Ноября 1989

Рухнула стена. Заметное событие. Исторический момент. Никто не знал, кто построил эту стену, кто ее сейчас ломал и хорошо это или не очень; никто не имел представления, какой длины и высоты была стена, почему люди гибли, пытаясь через нее перебраться, перестанут ли они гибнуть теперь, но все равно это было очень познавательно; отличный повод собраться. В четверг вечером Алсана и Клара наготовили еды, и все уселись перед телевизором смотреть, как вершится история.

– Кому еще риса?

Миллат и Айри наперегонки протянули тарелки.

– Что там теперь происходит? – спросила Клара, прибежав из кухни с миской жареных ямайских клецок, три из которых мигом стащила Айри.

– Да все то же, – ухмыльнулся Миллат. – Абсолютно то же самое. Танцуют на стене, долбят молотками. Надоело. Дайте я посмотрю, что там еще идет.

Схватив пульт дистанционного управления, Алсана втиснулась между Кларой и Арчи.

– Обойдешься.

– Это познавательно, – вдумчиво сказала Клара; у нее под рукой лежал блокнот, куда она готовилась занести любую сколько-нибудь важную информацию. – Такие вещи смотреть полезно.

Алсана кивнула и, подождав, пока два бесформенных бхаджи наконец проглотятся, произнесла:

– Это я и пытаюсь ему втолковать. Делается большое дело. Это самый что ни на есть исторический момент. Однажды твои собственные маленькие Икбалы станут дергать тебя за брюки и спрашивать, где ты был, когда…

– Я им скажу, что задолбался смотреть эти чертовы репортажи.

Миллат тут же получил две оплеухи: одну за грубость, другую за наглость. Айри грустно и недоверчиво покачала головой; она была одета странно и походила на тех людей, танцевавших на стене: одежда с эмблемой CND68,^[68] раскрашенные граффити брюки, дрэды. Она была в том возрасте, когда всякое ее слово становилось вспышкой гениальности в мире вековечной тишины, любое прикосновение казалось ей неповторимым, убеждение незыблемым, а мысль оборачивалась откровением, посланным ей одной.

– Это сугубо твоя проблема, Милл. Тебя не интересует, что происходит в мире. А по-моему, это чудесно. Они теперь свободные люди! После стольких лет – разве это не чудо? После десятилетий мрачного коммунизма, грозовой тучей висевшего над их страной, объединенный народ озарило солнце западной демократии. – Айри с воодушевлением цитировала «Ньюснайт». – Я считаю, что демократия – величайшее изобретение человечества.

Алсана, которой казалось, что Кларино чадо в последнее время стало уж больно высокопарным, протестующе подняла голову жареной ямайской рыбы.

– Нет, дорогуша. Не надо заблуждаться. Величайшее изобретение человечества – картофелечистка. И еще электрощетка.

– Знаешь, чего им хочется? – спросил Миллат. – Побросать эти чертовы молоточки, взять чуток динамита и разнести эту махину на хрен, раз она им так не нравится. Побыстрей разделаться, ясно?

– С чего ты взял? – поспешно проглотив клецку, встряла Айри. – То, что ты говоришь, смешно!

– А тебе лишь бы клецок побольше слопать, – сказал Миллат, похлопывая себя по животу. – Большое красивым не бывает.

– Отстань.

– Знаешь, – промычал Арчи, жуя куриное крылышко, – я не уверен, что это так уж хорошо. Мы ведь с Самадом там были, не забывай. Поверь, есть причины сохранить стену. Разделяй и властвуй – вот так вот, молодая леди.

– Господи Иисусе, пап. Что ты гонишь?

– Он не гонит, – строго сказал Самад. – Вы, молодые, забыли причины некоторых вещей, забыли их значимость. Мы там были. И нам трудно радоваться объединению Германии. Времена были другие, молодая леди.

– Разве плохо, что столько людей обрели свободу? Посмотри. Посмотри, как они счастливы.

Самад с презрением взглянул на счастливых людей, танцующих на стене, и в глубине души ощутил неприятную зависть.

– Я не против восстаний как таковых. Просто если вы свергаете старый порядок, вы должны точно знать, что сумеете предложить взамен нечто лучшее; именно это нужно понять Германии. Возьмем, к примеру, моего прадеда, Мангала Панде.

Айри демонстративно вздохнула.

– Если вы опять за старое, то лучше не надо.

– Айри! – одернула ее Клара из чувства долга.

Айри разозлилась. И надулась.

– Он вечно говорит так, будто все знает. Весь мир только вокруг него и вертится. Хотя бы сейчас мы можем поговорить про сегодня, про Германию? Спорим… – Она повернулась к Самаду, –…что я об этом больше вашего знаю? Давайте, спросите меня о чем-нибудь. Я весь семестр это изучала. И кстати: вас там не было. Вы с отцом были там до сорок пятого. А стена появилась только в шестьдесят первом.

– «Холодная война», «холодная война», – с кислой миной бубнил Самад, не обращая на нее внимания. – О горячей войне забыли. О той, на которой гибнут люди. Там я узнал про Европу то, чего в книгах не пишут.

– Ой, – сказал Арчи, сглаживая конфликт, – через десять минут начинаются «Остатки летнего вина», очередная серия по Би-би-си два.

– Ну, – настаивала Айри, вскакивая и поворачиваясь к Самаду. – Спросите меня о чем-нибудь.

– Между книгами и опытом, – торжественно произнес Самад, – лежит бескрайний океан.

– Ясно. Вы двое говорите столько всякого дерь…

Но Клара успела шлепнуть ее по уху:

– Айри!

Дочь не столько покорилась, сколько возмутилась – села на место и прибавила в телевизоре громкость.

Сорокапятикилометрового шрама – уродливейшего символа разделенного Востока и Запада – больше не существовало. Мало кто (и ваш покорный слуга в том числе) надеялся дожить до этого момента, но прошлой ночью, когда пробило полночь, тысячи людей, томившихся по разные стороны стены, с громкими воплями хлынули через ее контрольные пункты, принялись карабкаться на нее.

– Глупо. У них возникнет масса проблем с иммигрантами, – сказал Самад телевизору, макая клецку в кетчуп. – Нельзя пускать миллион людей в богатую страну. Верный путь к беде.

– Кто это там рассуждает? Старина Черчилль? – Алсана презрительно рассмеялась. – Породистый белокрылый голубок, бекон с яичницей, желеподобный пузан, высоколобый английский бульдог?

– Шрам, – записывала Клара. – Так они сказали?

– Господе Иисусе! Вы что, не понимаете масштаба происходящего? Системе конец. Это же политический катаклизм, переплавка всего и вся. Исторический момент.

– Многие так говорят, – сказал Арчи, проглядывая программу передач. – Будем смотреть «Криптон-фактор» на дециметровом? Это всегда интересно. Скоро начнется.

– Хватит вам уже. – Миллата изо всех сил выводили из себя все эти пижонские разговоры про политику. – «Исторический момент»! Как заведете свою волынку…

– Да заткнись ты, к чертям собачьим! – (Она его любила, но он был невыносим).

Самад встал.

– Айри! Не забывай, что ты гость и ты в моем доме. Пощади наши уши.

– Ах, так! Значит, мое место на улице, среди простых рабочих.

– Что за девчонка, – с досадой воскликнула Алсана, когда за Айри захлопнулась входная дверь. – Помесь университета с подворотней.

Миллат огрызнулся:

– Уж кто-кто, а ты бы помолчала, ма. И почему в этом доме все так любят рот разевать?

Самад указал на дверь.

– Не смей разговаривать с матерью в подобном тоне. Пошел отсюда.

– Мне кажется, – спокойно произнесла Клара, когда Миллат вихрем вылетел в свою комнату, – мы не должны запрещать детям высказывать свое мнение. Хорошо, что они мыслят самостоятельно.

Самад усмехнулся.

– И что им это даст? Тебе часто приходится самостоятельно мыслить, целый день сидя дома, у телевизора?

– Это наезд?

– Ну что ты, Клара. В мире жить сложно. И наши дети должны научиться одному: понимать, что выжить помогают правила, а не фантазии.

– Его правда, – веско заявил Арчи, гася окурок в пустой миске из-под карри. – Эмоции – это по вашей части.

– Значит, это женские заботы! – возмутилась Алсана с набитым ртом. – Вот спасибо, Арчибальд.

Арчи не унимался.

– Но вам до нас далеко. Я вот что хочу сказать: вы обе еще, в общем, молодые. А мы с Самадом – настоящие источники знаний для наших детей, если они к нам обратятся за опытом. Ходячие энциклопедии. Вы им столько дать не сможете. Будем честны.

Алсана легонько шлепнула его по лбу.

– Дурачок. Вы остались в прошлом, как конные экипажи и восковые свечи, – разве ты этого не понимаешь? Вы для них старые и вонючие, как вчерашняя газета, в которую рыбу заворачивали. Я согласна с твоей дочерью: какой прок от ваших разговоров? – Алсана встала и направилась вслед за Кларой, которая, не выдержав последнего оскорбления, в слезах выскочила на кухню. – Вы, джентльмены, только и делаете, что говорите о какой-то своей ерунде.

Осознав, что они покинуты всеми домочадцами, Арчи и Самад дружно закатили глаза и обменялись кривыми улыбками. Посидели в тишине. Арчи привычным жестом переключал каналы: «исторический момент», «в Джерси поставили костюмированную драму», «двое мужчин пытаются построить плот за тридцать секунд», «сегодня мы в нашей студии обсуждаем проблему абортов», снова «исторический момент».

Щелк.

Щелк.

Щелк.

Щелк.

Щелк.

– Останемся дома? Может, в паб сходим? Или к О’Коннеллу?

Арчи полез в карман за новеньким десятипенсовиком, но быстро понял, что это ни к чему.

– К О’Коннеллу? – сказал Арчи.

– К О’Коннеллу? – сказал Самад.

Date: 2015-12-12; view: 323; Нарушение авторских прав