промолчав, он вернулся на кухню и поставил бутылку виски на соседний столик.

Я высыпала лук и перец в. сковородку с тушившимися томатами, а затем стала поджаривать сосиски.

— У меня еще не готово второе, — извинилась я, продолжая готовить.

— Не обращай на меня внимания, обойдемся и без второго.

— Неплохо бы сейчас отведать молодого барашка, телячью грудинку или жареного поросенка, запивая белым вином, — сказала я, ставя на плиту кастрюлю с водой. — Я очень люблю мясо молодого барашка, но сейчас не могу предложить тебе ничего, кроме дежурного блюда.

— Может, тебе хватит резать трупы, могла бы открыть свой собственный ресторан.

— Спасибо за комплимент.

— Пожалуйста. С бесстрастным лицом он зажег сигарету. — Как называется это блюдо? — спросил он, указывая глазами на плиту.

— Это блюдо называется «Желто-зеленая лапша со сладким перцем и сосисками», — ответила я, выкладывая на тарелку сосиски. — Но чтобы по-настоящему поразить тебя, я назову это блюдо его настоящим именем, которое звучит следующим образом «le papardelle del Cantun-zein».^[4]

— Не беспокойся, ты меня и без того поразила.

— Марино, — спросила я, заглянув ему в глаза. — Что произошло сегодня утром?

На мой вопрос он ответил вопросом.

— Ты кому-нибудь говорила о вашем разговоре с Весси насчет рубленой раны, сделанной с помощью зазубренного лезвия ножа?

— Пока что я сказала об этом только тебе.

— Трудно представить, как это Хильде Озимек удалось точно описать охотничий нож с зазубренным лезвием во время пребывания на стоянке зоны отдыха, куда ее привезла Пэт Харви.

— Это очень трудно понять, — согласилась я, выкладывая в кипящую воду томатную пасту. — В жизни есть много вещей, Марино, которые очень трудно понять и объяснить.

На приготовление свежей пасты не требуется много времени, и я вылила ее в стоявшую в духовом шкафу теплую миску. Добавив соус, я перемешала полученное блюдо с маслом и натертым свежим сыром, после чего пригласила Марино к столу.

— У меня в холодильнике есть артишоки вместо салата. Пойду достану хлеб из морозилки.

— Вот это все, что мне нужно, — ответил он. Очень здорово. Действительно очень вкусно.

Я почти не дотронулась до еды, в отличие от Марино, который за несколько минут опустошил тарелку и сидел в ожидании добавки второго. Казалось, что Марино целую неделю был голодным. Он совершенно за собой не следил, и это было очень заметно. Галстук давно уже пора отнести в химчистку, кромка на одной штанине брюк окончательно замахрилась, а рубашка на локтях была в желтых пятнах. Всем своим обликом он будто хотел сказать, что он очень нужный, но, к сожалению, никем не востребованный человек. С одной стороны, это действовало на меня отталкивающе, с другой же — вызывало очень сильное беспокойство. Мне было непонятно, как взрослый и интеллигентный мужчина мог так опуститься, махнув на себя рукой. Но мне было также известно, что жизнь его пошла на самотек, дав серьезную трещину, и с этим он не мог ничего поделать.

Поднявшись из-за стола, я достала с полки красное вино «Мондави».

— Марино, — сказала я, наполняя наши бокалы вином, — чью фотографию ты показывал Хильде? Своей жены?

Облокотившись на спинку стула, он сидел, не поднимая на меня глаз.

— Если тебе не хочется, можешь мне об этом не рассказывать. Но ты сидел тогда сам не свой, и это было очень заметно.

— То, что она мне сказала, просто выбило меня из колеи, — ответил он.

— Ты имеешь в виду Хильду?

— Да, то, что она мне сказала.

— Может быть, ты все-таки мне расскажешь об этом?

— Я никому об этом не рассказывал, — ответил он, потянувшись за вином. Лицо его в этот момент было напряженным, пристыженным. — В прошлом ноябре она уехала обратно в Джерси.

— Ты когда-нибудь говорил мне, как ее зовут?

— Господи, ну какое это имеет значение? — пробормотал он.

— Имеет, имеет. Не слишком ли много у тебя тайн?

— А я всегда был таким. Полицейская служба сделала меня еще более скрытным. Мне так часто приходилось слышать этих полицейских сукиных сынов, жалующихся на своих жен, подружек, детей. Они рыдают на твоем плече, а ты искренне веришь им, как своим братьям. А потом, когда у тебя вдруг возникли какие-то трудности и ты тоже, не подумав, поделился с ними своими проблемами, на следующий же день весь твой разговор становится достоянием всего полицейского департамента. Поэтому я давно научился держать язык за зубами.

Немного помолчав, он достал кошелек, вытащив оттуда фотографию.

— Ее зовут Дорис, — сказал он, протягивая мне снимок, который показывал Хильде Озимек сегодня утром.

У Дорис было очень милое лицо и приятная, слегка округленная фигура. Одетая в строгий наряд, она застенчиво и напряженно улыбалась, неподвижно застыв перед камерой. Мне показалось, что я видела это лицо тысячи раз, поскольку в мире много таких женщин. Молодые и милые, они, сидя на крылечке под волшебным звездным небом, вдыхали аромат летнего воздуха, погрузившись в любовные мечтания. Они, как зеркала, отражали образы тех значительных людей, которых встретили на своем пути. Они совершенно забывали о том, как много было сделано их стараниями, не — унывая при мысли, что многим желаниям так и не суждено сбыться. Но однажды наступало прозрение, и они просыпались взбешенные, как после дурного сна.

— В этом июне должно было исполниться тридцать лет нашей совместной жизни, — пояснил Марине, забирая у меня фотографию. — Вдруг она почувствовала себя совершенно несчастной. Стала недовольна тем, что я много работаю, никогда не бываю дома. Она же совершенно не знает, какие авралы случаются на работе. Это дело с парочками. Но ведь я же не маленький, понимаю, что причина вовсе не в этом.

— А в чем же тогда причина?

— Мне известно, что она познакомилась в Джерси с одним парнем, у которого пару лет назад умерла жена.

Он, будучи агентом по продаже земельных участков, помог ей однажды продать принадлежавший ее матери дом. Дорис как-то упоминала о нем пару раз, казалось не придавая значения их знакомству. Но что-то там все-таки завязалось. Поздно вечером в нашем доме стали раздаваться телефонные звонки. Но, когда я брал трубку, на другом конце ее тут же клали. Дорис как сумасшедшая неслась к почтовому ящику, чтобы опередить меня. А в ноябре ни с того ни с сего она собрала вещи и уехала, якобы ухаживать за больной матерью.

— С тех пор она ни разу не приезжала? — спросила я.

— Время от времени она позванивает мне, настаивая на разводе.

— Извини меня, Марино.

— Понимаешь, там живет ее мать, за которой присматривает Дорис. Там же она встречается с агентом по продаже недвижимости. Она пребывает в таком настроении, что в одну минуту печаль сменяется радостью. То хочет вернуться, то опять раздумывает. Чувствует себя виноватой. Все так, как сказала Хильда, рассматривая ее фотографию. Кругом виновата.

— Тебе очень больно это осознавать.

— Да ладно. — Бросив салфетку на стол, он сказал: — Пусть поступает так, как ей хочется. Черт с ней!

Я понимала, что на самом деле он страдал. Он сидел совершенно опустошенный, и сердце мое, когда я смотрела на него, ныло от боли. И в то же время симпатии мои были на стороне его жены, ведь Марино очень нелегко любить.

— Ты хочешь, чтобы она вернулась?

— Мне кажется, я встретил ее еще задолго до того, как родился. Но теперь мне надо посмотреть правде в глаза, доктор. — Он вскинул на меня страдающие глаза. — Моя жизнь пошла прахом. Вечно считаешь копейки, вечно тебя выдергивают посреди ночи на какое-нибудь очередное задание. Планируешь отдохнуть, а тут опять что-то происходит, и Дорис снова распаковывает чемоданы и сидит дома, как, например, случилось на уик-энд перед праздником День труда, когда пропали Харви и ее дружок. Это было последней каплей, переполнившей ее терпение.

— Ты любишь Дорис?

— Она этому совершенно не верит.

— Может быть, ее просто необходимо уверить в этом, — объяснила я. — Надо показать ей, насколько сильно ты любишь ее и нуждаешься прежде всего как в женщине.

— Что-то я тебя не пойму, — озадаченно спросил он. «Вряд ли он когда-нибудь это поймет», — с тоской подумала я.

— Просто заботься о себе сам, — объяснила я ему. — Не думай, что она должна постоянно печься о тебе. Может быть, тогда все пойдет по-другому.

— Я не зарабатываю достаточно денег, в этом-то вся причина.

— Уверяю тебя, для твоей жены деньги не главное. Ей просто нужно, чтобы ее замечали и любили.

— А у него большой дом и совершенно новенький, привезенный из Нью-Йорка «крайслер» с кожаными сиденьями и другими причиндалами.

Я ничего не ответила.

— В прошлом году он провел свой отпуск на Гавайях, — озлобленным тоном сказал Марино.

— Дорис прожила с тобой жизнь. И это ее личное дело — выбирать Гавайи или что-то другое…

— Гавайи — всего лишь приманка для туристов, — отрезал он, закуривая. — А по мне — нет ничего лучше местечка чем Багз-Айленд, где можно хорошо порыбачить.

— А тебе не приходило в голову, что Дорис очень устала постоянно проявлять о тебе материнскую заботу?

— Уж материнскую! — огрызнулся он.

— Тогда почему же сразу после ее отъезда ты выглядишь так, словно отчаянно нуждаешься в материнском уходе, Марино?

— Потому что у меня не хватает времени на пришивание пуговиц, готовку, стирку и всякую другую ерунду.

— Я тоже сильно занята, но тем не менее нахожу для этого время.

— Да, но у тебя есть прислуга, и, кроме того, ты зарабатываешь не меньше сотни тысяч долларов в год.

— Я бы заботилась о своей внешности, даже если бы получала всего лишь десять тысяч в год. Я поступала бы так хотя бы из чувства самоуважения и не хочу, чтобы за мною кто-то ухаживал. Мне просто хочется, чтобы ко мне внимательно и заботливо относились, а это вовсе не одно и то же.

— Если ты с такой легкостью отвечаешь на любые вопросы, то почему же ты разведена? И почему ты здесь, а твой друг Марк там, в Колорадо? Только не убеждай меня, что вы были просто хорошими друзьями.

Вдруг я почувствовала, как краска залила мое лицо.

— Тони никогда по-настоящему не любил меня, и, поняв это, я решила от него уйти. Ну а что касается Марка, то у него были затруднения со взятыми на себя обязательствами.

— И ты обязалась быть с ним? — свирепо взглянул на меня Марино.

Я промолчала в ответ.

— А что же ты не поехала с ним на Запад? Может быть, твое главное назначение в жизни быть начальником?

— У нас были проблемы, и, конечно же, частично я была в них виновата. Марк рассердился, уехал на Запад… может быть, для того, чтобы добиться какой-то цели, а может быть, просто чтобы сбежать от меня подальше, — ответила я с таким пылом неожиданно нахлынувших на меня эмоций, что сама испугалась своей несдержанности. — Не говоря уже о том, что моя профессиональная деятельность была несовместима с его новым местом работы. Мы никогда не обсуждали этого.

Марино вдруг стало очень стыдно, и он сказал:

— Извини, я не знал.

Я обошла его ответ молчанием.

— Похоже, что оба мы в одинаковом положении, — Сказал он.

— В определенном смысле да, — согласилась я, не желая признаваться самой себе, чем же все-таки моя жизнь отличалась от жизни, которую теперь вел Марино, — Я все-таки слежу за собой. Если Марк снова появится, он никогда не увидит меня опустившейся, будто жизнь с его уходом потянула меня ко дну. Я просто хочу, чтобы он был рядом, а не нуждаюсь в нем. Может быть, тебе тоже следует посмотреть на Дорис с такой же точки зрения?

— Да, — ответил он, немного воодушевившись. — Возможно, я попробую. Мне кажется, нам пора выпить кофе.

— А ты знаешь, как нужно готовить кофе?

— Ты что, шутишь? — ответил он, удивившись.

— Урок номер один, Марино. Для того чтобы приготовить кофе, нужно сделать следующее…

В то время как я обучала его обращению с таким не требующим никаких умственных способностей чудом техники, как кофеварка, Марино снова возвратился к пережитым за день событиям.

— Одна половина моего сознания отказывается серьезно воспринимать все, связанное с Хильдой, — признался он. — Но другая, напротив, верит во все сказанное. Я хочу сказать, здесь есть над чем подумать.

— Что ты хочешь сказать?

— Дебору Харви застрелили из пистолета девятимиллиметрового калибра. Гильзу патрона так и не удалось найти. Трудно поверить в то, чтобы этот негодяй-убийца стал искать в темноте гильзу от патрона. По-моему, Морель и все остальные искали ее не в том месте. Помнишь, как Хильда спрашивала, не было ли какого-то другого места, и еще она говорила о какой-то утерянной вещице, металлическом, военном предмете. Наверняка речь шла об утерянной гильзе.

— Еще она отметила, что сам по себе предмет безвредный, — напомнила я ему.

— Использованная гильза никому не причинит вреда. Это пуля может убить живое существо, да и то только во время выстрела.

— Фотографии, которые она разглядывала, были сделаны прошлой осенью, — продолжала я. — Какой бы предмет ни находился там тогда, сейчас его там все равно нет.

— Ты думаешь, убийца вернулся туда днем, чтобы найти его там?

— Но ведь Хильда сказала о том, что человек, потерявший этот металлический предмет, проявлял легкую обеспокоенность по поводу этой пропажи.

— Не думаю, чтобы он стал возвращаться, — сказал Марино. — Он слишком для этого осторожный человек. Это был бы чересчур рискованный шаг с его стороны. Зону стали прочесывать полицейские с ищейками сразу же после исчезновения молодых людей. Бьюсь об заклад, он залег глубоко на дно. Чрезмерно хладнокровный человек, если ему удавалось оставаться непойманным после стольких злодеяний, независимо от того, психопат это или наемный убийца.

— Может быть, и так, — ответила я, услышав с шумом падавшие капли из кофеварки.

— Думаю, нам надо снова вернуться на это место и немного порыться вокруг. Как ты на это смотришь?

— Честно говоря, я и сама об этом подумала.