Крысы все знают

Фонтейн понимает, что мост и вправду горит, когда, выглянув наружу, видит крысу, бегущую в сторону Окленда. Потом вторую. И третью. Крысы все знают, а "мостовые" крысы считаются самыми знающими — да и как им такими не стать, когда на них постоянно охотятся дикие "мостовые" коты и многочисленные не менее дикие дети, вооруженные рогатками, сделанными из авиационного алюминия и хирургических резиновых трубок. Эти "мостовые" рогатки убийственны не только для крыс; их владельцы любят использовать шарики плотной влажной глины — военная хитрость, пришедшая из Средневековья, ее со счетов не скинешь.

Фонтейн смотрит, как мимо несутся крысы, и тяжко вздыхает. В лавке у него где-то спрятан пожарный топор, трофей с буксира, затонувшего в 2003 году в Китайской бухте, а также огнетушитель, но он не думает, что от них будет какой-нибудь толк, хотя прорубить топором в стене дыру и выпрыгнуть прямо в бухту — это тоже вариант. Интересно, вправду ли там полно акул, как думают здешние дети. Он доподлинно знает, что в бухте водятся рыбы, мутировавшие из-за оксидов, которые образуются от соленой воды на пирсах у кабельных башен.

Но Фонтейн пережил многочисленные катастрофы — и общественные и личные, — и в нем теперь живет вера, которая не полагается на случай или надежду, что все в конце концов будет хорошо. И уж во всяком случае, всегда есть силы, с которыми никто не способен бороться, а если кто и способен, то уж точно не Фонтейн.

И вместо того чтобы спешно рыться в шкафу, куда, как смутно помнит, он засунул тот пожарный топор, — Фонтейн берет щетку и начинает прибираться в лавке, стараясь захватить как можно больше стекла и смести в одну кучу. Стекло, размышляет он, относится к той субстанции, которая занимает относительно мало места, пока его не разбили. Но в то же время, вспоминает он чей-то рассказ, стекло — это жидкость, если рассматривать по-настоящему космические временные отрезки. Любое стекло в любой раме, в любом окне претерпевает бесконечно медленный процесс таяния, оседания, расползания, вот только едва ли хоть одно окно переживет тысячелетия, необходимые для превращения в твердую лужу.

Тем временем к бегущим крысам присоединяются люди — разношерстная толпа, какая обитает лишь на мосту. Фонтейн только надеется, что Кларисса и дети в безопасности; он им звонил, но никто не брал трубку, а оставлять сообщение было довольно бессмысленно, учитывая обстоятельства.

Он оглядывается и видит, что голограммная подружка Райделла стоит на коленях у койки, говорит что-то мальчику. Рядом с ним сидит профессор, одолживший у Фонтейна "кит ган". Фонтейн поражен: они производят впечатление одной семьи, не правдоподобной, возможно, но не лишенной тепла. Фонтейн достаточно долго живет на свете и кое-что понимает в техническом прогрессе, чтобы ломать себе голову над вопросом — кем или чем является эта девушка: она похожа на компьютерную игрушку, которая будто вышла из компьютера и сидит у вас в комнате, и найдутся люди, думает он, которым это очень нравится.

Он натыкается на загубленных кукол-близняшек, лежащих в силиконовой пене. Теперь молчат все. Когда он сметает их в кучу осколков, его охватывает ужас. И тогда, отставив метлу, поднимает одного из младенцев за безжизненную руку. Выносит маленького кукольного японца наружу, кладет на спинку перед лавкой. Потом всех по очереди, и, когда он кладет последнего, мимо лавки тяжелой увалистой походкой тащится грузная тетка с тюком каких-то пожитков. Она видит, что делает Фонтейн, и начинает кричать. И кричит, пока не скрывается с глаз, и ее все еще слышно, когда Фонтейн возвращается в лавку, думая о Турмалине, своей первой жене.

В воздухе уже виден дым, и, наверное, пора поискать топор.

61. "ФУТУРОМАТИКА"

Форма, которую Лэйни видит, когда смотрит на Харвуда, на идору, на Райделла, на всех остальных, до сих пор никогда не казалась ему пространством, местом, где можно жить. Но теперь, когда его подгоняет новое неотложное дело (и сопровождает практически все население Города-Крепости, действующее с синхронностью хора, поющего в унисон), — теперь ему удается на самом деле быть там, в пространстве, координаты которого заданы появившимися факторами узловой точки. Это место, где метафоры бессильны, дескриптивная черная дыра. Он не способен описать ее не только самому себе, хотя ощущает ее, но и кому-нибудь другому.

Все больше эта штука, эта поворотная точка истории похожа на ту Дыру, которую он помещает в центре своей души, пустота, лишенная и тьмы и света.

Мгновенно Лэйни понимает, хотя и не знает, каким образом, что Харвуд рядом с ним.

– Харвуд?

– О, Колин Лэйни! Вечер чудес! Неожиданных…

– Ты приказал сжечь мост?

– А как насчет тайны частной жизни?

– Ты пытаешься остановить ее, не так ли?

– Полагаю, да, хотя и не знаю, что она пытается сделать. Она — развивающаяся система. Она не знает себя.

– А ты? Ты знаешь, что ты хочешь?

– Я хочу, чтобы нанотехнология пришла в мир, который сохранит хотя бы видимость сходства с тем миром, в котором я проснулся сегодня утром. Я хочу, чтобы мой мир преобразился, но не очень отличался от теперешнего. Я хочу сразу всего. И мне кажется, я нашел способ это устроить. Хотя и у тебя есть свой вариант. Теперь мы должны спросить себя: в чем здесь ошибка?

– Ты сделал свой выбор. Ты решил попробовать 5-SB. В сиротском приюте мы добровольно участвовали в экспериментах, но не имели понятия о том, что нас ждет.

– А я решил попробовать 5-SB, наблюдая за тобой, Лэйни. За тобой и за девушкой по имени Дженнифер Мо, которой в голову пришла идея убить этого актеришку Кевина Берка. Она покончила с собой, когда взяла его в заложники в медитационном центре штата Айдахо.

Лэйни знал историю Дженнифер Мо; эта история преследовала его с тех самых пор, когда он впервые узнал ее — несколько лет назад — из официального сообщения.

– Почему сталкер-синдром не подействовал на тебя, Харвуд? Почему ты оказался нечувствительным?

– Возможно потому, что я слишком уж одержим самим собой, чтобы всерьез заинтересоваться кем-нибудь другим. Для меня это все игрушки. Но лучше этого — только точное знание будущего. Даже наоборот: мы получаем немного свободной воли, и вы только гляньте, насколько мы счастливее! Разве нет? А смотреть назад почти так же весело, как смотреть вперед, хотя наш прославленный цифровой суп довольно быстро теряет густоту: вся эта история с мужем мадам Кюри… изменила все, но кто знает об этом? Я спрашиваю тебя, Лэйни, кто знает?

– Только мы с тобой.

– Да, только мы двое.

– Все изменится снова. Сегодня ночью.

– Утром, если точнее. По тихоокеанскому времени очень рано. Конечно, все изменится, и я пришел сюда для того, чтобы все изменилось именно так, как хочу я.

– Мы собираемся сорвать твои планы.

– Конечно, такова ситуация этой ночи, не так ли? Я и не ждал, что будет по-другому.

Теперь Лэйни чувствует две вещи одновременно: холод физический и неотвратимый, который поднимается у него под сердцем, и незримое присутствие множества индивидуумов, населяющих Город-Крепость, стоящих у него за спиной, словно глиняные солдаты, готовые вечно маршировать в императорской гробнице. Эти солдаты двинутся, если Лэйни прикажет им, и еще он чувствует присутствие Рэи Тоэи и понимает, что еще не все закончено.

– Она здесь, Лэйни. Она попала в поток. Ты сделал это — ты и твои друзья. Но вам это не поможет, потому что я отправляюсь туда, где вы меня не найдете. Кратковременный отпуск. Пока все не кончится. Твои друзья не единственные, кто умеет исчезать без следа.

И с холодом, охватывающим его сердце, Лэйни понимает, что это правда, что Харвуд уходит, выворачиваясь наизнанку, в информационную червоточину, подобную той, в которой существует Город-Крепость.

И он тянется вниз (кажется, вниз, хотя в этом месте нет ни координат, ни направления), и вместе с ним воинство, чтобы найти…