Глава 17 Важные разговоры и экстренные меры 4 page

Криспин нахмурился.

– Я не раз говорил: если Джошуа из личных соображений не хочет принимать участие в деле, – если он хочет устраниться, то…

– Я с вами, – встрял Джош, с трудом подавляя агрессию. – Я не собираюсь отсиживаться в стороне.

– Джоши у нас герой, – сказала Джоэли и одарила его щедрой подбадривающей улыбкой. – Помяни мое слово, он будет последним, кто струсит.

О, Джоэли!

– Ладно, продолжаем. Постарайся за нами записывать, хорошо? Итак. Падди, будь добр, повтори, что ты сказал, пусть все послушают, потому что в твоих словах содержится суть ключевого решения, которое нам предстоит принять.

Падди дернул головой и замычал, продираясь сквозь свои записи.

– Ммм, ну, в общем… вопрос, главным образом, в том… какая у нас на самом деле цель. Если мы хотим наказать преступников и преподать урок обществу… тогда подход один: атаковать напрямую… э-э-э… рассматриваемую персону. – Тут Падди с опаской покосился на Джошуа. – Но если, как это, на мой взгляд, и должно быть, нас интересует животное само по себе, тогда нужно развернуть антикампанию, а если не получится, то силой освободить мышь.

– Правильно. – Криспин колебался, размышляя, не умалит ли его славу спасение одного-единственного грызуна. – Понятно, что в данном случае мышь выступает как символ, потому что у этого деятеля в лаборатории их тьма-тьмущая. Так что мы имеем дело с более широкой картиной. Кто-то из нас должен туда ворваться…

– В общем… в общем и целом я думаю, нам не надо повторять ошибку Организации по защите прав живых существ. Они-то как раз и расценивают животное как некий символ… а принципы ФАТУМа, как мне кажется, противоположные. Если человека на шесть лет запереть в стеклянном ящике – это символ? Не знаю, как для тебя, а для меня между мышами и людьми нет никакой разницы.

Остальные члены ФАТУМа одобрительно забормотали – подобного рода высказывания традиционно требовали одобрения.

Криспин надулся.

– Что ты, Падди, конечно, я имел в виду совсем другое. Я хотел сказать, что тут картина более широкая – это как выбор между жизнью одного человека и жизнями многих людей. Понимаешь?

– Прошу слова! – Джоши вскинул руку в надежде выставить Криспина идиотом. Криспин вытаращил глаза.

– Да, Джоши, – проворковала Джоэли. – Говори.

– Дело в том, что другой мыши попросту нет. В смысле, мышей навалом, да только не таких, как эта. Это очень дорогостоящая операция. Он не может поставить ее на поток. Кроме того, в прессе его подначивают, что сдохни одна Будущая Мышь, он тайком заменит ее новой. Так что для него теперь это дело принципа. Он мечтает доказать всему миру, что не ошибся в расчетах. Так что он подготовит только одну мышь и нанесет на нее штрихкод. Других мышей не будет.

Джоэли расцвела в улыбке и кинулась массировать Джошу плечи.

– Что ж, похоже, в этом есть здравый смысл. Итак, Падди, ты говорил о том, что вопрос заключается в следующем: можно сфокусироваться на Маркусе Чалфене, а можно на глазах у мировой прессы выпустить мышь на свободу.

– Прошу слова!

– Да, Джош.

– Криспин, тут совсем иное дело. В данном случае неважно, выпустишь ты мышь или нет. Ничего уже не поправить. Ее пытка – в ее генах. Как часовая бомба. Освободи ее – и она умрет в страшных мучениях где-нибудь еще.

– Прошу слова!

– Да, Падди.

– Ну, в общем… Разве вы не станете помогать политзаключенному бежать из тюрьмы только потому, что он неизлечимо болен?

Многочисленные члены ФАТУМа рьяно закивали головами.

– Правильно, Падди. Думаю, что Джошуа ошибается и что Падди предложил нам верное решение. Мы не в первый раз сталкиваемся с проблемой выбора, и каждый раз приходится действовать по обстоятельствам. В прошлом, как вы знаете, мы были сосредоточены на борьбе с преступниками. Составляли списки и осуществляли наказание. В последние годы мы несколько отошли от нашей старой тактики, однако думаю, даже Джоэли согласится, что это случай особенный, фундаментальная проверка прежних принципов. Мы имеем дело с настоящими безумцами. С другой стороны, мы проводили широкомасштабные акции протеста и освобождали тысячи животных, томящихся в неволе. Но в данном случае у нас не будет ни времени, ни возможности осуществить обе стратегии. Там соберется вся общественность, и… Впрочем, хватит об этом. Думаю, что выбор, который мы должны будем сделать в связи с тридцать первым числом, очень прост, как и сказал Падди. Мышь или человек. Так что, голосуем? Джошуа?

Сев на руки, чтобы Джоэли было удобнее делать ему массаж, Джошуа ответил:

– Голосуем.

* * *

Двадцатого декабря ровно в ноль часов ноль-ноль минут в доме Джонсов зазвонил телефон. Айри в ночной сорочке прошлепала вниз и сняла трубку.

– Э-э-э… ммм… Отметьте в своем духовном сознании тот день и час, который я выбрал, чтобы позвонить вам.

– Что? Это кто? Райан? Слушайте, Райан, не хочу показаться грубой, но сейчас полночь, понимаете? Неужели это не может…

– Айри? Деточка, это ты?

– Ваша бабушка на параллельном телефоне. Она тоже хотела с вами поговорить.

– Айри. – Гортензия была взволнована, – говори громче, мне плохо слышно.

– Айри, повторяю: запомните день и час этого звонка.

– Зачем? Я не могу, я очень устала, прошу вас, давайте отложим до…

– Двадцатое число, Айри. Ноль часов ноль минут. Двойки и нули…

– Слушаешь, деточка? Мистер Топпс пытается объяснить тебе что-то очень важное.

– Ба, говорите по очереди… Вы подняли меня с постели. А я как выжатый лимон.

– Двойки и нули, мисс Джонс. Это указывает нам на двухтысячный год. А известно ли вам, какой сейчас месяц?

– Декабрь, Райан. Так ли это ва…

– Декабрь – двенадцатый месяц, Айри. Таково же число колен сынов Израилевых. От каждого запечатлено двенадцать тысяч. Из колена Иудина запечатлено двенадцать тысяч. Из колена Рувимова запечатлено двенадцать тысяч. Из колена Гадова…

– Райан, я в курсе.

– В определенные дни – назначенные дни, дни-предупреждения – Господь велит нам действовать.

– И мы должны попытаться спасти заблудшие души. Заблаговременно предупредить.

– Мы предупреждаем вас, Айри.

Гортензия тихо заплакала.

– Мы просто пытаемся тебя предупредить, милая.

– Хорошо. Отлично. Я предупреждена. Всем спокойной ночи.

– Это не все, – торжественно провозгласил Райан. – Это было лишь первое предупреждение. Есть еще несколько.

– Только не говорите, что их еще одиннадцать.

– Ох, – вскрикнула Гортензия. Она выронила трубку, но Айри все равно слышала ее голос. – Ее посетил Господь! Она уже все знает!

– Райан, а не могли бы вы как-нибудь сжать оставшиеся одиннадцать предупреждений в одно? Или хотя бы сообщить мне самое главное? Иначе, боюсь, я буду вынуждена развернуться и пойти спать.

С минуту трубка молчала.

– Э-э-э… ммммм… – послышался наконец голос. – Хорошо. Не путайтесь с этим мужчиной.

– Айри! Пожалуйста, прислушайся к тому, что говорит мистер Топпс! Прошу тебя!

– С каким таким мужчиной?

– Ох, мисс Джонс. Не притворяйтесь, будто вы не знаете за собой большого греха. Откройте нам свою душу. Позвольте мне, от имени Господа, протянуть вам руку, смыть с вас…

– Знаете что, я правда чертовски устала. Что за мужчина?

– Этот ученый, Чалфен. Вы зовете другом того, кто на самом деле враг рода человеческого.

– Маркуса? Ничего я с ним не путаюсь. Отвечаю на звонки и веду переписку, вот и все.

– Это все равно что быть секретарем дьявола. – От этих слов Райана Гортензия зарыдала еще сильнее и громче. – Как низко вы пали!

– Райан, у меня нет времени. Маркус Чалфен просто пытается разобраться с такой чертовщиной, как рак. Понятно? Не знаю, кто вас информировал, но уверяю вас, что никакой он не дьявол.

– Значит, его приспешник! – заявила Гортензия. – Сражается в первых рядах!

– Успокойтесь, миссис Б. Боюсь, ваша внучка зашла слишком далеко. Как я и предполагал, уйдя от нас, она примкнула к темным силам.

– Шли бы вы, Райан… Я не Дарт Вэйдер.^[94] Ба…

– Молчи, деточка, молчи. Я и я очень расстроены.

– Значит, сдается мне, тридцать первого числа мы с вами встретимся, мисс Джонс.

– Не надо звать меня мисс Джонс, Райан. Что… что вы сказали?

– Тридцать первого числа. Для нас, Свидетелей Иеговы, это удобный повод сделать заявление. Там будет пресса со всего мира. И мы тоже там будем. Мы намерены…

– Мы хотим их предупредить! – встряла Гортензия. – Мы всё так хорошо придумали. Миссис Добсон будет играть на аккордеоне, потому что пианино туда не притащишь, а мы будем петь гимны. А еще мы объявим голодовку – до тех пор, пока это исчадие ада не перестанет вмешиваться в дивные творения нашего Господа и не…

– Голодовку? Ба, тебя же начинает тошнить, если ты в одиннадцать не позавтракаешь. Ты за всю жизнь ни разу не сидела без еды дольше трех часов. И тебе восемьдесят пять.

– Ты забываешь, – холодно и резко сказала Гортензия, – я родилась в землетрясение. И выжила. Отсутствие еды меня не пугает.

– Вы ведь не позволите ей голодать, правда, Райан? Ей восемьдесят пять лет, Райан. Восемьдесят пять. Какие в этом возрасте голодовки?

– Говорю тебе, Айри, – громко и отчетливо вешала в трубку Гортензия, – я это сделаю. Небольшое недоедание мне нипочем. Господь одной рукой дает, другой отнимает.

Айри слышала, как Райан положил трубку и, войдя в комнату Гортензии, потихоньку отбирает у нее телефон и уговаривает пойти лечь. На том конце провода послышалось пение: это Гортензия, удаляясь, пела неизвестно кому «Господь одной рукой дает, другой отнимает!».

– Но чаще всего, – подумала Айри, – он как тать в ночи. Просто отнимает. Является, черт побери, и отнимает.

* * *

Маджид очень гордился, что ему довелось воочию увидеть все стадии. Он видел, как выглядят здоровые гены. Как происходит заражение, потом искусственное оплодотворение. И как рождается новая жизнь – совсем иначе, чем его собственная. Мышонок был один. Ни тебе гонок по родовым путям, ни расчета на первый-второй, ни спасенного, ни отвергнутого. Тут ни при чем факторы везения и случайности. Бессмысленно говорить: «У тебя шнобель от отца, а любовь к сыру от матери». Никаких сюрпризов не будет. Никаких игр в прятки с болезнью и увиливаний от боли; точно знаешь, когда ждать смерть. Ты не мучаешься вопросом, кто дергает за ниточки. Не сомневаешься в Его всемогуществе. Не клянешь неверную судьбу. Нет смысла куда-то ехать, искать, где зеленей трава, – для этой мыши все предрешено. Для нее нет понятия «путешествие во времени» (Маджид теперь точно знал: Время – это сука. Су-ка), ибо ее будущее равно настоящему равно прошлому. Эдакая китайская коробочка. Никаких иных путей, упущенных возможностей, альтернатив. К черту догадки «а что, если», «может статься». Есть только уверенность. Чистой воды уверенность. А что, – подумал Маджид, когда манипуляции были окончены, маски и перчатки сняты, белый халат повешен на крюк, – что тогда Бог, если не это?