Глава 4. Мои фантазии были такими же постоянными, как и я: Эдмунд и я

Шесть лет.

Мои фантазии были такими же постоянными, как и я: Эдмунд и я. Живущие вместе.

Именно так. Я никогда не заморачивалась деталями. Детали не имели значения.

День был теплым, и Эдмунд сидел, выпрямившись, на улице в садовом стуле, в белом саду с наполовину закрытыми глазами. Его лицо было обращено в противоположную сторону от нас. Пайпер подошла и села на колени перед ним.

— Эдмунд, — прошептала она, положив свою руку ему на колено. — Эдмунд, посмотри, кто пришел.

Тогда он повернул голову, но я не смогла даже подойти к нему или выразить эмоции на своем лице.

Он был худым, гораздо тоньше меня, его лицо уставшее. В то время как Айзек был худощавым и грациозным, Эдмунд был просто костлявым.

Его глаза слегка сузились, затем он отвернулся от меня и снова закрыл их. Конец разговора.

Я не была готова к этому.

Пайпер разложила складной металлический стул, придвинула его ко мне и отправилась готовить чай. Сперва я просто смотрела на него, и, в конце концов, он снова посмотрел на меня глазами цвета бури. Его руки были покрыты шрамами — некоторые новые, некоторые уже заживали, некоторые исчезали и превращались в тонкие белые линии. Я разглядела точно такие же тонкие линии вокруг его шеи. У него появилась привычка то и дело нервно потирать руки.

— Эдмунд...

Я не знала, как продолжить.

Не то, чтобы это имело значение. Для него я все еще была в тысяче миль отсюда. Границы все еще были закрыты.

Я сидела там, чувствуя себя неуютно, не зная, что делать. Я хотела дотронуться до него, но когда он снова открыл глаза, его взгляд выражал злобу.

Вернулась Пайпер с чаем. Старый добрый надежный английский чай. Две мировых войны назад полевые медсестры давали раненым чашки чая, который выливался из пулевых отверстий и убивал их.

Я обернулась и посмотрела на тщательно ухоженный сад. «Но кем?» — подумала я. Фигурку ангелочка очистили ото мха, вокруг нее посадили подснежники и белые нарциссы, издававшие умопомрачительный аромат. Я подумала о призраке длинноногого мальчика, смотрящего на нас, чьи иссохшие кости были глубоко зарыты в земле.

На теплой каменной стене вьющиеся розы начинали цвести, а большие извилистые ветви жимолости и клематиса переплетались между собой, поднимаясь к вершине стены. Вдоль другой стены росли яблони с белыми цветами, чьи ветви были подрублены в виде креста, чтобы они могли плотно примыкать к камню. Под ними в клумбах возвышались огромные бутоны гигантских тюльпанов белого и кремового оттенков. Они уже почти отцветали, но бутоны все еще были открыты, раскрыты так широко, что можно было увидеть грубую черную сердцевину. У меня никогда не было собственного сада, но внезапно я узнала что-то в переплетении ветвей. И это была не красота. Возможно, страсть. И что-то еще. Гнев.

«Эдмунд», — подумала я. Я узнала его в растениях.

Я повернулась и посмотрела ему в глаза, жестко, и злобно, и непреклонно.

Стоял такой красивый день. Теплый и полный жизни. Я не могла совместить его с этим видом.

Пайпер посмотрела на меня, и устало улыбнулась.

— Дай ему время, — сказала она, как будто он нас совсем не слышал.

А у меня был выбор?

После того дня каждый поход в сад требовал огромной силы воли. Воздух душил и напрягал меня, голодные растения высасывали землю со зверским аппетитом. Можно было увидеть, как они растут, прижимая свои толстые зеленые языки к черной земле. Они эгоистично поднимались, желая воздуха.

Как только я заходила туда, я не могла дышать. Я чувствовала приступ клаустрофобии, я задыхалась, отчаянно думая о приятном, чтобы Эдмунд не смог проникнуть ко мне в голову и понять, насколько ужасной, разъяренной и виноватой я себя чувствовала. Но не думаю, что он вообще пытался.

Он все еще сидел там, такой же неподвижный и холодный, как статуя мертвого ребенка.

Каждый день я все реже сидела с ним. Меня одолевал страх, а жуткая белизна сада ослепляла меня.

Я придумывала отговорки, полностью погружая себя в работу на ферме. Надо было многое сделать, поэтому я выставляла себя дурой и думала, что никто не замечает очевидное. Это было не похоже на проблемы с едой. Все знали.

Через несколько дней я очутилась одна в сарае с Айзеком. Пайпер отправилась встречать Джонатана, возвращавшегося после недели в больнице. Путешествие занимало так много времени, что ему имело смысл оставаться там, на долгие смены, а не возвращаться домой.

В этот раз Айзек посмотрел мне прямо в глаза, так, как он смотрит на собак.

— Поговори с ним, — сказал он без вступления.

— Я не могу.

— Зачем же тогда ты приехала?

— Он не будет меня слушать.

— Он слушает. Он не может не слушать. Именно это, главным образом, привело его к такому состоянию.

Я знала, что кто-то из них расскажет мне всю историю, но не решалась спросить. Я не решалась узнать.

Я посмотрела Айзеку в глаза, наполненные странной смесью теплоты и бесстрастия. Я видела, что он переживал за Эдмунда так же сильно, как и за любого человека.

И внезапно все, что скопилось во мне за все эти годы, поднялось к глотке, словно рвота. Оно было сильным, словно яд. Я не могла перебороть его или изменить во что-то более приемлемое.

— ЕСЛИ ОН ТАК УСИЛЕННО СЛУШАЕТ, — закричала я, — ТО ПОЧЕМУ ОН НЕ МОЖЕТ УСЛЫШАТЬ, ЧТО ПРИЧИНА МОЕГО ВЫЖИВАНИЯ ВСЕ ЭТИ ГОДЫ — ЭТО ОН?

— Он знает, — сказал Айзек. — Он просто забыл, что такое верить.

Долгое время я молчала.

— Сад пугает меня.

— Да, — сказал он.

Мы уставились друг на друга, и я увидела то, что мне было нужно.

— Продолжай говорить ему, — спокойно произнес он, а затем продолжил кормить поросят.

Больше ничего не оставалось делать. Я продолжала говорить ему. Я возвращалась в сад и сидела с ним час за часом, повторяя это снова и снова, и большую часть времени я чувствовала, как закрываются двери, потому что он не хотел слушать. Я была настроена решительно.

— ПОСЛУШАЙ МЕНЯ, ТЫ, УБЛЮДОК.

Он не шелохнулся.

— ПОСЛУШАЙ МЕНЯ.

В конце концов, что-то произошло. В конце концов, тепло и запах, и медленное жужжание пчел заманили меня, подействовав на мой разум, словно опиум. Глубоко запрятанный страх и ярость, наполнявшие меня все эти годы, стали раскрываться.

Я тоже начала открываться.

— Я люблю тебя, — сказала я ему, наконец-то. А затем я повторяла эти слова снова и снова, пока слова перестали быть похожими на слова.

Наконец он повернулся ко мне, его глаза ничего не выражали, и он произнес.

— Тогда почему ты оставила меня?

И тогда я попыталась объяснить наше путешествие и тот день, когда мы с Пайпер пришли в дом, надеясь найти его там, как зазвонил телефон, как зазвучал голос моего отца на другом конце провода, и как все эти годы я желала не поднимать в тот день трубку, но я сделала это, и к тому времени, как я поняла, что он планировал для меня, я уже ничего не могла поделать, потому что он знал, где я была, и у него были Международные связи. Что, несмотря на мое путешествие и победы над превратностями судьбы, я все еще оставалась пятнадцатилетним ребенком, увязшим в войне, бессильным перед Официальным Медицинским Сертификатом, Требующим Немедленной Госпитализации. Заграницей.

Мой отец думал, что действует в моих интересах.

Эдмунд отвернулся. Конечно же, он знал эту историю. Должно быть, он слышал ее сотни раз от Пайпер.

Полагаю, ему нужно было услышать ее от меня.

Я наклонилась, взяла его руки в свои и приложила их к своему лицу. Когда он попытался высвободить их, я не дала ему этого сделать. А затем, не интересуясь, слушает он или нет, я рассказала ему все остальное. Я рассказала ему обо всех тех годах, когда я проживала заново каждую секунду нашего времени, о годах, когда я пыталась найти его, о годах, в которых не было ничего и никого больше. И каждую минуту каждого года я пыталась вернуться домой.

Мы сидели там, когда день сменился сумерками, а сумерки вечером. Затем поднялась луна, и созвездия стали передвигаться по небу. Я говорила, а он слушал. Мне потребовалась почти вся ночь, чтобы рассказать ему, но я не остановилась, пока не рассказала все. И когда мне надо было уже отпустить его руки, потому что мои заледенели, устали, съежились, я не смогла.

Мы сидели так близко друг к другу в белом саду, освещенным холодным белым светом звезд, согревая друг друга.

— Хорошо, — сказал он наконец-то, и он сказал это вслух, его голос странный и вымученный, как будто он забыл, как надо разговаривать.

Только это. Хорошо.

А затем он высвободил свои руки из моих, взял мои, окоченевшие и замерзшие, закутал их в свои теплые.

Это было начало.

Date: 2015-12-13; view: 303; Нарушение авторских прав