Александрия в огне

Сильнее и разрушительнее всего Халкидон повлиял на Египет, где низложение Диоскора положило конец режиму епископов, подобных фараонам, который так старательно строился на протяжении последних 150 лет. Константинополь стал вторым по чести патриархатом, и дело заключалось не только в почетном титуле: столица империи начала господствовать над Александрией, и ее влияние росло на протяжении последующих десятилетий.

В Александрии начались беспорядки, затронувшие и церковь, и все общество. Даже просто перечень патриархов указывает на то, что закончилась стабильность старой эпохи, когда епископы уверенно занимали свои посты десятилетиями, способные справиться со всеми неприятностями. Теперь же история Александрийского патриархата стала совсем иной: это длинный ряд низложений, мятежей, ссылок и восстановлений, и такая нестабильность сохранялась до конца века. Единственной устойчивой величиной оставалась война между халкидонскими представлениями империи и ее агентов и верой в одну природу, которой придерживалось большинство египтян.

Обострение конфликта описывает «История патриархов Коптской церкви Александрии», составленная коптами. Согласно ее официальным записям, преемником «святого патриарха» Кирилла стал Диоскор, который:

…претерпел тяжелые гонения за правую веру от рук правителя Маркиана и его жены. С помощью пристрастного собора в Халкидоне, готового угождать пожеланиям правителя и его жены, его низложили. Потому членов того собора и всех последователей их порочного учения называют мелкитами, ибо они во всем следовали мнениям правителя и его жены и провозгласили обновленное учение Нестория[348].

Диоскор умер в ссылке в Пафлагонии (Малая Азия) в 454 году, но его сторонники – коптская или египетская партия – не оставляли надежд. Некоторые египетские епископы в Халкидоне перешли на сторону императора, а теперь они пытались поставить патриархом халкидонца по имени Протерий. Но эти сторонники императора составляли меньшинство, а выборы патриарха выглядели как стремление навязать церкви непопулярного постороннего епископа. Вследствие этого возникло «великое и невыносимое возмущение», где Александрия явила свои наихудшие качества[349]. Одно из волнений началось в театре, где люди начали выкрикивать: «За Диоскора и правую веру! Сжечь кости Протерия! Изгоним Иуду!» Толпа людей начала требовать возвращения благочестивого Диоскора из несправедливой ссылки и изгнания хищного волка и антихриста Протерия, нового Каиафы. Солдаты, пытаясь навести порядок, убили многих людей в давке[350].

Один очевидец оставил описание другой сцены, отражающей попытку египтян защитить саму суть христианской веры. «Он увидел, как огромная толпа народа идет к префектуре, и, когда отряд войска хотел остановить возмущение, мятежники стали бросать в воинов камнями и обратили их в бегство. Бежавшее войско заперлось было в храме, посвященном некогда Серапису, но было осаждено и заживо сожжено мятежниками»[351]. В ответ на это император послал туда две тысячи солдат – немалое число, если учитывать, что в то время было крайне важно оборонять границы империи. Но это только усилило беспорядки, поскольку воины вели себя как завоеватели в покоренном городе, обладавшие правом безнаказанно насиловать всех женщин. Военные установили крайне жесткий режим, ограничили доставку в город пропитания и запретили посещать бани и представления, которые были основой социальной жизни. Со временем осадное положение стало менее суровым, но недовольство населения сохранилось[352].

С 454 года у коптов появился отдельный патриархат и параллельная иерархия, избравшая своей главой монаха Тимофея. Это был маленький человек, которому дали кличку Элур, что означает «кот», хотя в данном случае скорее указывает на его ловкость и значит что-то вроде «проныра». Он был рукоположен Кириллом и сопровождал Диоскора на Второй Эфесский собор, так что был прочно укоренен в александрийской традиции. Однако «Проныра» был и сам по себе удивительной личностью: его влияние не ограничивалось рамками Египта, и он создал основы для создания независимой монофизитской церкви. В иных обстоятельствах он, несомненно, пользовался бы в христианском мире не меньшей славой, чем его предшественники[353].

Когда в 457 году умер Маркиан, александрийцы взбунтовались против Протерия, поскольку «богобоязненный народ начал снова дышать и вознес благодарение искупителю нашему Христу». Некоторые епископы провозгласили Тимофея Элура патриархом, когда военные не могли поддерживать порядок. Затем силы императора окружили церковь, служившую штаб-квартирой для оппозиции, где они «убили многих мирян, монахов и монахинь. Поскольку народ не мог этого переносить, люди, охваченные жаждой мученичества, ежедневно сопротивлялись воинам в этой кровавой гражданской войне»[354]. В этот раз силы императора не смогли помешать Протерию обрести мученический венец:

…Некоторые александрийцы, будучи подучены Тимофеем… напали на Протерия и умертвили его, пронзив ему чрево мечом в минуту его бегства в святую крестильню; потом обвязали его веревкой и, повесив на так называемом четверостолпии, всем показывали с насмешками и воплями «убит Протерий!»; и, наконец, влачив его тело по всему городу, предали огню, и даже, подобно диким зверям, не усомнились пожирать его внутренности.

Согласно другой версии, «они оставили его лежать на дороге, словно свинью или собаку, которых он напоминал своими обычаями и своей свирепостью»[355].

Халкилдонцев потрясло и время (Пасха), и место этого убийства. Даже варвары и дикари, писали они, с уважением относятся к крестильне. Хотя язычники не понимают богословия крещения, они признают его духовную силу. Корни этого преступления отыскать нетрудно. «Во всех этих событиях виноват Тимофей, опытный строитель козней». Папа Лев никогда не мог простить Тимофею это убийство. Он сравнивал Элура с Каином и называл его parricida, отцеубийцей, который был sacrilegus или impius – оба эти термина для римлян указывали на высшую меру вины, заслуживающую смертной казни[356]. В памяти коптов, разумеется, эти события выглядят совершенно иначе: копты прославляют Элура как доблестного страдальца за веру. По одной из их версий, правитель, притеснявший Тимофея, «был изъеден червями и умер» – эта фраза напоминает о смерти царя Ирода. Вот что происходит с земными властителями, когда те устраивают гонения на Божьих апостолов[357].

Вопрос о том, как далеко был готов зайти «Проныра» Тимофей, остается спорным, тем не менее, в 458 году – год спустя после убийства Протерия – Анатолий Константинопольский погиб насильственной смертью, возможно, от рук радикально настроенных сторонников Диоскора и Тимофея. Александрийцы ненавидели Анатолия как своего уроженца, который предал родную церковь. Более того, Тимофей в одном месте называет его «братом», что говорит не о кровном родстве, но о том, что до раскола между ними существовали тесные взаимоотношения. Анатолий предал их общего отца Диоскора. Был ли Тимофей на самом деле повинен в этом убийстве или нет, он не сожалел о случившемся. Кровная месть александрийцев не знала ни географических границ, ни сроков осуществления возмездия[358].

Вопрос о том, как далеко был готов зайти «Проныра» Тимофей, остается спорным

Новый император Лев низложил «Проныру» и поставил вместо него другого, ортодоксального, Тимофея, который занимал этот пост, с некоторыми перерывами, до 481 года. Однако новый патриарх-халкидонец никогда не забывал о шаткости своего положения. Его прозвище Салофакиол означает нечто вроде «ненадежно сидящая шляпа»: он на своем посту был подобен шапке неподходящего размера. Его пронырливый коптский соперник Тимофей всегда выжидал момента, когда он, «тайный патриарх», сможет выйти на сцену[359].

Рим

Соборы разрушили престол святого Марка, а одновременно высоко вознесли престол святого Петра. Немногие люди поздней античности жили такой деятельной жизнью, как папа Лев, оказавшийся участником многим важнейших событий. В октябре 451 года он одержал великую политическую победу, но это еще не было вершиной его достижений. Как бы ни были ужасны Диоскор и Евтихий, их трудно сравнить с Аттилой, который мог в любой момент оказаться в Риме. Незадолго до Халкидона (о чем не знали участники собора) римляне с их союзниками разбили войска Аттилы в битве на Каталонских полях – возможно, это место нынешнего города Шалон во Франции. Эта битва оказалась уникальной в истории еще и потому, что здесь впервые силы христиан сражались с языческим завоевателем. В легендах эта битва стала чем-то вроде предшественницы средневековых Крестовых походов, где великий полководец Аэций играл роль защитника христианской цивилизации. Но Аттила не был окончательно разбит, и на следующий год он повел варваров на Италию, ссылаясь в качестве оправдания на Гонорию, которая предложила ему свою руку[360].

Маркиан попросил папу Льва присоединиться к делегации, которая должна была просить Аттилу пощадить Рим. По какой-то причине Аттила увел свои войска. В воспоминаниях и искусстве это событие объясняется чудесным вмешательством высших сил, которое связано с именем папы. В эпоху Возрождения Рафаэль запечатлел эту сцену на полотне как память о величайшем моменте в истории папства. Говорили, что «Аттила был настолько поражен появлением первосвященника, что отдал приказ своим войскам прекратить сражения и, обещав хранить мир, удалился за Дунай». Нам не обязательно верить в чудеса, достаточно представить себе, какое впечатление могли произвести отвага папы Льва и его решимость защищать город и церковь в самых ужасных обстоятельствах. Хотя в переговорах участвовали и другие люди, в памяти веков остался именно Лев как спаситель города[361].

Рим мог радоваться избавлению от страшной беды ровно три года. К сожалению, папа Лев никогда не исполнял обязанностей императора Запада, хотя он бы прекрасно справился с этой задачей. В то время империей правил жалкий Валентиниан III, режим которого держался только на верных военачальниках вроде Аэция. Однако у последнего были противники при дворе, и один из них, фаворит Максим, внушил императору, что Аэций становится слишком популярным и это опасно. Послушав его, Валентиниан собственноручно зарубил своего лучшего полководца мечом. Один придворный осмелился выразить упрек императору в таких словах: «Государь, я не знаю, что заставило вас так поступить, но знаю, что вы левой рукой отсекли свою правую»[362].

Это убийство положило начало цепи событий, о которых стоит упомянуть хотя бы потому, что они отражают глубокий политический хаос в тогдашней Италии, на фоне которого папа Лев возвышался своей святостью. Сам Максим убил Валентиниана и вступил в брак с его вдовой Евдоксией (дочерью восточного императора Феодосия III). Максим царствовал всего около двух месяцев, стараясь победить других претендентов на престол, пока те его не убьют. Между тем Евдоксия из мести предложила Гейзериху завоевать Италию, на что тот радостно согласился (здесь играли роль и семейные связи: дочь Лицинии Евдоксии была обручена с сыном Гейзериха). Как и в былые времена, разочарованная императрица оказывала неоценимую услугу амбициозному варвару. Римляне снова умоляли папу Льва спасти город, и он сделал, что было в его силах. Однако в этот раз, в 455 году, ему удалось лишь договориться об относительно мирном и гуманном разграблении города: варвары не трогали церкви и убежища для населения, но занимались лишь одним – старались собрать все ценное, что еще оставалось в вечном и слабом городе. Несколько лет спустя император Востока повел свои корабли и сухопутные войска на Карфаген, чтобы наказать Гейзериха, и здесь римляне пережили одно из самых ужасных военных поражений во всей истории древнего мира[363].

Несторий торжествовал. Хотя он в целом одобрял богословие папы Льва, он не мог простить, что тот не оправдал его вместе с Флавианом и другими жертвами козней египтян. Лев, писал он, «воистину держится правой веры, но он одобрял несправедливости, которые совершили в отношении меня без расследования дела и суда». Несторий (или его позднейший редактор) видел во втором разграблении Рима Божье наказание за эту несправедливость. Он облек свой рассказ о судьбе города в форму пророчества:

Однако вскоре совершится второе нашествие варваров на Рим, во время которого Лев… собственными руками передаст варварам священные сосуды из алтаря и своими глазами увидит, как дочерей императора, царствующего в то время, уводят в плен[364].

Однако престиж папы Льва не пострадал из-за этой неудачи: все понимали, что надеяться на два чуда подряд – это было бы уже слишком. Напротив, он продолжал пользоваться авторитетом – верховным – в церкви гибнущего римского мира до дня своей смерти в 461 году. Он оставил по себе удивительное наследие в виде доброго имени церкви Рима, а ряд его преемников вошел в историю папства, так что на протяжении последующего тысячелетия с лишним на них ссылались, желая обосновать верховную власть Рима над всеми церквами. Иларий, преемник Льва, не снизил планку римских амбиций и не стеснялся говорить о них вслух. Это был тот самый человек, который на Втором Эфесском соборе тщетно пытался утихомирить бушующую толпу противников Флавиана и которому пришлось спасаться оттуда, прибегнув к переодеванию. Несмотря на все унижения и скандалы Рима эпохи Темных веков память о Льве и Иларии сохранилась и стала надежным основанием будущего папства.