Глава 4 Будет трое

Специалисты по рекламе

Табличка призвана была пугать. И напугала: Арчи постучал сначала слишком тихо, потом слишком громко, а затем ввалился в комнату, когда Келвин Хироу в костюме из молескина повернул ручку, чтобы впустить Арчи.

– Арчи, – сказал Келвин Хироу, обнажая двойной ряд зубов, жемчужно-белых скорее благодаря дорогому стоматологу, чем регулярной чистке. – Арчи, Арчи, Арчи, Арчи.

– Мистер Хироу, – сказал Арчи.

– Ты меня удивляешь, Арчи, – сказал мистер Хироу.

– Мистер Хироу, – сказал Арчи.

– Садись, Арчи, – сказал мистер Хироу.

– Хорошо, мистер Хироу, – сказал Арчи.

Келвин вытер ручеек жирного пота, стекавший за воротник рубашки, повертел в руках серебряный «Паркер» и несколько раз глубоко вздохнул.

– Это очень деликатное дело, Арчи… я никогда не считал себя расистом…

– Мистер Хироу?

Черт побери, думал Келвин, какие огромные глаза. Когда пытаешься сказать нечто деликатное, они ужасно мешают. Огромные глаза, как у ребенка или детеныша тюленя, воплощенная невинность, – смотришь на Арчи и как будто видишь перед собой создание, каждую секунду ожидающее удара палкой по голове.

Келвин решил сменить тактику.

– Обычно, сталкиваясь с подобными деликатными ситуациями, я всегда советуюсь с тобой. Потому что для тебя, Арчи, у меня всегда найдется время. Я уважаю тебя. Ты не лезешь вперед, Арчи, и никогда не лез, но зато ты…

– Надежный, – закончил Арчи, потому что уже наизусть знал все, что ему скажут.

Келвин улыбнулся – огромная щель на его лице появилась и исчезла резко и неожиданно, как будто толстяк прошел через двустворчатую дверь.

– Да, верно, надежный. Тебе доверяют, Арчи. Я знаю, что ты немного сдал, что старое ранение причиняет тебе беспокойство, но когда менялся весь штат фирмы, тебя, Арчи, я оставил, потому что ясно видел: тебе доверяют. Вот почему ты столько лет в рекламе. Я тоже доверяю тебе, Арчи, и верю, что ты правильно поймешь то, что я тебе скажу.

– Мистер Хироу?

Келвин пожал плечами.

– Я мог бы солгать тебе, Арчи, мог бы сказать, что произошла ошибка при заказе билетов и для тебя просто не нашлось места; мог бы почесать в затылке и придумать какую-нибудь отговорку – но ты большой мальчик, Арчи. Ты бы позвонил в ресторан, ты не дурак, Арчи, у тебя в голове полный порядок, ты бы сложил два и два и…

– Получил четыре.

– Получил четыре, верно, Арчи. Ты бы получил четыре. Понимаешь, о чем я, Арчи? – спросил мистер Хироу.

– Нет, мистер Хироу, – ответил Арчи.

Келвин решить взять быка за рога.

– Я о корпоративной вечеринке в прошлом месяце. Было очень неудобно, Арчи, неприятно. Скоро ежегодный банкет, на котором должны присутствовать и сотрудники нашего филиала в Сандерленде. Там будет человек тридцать, ничего особенного, так, карри, пиво, танцы… как я уже говорил, Арчи, я не расист…

– Расист…?

– Я не одобряю идей Инока Пауэлла… но все же в его идеях кое-что есть, ведь правда? Наступает такой момент, момент пресыщения, и люди начинают испытывать неловкость… Как видишь, то, что он говорил…

– Кто?

– Пауэлл, Арчи, Пауэлл, следи за моей мыслью. Иногда он говорит справедливые вещи, правда? Я хочу сказать, что это как «Дели» на Юстон-роуд по понедельникам. И есть такие люди, Арчи (я к ним не отношусь), есть такие люди, которым твое поведение кажется немного странным.

– Странным?

– Видишь ли, жены недовольны, потому что она красивая, действительно красивая – удивительные ноги, Арчи, могу только поздравить тебя с такими ногами. А мужчины, ну… мужчины недовольны, потому что неприятно хотеть чужую жену, когда сидишь на корпоративной вечеринке рядом со своей супругой, особенно если она… сам понимаешь… И они не знают, как им быть.

– Кто – она?

– Что?

– О ком мы говорим, мистер Хироу?

– Ладно, Арчи, – сказал Келвин, с которого теперь пот лил ручьями, что крайне неприятно для мужчины с такой волосатой грудью, – вот, возьми. – Келвин подтолкнул к нему стопку талонов на обед. – Остались после лотереи в пользу Биафранз, помнишь.

– Что вы, не надо, мистер Хироу… я же выиграл прихватку для духовки, так что не стоит…

– Возьми, Арчи. Тут талонов на пятьдесят фунтов, и их можно реализовать более чем в пяти тысячах предприятий питания по всей стране. Возьми. Пообедаешь пару раз за мой счет.

Арчи перебирал талоны, как будто это были пятидесятифунтовые купюры. На мгновение Келвину показалось, что он видит в глазах Арчи слезы радости.

– Ну… даже не знаю, что сказать. Есть одно местечко, куда я хожу довольно часто. Если они принимают талоны, я обеспечен на всю жизнь. Спасибо большое.

Келвин приложил ко лбу носовой платок.

– Не за что, Арч. На здоровье.

– Мистер Хироу, можно я… – Арчи махнул в сторону двери. – Просто хотелось бы позвонить некоторым людям, понимаете, рассказать им о ребенке… так что, если мы уже закончили…

Келвин с облегчением кивнул. Арчи поднялся со стула. Стоило ему взяться за дверную ручку, как Келвин снова схватил свой «Паркер» и сказал:

– Да, Арчи, вот еще что… Этот обед с филиалом в Сандерленде… Я поговорил с Морин, и мы пришли к выводу, что надо сократить состав… Мы положили бумажки с именами в шляпу и вытащили твое. Ну, думаю, ты все равно не будешь скучать, да? На таких банкетах всегда довольно скучно.

– Вы правы, мистер Хироу, – сказал Арчи, уносясь мыслями далеко-далеко. Он молил Бога, чтобы бар «О’Коннелл» оказался «предприятием питания». И улыбался, представляя себе реакцию Самада, когда он предъявит ему талоны на сумму в пятьдесят фунтов.

* * *

Теперь Клара и Алсана стали видеться чаще. Во-первых, из-за того, что миссис Джонс забеременела вскоре после миссис Икбал, во-вторых, из-за ежедневного соседства. К этому времени Клара работала на полставки тренером в Молодежной группе Килберна, которая представляла собой шеренгу в пятнадцать человек, танцующих ска:^[20] негритянские прически, спортивные костюмы «Адидас», коричневые полуботинки, застежки «липучки», все в желто-коричневых тонах. Алсана же посещала азиатский клуб будущих мам на Килберн-хай-роуд прямо за углом. Сперва нерешительно (несколько раз вместе пообедали, от случая к случаю пили кофе) то, что началось, как партизанская война против дружбы их мужей, быстро переросло в настоящую дружбу. Да, им пришлось смириться с взаимным восхищением мужей, зато у них оставалось свободное время, которое можно было приятно проводить: устраивать пикники и ходить на экскурсии, спорить и размышлять, смотреть старые французские фильмы, во время которых Алсана вскрикивала и закрывала глаза руками при малейшем намеке на наготу («Уберите! Мы не хотим смотреть на болтающиеся части!»), а Клара получала возможность увидеть, как живут другие – те, кто наслаждается романтикой, страстью и joie de vivre. ^[21] Те, кто занимается сексом. Увидеть жизнь, какая могла быть и у нее, если бы в один прекрасный день она не оказалась на лестнице, у которой ее поджидал Арчибальд Джонс.

Когда животы у них стали слишком большими, а кресла в кинотеатре сделались маловаты, они начали встречаться в Килберн-парке, чтобы пообедать, обычно вместе с Позорной Племянницей. Втроем они усаживаются на широкой скамейке, Алсана вручает Кларе термос с чаем «Р. G. Tips» без молока, но с лимоном, разворачивает бумагу, в которую завернуто сегодняшнее чудо: пряные комочки теста, рассыпчатые индийские сладости, раскрашенные в яркие цвета, тонкие лепешки с перченой говядиной внутри, салат с луком. Она говорит Кларе: «Ешь! Наедайся! Он барахтается у тебя в животе, ждет, когда ты его покормишь. Женщина, не мучь его! Хочешь уморить его голодом?» – потому что, хотя это и не заметно, на скамейке шестеро (трое уже есть, а скоро будет еще трое: девочка у Клары и два мальчика у Алсаны).

Алсана говорит:

– Никто не жалуется, скажем прямо. Дети – это благословение, чем больше, тем лучше. Но, я вам говорю, когда я повернула голову и увидела это изобретение – ультра-чего-то-там…

– Ультразвук, – поправляет Клара с набитым ртом.

– Да! Я чуть не померла от разрыва сердца! Двое! Одного-то прокормить!..

Клара смеется:

– Представляю лицо Самада, когда он это увидел.

– Нет, дорогуша, – укоризненно отвечает Алсана и прячет свои большие ноги под складками сари. – Ничего он не видел. Его там не было. Я не позволяю ему смотреть на такое. У женщины должна быть своя заповедная область. Мужчина не должен иметь дело с тем, что связано с ее телом, с… интимными женскими местами.

Позорная Племянница, сидящая между ними, хмыкает.

– Черт возьми, Алси, он должен иногда иметь дело с твоими интимными местами, или это, блин, непорочное зачатие?

– Грубо, – замечает Алсана, обращаясь к Кларе, в своей высокомерной английской манере. – Ты уже достаточно большая, чтобы не выражаться, и слишком маленькая, чтобы знать больше всех.

И Клара с Алсаной одновременно кладут руки на животы – случайное совпадение, которое вполне возможно, когда людей объединяет схожий опыт.

Нина пытается загладить свою вину:

– Да… э-э… Вы уже выбрали имена? Какие варианты?

Алсана уже все решила:

– Мина и Малана, если будут девочки, и Маджид и Миллат, если мальчики. «М» – хорошая буква, сильная. Махатма, Мухаммед и этот странный мистер Моркомб из «Моркомб и Мудрец».^[22] Такой букве можно доверять.

Но Клара выбирает имя более осмотрительно. Ей кажется, что дать имя – значит взять на себя страшную ответственность, божественную задачу, которая не по силам простому смертному.

– Если будет девочка, я, наверно, назову ее Айри. На нашем языке это означает, что все о’кей, без проблем, спокойно, мирно, понимаете?

Прежде чем Клара заканчивает фразу, Алсана приходит в ужас:

– «О’кей»? И это имя для ребенка? С тем же успехом можешь назвать ее «Не-хотите-ли-сэр-заказать-и-пападамы?» или «Чудесная-погода-не-правда-ли?».

– Арчи нравится имя Сара. Вообще-то в этом имени нет ничего плохого, но и хорошего тоже мало. Пусть это и чудо, что жена Авраама…

– Ибрагима, – поправляет Алсана, скорее машинально, чем из религиозного педантизма. – По милости Аллаха принялась рожать детей одного за другим, как только ей стукнуло сто.

И тут Нина, недовольная тем, какой оборот принимает разговор, заявляет:

– А мне нравится «Айри». Классное имя. Необычное.

Алсана хмыкнула.

– Подумать только! Да что Арчибальд понимает в классных и необычных вещах?! Я бы на твоем месте, милочка Алсана похлопывает Клару по колену, – назвала ее Сарой, и точка. Иногда надо уступать мужчинам. Чтобы не было… – она машет руками, изображая яростную ссору, – чтобы не было скандала.

Нина делает из шарфа чадру, хлопает густыми ресницами и говорит с сильным восточным акцентом:

– Да-да, тетенька, маленькая покорная индийская женщина. Вы с ним не разговариваете, он тебе только приказывает. Вы ругаетесь, кричите, но не слышите друг друга. И в итоге он побеждает, ведь он делает что хочет и когда хочет. И в половине случаев ты не знаешь даже, где он, чем занят, что чувствует. На дворе семьдесят пятый год, Алси. Теперь нельзя так строить отношения. Тут нельзя жить так, как дома. На Западе мужчина и женщина должны слышать друг друга, должны общаться, иначе… – Нина взмахивает руками, изображая ядерный взрыв.

– Какая ерунда! – торжественно изрекает Алсана, закрывая глаза и качая головой. – Это ты меня не слышишь. Во имя Аллаха, я обращаюсь с людьми так же, как они со мной. Почему ты думаешь, что мне интересно, чем он занят? Думаешь, я хочу знать! На самом деле, если ты хочешь, чтобы брак не распался, нечего вести эти бесконечные разговоры, разговоры, разговоры. Не нужны все эти «Я такой-то» и «А в душе я такой-то» – прямо как в газетах, все эти разоблачения, особенно если твой муж старый, морщинистый, разваливается на куски. Тогда уже не хочется копаться в его грязном белье и знать, чей скелет гремит костями в шкафу.

Нина хмурится, Клара не может придумать, что на это возразить, и Алсана снова раздает рис.

– Более того, – продолжает Алсана, складывая свои полные руки под грудью. Она рада, что удается порассуждать на тему, столь близкую к ее будущему ребенку. – В наших семьях знают, что самое важное в браке – это молчание, то, чего не говоришь.

Все три женщины выросли в строгих религиозных семьях, где Бог непременно появлялся за обедом, проникал в каждую детскую игру, сидел в позе лотоса с факелом в руках у супружеской кровати и следил, чтобы не было ничего неприличного.

– Скажем прямо, – насмешливо обращается Нина к Алсане, – ты считаешь, что здоровое угнетение полезно для семейной жизни.

Алсана тут же выходит из себя.

– Угнетение! Бессмысленное слово! Я тебе говорю про обычный здравый смысл. Что из себя представляет мой муж? И ее тоже? – она кивает на Клару. – К тому времени, как мы родились, они прожили на этой земле уже двадцать пять лет. Кто они? На что способны? В чьей крови их руки? Какие мерзкие тайны они хранят? Кто знает? – Она вскидывает руки – и эти вопросы, вспорхнув, улетают вместе со стаей воробьев в нездоровый воздух Килберна. – Чего ты не понимаешь, моя Позорная Племянница, чего вообще все ваше поколение не понимает, так это…

При этих словах изо рта у Нины вылетает кусочек лука – она спешит возразить Алсане:

– Мое поколение? Да ты, блин, всего на два года меня старше, Алси!

Но Алсана продолжает, не обращая на нее внимания, рубя рукой воздух, как грязный язык Позорной Племянницы:

–…что не всякий хочет разведывать мерзкие тайны другого.

– Но тетенька, – вскрикивает Нина, потому что они дошли как раз до того вопроса, по которому она хочет поспорить, до камня преткновения, брака Алсаны, – как ты можешь жить с человеком, если тебе не кажется, что ты знаешь его с сотворения мира?

Когда собеседник начинает злиться, Алсана любит повеселиться и этим окончательно его довести. Она подмигивает Нине.

– Потому что, мисс Самая Умная, это гораздо проще. Как раз потому, что Ева не знала Адама от сотворения мира, все у них было хорошо. Хочешь объясню? Да, я вышла замуж за Самада Икбала в тот же день, как с ним познакомилась. Да, я его совсем не знала. Но я его знала достаточно, чтобы он мне понравился. Мы встретились за завтраком в Дели жарким индийским утром, и он обмахивал меня газетой «Таймс». Я решила, что у него доброе лицо, приятный голос и неплохая задница для его возраста. Очень хорошо. А теперь, чем больше я узнаю его, тем меньше он мне нравится. Так что, как видишь, лучше было, когда мы друг друга не знали.

Нина топает ногой. Ее раздражает такая извращенная логика.

– Кроме того, я все равно никогда не узнаю его до конца. Добиться от него откровенности – все равно что козлу доить молоко.

Нина не выдерживает – смеется:

– Как от козла молока.

– Да-да. Думаешь, я такая дура. Но в мужчинах я отлично разбираюсь. И вот что я тебе скажу, – Алсана готова выдать заключение. Много лет назад она видела, как это делают гладко причесанные юристы в Дели. – Мужчина – величайшая загадка. Постичь Бога гораздо легче, чем мужчину. Ну и хватит философии, – она снимает крышку с пластиковой баночки. Толстая, красивая, она радуется тому, как ловко подвела черту.

– Просто ужас, что они в тебе, – говорит Нина своей тетке и закуривает. – В смысле, мальчишки. Просто ужас, что у тебя родятся мальчики.

– Что ты этим хочешь сказать?

Это Клара. Они с Ниной держат в секрете от Арчи и Алсаны, что Клара за несколько месяцев прочитала «Женщину-евнуха» Джермены Грир, «Боязнь полетов» Эрики Джон и «Другой пол»,^[23] которые ей дала Нина, тайно пытаясь освободить Клару от «ложных представлений».

– Я хочу сказать, что за последние сто лет мужчины устроили жуткий бардак. На свете слишком много этих уродов. Если бы я узнала, что беременна и у меня будет мальчик, – она делает паузу, чтобы ее подруги, отравленные ложными представлениями, подготовились к оригинальной мысли, – я бы сделала аборт.

Алсана вскрикивает, прикрывает одной рукой свое ухо, а другой – ухо Клары и заходится в кашле, подавившись кусочком баклажана. Кларе эта идея почему-то кажется забавной, страшно смешной, уморительной, а Позорная Племянница ничего не может понять: она сидит между двумя женщинами, похожими на яйца, причем обе сгибаются пополам, одна от смеха, вторая от ужаса и удушья.

– Дамы, с вами все в порядке?

Это Сол Йозефович – старик, давным-давно решивший, что его долг патрулировать парк (когда-то он был здесь сторожем, но его сократили). Теперь он стоит перед ними и как всегда готов прийти на помощь.

– В порядке, мистер Йозефович. Если то, что мы все будем гореть в аду – это порядок, – объясняет Алсана, взяв себя в руки.

Нина закатывает глаза:

– Говори за себя!

Алсана парирует с ловкостью профессионального фехтовальщика:

– А я, слава Аллаху, за себя и говорю.

– Добрый день, Нина, добрый день, миссис Джонс. – Сол кивает каждой. – Вы уверены, что все в порядке? Миссис Джонс?

У Клары все еще льются слезы. Она и сама не может понять, смеется она или плачет.

– Все нормально… нормально, извините, что встревожили вас, мистер Йозефович. Честное слово, все в порядке.

– По-моему, не смешно, – бурчит Алсана. – Что смешного в убийстве невинных младенцев?

– Ничего, насколько могу судить по опыту, миссис Икбал, ничего, – сдержанно отвечает Сол (он всегда говорит сдержанно) и протягивает Кларе носовой платок. И трех женщин вдруг осенило – внезапно, как может потрясти история, словно вспышка, – по какому именно опыту может судить бывший сторож. Они примолкли.

– Ну тогда, раз с вами все в порядке, я пойду, – говорит Сол и кивает Кларе: она может оставить себе его платок. Потом старомодно приподнимает шляпу. Еще раз коротко кланяется и медленно уходит, продолжая обход парка против часовой стрелки.

Как только Сол оказывается достаточно далеко, чтобы не слышать, Нина говорит:

– Ладно, тетя Алси, прошу прощения, извини, пожалуйста… Чего же тебе еще?

– Много чего, – голос Алсаны больше не звучит сердито, становится мягче. – Я хочу понять весь этот мир, чтобы выразить его смысл в двух словах. Я стараюсь понять, но ничего не понимаю.

Она вздыхает и, не дожидаясь ответа, глядя не на Нину, а туда, где исчезает, мелькая между тисами, сгорбленная фигура Сола, продолжает:

– Может быть, ты и права насчет Самада… и насчет всего остального. Может быть, хороших мужчин не бывает, и те двое, у меня в животе, тоже не будут хорошими людьми… И может быть, я слишком мало с ним разговариваю, может быть, я вышла замуж за человека, которого совершенно не знала. Наверно, ты все понимаешь лучше меня. Что я могу знать?.. Босоногая деревенская девочка, которая не обучалась в университетах.

– Алси, – говорит Нина, пытаясь вклиниться между слов Алсаны, как уток в основу будущего гобелена. – Ты же знаешь, что я совсем не то имела в виду.

– Но я не могу все время думать об истине. Мне нужна та правда, с которой можно жить. А разница между ними – как между сумасшедшей попыткой выпить соленое море и глотком из ручья. Моя Позорная Племянница верит в целительную силу разговоров, да? – Алсана усмехается. – Бесконечные разговоры, разговоры, разговоры, и никаких проблем. Будь искренним, вскрой свою душу и залей кровью все вокруг. Но прошлое, милочка, это не просто слова. Мы вышли замуж за стариков, понимаешь? Отцы этих детей, – Алсана похлопывает свой живот и живот Клары, – всегда будут длинноногими дядюшками. Одна нога в прошлом, другая – в настоящем. И никакие разговоры тут не помогут. Их корни всегда будут спутаны и, как всякие корни, будут вылезать из земли. Погляди у меня в саду: каждый божий день птицы летают вокруг кориандра и…

Сол Йозефович доходит до ворот, оборачивается, машет им. Они машут в ответ. Клара машет над головой кремовым платком, и ей кажется, что это похоже на спектакль. Как будто она провожает кого-то, кто уезжает за границу.

– Как они познакомились? – спрашивает Нина, пытаясь развеять тучи, сгустившиеся над их пикником. – Мистер Джонс и Самад Миа?

Алсана откидывает голову, решая забыть о споре.

– На войне. Когда убивали каких-то бедняг, которые скорее всего этого не заслуживали. И чего добились? У Арчибальда что-то там с ногой, а Самад Миа остался без руки. Большая польза, просто огромная.

– Кажется, у Арчи в правой ноге осколок, – тихо говорит Клара и показывает на своем бедре место, куда Арчи был ранен. – Но он ничего мне не рассказывает.

– А кому это интересно?! – взрывается Алсана. – Я скорее поверю Вишну, многорукому карманнику, чем этим двоим.

Но Клара лелеет образ юного солдата Арчи, особенно когда на ней лежит старый, дряблый Арчи – служащий типографии.

– Ну все-таки… откуда мы знаем, какие…

Алсана с чувством плюет в траву.

– Вранье! Если они герои, то где доказательства? Где весь тот хлам, который всегда хранят герои? У героев всегда что-нибудь такое остается. У них есть разные геройские штуки. Их сразу видно. Я ни разу не видела у него медалей… или хотя бы фотографий. – Алсана издает некий гортанный звук, так она выражает недоверие. – Подумай – нет, милочка, так надо, – хорошенько подумай. Подумай о том, что из этого вышло. У Самада одна рука. Он говорит, что ищет Бога, но правда в том, что Бог давно оставил его. Вот уже два года, как Самад подает в каком-то индийском ресторане жилистую говядину белым, которые тоже ничего не понимают, а Арчибальд… подумай хорошенько…

Алсана умолкает, чтобы взглянуть на Клару и убедиться, что может продолжать, не обидев ее и не причинив ей боли, но Клара сидит с закрытыми глазами. Она думает. И видит перед собой старика. На ее лице появляется улыбка, и она заканчивает за Алсану:

–…складывает бумагу, чтобы заработать себе на жизнь. Боже мой!