Хозяйка Дома Риверсов 24 page

Но нашу бедную маленькую королеву, конечно, не должен был навещать ни один мужчина. Ни одному мужчине не было позволено заходить в ее родильные покои, а ее супруг, единственный, кто мог бы нарушить этот запрет, по-прежнему спал в своей полутемной спальне, и его каждый день обмывали, точно младенца-переростка, и насильно кормили; и он по-прежнему оставался совершенно бесчувственным, как мертвый.

Мы, разумеется, старались не выпускать за пределы дворца эти правдивые, но поистине ужасные сведения о здоровье короля. Его личные лакеи были так напуганы его состоянием и необходимостью полностью обслуживать ту «развалину», в которую внезапно превратился этот совсем еще молодой мужчина, что Эдмунду Бофору было совсем нетрудно заставить их молчать; он отвел в сторонку каждого из них и велел поклясться, что все происходящее в королевских покоях будет сохранено в строжайшей тайне. Заодно Бофор пригрозил лакеям самым жутким наказанием, если кто-нибудь из них хоть пикнет за пределами дворцовых стен. То есть свита короля — его придворные, грумы, пажи, конюший, — знала только, что король сражен неким недугом, от которого он страшно ослаб, а потому пока не выходит из спальни и больше не ездит на прогулки верхом; они удивлялись, конечно, что это с ним такое приключилось, но не особенно тревожились. Ведь Генрих никогда не отличался азартом, и ему было совсем несвойственно, допустим, с утра собрать охотников и отправиться в лес на охоту. Тихая жизнь, царившая в королевских конюшнях, продолжала оставаться тихой; и лишь те, кто видел в спальне совершенно безжизненное тело короля, понимали, до чего тяжко на самом деле он болен.

На руку нам в нашем желании сохранить все в тайне было и то, что большая часть знати и дворян на лето покинули Лондон и только теперь постепенно возвращались в столицу. Герцог Сомерсет и не думал созывать парламент, так что представителям поместного джентри не было причины ехать в Лондон; все насущные вопросы по управлению королевством решала горстка людей из королевского совета — именем короля, но за подписью герцога. На совете Бофор уверял, что король по-прежнему нездоров, слишком быстро устает и никак не может явиться на заседание, а потому именно он, герцог Сомерсет, будучи родственником и доверенным лицом короля, а также временным держателем королевской печати, будет с помощью этой печати скреплять любое постановление совета. Почти никто не подозревал, в каком действительно состоянии находится король. Большинство его советников полагали, что Генрих проводит время в часовне, молясь за здоровье королевы и изучая в тиши труды по богословию, а свою печать и свое право руководить советом просто временно передал Эдмунду Бофору, который и так всегда всем этим распоряжался.

Однако вскоре по дворцу поползли слухи. Это, собственно, было неизбежно. Повара давно заметили, что в покои короля больше не посылают жаркого, одни лишь супы, и в ответ на их недоумение какой-то дурак-лакей брякнул, что король больше не может разжевывать пищу, а потом еще, прижав пальцы к губам, прибавил: «Спаси его, Господи!» Кроме того, королевские покои постоянно посещали самые разнообразные лекари, и многие обратили внимание на то, что это не обычные врачи, а все чаще травники и знахари всех сортов. Они являлись во дворец по личной просьбе герцога Сомерсета и сами тоже помалкивали, но ведь их сопровождали слуги и всевозможные помощники, по их просьбе приносившие им различные травы и лекарства. Нашествие знахарей продолжалось примерно неделю, затем герцог пригласил меня в свои покои и попросил сообщить королеве, что по его совету короля перевозят в Виндзор, где за ним будет значительно проще ухаживать. Кроме того, так будет легче сдержать неприятные сплетни, не позволяя им просачиваться за пределы королевской опочивальни.

— Маргарите это не понравится, — честно заявила я. — Да и кому может понравиться, когда твоего мужа держат в одном месте, а тебя, точно в заключении, в другом. Ей ведь еще довольно долго придется пробыть в родильных покоях.

— Но если король останется здесь, то слухи неизбежно расползутся по всему Лондону, — возразил Сомерсет. — Мы не сможем сохранить его болезнь в тайне. Я думаю, Маргарите более всего на свете хотелось бы избежать именно огласки.

Пожав плечами, я поклонилась и направилась к выходу.

— А что вы думаете по поводу его болезни? — спросил он, когда моя рука уже лежала на ручке двери. — Вы ведь весьма одаренная женщина. Что будет с нашим королем? И что будет с королевой, если он так и не поправится?

Я промолчала. Я тертый калач и слишком давно при дворе, чтобы меня можно было подвести к рассуждениям о будущем короля, да еще и поделиться своим мнением с человеком, который сам норовит занять трон.

— Должны же у вас быть какие-то соображения на сей счет? — с легким раздражением допытывался Эдмунд Бофор.

— Соображения-то у меня, может, и есть, но нет слов, — ответила я и вышла из комнаты.

В ту ночь мне снился сказочный Король-рыболов, слишком хрупкий и слишком слабый, чтобы заниматься чем-то еще, кроме рыбной ловли, тогда как его молодой королеве приходилось в одиночку править страной, страстно мечтая об истинно мужской поддержке.

Королева находила пребывание в родильных покоях чрезвычайно утомительным, и все это усугубляли ежедневные сообщения из Виндзорского замка, куда все-таки перевезли короля. Доктора мучили его, пробуя то одно средство, то другое. В отчетах, которые они присылали нам, говорилось, что Генриха то «осушают от холодных жидкостей», то нагревают ему жизненно важные части тела, и я догадывалась, что под этим подразумеваются кровопускания и прижигания, которые ему делают, пока он лежит, безмолвный, точно распятый Христос, и ждет возможности снова воскреснуть. Теперь я спала в покоях королевы на узенькой раскладной кроватке; порой ночью я вставала, подходила к окну, занавешенному плотным гобеленом, отворачивала уголок и смотрела на луну, большую теплую луну урожая, которая висела так низко над землей, что мне была видна на ее лице каждая морщинка и оспинка. И я взывала к луне: «Неужели это все-таки я заколдовала короля? Неужели это я невольно пожелала ему зла, когда с испугу запретила ему смотреть и видеть? Неужели это я стала причиной того, что он словно оглох и ослеп? Может ли быть такое? Могу ли я обладать подобным могуществом? И если могу, то нельзя ли мне взять свои слова назад и восстановить его здоровье?»

Я чувствовала себя очень одинокой, но обуревавшими меня тревогами и переживаниями я, разумеется, никак не могла поделиться с королевой — у нее хватало и своей вины, и своих страхов. И Ричарду я не осмеливалась написать о происходящем; подобных мыслей не должно было быть даже у меня в голове, и уж тем более я не имела права выплескивать их на бумагу. Я страшно устала и измучилась от постоянного пребывания в полутемных родильных покоях; мне казалось, что я угодила в ловушку. Роды у королевы все никак не начинались, и это уже всех беспокоило. Осень 1453 года должна была стать самой счастливой в ее жизни: наконец-то у нее должен был родиться желанный ребенок; но вместо радости мы испытывали только страх — и за ее мужа, короля, и за ее будущего ребенка. А кое-кто из придворных дам уже пустил слушок, что и ребенок у королевской четы тоже родится спящим.

Наслушавшись подобных сплетен, я спускалась к реке и долго сидела на пирсе, глядя на закатное солнце и медленно текущие воды, державшие путь к морю, и про себя обращаясь к своей прародительнице Мелюзине: «Если я когда-либо сказала хоть слово, связанное с моим желанием, чтобы король не видел того, что творится у него под носом, то теперь я беру это слово назад; я отказываюсь от всех своих прежних мыслей и всем сердцем желаю одного — чтобы королева родила здорового ребенка и чтобы этот ребенок жил долго и счастливо». Затем я медленно брела во дворец, не зная, услышала ли река — или сама Мелюзина? — мои мольбы и может ли помочь мне. Я не была уверена также, что и далекая луна способна понять, какой одинокой может ощущать себя обыкновенная смертная женщина, когда ее муж так далеко от нее и подвергается столь страшной опасности.

И вот однажды вечером я вернулась во дворец и услышала приглушенное гудение голосов, увидела, что повсюду царит необычная суета, а одна из служанок шепнула мне на бегу: «У нее воды отошли!» — и полетела дальше с ворохом чистых простыней.

Я поспешила в спальню королевы. Повитухи были уже там. Няньки готовили колыбель, застилая ее чистыми простынками и мягчайшими одеяльцами, а старшая горничная грела особый, «родильный» эль. Сама королева стояла в изножии своей роскошной постели, согнувшись и держась руками за столбик балдахина; ее бледное лицо было покрыто потом, нижняя губа крепко закушена. Я направилась прямиком к ней и произнесла:

— Боль пройдет. Время от времени она, правда, будет возвращаться, а потом снова утихать. Вам нужно набраться мужества, Маргарет.

— Я не боюсь! — гневно вскричала она. — Никто никогда не посмел бы заявить, что я чего-то боюсь!

Она явно была раздражена, как и многие роженицы. Влажной салфеткой, смоченной в лавандовой воде, я ласково и нежно обтерла ей лицо, и она с облегчением вздохнула. Боль на какое-то время отступила, но вскоре схватки начались снова, и Маргарита опять вцепилась в столбик кровати. Потом схватки надолго прошли, и я с тревогой посмотрела на повитуху.

— Еще не время, — разумно заметила она. — Пусть она немного передохнет, а мы пока присядем да выпьем кувшинчик эля.

Но положенное время все не наступало, перерывы между схватками затягивались, и в итоге мучения продолжались всю ночь. Зато на следующий день — это как раз был день святого Эдуарда — королева родила мальчика. Наконец-то у Ланкастеров появился драгоценный наследник! Теперь безопасность и законное наследование английского трона были обеспечены.

Я отправилась в приемную, где ждали новостей английские лорды и среди них, конечно, Эдмунд Бофор. Однако на этот раз он не красовался впереди всех, как обычно, а держался подальше от двери в родильные покои и старательно делал вид, что ничем не отличается от всех прочих, собравшихся в этой комнате мужчин. В кои-то веки он не выставлял себя горделиво напоказ, и это вынудило меня колебаться: я не знала, надо ли мне подойти прямо к нему и именно ему в первую очередь сообщить о столь радостном событии. Бофор был констеблем Англии, его более всех прочих лордов король осыпал своими милостями, он командовал королевским советом, ему, по сути дела, подчинялись даже члены парламента. Он был безусловным фаворитом королевской четы, и все привыкли во всем уступать ему дорогу. В обычной ситуации я бы, разумеется, в первую очередь обратилась именно к нему.

Впрочем, самым первым, кому следовало бы доложить эту великую новость, должен был быть отец ребенка, наш король. Но он, увы, был сейчас далеко, очень далеко от реального мира. И подобные обстоятельства никаким протоколом не учитывались. Не зная, как мне поступить, я еще мгновение помедлила, а затем, когда мужчины в выжидательном молчании уставились на меня, решила просто объявить во всеуслышание:

— Милорды, я несу вам большую радость! Королева родила красивого мальчика и назвала его Эдуардом. Боже, храни короля!

Несколько дней спустя, когда ребенок уже благополучно посапывал в своей колыбельке, а королева отдыхала после родов, я возвращалась в ее покои после прогулки по садам, и меня вдруг охватили неуверенность и тревога. У дверей родильных покоев я увидела какого-то незнакомого юношу, которого сопровождали стражники с белыми розами Йорков на плащах, и я сразу почуяла, что пахнет бедой.

Отворив дверь, я вошла и обнаружила, что королева расположилась в кресле у окна, а перед нею стоит жена Ричарда Йоркского. Маргарита не предложила герцогине даже сесть, и яркий румянец на щеках Сесилии Невилл тут же дал мне понять, как она возмущена подобным унижением. При моем появлении она обернулась и произнесла:

— Не сомневаюсь, что и ее милость вдовствующая герцогиня подтвердит то, о чем я вам только что говорила.

Я одарила ее мимолетным реверансом, вежливо поздоровалась и встала рядом с королевой, положив руку на спинку ее кресла, чтобы у герцогини Сесилии не осталось ни малейших сомнений в том, на чьей я стороне, зачем бы она сюда ни явилась и какое бы подтверждение ни рассчитывала от меня получить.

— Ее милость просит меня, чтобы я потребовала от королевского совета непременно приглашать ее мужа на все заседания, — устало пояснила Маргарита.

Сесилия кивнула и не преминула добавить:

— Как это и должно делать в соответствии с законом. Члены его семьи всегда входили в королевский совет. И король обещал ему это.

Я молча ждала продолжения.

— Только что я объяснила ее милости, что в связи с пребыванием в родильных покоях я не могу принимать никакого участия в делах управления государством, — промолвила королева.

— Вам, ваша милость, и у себя никого бы не следовало принимать; вы еще не оправились после родов, — заметила я.

— Прошу простить меня за то, что я осмелилась сюда явиться, но как иначе могло быть учтено положение моего мужа? — заявила герцогиня Йоркская, явно не испытывая ни малейших угрызений совести. — Король никого не желает видеть, к нему даже членов совета не допускают, а герцог Сомерсет моему мужу отнюдь не друг. — Она снова повернулась к королеве: — Вы сослужите Англии дурную службу, ваша милость, если не позволите моему мужу должным образом трудиться на благо страны. Герцог Йоркский — знатнейший аристократ, и его верность королю не подлежит сомнениям. К тому же он ближайший родственник короля и его наследник. Почему же его не приглашают на заседания королевского совета? Как можно вести государственные дела, не учитывая его мнение? Когда королю нужны деньги или оружие, он моментально призывает моего мужа к себе. Разве моему супругу не следовало бы присутствовать во дворце и во время принятия важных решений?

Королева пожала плечами.

— Хорошо, я пошлю герцогу Сомерсету записку, — предложила она. — Но насколько я понимаю, никаких важных решений совет в последнее время не принимал. Король пребывает в затворничестве и целыми днями молится, а я все еще нахожусь «в заключении». По-моему, герцог Сомерсет улаживает лишь самые насущные проблемы — по мере своих сил и возможностей, разумеется, — и ему помогают всего несколько человек.

— Мой муж непременно должен быть в их числе! — настаивала герцогиня.

Я шагнула вперед и едва заметным жестом намекнула, что ей пора.

— Ваша милость, — обратилась я к Сесилии Невилл, упорно тесня ее к дверям, — королева весьма благодарна вам за то, что вы прояснили ей ситуацию. Она непременно выполнит свое обещание и напишет герцогу Сомерсету, а стало быть, ваш супруг вскоре получит приглашение на королевский совет.

— Но он обязательно должен быть там, когда королю представят ребенка.

Эта фраза заставила меня вздрогнуть; мы с Маргаритой обменялись полными ужаса взглядами, но я тут же взяла себя в руки и сказала, поскольку королева продолжала молчать:

— Простите, ваша милость, но вам ведь наверняка известно, что меня воспитывали не при английском дворе, так что я впервые присутствую при рождении английского принца.

Я улыбнулась, однако герцогиня Сесилия — считавшая себя, разумеется, истинной англичанкой, — проигнорировала мою улыбку.

— Прошу вас, — продолжала между тем я, — объясните мне, как происходит подобное торжество? Как мальчика будут представлять королю?

— Прежде всего его следует представить королевскому совету, — ответила герцогиня, явно удовлетворенная и даже польщенная моим смиренным тоном. По-моему, она поняла, что никакого подвоха мы с Маргаритой заранее не планировали. — А затем уже, чтобы признать младенца наследником трона и принцем королевской крови, королевский совет должен представить его самому королю, и король должен официально объявить его своим сыном и наследником. Без этого, то есть если он не будет признан своим отцом, он наследником английского трона являться не может. И не сможет принять свои титулы. Но ведь в этом отношении никаких сложностей не возникнет, не так ли?

Маргарита по-прежнему молчала; она откинулась на спинку кресла с таким видом, словно у нее совершенно не осталось сил.

— Не так ли? — повторила герцогиня.

— Ну, разумеется! — моментально нашлась я. — Я уверена, что герцог Сомерсет уже совершил все необходимые приготовления.

— И вы, конечно же, позаботитесь о том, чтобы мой муж, герцог Йоркский, был в числе приглашенных? — с несколько заносчивым видом потребовала Сесилия Невилл. — В полном соответствии с его законными правами, кстати.

— О да, я непременно собственноручно передам герцогу Сомерсету записку королевы, — заверила я ее.

— И, разумеется, все мы также были бы чрезвычайно рады присутствовать на крещении, — прибавила герцогиня.

— О, конечно!

Я уж думала, что у нее хватит наглости поинтересоваться, нельзя ли ей быть крестной матерью, но она удовольствовалась прощальным реверансом, величественно развернулась и позволила мне ее проводить. За дверь мы вышли вместе. Там в приемной по-прежнему находился тот красивый мальчик, которого я заметила раньше; при виде нас он резво вскочил на ноги и низко мне поклонился. Оказалось, что это старший сын герцогини, Эдуард. Это был на редкость милый ребенок, с золотисто-каштановыми волосами, темно-серыми глазами и веселой улыбкой; он был высокий, самое малое мне по плечо, хотя, как потом выяснилось, ему было всего одиннадцать.

— Ах, вы и сына с собой прихватили! — воскликнула я. — Я видела его, когда входила к королеве, но не узнала.

— Да, это мой Эдуард, — сообщила Сесилия, и голос ее потеплел от гордости. — Эдуард, ты ведь, кажется, знаком с леди Риверс, вдовствующей герцогиней Бедфорд?

Когда я протянула мальчику руку, он с изящным поклоном ее поцеловал.

— Ох, немало он разобьет женских сердец, — с улыбкой обронила я. — Он ведь одних лет с моим сыном Энтони, верно?

— На один месяц старше, — уточнила герцогиня. — А ваш Энтони сейчас в Графтоне?

— Нет, в Гроуби, вместе с сестрой, — ответила я. — Учится должным образом вести себя. По-моему, ваш мальчик выше ростом, чем мой.

— Растут вверх, как сорная трава, — посетовала она, отбросив всю свою спесь. — А до чего быстро они вырастают из башмаков! А сколько сапог снашивают! У меня ведь еще два мальчика и маленький Ричард в колыбели.

— И у меня теперь только четыре сына, — грустно произнесла я. — Первенца своего, Льюиса, я потеряла.

Она тут же перекрестилась со словами:

— Храни их всех Господь. Я помолюсь Пресвятой Богородице, чтобы Она утешила вас.

Эта беседа о детях как-то объединила нас, и герцогиня, шагнув ближе ко мне, кивком указала на двери королевских покоев.

— Все прошло хорошо? Она хорошо себя чувствует?

— Очень хорошо, — кивнула я. — Роды, правда, продолжались всю ночь, но держалась она мужественно, и ребенок родился замечательный.

— Здоровый и сильный?

— Сосет отлично и кричит во все горло, — сказала я. — Чудесный мальчик.

— А король? Он здоров? Почему же он не здесь? Я была уверена, что он непременно придет посмотреть на первенца.

Я беззлобно улыбнулась.

— Он по мере сил служит Господу и своему народу. Он сутками простаивал на коленях ради благополучного появления на свет его сына и наследника английского трона и переутомился.

— О да, — отозвалась она. — Но я слышала, что он заболел еще во дворце Кларендон, и его привезли домой в портшезе, это так?

— Он просто очень устал, — возразила я. — Он почти все лето ездил по стране, преследуя и наказывая мятежников. Как в этом году, так и в прошлом. Он прилагал все силы, чтобы в нашей стране восторжествовали справедливость и правосудие. Мы ведь даже в ваших владениях побывали.

Сесилия резко вздернула голову, услышав в моих словах упрек.

— Если король предпочитает кого-то из фаворитов своим ближайшим родственникам и наилучшим советчикам, всегда следует ждать беды! — горячо заявила она.

Я подняла руку, прерывая ее.

— Простите, но я вовсе не имела в виду, что ваши вассалы как-то исключительно мятежны или же Невиллы, родичи вашего отца, представляют собой на севере Англии сколько-нибудь беспокойное соседство для нашего короля. Я говорю о том, что король очень много трудился, желая убедиться, что его законы правят в Англии повсеместно. Когда герцог Йоркский, ваш супруг, прибудет на очередное заседание совета, то он, не сомневаюсь, сумеет заверить пэров, что в его владениях нет даже намека на какой бы то ни было мятеж и его родственники, ваша семья, герцогиня, способны жить в мире с северным семейством Перси.[57]

Сесилия поджала губы, явно готовясь дать мне сердитый отпор, однако заметила сдержанно:

— Разумеется, все мы хотим лишь служить королю и стараемся всемерно его поддерживать. Нельзя допустить дележа нашего Севера.

Тогда я улыбнулась ее сыну и спросила у него:

— Ну а ты, Эдуард, чем займешься, когда вырастешь? Хочешь стать великим полководцем, как твой отец? Или тебя больше привлекает служение церкви?

Он поклонился и, застенчиво потупившись, произнес:

— Когда-нибудь я стану главой Дома Йорков. И мой долг — всегда быть готовым служить моему Дому и стране в том качестве, в каком меня призовут, когда придет мое время.

Крещение новорожденного принца отмечали пышно. Королева заказала ему во Франции золоченую крестильную рубашечку, которая стоила дороже, чем платье крестной матери младенца, герцогини Анны Бекингемской. Крестными отцами стали архиепископ Кентерберийский и Эдмунд Бофор, герцог Сомерсет.

— Разумно ли это? — тихо обратилась я к ней, когда она называла своему духовнику имена выбранных ею крестных.

Мы с ней стояли на коленях перед маленьким алтарем в ее родильных покоях, а священник находился за ширмой. Никто не смог бы услышать моего тихого, но настойчивого голоса.

Она даже головы в мою сторону не повернула и, по-прежнему оставаясь в молитвенной позе, прошептала:

— Никто другой мне не нужен. А герцог будет о нем заботиться и заступаться за него, как если бы это был его собственный сын.

Я только головой покачала; я видела, что она уже успела натворить, окружив своего мальчика избранными придворными: теми людьми, которым она доверяет, — то есть либо назначенными Сомерсетом, либо его родственниками. И если король никогда уже не очнется, она, наверное, приставит к своему сыну целую маленькую армию, чтобы его защитить.

Герцогиня Анна Бекингемская понесла драгоценное дитя к купели Вестминстерского аббатства, и я заметила, как гневно поглядывает на меня Сесилия Невилл из толпы знатных дам, словно именно я ответственна за очередной щелчок по носу ее мужу, герцогу Ричарду Йорку, которому, собственно, и следовало бы быть крестным отцом младенца. Никто не комментировал отсутствие короля, ведь крещение — дело крестных, да и королева все еще пребывала в родильных покоях. Но, как известно, шило в мешке не утаишь. Не мог же король болеть вечно? Должно же было ему когда-нибудь полегчать?

На пиру после крещения Эдмунд Бофор отвел меня в сторонку и попросил:

— Передайте королеве, что я непременно вскоре соберу большой совет, приглашу туда и герцога Йоркского, а потом отвезу маленького принца в Виндзор показать королю.

— Но, ваша милость, что, если Генрих не проснется, когда ему предъявят дитя? — засомневалась я.

— В таком случае я буду настаивать, чтобы совет признал ребенка вне зависимости от того, узнал его король или нет.

— А нельзя ли заставить их сделать это, не показывая им короля? — предложила я. — Всем известно, что он болен, однако, если члены совета увидят его только что не бездыханным…

Бофор поморщился.

— Нет, это, к сожалению, невозможно. Я пытался, так и скажите королеве, но совет настаивает на том, чтобы ребенка представили королю в присутствии всех. Ни одна отговорка тут не пройдет; члены совета любое наше объяснение найдут слишком странным и заподозрят, что король умер, а мы это скрываем. Нам и так Господь даровал куда больше времени, чем можно было надеяться. Однако логическая развязка близка. Совету необходимо видеть короля, а ребенка показать королю. И мы никак не можем этого избежать. — Он помолчал, явно колеблясь. — Есть и еще одна вещь, о которой мне лучше сразу предупредить вас, а уж вы в свою очередь предупредите королеву: поползли слухи, что ребенок вовсе не сын короля.

Я замерла, почуяв опасность.

— Вот как?

Он кивнул.

— Разумеется, я изо всех сил стараюсь приглушить эти сплетни. Ведь подобная болтовня — это чистой воды предательство! И я, конечно, позабочусь о том, чтобы каждый, кто смеет распускать эти гнусные слухи, закончил свою жизнь на виселице. Но поскольку король скрыт даже от глаз придворных, разговоры все равно будут продолжаться; на чужой роток, как известно, не накинешь платок.

— А кого называют отцом ребенка?

Герцог посмотрел на меня, взгляд его темных глаз был абсолютно честен.

— Понятия не имею, — ответил он, хотя уж кому это было знать, как не ему. — Вряд ли это вообще имеет какое-то значение.

Хотя значение это имело огромное!

— Так или иначе, никаких свидетельств тому не имеется, — добавил он.

Это, по крайней мере, было правдой. Слава Богу, никаких свидетельств нарушения королевой супружеской верности действительно не было.

— К сожалению, — продолжал Бофор, — герцог Йоркский все время требует показать младенца королю и королевскому совету. Так что королю придется хотя бы подержать сына на руках.

И вот двенадцать лордов, членов совета, явились во дворец, чтобы отвезти ребенка вверх по реке и представить его отцу. Возглавлял их Сомерсет, а мне предстояло сопровождать принца — вместе со всеми его няньками и мамками. Герцогиня Анна Бекингемская, крестная мальчика, также собиралась поехать. День был холодный, осенний; барк был тщательно укрыт плотными занавесями, а младенец крепко спеленут и завернут в меха. Нянька держала его на руках, сидя на корме, прочие прислужницы устроились возле нее, там же находилась и кормилица. Следом за нами плыли еще два барка: на одном герцог Сомерсет со своей свитой, на втором герцог Йорк и его сторонники. Прямо-таки флотилия необъявленных врагов! Я стояла на корме и смотрела на воду, прислушиваясь к ее успокоительному шелесту и наблюдая за мощными рывками весел.

Мы заранее сообщили, что лорды намерены посетить короля, и я была потрясена видом Виндзора, когда мы высадились у его ступеней и прошли через притихший замок до верхних дверей, у которых стояла стража. Обычно, если король со своим двором отправлялись из одного замка в другой, слуги использовали эту возможность, чтобы после их отъезда все хорошенько омыть и отчистить, а затем закрыть королевские покои до следующего визита. Но поскольку короля отослали в Виндзор, а весь двор остался в Вестминстере, слуги даже не открывали большую часть помещений и спальных комнат; пустовали и те огромные кухни, где обычно готовили еду для сотен человек; в приемных и пустых конюшнях царило гулкое эхо. А те немногие, кто на этот раз сопровождал короля, разместились прямо в его личных покоях; остальной замок был пуст и казался совершенно заброшенным. Прекрасный парадный зал, обычно являвшийся сердцем дворцовой жизни, имел весьма небрежный, какой-то обшарпанный вид; даже камин не был вычищен, и неровно мерцавший в нем огонь свидетельствовал о том, что разожгли его совсем недавно. В замке было холодно и полутемно. Голые стены не украшали гобелены, да и многие окна по-прежнему были закрыты ставнями. На полу шуршал пересохший старый тростник; в подсвечниках торчали жалкие огрызки свечей. Я пальцем поманила к себе тамошнего дворецкого.

— Почему огонь в каминах не разожгли заранее? Где королевские гобелены? Эти помещения выглядят просто позорно!

Он склонил голову.

— Простите меня, ваша милость, но здесь у меня в распоряжении всего несколько слуг. Остальные находятся в Вестминстере, обслуживают королеву и герцога Сомерсета. И потом, все равно ведь король никогда в эти комнаты не заходит. Если вам угодно, я велю затопить камины в комнатах врачей и их слуг. Ведь кроме врачей здесь никто не бывает; нам приказано не допускать сюда никого, если только он не прислан самим герцогом.

— Мне угодно, чтобы вы затопили все камины и повсюду зажгли свечи! Пусть залы королевского замка выглядят, как и подобает: светлыми, чистыми и приветливыми, — заявила я. — А если у вас недостаточно слуг для содержания этих помещений в чистоте, вам следовало доложить об этом. Его милость короля, безусловно, надо обслуживать гораздо лучше, чем это делается сейчас. Он все-таки король Англии! И вы обязаны относиться к этому с должным уважением.

Дворецкий поклонился, выслушав мои упреки, но вряд ли он был со мною согласен. Если король ничего не видит, какой смысл развешивать на стенах ковры? Если во дворце никого не бывает, зачем подметать парадный зал и приемные? Если в замке никто не гостит, зачем разжигать огонь в каминах? Я заметила, что герцог Сомерсет, стоя у двойных дверей, ведущих в личные покои короля, поманил меня к себе. Стражи там не было, только один дежурный.

— Объявлять о нашем прибытии нет необходимости, — быстро сказал мне герцог.

Одинокий стражник распахнул перед нами двери, и мы тихо вошли.

Покои короля тоже претерпели существенные изменения. Раньше это была красивая комната с окнами в эркерах; два окна выходили на заливные луга и на реку, а два окна напротив смотрели на город, откуда всегда доносился людской гомон, звуки шагов, топот копыт по булыжной мостовой, а порой и музыка. В приемной короля всегда было полно придворных и королевских советников. На стенах висели красивые гобелены, на столах стояли золотые и серебряные вещицы, расписные шкатулки и разнообразные диковинки. Теперь же приемная была совершенно пуста и пугала своей непристойной наготой; там остался только огромный стол, заваленный и заставленный всевозможными медицинскими снадобьями, сосудами и приспособлениями; я разглядела плошки для растирания и размешивания лекарств, ланцеты, огромный кувшин с извивающимися в нем пиявками, множество бинтов, склянки с бальзамами и мазями, коробку с сушеными травами, медицинский дневник, куда записывались ежедневные курсы весьма болезненных процедур, и еще несколько коробок со специями и металлическими стружками. Возле стола находилось тяжелое кресло с широкими ременными петлями на подлокотниках и на ножках, с помощью которых, видимо, короля заставляли сидеть неподвижно, вливая ему в глотку те или иные снадобья или кромсая ланцетом его исхудалые руки. Сиденья как такового у кресла не было; там была просто доска с дыркой, под которой стоял большой таз для сбора мочи и кала. В комнате было довольно чисто и тепло, в камине за решеткой горел огонь, и все же это помещение больше напоминало палату в Вифлеемской лечебнице,[58]а не королевские покои. Здесь все было оборудовано скорее для содержания сумасшедшего, за которым, впрочем, неплохо ухаживают, а не для жизни короля. Мы с герцогом переглянулись; он тоже явно был в шоке. Никто из вошедших сюда людей не поверил бы, что здесь английский король, удалившись от мира, всего лишь молится в полной тишине.

Date: 2015-12-12; view: 338; Нарушение авторских прав