Трудное начало

Как обстояло дело с германским вопросом к началу перестройки в СССР?

ГДР была не просто союзником, а передовым в экономическом отношении социалистическим соратником – образцом для других. Она обладала наиболее сильным (после СССР) военным потенциалом в Варшавском союзе. Была наиболее технически развитым торгово‑экономическим партнером среди братских государств.

Что касается ФРГ, то она являлась самым выгодным представителем Запада во внешнеэкономических связях СССР. По некоторым аспектам – незаменимым. СССР хотел улучшения отношений с Западной Германией. И поэтому советское руководство откликнулось на «восточную политику» Брандта. Улучшение отношений с ФРГ вписывалось в контекст разрядки международной напряженности, с которой связал себя Брежнев в 70‑х годах.

Московский договор – важнейшая веха в изживании послевоенного периода в наших отношениях с немцами. Одновременно – и очень значительное событие международного масштаба.

Тем не менее германский вопрос для нас в СССР в 70‑е и почти до конца 80‑х годов как бы не существовал. В начале перестройки «холодная война» была в самом разгаре, и все главные международные проблемы рассматривались в ее контексте. Господствовало убеждение, что обострение германского вопроса может привести к Третьей мировой войне. К тому же в начале 80‑х годов в обстановке ужесточения «холодной войны» политический капитал, накопленный в советско‑западногерманских делах на базе Московского договора, быстро таял.

Правительство ФРГ на первом этапе весьма прохладно относилось к деятельности нового советского руководства, сформировавшегося после смерти Черненко. Но об этом – чуть позже. Еще на подступах к реформам я, как и мои единомышленники, полностью отдавал себе отчет в том, что преобразования в стране, как и решение назревших проблем международной политики, невозможны без улучшения отношений с Западом. В этом ответ на вопрос – почему, продолжая развивать отношения со своими союзниками и партнерами в социалистическом и развивающемся мире, мы занялись поиском путей к улучшению советско‑американских отношений. Мы рассчитывали прежде всего на понимание со стороны Западной Европы. И не ошиблись: достаточно напомнить о Маргарет Тэтчер, которая первая уловила, что в СССР начинается «другое время». При обсуждении итогов визита Тэтчер на Политбюро я отметил два важных момента:

Первый. Страх перед советской угрозой – это реальность. И пора нам перестать себя обманывать, будто «все прогрессивное человечество» считает нас оплотом мира.

Второй. Необходимо научно подкреплять европейское направление новой внешней политики.

С этой целью решено было создать в Академии наук Институт Европы. Надо было основательно планировать нашу работу в Европе, так как она – наш основной партнер, нигде без Европы по‑настоящему дело не сдвинешь. Европа везде присутствует: и в Кампучии, и на Ближнем Востоке, и в Африке, и, уж конечно, среди восточных наших друзей, и даже в Латинской Америке. Должен сказать, что эту линию – на Европу – я вел активно, последовательно. Большинство моих встреч в 1985 – 1988 годах состоялось с государственными деятелями западноевропейских стран. Эти шаги, осознание их значения для успеха перестройки, для всей политики нового мышления, приведшие постепенно к взаимному доверию со многими влиятельными европейскими политиками, облегчили впоследствии решение германского вопроса.

Но, конечно, был и другой аспект внешней политики – собственно германский. Первоначально он сводился в основном к отношениям с ГДР, к поиску новой роли СССР в социалистическом лагере, в Варшавском Договоре и СЭВе.

Ни я, ни другие члены нового руководства СССР не собирались возглавлять перестройку во всем социалистическом лагере. Но мы рассчитывали на то, что нас поймут, и если захотят что‑то менять у себя, то пусть это делают сугубо добровольно. Никакого вмешательства, никаких рекомендаций. С «доктриной Брежнева» покончено было с самого начала перестройки.

Поначалу такая позиция была воспринята одобрительно. Вскоре, однако, начались сложности. По мере того как в СССР набирала силу перестройка, у друзей возникли подозрения идеологического порядка: не грозят ли горбачевские новации устоям социализма, не подрывают ли они советского прикрытия для их собственной власти.

Характерны наблюдения Герберта Миса, руководителя западногерманских коммунистов. В беседе со мной во время XXVII съезда (февраль 1986 г.) он, в частности, сказал: «Я разговаривал здесь (в Москве) с Хонеккером. Он с большим интересом слушает все, что говорится на вашем съезде. Но я чувствую его скрытое беспокойство: ведь все граждане ГДР прочтут твой доклад, затем они услышат доклад Хонеккера на съезде СЕПГ. Будут сравнивать. И Хонеккер, видимо, чувствует известную опасность в таком сравнении.

После апрельского пленума ЦК вашей партии, – продолжал Мис, – я был в ГДР. Тогда ЦК СЕПГ получил немало писем с вопросом: а не следует ли и нам подходить к проблемам так же, как КПСС? Руководство на закрытых активах давало ответ: нет, в целом не следует, хотя по отдельным вопросам новый подход найти нужно. Но пока, я заметил, так и не удалось найти вопросы, по которым нужно менять подход».

Нараставшее неприятие Хонеккером каких бы то ни было серьезных перемен, категорический отказ демократизировать режим привели его самого и республику к кризису. Задним числом можно задаться вопросом: а что, если бы руководство ГДР своевременно и всерьез, так сказать, по‑немецки взялось за демократические и рыночные реформы? Кто может ответить?! Однако, думаю, объединение произошло бы не столь обвально, и адаптация восточных земель прошла бы все же менее болезненно – не только в пересчете на марки, но и в судьбах людей.

Но вернусь– к реальностям. Хочу вновь подчеркнуть: существование ГДР сыграло огромную роль в ликвидации последствий войны, в отношениях между немцами и русскими. Сразу после войны слово «немец» советскому человеку напоминало о войне. Со временем «немцы восточные» и «немцы западные» стали для нас разными понятиями. Первые были вроде свои, с ними помирились, и на них в обыденном восприятии уже не распространялась вина за агрессию. Что касается понятия «Германия», то она и политически, и, как ни странно, географически отождествлялась в обиходе с Западной Германией, с ФРГ.

За годы существования ГДР выросли по меньшей мере два поколения немцев, среди которых тысячи и десятки тысяч стали не по приказу, а по совести активистами сближения с нашей, страной, пропагандистами русской культуры, деятельными участниками многообразного межнационального обмена. Тысячи юношей и девушек из ГДР учились в советских вузах, а известно, как сближает, роднит студенческая среда. Широко изучался в ГДР русский язык. На протяжении 40 лет тысячи наших сограждан находились в постоянном контакте, учились понимать и уважать друг друга.

Словом, в преодолении у обоих народов страшной памяти о войне, в подготовке перелома в русско‑германских отношениях в целом, а следовательно, и почвы для согласия СССР на объединение Германии роль ГДР трудно переоценить.

Что касается Западной Германии, то там почва для такого согласия складывалась иначе. Глубокие демократические перемены в ФРГ с нашей стороны были оценены лишь в годы перестройки. До того она нашей официальной пропагандой представлялась как один из эпицентров «холодной войны». Это, однако, не мешало тому, что в реальной политике советское руководство придерживалось, как правило, отнюдь не этой пропагандистской установки. И в правительстве, и в советском обществе существовало (пусть не до конца сформулированное) убеждение: Западная Германия – хотим мы того или нет, хотят ли этого или нет ее союзники по НАТО, – крупнейшая величина в соотношении мировых сил, и ее роль в международных делах будет возрастать.

Этим объясняется и то внимание, которое новое советское руководство придавало развитию отношений с ФРГ. Но на фоне энергичного продвижения нового мышления в международную политику отношения с ФРГ стали заметно отставать от отношений с другими крупными и влиятельными государствами Запада. Мы в Москве считали такое положение ненормальным. Не раз, по разным случаям я говорил в своем кругу и на Политбюро, что без Германии никакой настоящей европейской политики у нас не будет. Но на начальном этапе перестройки Бонн явно недооценил перемены, происходящие в СССР, и наши первые шаги в рамках новой политики там рассматривали как очередной пропагандистский трюк Кремля, призванный усыпить бдительность Запада.

В мае 1987 года, накануне визита в СССР президента ФРГ Рихарда фон Вайцзеккера, на одном из заседаний Политбюро мы договорились реанимировать Московский договор.

Эта тема была, естественно, затронута и в моей беседе с президентом ФРГ. Именно на ней прозвучали слова о «новой странице» в наших отношениях.

Вот некоторые мысли, высказанные мной тогда:

– Задачей любого государства, особенно в Европе, является внесение вклада в дело обеспечения мира и безопасности. Это касается и двух немецких государств. Что с ними будет через 100 лет, решит история. Никакой другой подход неприемлем. Если кто‑либо пошел бы иным путем, последствия были бы очень серьезны. В этом должна быть абсолютная ясность.

– Сегодня два немецких государства – реальность, из этого надо и исходить. Реальностью являются Московский договор, ваши договоры с Польшей, Чехословакией, ГДР, другими государствами. На базе этих договоров возможно эффективное развитие политических, экономических, культурных и человеческих контактов. Всякие попытки подкопаться под эти договоры достойны сурового осуждения. Советский Союз уважает послевоенные реальности, уважает немецкий народ в ФРГ и немцев в ГДР. На основе этих реальностей мы намерены строить наши отношения в будущем. История нас рассудит в свое время.

Что за этой формулой стояло?

Во‑первых, понимание, что насильственный раздел великой нации – ненормален и нельзя целый народ приговорить навечно к наказанию за прошлые преступления его правителей.

Во‑вторых, желание дать надежду очень нужному участнику международной жизни, которые я рассчитывал инициировать и наращивать с помощью нового политического мышления.

Должную инерцию включения ФРГ в эти процессы, как все понимали, могло придать лишь участие в них канцлера Гельмута Коля, «оплошность» которого (он сравнил меня с Геббельсом) поставила его, как писал тогда один немецкий журналист, «в самый конец очереди многих государственных деятелей, рвавшихся встретиться с Горбачевым».

Однако время брало свое. Коль сам не раз посылал пробные шары. Я ответил письмом, где впервые произнес слова о новой главе в отношениях. В конце концов было достигнуто согласие о визите канцлера в Москву в октябре 1988 года.

Накануне визита, при обсуждении материалов к переговорам и самой личности канцлера, я сказал: ситуация такова – страна (ФРГ) готова идти далеко с нами, а канцлер не готов, а у нас, наоборот, – руководство готово, а страна еще не совсем.

Хорошо, что и в том и другом случае я ошибался.

Между тем за время между встречами с Вайцзеккером и Колем я встречался с Геншером (дважды), с Брандтом, которого сопровождал в Москву, между прочим, нынешний канцлер Герхард Шредер, с Pay, Баром, Фогелем, Хонекке‑ром, Бангеманом, Шмидтом, с редактором «Шпигеля» Аугштайном… Запомнилась беседа с Францем Йозефом Штраусом. В Москве его воспринимали –не иначе как ярого реваншиста и непримиримого антисоветчика. Оказалось – это мудрый политик, продемонстрировавший масштабный государственный ум.

Позднее, в разговоре с Теодором Вайгелем (во время моего последнего официального визита в Бонн для подписания документов об объединении Германии) я вспомнил о той своей встрече со Штраусом: «Это была незабываемая встреча, большой содержательный разговор, запоздалое, но тем не менее основательное знакомство с большим немецким политиком и гражданином. Он видел далеко вперед и немало сделал для выработки подходов к советско‑германскому сотрудничеству, преодолению наследия войны. То, о чем он думал, отходя от собственных предубеждений, теперь претворяется в жизнь. Это был не застывший ум, он мог переступить через закостеневшие концепции. И мыслитель, и волевой человек. Это не каждому дано».

Вскоре советско‑немецкие отношения заняли положенное им место во внешней политике СССР. Пожалуй, такого количества встреч, как с немцами, у меня не было с представителями ни одной другой страны.

Перед визитом Гельмута Коля я решил помочь ему, так сказать, в моральном плане. В интервью «Шпигелю», обмолвившись походя о том, что «политики должны взвешивать свои слова», сказал: «Но я не злопамятен».

24 октября 1988 года в Екатерининском зале Кремля состоялся переломный разговор, мы беседовали с канцлером ФРГ один на один.

Именно потому, что он переломный, я считаю полезным подробно, по записям переводчика и помощника, воспроизвести основные моменты, относящиеся прямо или косвенно к теме этой книги.

Я приветствовал Гельмута Коля и при этом сказал: «То, что Вы находитесь здесь, в Кремле, – показатель понимания обеими сторонами значения советско‑западногерманских отношений. И основа для этого подготовлена… Мы хотим, чтобы наши отношения строились на доверии и реальностях».

Г. Коль: Личным отношениям с Вами я придаю исключительное значение. Я приехал в Москву и как федеральный канцлер ФРГ, и как гражданин Гельмут Коль. Мы с Вами примерно одного возраста, принадлежим к поколению, которое пережило войну. Наши семьи узнали войну со всеми ее ужасами. Ваш отец был солдатом, получил тяжелое ранение. Мой брат погиб в возрасте 18 лет. Жена была беженкой. Мы – настоящая немецкая семья. У Вас есть дочь, у меня – двое сыновей, 23‑х и 25‑ти лет. Оба – офицеры запаса.

…Нам с Вами предстоит решить очень крупную задачу. Через 12 лет кончается XX век и второе тысячелетие. Война, насилие уже не являются средством политики. Думать иначе – значит вести дело к концу света.

…У Вас в стране идет перестройка, осуществляются глубинные реформы в обстановке неслыханной открытости и гласности. Для нас это представляет шанс в поисках нового русла к качественному обновлению наших отношений. Наши личные контакты в обстановке гласности тоже должны носить принципиально новый характер.

…ФРГ по‑прежнему готова и будет вносить свой вклад в решение проблем разоружения.

…Мы являемся самым важным партнером и союзником США в том, что касается обычных вооружений. Ядерная сфера на наши отношения с США не распространяется. Ядерного оружия ФРГ не имеет и не хочет иметь. Что касается оснащенности бундесвера обычным оружием, то здесь мы США не уступаем. А это значит, что они к нам прислушиваются.

…По уровню экономического развития мы занимаем первое место в Европе. Все идет к тому, что мы и в будущем без особого труда сохраним за собой эти лидирующие позиции.

…Вы говорите, господин Генеральный секретарь, об «общем европейском доме». Если этот дом имеет много окон, много дверей, если люди могут свободно друг с другом общаться, если ничто и никто не препятствует обмену товарами и идеями, достижениями науки и культуры, то я охотно соглашусь с этим образом.

…Вы для ФРГ являетесь важнейшим соседом на Востоке, и мы хотим иметь с вами по‑настоящему добрососедские отношения. Вы мне писали о новой главе в наших взаимоотношениях. Я готов внести вклад в эту главу в том, что касается развития, обменов в экономической, культурной, гуманитарной областях, в сфере контактов между молодежью двух стран. Как я уже говорил, мы готовы к дальнейшим усилиям в области разоружения и становления разрядки.

…Открывая новую главу в наших отношениях, мы можем обратиться к добрым традициям нашей истории, насчитывающим уже без малого 600 лет. Это касается и торговли, и научного сотрудничества, и общности в области музыки, литературы, живописи, в других областях культуры. Когда слушаешь Шостаковича, то невольно начинаешь думать о Бетховене. Нам, как и вам, очень близок Достоевский. Достаточно пройти по Эрмитажу, чтобы увидеть, насколько близки друг другу творения русских и немецких художников. Много схожего и у философов двух стран. Это огромный капитал, огромное наследие. Оно не полностью утрачено. И почему бы нам с Вами не взяться за его восстановление? Думаю, теперь это стало возможным. Мы знаем, в чем противоречия между нами. Важно взглянуть на них разумно.

Я приветствовал сказанное и открыто, без обиняков сказал, что рад готовности канцлера к совместным усилиям открыть новую главу в наших отношениях. Сначала речь шла о том, чтобы открыть новую страницу. Но этого, видимо, оказалось недостаточно, и мы выходим на задачу – открыть новую главу.

Г. Коль: Первую страницу этой новой главы мы уже открываем.

М. Горбачев: В главе будет не одна страница. Но важна первая страница… Самый трудный период в наших отношениях остался позади. И это создает предпосылки для того, чтобы вывести их на новый уровень. Советские люди и, как нам представляется, широкие слои населения ФРГ готовы и хотят этого.

Теперь стало возможным восстановить и использовать все то положительное и творческое, что сложилось и выработалось в результате общения народов двух стран на протяжении столетий как в материальном, так и в духовном плане.

…Я согласен, что будет какой‑то процесс, требующий времени. За одну ночь действительно всего не сделаешь. Не знаю, насколько удачен образ маленьких шагов. Можно и затоптаться на месте.

Г. Коль: Это типично немецкий образ, заимствованный из притчи. Два человека двигались к цели. Один – маленькими шагами, медленно, но верно достиг ее. А второй поторопился, сделал большой скачок и упал в овраг. Речь идет хотя о маленьких, но обдуманных и солидных шагах.

М. Горбачев: Новая глава, видимо, будет означать стратегический поворот в наших отношениях. При этом не должно складываться впечатления, что Советский Союз и ФРГ пытаются друг друга куда‑то заманить. Речь идет об открытой, честной политике, доступной и понятной народам не только наших, но и других стран, понятной нашим и вашим союзникам.

Г. Коль: Мы будем вести дела так, чтобы ни у кого не возникало сомнений в искренности наших намерений.

М. Горбачев: СССР и ФРГ располагают таким потенциалом, который, если его правильно использовать, способен изменить всю ситуацию в Европе. Вы сказали – так же считает и наше руководство, – что мы должны строить эти отношения на признании реальностей. Но перед всеми стоит сверхзадача: как обеспечить выживание Европы? Как сохранить среду обитания? Как с умом распорядиться достижениями научно‑технической революции и сырьевыми ресурсами? Как сохранить традиции европейской культуры?

Г. Коль: Это полностью соответствует нашим намерениям.

М. Горбачев: Это касается всех нас, европейцев. Мы должны так преобразовать механизмы на Западе и Востоке, чтобы они взаимодействовали, меняли свою природу. А может быть, придет время и для создания нового общего механизма. Я имею в виду не слияние систем, а объединение усилий во имя создания безопасного мира. В силу влияния Европы в мире то, что мы с вами будем делать, должно быть понятно и США, и Канаде. Понятно нашим союзникам, всем другим.

Г. Коль: Согласен.

М. Горбачев: Думаю, пришло время для такого поворота в наших отношениях. В эти дни мы закладываем первые кирпичи в это здание. Готовы трудиться и дальше, с тем чтобы к моему визиту в Бонн выйти на концепцию наших отношений.

Г. Коль: Мне очень понравилось то, что Вы сказали. Мы никого не хотим заманивать в ловушки, строить козни. Вообще сейчас иное время, кабинетная политика XIX столетия себя окончательно изжила.

М. Горбачев: Мне кажется, что изжили себя также известные подходы конца 40‑х – начала 50‑х годов.

Г. Коль: Я очень хорошо Вас понял. Между нами существуют трудные реальности, но с ними нужно жить. Я имею в виду не идеологические, а психологические моменты. Вторая мировая война явилась трагедией для наших народов. Ужасно то, что немцы причинили народам Советского Союза. Ужасно и то, что немцам пришлось испытать в конце войны. Этого нельзя забывать, на этом надо учиться.

К реальностям относится и то, что после войны были передвинуты государственные границы. Реальность и то, что мы потеряли треть Германии, что наша страна разделена.

Но реальностью является Московский договор, а также договоры, подписанные в Варшаве и Праге. Московский договор является их прародителем. Я всегда говорил, что договоры должны соблюдаться.

Есть проблемы, по которым у нас нет согласия. И мы должны принимать этот факт к сведению. Мы, немцы, говорим, что раздел – не последнее слово истории. Мы, реалисты, считаем, что война не является средством политики. Изменения, о которых мы говорим, возможны лишь мирными средствами и совместно со своими соседями. Ждать придется, может быть, очень долго (здесь и далее выделено мною. – М.Г.). Однако надо видеть, что это – не рецидив реваншизма. Когда мы говорим о том, что нация едина, то имеем в виду шанс, который может открыться через несколько поколений. …Конечно, речь идет о задаче не нашего поколения. Но мы должны идти в Европе на сближение. И, может быть, нашим внукам будет предоставлен тот шанс, о котором я говорю.

М. Горбачев: Пытаюсь разобраться в тех реальностях, которые нам достались в наследство. Сначала о самых болезненных реальностях, которые сложились после войны. Не может быть двух мнений: мы – за хорошие отношения с двумя германскими государствами на здоровой и долговременной основе. У нас союзнические отношения с ГДР. И мы ведем линию на то, чтобы были добрые отношения с ФРГ.

…Есть и другие реальности, которые оставила война. Должен сказать, что нам понятны переживания немецкого народа. Но что поделаешь, – историю не перепишешь… История так распорядилась, что сложились именно такие реальности.

…В духе той же откровенности скажу. Когда говорят, что, мол, вопрос объединения открытый, когда хотят его решать на уровне политического мышления 40 – 50‑х годов, это вызывает реакцию не только у нас, но и у ваших соседей на Западе. С одной стороны, признают реальности, а с другой – все время реанимируют прошлое.

…А надо вместе сотрудничать, сближаться. Мы готовы и к дружбе с ФРГ. И пусть история опять распорядится. Но не будем навязывать ей модели. Это не только бесполезное занятие, но и осложняет отношения.

Г. Коль: Что будет с немцами? На этот вопрос должна ответить история, надо дать ей говорить. Повторяю, что мы – за мирные средства. Два года назад я, невзирая на жесткую критику у себя дома, предпринял в отношении ГДР большой шаг. Ей был предоставлен крупный кредит, а затем состоялся визит. У нас отношения с ГДР не такие уж безупречные, но гораздо лучше, чем раньше. Стереотипами 40 – 50‑х годов в них не пахнет. Хонеккер хорошо знает, что я не собираюсь осложнять ему жизнь.

…Наверно, нам и вам надо меняться.

М. Горбачев: Безусловно. И Вы заметили, что мы делаем шаги в этом направлении.

Г. Коль: В Вашингтоне со мной считаются и, я думаю, будут считаться. ФРГ – не пуп земли, но с точки зрения географии…

М. Горбачев (смеясь): …Находитесь в этом положении.

Г. Коль: …мы находимся где‑то посредине. Это относится и к ГДР. И нам хотелось бы разумно сотрудничать с вами в области разоружения. Не думайте, что ФРГ не хочет разоружаться, затевает какие‑то трюки. Мы не хотим, чтобы скапливалось оружие на нашей территории.

…У нас нет честолюбивых замыслов сидеть на горах оружия. Я не могу абстрактно говорить об оружии, не думая о своей собственной судьбе, о своем будущем. Так я говорю и в НАТО.

…У нас обязательная воинская повинность. Оба сына отслужили… Так что я не абстрактно говорю о разоружении. Я – типичный немец. В каждой семье у нас есть погибшие… и – в семьях каждого из членов моей делегации.

И в вашей стране такое же положение. Это нас с Вами тоже связывает.

М. Горбачев: Общность судеб должна побуждать нас к общности действий во имя сохранения – мира и укрепления безопасности. В одной семье могут быть разные люди. И различия – не повод для конфронтации. Надо больше доверять друг другу. Для этого нужны цивилизованные отношения.

…Чем завершим беседу? Мы установили, по‑моему, хороший личный контакт, провели честную и откровенную беседу. Это шанс для нового начала.

Г. Коль: У меня очень хорошее впечатление. Это была честная, откровенная беседа. А это для меня самое главное. Действительно, открылся шанс для нового начала. Я не преувеличиваю… Если исходить из исторической философии, то в истории переломы происходят, как правило, в три этапа. На первом, наиболее длительном этапе происходит процесс созревания решения. Затем в очень короткое время решение принимается. А уже на следующем, третьем этапе народы начинают в соответствии с этим решением жить и сотрудничать. Нам предстоит большая работа – и в отношениях между нашими странами, и по линии Восток – Запад, а через несколько лет – по линии Север – Юг.

М. Горбачев: Я хочу завершить так: у меня складывается впечатление, что мы можем двигаться вперед и выйти на новый уровень во всех сферах наших отношений. И это не должно вызывать недопонимания ни в наших двух странах, ни у союзников и партнеров. Это отвечало бы интересам наших народов, интересам народов Европы, всех народов.

Из этой беседы, которая, впрочем, составляла лишь малую часть переговоров с Колем один на один и в составе делегаций, проистекало очень многое.

Оба мы понимали значимость этой встречи для наших двух стран и для новой политики в Европе. Обнаружилась готовность преодолевать предубеждения, накопившиеся в обеих странах, отягощавших и без того тяжелую память о войне.

Сблизило нас глубокое отвращение к войне. Для обоих нас было ясно, что немцы и русские навоевались вдоволь и не собираются это делать еще раз. Это означало пока молчаливое признание, что мы не считаем свои государства потенциальными военными противниками, хотя они и принадлежат к враждебным блокам.

Оба мы продемонстрировали нежелание впутывать идеологию в отношения между нашими народами и странами. «Вы – генсек компартии, я – лидер христианской партии», – говорил Коль, но это вроде к данному делу не относится.

Таким образом, состоялся выход на новый уровень советско‑западногерманского взаимопонимания. Причем включился сильный фактор доверия – личного и политического. Договорились о механизмах его реализации: линия прямой связи, личные представители, обмен посланиями… С этой встречи советско‑западногерманское сближение пошло очень быстро. Наши с Колем отношения становились дружескими – скоро мы перешли на «ты».

Была намечена программа конкретных связей, которая охватывала главные международные проблемы и до деталей – двусторонние. Последнее получило подтверждение в переговорах министров иностранных дел, министров обороны, министров экономики, представителей научных и деловых кругов. Намечено, кажется исчерпывающим образом, содержание, которым мы решили наполнять новую главу: от экономики, науки и техники, культуры до контактов по студенческой линии и охраны окружающей среды. Поставлена была и проблема советских немцев, договорились о захоронениях времен войны, об обмене некоторыми историческими документами.

Коля сопровождали в Москву пять министров и пять дюжин предпринимателей. В результате их контактов с советскими «аналогами» были заключены семь межправительственных соглашений и более тридцати – между фирмами и советскими организациями.

Существенно то внимание, которое на встрече с канцлером было уделено разоружению, проблемам безопасности в Европе. Советско‑западногерманские отношения были с этого момента плотно вписаны в общеевропейский контекст. Проявленная немцами заинтересованность в разоружении имела, конечно, и своеобразный, так сказать, объединительный подтекст. Я это отлично понимал, впрочем, не видя в этом ничего предосудительного.

Читатель заметил, очевидно, что, собственно, проблема объединения Германии затронута была в очень деликатной форме. Я занимал ту же позицию, что и полтора года назад на встрече с президентом Вайцзеккером. Но самое любопытное, по‑видимому, в том, что Коль рассчитывал на решение вопроса в очень далекой перспективе, относя это дело к будущим поколениям. А буквально через год пала Берлинская стена!

Существенным итогом этой первой встречи с канцлером в Москве была договоренность о моем визите в Германию в 1989 году.

На значимость события обратили внимание во всем мире. Из окружения Коля в Москве нам стало известно, что канцлер очень внимательно следил за реакцией союзников по НАТО. Опасался, что ему «может влететь», когда вернется. Насторожило его выступление двух французских газет – «Котидьен де Пари» и «Фигаро», – которые прямым текстом писали, что характер визита ставит под сомнение верность Коля союзническим обязательствам. Во время его пресс‑конференции французы задавали ядовитые вопросы: вы столько дали русским, а что получили взамен? Несколько выпущенных узников совести? А как теперь будет с франко‑германским альянсом и другими обещаниями французам? Не взял ли Коль теперь крен на Восток?

Обратил Коль внимание и на аналогичные намеки в американской прессе. Неожиданным было для него, что именно англичане среагировали спокойно… Он тут опять недооценил мадам Тэтчер!

Членам Политбюро по итогам визита Гельмута Коля я сказал, что «пока перелома не наступило. Но толчок сильный для движения вперед на этом важном направлении европейской и мировой политики дан».

Символично и не случайно, что выход на новые отношения с ФРГ совпал с моим выступлением в Организации Объединенных Наций. Оно перед лицом всего мира обозначило рубеж необратимости перехода СССР к принципиально новой международной политике.

Прорыв

В первый раз на немецкой земле я оказался в 1966 году, когда в составе группы партийных работников приехал в ГДР, чтобы ознакомиться с проводимой реформой, начатой в 1963 году с целью повышения конкурентоспособности продукции, выпускаемой промышленностью страны. Поездка была во всех отношениях весьма интересной; многое мне понравилось, атмосфера была дружелюбной, угощения хорошими и обильными. С особым, пристальным вниманием я вглядывался в жизнь ГДР и отметил, что живут немцы лучше нас, хотя следы прошлой войны и в Берлине, и в Дрездене видны повсеместно.

В дни 30‑летия Победы над фашизмом ЦК КПСС направил во главе со мной делегацию в Западную Германию для участия в мероприятиях компартии. Добрались до Франкфурта‑на‑Майне, а затем на автомобилях отправились в Нюрнберг. Именно там, где раньше устраивал свои массовые нацистские шабаши Гитлер, Герберт Мис решил провести главное торжественное собрание. Познакомились с городом. Он поразил своей архитектурой в районах старой застройки. Побывали на печально знаменитом, заросшем бурьяном стадионе, любимом месте нацистских сборищ. Неформальный контакт с немцами произошел в ресторане, выстроенном одним симпатичным бизнесменом под развалинами, оставшимися от войны.

Затем была поездка на автомобилях по стране, немало встреч было в Штутгарте, Саарбрюккене. Под конец мы вернулись во Франкфурт, где состоялась общенациональная манифестация, в которой приняло участие около 250 тысяч человек. Все, что я узнал в ФРГ, никак не укладывалось в мои сложившиеся представления.

И вот теперь официальный визит в ФРГ – в другое время, в другой роли. Я увидел новую

Германию, непохожую на ту, которая, по понятным причинам, утвердилась в представлении советских людей после 1933 и 1941 годов. Открытое, благожелательное, заинтересованное отношение сотен и тысяч немцев, приветствовавших советскую делегацию, огромный интерес к тому, что происходило в СССР, серьезная позиция немецких политиков и государственных деятелей по советско‑западногерманским, европейским и международным вопросам.

Я убедился: есть шанс возобновить прерванный в XX веке процесс сближения и взаимодействия между двумя великими нациями Европы, но это означало, что и вопрос об объединении может перейти в другую фазу.

Однако стоит кое‑что рассказать о переговорах и документах.

Первая наша беседа с канцлером в Бонне была посвящена отнюдь не двусторонним проблемам Германии и СССР. Я хотел прежде всего узнать мнение своего теперь «друга Гельмута» о главном направлении мировой политики, советско‑американском, при только что избранном президенте Буше и новом госсекретаре Бейкере.

Администрация очень медленно «раскачивалась» после прихода к власти в начале 1989 года, и возникли подозрения, не собирается ли новый президент списать в архив все, что было достигнуто при Рейгане.

Я хотел – как и обещал в Москве – включить немецкого канцлера в свои основные и доверительные партнеры по проведению политики нового мышления.

Высказав Колю свои сомнения и опасения насчет американцев, в ответ получил полезные рассуждения и… информацию.

«Да, – убежденно говорил канцлер, – Буш совершенно другой человек, чем Рейган… Однако за короткий срок и Буш, и Бейкер показали свою политическую незаурядность. Они сильны – и президент, и его госсекретарь. Этого нельзя недооценивать. Этим надо пользоваться.

…Могу Вам с уверенностью сказать: Буш лично может и хочет вести с Вами дела. Так же, по‑деловому, настроено и его окружение. Примером может служить арабо‑израильский конфликт, изменение стиля действий Белого дома в отношении задействованных в этом конфликте государств. В целом можете для своей ориентации настраиваться на ведение дел с США».

Мнение канцлера было для меня очень ценно.

Во время этого визита были достигнуты важные договоренности и подписаны весьма значительные соглашения (см. Приложение 2).

Принятое по итогам Совместное заявление явилось документом международного масштаба, весьма необычным по звучанию и содержанию. Де‑факто оно было равносильно договору о дружбе и сотрудничестве.

Вот как мы наедине с канцлером оценили этот документ на заключительной беседе в Бонне 12 июня:

Г. Коль: Я хотел бы прежде всего приветствовать наш совместный политический документ, который мы подпишем завтра. Он подводит черту под прошлым и освещает путь в будущее.

М. Горбачев: Я считаю, что мы без лишней скромности можем сказать, что наш совместный политический документ получился впечатляющим и масштабным. Он свидетельствует о прорыве в отношениях, о выходе их из застойного состояния, об утверждении нового мышления.

Согласен с Вами, что вступление наших отношений в качественно новую фазу воздействует не только на двусторонний, но и на многосторонний комплекс.

Впрочем, Коль счел необходимым и на этот раз подчеркивать сохраняющиеся разногласия «по вопросу о единстве Германии».

На пресс‑конференции в Бонне, которая собрала сотни журналистов со всего мира, я так оценил итоги визита:

«Эти дни действительно были наполнены большими и важными совместными размышлениями о нынешнем дне и о будущем. И особенно хочу подчеркнуть еще раз: хотя и краткое, но прямое и живое общение с гражданами ФРГ убедило нас в том, что перемены во взглядах и настроениях по отношению друг к другу происходят не только в нашем народе. Они происходят и здесь. И, может быть, мы сегодня вправе говорить о том, что оба наших народа идут навстречу друг другу, сближаются, думают о планах сотрудничества. И это само по себе, может быть, самое главное, что сегодня стоит констатировать и что в значительной мере будет определять будущее, влияя и на деятельность правительств обеих стран.

Все это, вместе взятое, говорит о том, что через большую и непростую, терпеливую работу мы совместно сумели выйти к новым отношениям, действительно начали листать страницы большой и интересной главы нашей новой истории».

Был задан вопрос: «Многие считают, что Берлинская стена – это и физический, и политический барьер на пути сближения, полного сближения ваших двух стран. Считаете ли Вы, что общеевропейский дом, к которому Вы стремитесь, возможен, пока Берлинская стена по‑прежнему существует?»

Я ответил: «Нам придется решить много проблем при постройке европейского дома в интересах всех народов, при этом уважая их выбор, их традиции, их историю, создавая условия для равноправного, взаимовыгодного сотрудничества. Ничего нет вечного под луной. Будем надеяться, что мы на правильном пути. Стена появилась в конкретной ситуации. ГДР законно решила тогда использовать свои суверенные права. Стена может исчезнуть, когда отпадут предпосылки, которые ее породили. Не вижу тут большой проблемы».

Перемены в настроении советских людей имели решающее значение для понимания предпосылок, на основе которых формировалась наша политика в отношении не только ГДР, но и ФРГ.

Перестройка сняла отчуждение советских людей от западного мира, положила начало демократизации общественного сознания, открыла доступ к информации, которая, между прочим, донесла до нас факты о глубоких переменах в сознании немецкого народа, большинство которого сумело разобраться в характере войны, навязанной им Гитлером, очистилось от нацистской скверны. Все это способствовало тому, что политика нового мышления стала возможной также и на германском направлении. Поэтому отмечу, забегая вперед, что, когда миллионы немцев по обе стороны Берлинской стены выразили свое стремление к воссоединению, это нашло у советских людей понимание.

Date: 2015-12-13; view: 321; Нарушение авторских прав