Контрреволюция

Новый император столкнулся с кошмарной ситуацией, в какой не пожелал бы оказаться никто из его предшественников. Под угрозой стояло само существование империи. В первую очередь Маркиан прекратил выплачивать дань Аттиле, а это значило, что гунны неизбежно попытаются захватить часть империи – Восточной или Западной. Аттила действительно перешел Рейн в начале 451 года. Он собрал большие силы и намеревался по меньшей мере разграбить Галлию или даже сделать ее своей территорией. В то же время Гейзерих мог в любой момент повести свои войска на Рим. Ситуация была крайне опасной, и мы можем удивляться тому, что в этот самый момент власть могла посвятить столько сил религиозным спорам, но на самом деле это было приоритетом для императора.

Отчасти за этим стояли вполне практические соображения, поскольку беспокойные и бунтующие города и селения было трудно усмирить, а они не желали поставлять мужчин в армию и платить налоги. Здесь нужно было как можно скорее достичь какого-то согласия о вопросах веры. Не менее важную роль играло и представление о том, что империя сможет выжить только с помощью Божией, а недавние поражения и катастрофы ясно указывают на полную утрату благоволения Бога. Чтобы спасти христианский мир, следует немедленно и во всей полноте восстановить ортодоксию. И монофизиты, и несториане одинаково верили в божественное провидение, они только по-разному понимали то, какие группы и отдельные люди представляют правую веру. Но император вдруг перестал обращать внимание на их взгляды. Теперь двор стал интересоваться мнением папы Льва и Флавиана. Зеленая партия монофизитов исчезла, ей на смену пришла голубая партия кафоликов[308].

Сторонники одной природы были всерьез обеспокоены изменениями во взглядах императора и полагали, что Бог на небесах обеспокоен этим не менее, чем они

Сторонники одной природы были всерьез обеспокоены этими изменениями и полагали, что Бог на небесах обеспокоен этим не менее, чем они. Иоанн Никиусский, который уже мог видеть последствия этого переворота – и Халкидона, – описывал события так:

В день восшествия Маркиана на престол тьма покрыла всю землю с часа дня до вечера. Эта тьма была подобна тому, что случилось в Египте во дни Моисея, начальника пророков. И были великий страх и смятение на всех жителях Константинополя. Они рыдали и плакали, стенали и восклицали громкими голосами, думая, что наступает конец мира. Весь сенат, чиновники, солдаты, вся армия, все малые и великие, бывшие в городе, исполнились тревоги и восклицали: «Никогда мы не слышали и не видели при всех прежних императорах подобных вещей». И они роптали между собой, но не говорили о том открыто[309].

Первой жертвой переворота стал евнух Хрисафий, который умер в 451 году. Существуют разные версии его смерти. Возможно, он попытался устроить восстание «зеленых». Либо его казнил Маркиан, либо Пульхерия сняла с себя задачу его устранения, передав ненавистного евнуха в руки кого-то из его многочисленных врагов. Или же его убила толпа, протестующая против повышения налогов. Вместе с бывшим фаворитом утратили власть его приверженцы при дворе и в церкви. Евтихий последовал за Несторием в ссылку, но прожил в ней недолго и не мог надеяться на оправдание. Был также отдан приказ о возвращении сосланного духовенства. Умерший Флавиан также вернулся: его останки с великими почестями перенесли в Константинополь, где устроили погребение, достойное погребения мученика[310].

Собор

Хотя всем были ясны религиозные симпатии империи, по логике вещей она должна была официально заявить о своем вероисповедании на очередном соборе. Организация собора была не такой простой вещью, как может показаться, из-за постоянной угрозы набегов со стороны гуннов. И сам Маркиан не мог уделять время собору, поскольку ему нужно было быстро отправляться на фронт, как только его позовут. Папа Лев считал, что в соборе нет необходимости, поскольку все прежние проблемы связаны с двумя злодеями: Диоскором и Ювеналием, – так что достаточно применить к ним должные меры, и ситуация наладится. Но реалисты понимали, что нельзя оставлять последнее слово в вопросах основ христианской веры за Вторым Эфесским собором, а потому новый собор был неизбежен. Пульхерия прежде всего желала публичного провозглашения вероучения, чтобы ортодоксия была официально оправдана, и собирала те силы, которые должны были определить ход нового собрания[311].

Маркиан и Пульхерия распорядились об открытии нового собора в сентябре 451 года на священной почве Никеи, и началась подготовка. Однако из-за вторжений врагов даже это место, достаточно близкое к столице, не казалось надежным, так что он распорядился перенести собрание в Халкидон, пригород Константинополя. Это позволяет понять, почему там оказалось столько участников: официально в нем участвовало около пятисот епископов, хотя некоторых из них представляли доверенные лица. Вероятно, физически их присутствовало около трехсот – если не считать их секретарей и свиты. И стоит отметить еще одну деталь, важную для хода собора: значительное количество участников – не менее ста – оставили свои подписи под решениями Второго Эфесского собора, так что им приходилось оправдываться и объяснять, почему они переменили свои мнения.

Новый собор открылся 8 октября, когда было не так жарко, как во время двух предыдущих. Устроители усвоили и другие уроки. В этот раз порядок обеспечивали воины императора, ограждавшие участников от воздействия со стороны буйных «фанатов». Это было просто заседание епископов без групп возмущенных монахов или мирян.

В этот раз порядок обеспечивали воины императора, ограждавшие участников от воздействия со стороны буйных «фанатов». Это было просто заседание епископов без групп возмущенных монахов или мирян

Халкидон был выбран не случайно. Кроме того, что место встречи находилось в удобной близости от столицы, оно было овеяно собственной славой. Встреча должна была проходить в церкви мученицы Евфимии, то есть, как это понимали в то время, в ее непосредственном присутствии. После ее мученической смерти в начале IV века гробница Евфимии стала местом почитания и здесь совершались чудеса. Ее особо чтила императорская семья, сюда также приходили паломники из окрестных городов и селений. Люди отмечали, что гробницу Евфимии окружает атмосфера святости, святая творила и особые чудеса. Иногда она являлась в сновидениях епископам и другим почитателям и предлагала им собрать ее священную кровь. В сопровождении архиепископа Константинополя почетные паломники могли прикоснуться к мощам святой губкой, прикрепленной к железному пруту. Вынутая губка была «полна крови и кровяных сгустков». Затем эту кровь раздавали верным[312]. Епископы совещались в присутствии святыни: несомненно, на этом месте присутствовал Бог. Но кровь нельзя было собирать в любой момент, когда пожелаешь. Появление крови было знаком того, что святая довольна и желает передать людям свое благословение, так что здесь можно было проверить, что о них думает Бог. И циник мог бы добавить: если организаторы хотели санкционировать определенную доктрину с помощью чуда или видения, у них были для того прекрасные условия.

Халкидонский собор ставил перед собой две задачи: аннулировать решения Второго Эфесского собора и устранить его политические последствия, а также осудить ложные учения как Нестория, так и Евтихия. В первый день на соборе решения прошлого собора были в основном отменены, при этом собравшиеся нападали в первую очередь на Диоскора. Представители папы дали понять, что они не будут заседать на соборе, если там будет сидеть Диоскор[313].

В начале все вспоминали ужасы прошлого собора и преступления Диоскора. Евсевий Дорилейский заявил: «Диоскор навредил мне. Он навредил вере. Епископ Флавиан был убит и, вместе со мной, незаконно низложен»[314]. Обращаясь к императору, Евсевий говорил о прошлом соборе: «Лучше бы он никогда не собирался, тогда бы он не наполнил мир бедами и раздорами!» Он вспоминал, как Диоскор:

…собрав беспорядочную толпу и упрочив свое влияние взятками, начал разорять, насколько мог, благочестивую правую веру и вводить ошибочное учение инока Евтихия, которое уже издавна отвергли святые отцы… его злоба на веру христианскую и на нас была немаловажна[315].

Были зачитаны официальные протоколы Второго Эфесского собора, и по ходу дела многие его участники рассказывали о запугивании и нарушениях, сопровождавших создание этого документа. Флавиан был оправдан. Несмотря на многочисленные преступления Диоскора, в первую очередь ему вменили в вину то, что он оскорбил честь святого Петра, когда воспрепятствовал чтению вслух Томоса папы Льва. Позднее участники собора пришли к выводу, что эти грехи можно объяснить лишь тем, что Диоскор поддался внушениям сатаны: «Искуситель был бы подобен дикому зверю, ходящему около овчарни, который рычит, но не может причинить ущерб стаду, если бы последний епископ Александрии не дал ему себя сожрать»[316].

Хотя это не имело прямого отношения к учению или представлениям Диоскора, собор дал возможность многим врагам патриарха рассказать о том, как он их притеснял и какие несправедливости они претерпели от его рук. Список зверств Диоскора показывает, что он чувствовал себя скорее эллинистическим божественным царем, чем христианским пастырем. Выяснилось, что Диоскор силой отнимал земли и имущество у своих противников, грабил их и злодейски вырубал их деревья. Когда император послал зерно в голодающую Ливию, Диоскор забрал его себе и продал ради своей выгоды. Он также пользовался тем, что надзирал за дарами на благотворительность и социальными службами для собственного обогащения. Диоскор, как мы узнаем, тратил деньги, оставленные по завещаниям на благие дела, чтобы предаваться развратной жизни, на азартные игры и женщин: «Откровенно бесчестные женщины все время слонялись по епископскому дворцу и его баням». «По наущению этого чудесного проповедника происходили даже и убийства»[317].

В своем донесении к Маркиану собор приводил следующее заключение: «Исследовав на заседании причину той бури, что потрясла весь мир, мы пришли к выводу, что ее начал Диоскор, бывший епископ Александрии»[318]. Диоскор был низложен вместе со своими последователями и союзниками. Хотя некоторые из его бывших сторонников – в том числе Анатолий Константинопольский и Максим Антиохийский – успели быстро приспособиться к новому порядку. Особенно умело здесь действовал Ювеналий, который на протяжении двадцати лет был союзником александрийцев, но внезапно решил, что он решительно меняет свои прежние богословские представления. Ему удалось остаться патриархом.

Празднуя победу, епископы в конце первой сессии во внезапном порыве запели Trisagion, трисвятую песнь Богу[319]:

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.

Hagios o Theos, hagios ischyros, hagios athanatos, eleison himas.

Этот гимн, связанный в умах с Халкидоном, позже стал одним из самых популярных и значимых в традиции Византии и Православной церкви, и его часто поют на богослужении христиане Востока. Даже сегодня исполнение его потрясает слушателей любой христианской традиции или тех, кто лишен религиозных убеждений. Но Халкидон выбрал именно это песнопение не случайно. Само оно древнего происхождения, но стало популярным во время землетрясения в Константинополе: принято думать, что этим словам научил людей мальчик, который вскоре умер. Трисвятая песнь провозглашает полное доверие Богу, окруженному всем великолепием небесной славы, но также напоминает о божественном вмешательстве в эту жизнь, о чудесном избавлении от бедствия – скажем, о спасении христианской империи от сатанинского заговора.