Филиппа Грегори Хозяйка Дома Риверсов 14 page

— Хорошо, — согласилась я; собственно, у меня и не было иного выхода. — Но это будет не полное гадание. — Я старалась максимально уменьшить риск пессимистичного прогноза. — Я вытащу только одну карту. А теперь возьмите колоду и перемешайте.

Она, с трудом удерживая толстую колоду, старательно перетасовала карты.

— Теперь снимите, — велела я.

Принцесса сняла часть карт и подложила их под остальную колоду. После чего я веером раскинула перед нею карты, и их красиво расписанные «рубашки» так и засверкали на шерстяном одеяле.

— Выберите одну карту, — продолжала я. — Она достаточно много сообщит нам.

Золотисто-рыжие волосы Маргариты упали ей на глаза, так низко она наклонилась над разложенными картами; ее хорошенькое личико посуровело. Она долго водила пальчиком в воздухе, пока не выбрала одну, которую тут же прижала к сердцу, опасаясь на нее взглянуть.

— А теперь что? — спросила она.

Собрав остальные карты в колоду, я ответила:

— Покажите, что вы там выбрали.

Она протянула мне карту.

Ну что ж, все могло быть куда страшнее.

Это была точно такая же карта, как и та, которую столько лет назад мы вытащили с Жанной д'Арк: «Колесо Фортуны».

— «La Roue de Fortune», — прочитала она надпись, сделанную по-французски. — Это хорошо? Это очень хорошо?

На карте было нарисовано колесо с двумя чудовищными тварями, которые с трудом удерживались на нем, причем одно страшилище ползло вместе с колесом вверх, а второе катилось вниз. Ось колеса уходила куда-то за пределы видимости, и нельзя было понять, кто его поворачивает; возможно, оно вращалось само по себе. В самом верху карты был изображен смешной маленький синий зверек в короне и при мече. Когда-то моя двоюродная бабушка объяснила мне, что этот зверек свидетельствует: можно наблюдать, как поворачивается колесо фортуны, но не испытывать при этом ни гордости, ни сожалений. Можно возвыситься над всем этим и спокойно смотреть, как твоя жизнь преодолевает подъемы и спуски, однако подобное спокойствие, даже равнодушие, достигается лишь благодаря истинному величию духа. Можно видеть, как рушатся твои честолюбивые планы, словно это всего лишь танец шутов, надевших маски тщеславия. Вряд ли для Маргариты имелась более неподходящая карта: уж ей-то равнодушие было никак не свойственно, и вряд ли она спокойно следила бы, как рушатся ее заветные планы и мечты.

— Это и хорошо, и плохо, — уклончиво произнесла я. — Это нечто вроде предостережения; карта говорит, что можно и подняться очень высоко, и упасть очень низко. Колесо Фортуны может вознести тебя в заоблачную высь, хотя вроде бы никаких особых заслуг с твоей стороны и нет. А затем — и порой очень скоро — может сбросить тебя вниз, и ты потеряешь все на свете, но опять же никакой твоей вины в том не будет.

— А как мне снова подняться, если я упаду так низко? — поинтересовалась Маргарита, словно я была старой ведьмой-гадалкой, за грошик предсказывающей судьбу.

— Все дело в том, что вы никак не можете противодействовать колесу Фортуны, — нетерпеливо пояснила я. — Здесь от вас ровным счетом ничего не зависит, ведь вы сами не можете строить свою судьбу. Вы находитесь на колесе Фортуны, в точности как и эти вот жалкие зверьки, напоминающие обезьян, одетых в ливреи. Вот один из них сейчас упадет, но он ничем не может себе помочь. Как и вы ничем себе не поможете.

Она надула губки.

— Какое же это предсказание! И потом, разве второй зверек не поднимается вверх? Вот этот, похожий на кошку? А может, я и есть та кошка, что поднимается вверх? И будет продолжать подниматься?

— Возможно, — кивнула я. — Но рано или поздно вы достигнете верхней точки и неизбежно начнете падать. Вам бы лучше с этим примириться, ведь что бы ни случилось, и взлет, и падение в итоге приводят к одному и тому же.

Принцесса заносчиво на меня посмотрела.

— Но взлет и падение — это вовсе не одно и то же! Победа и поражение — это разные вещи! А я хочу в своей жизни только побед!

И я вдруг вспомнила Жанну и тот знак, которому она тогда научила меня, начертав его в воздухе указательным пальцем: круг, означающий, что все на свете есть прах. Я изобразила в воздухе этот знак и сказала Маргарите:

— Вот, это тоже символ колеса Фортуны. Вы вытащили карту с этим символом. Вы настаивали на толковании, и я объяснила вам, что значит эта карта. Она говорит, что, хоть все мы и стремимся к победе и славе, нужно научиться терпеть и те невзгоды, что выпадают на нашу долю. Нужно научиться справляться с любыми бедами и несчастьями, с одинаковым равнодушием принимая и горести, и удачи. Такова мудрость жизни.

Взглянув на ее хорошенькое личико с потупленными глазами, я поняла, что до мудрости жизни ей сейчас нет никакого дела. А потому прибавила:

— Впрочем, ваша милость, очень возможно, что вам и повезет.

Тичфилдское аббатство, Гемпшир, лето 1445 года

Сперва ей действительно повезло. Она встретилась с королем, и они друг другу понравились — а почему бы им было друг другу и не понравиться, привлекательному двадцатитрехлетнему молодому человеку, больше, правда, похожему на мальчика своим хрупким, деликатным сложением, унаследованным от матери-француженки, и юной волевой красавице на восемь лет его младше. Граф Саффолк, сопровождавший Маргариту Анжуйскую при переезде в Англию, был ею попросту очарован и предполагал, что они с Генрихом отлично подойдут друг другу: ее страстность и внутренний огонь будут смягчены его нежностью и добротой, а он позаимствует у нее решительность и мужество.

Их брак был заключен в аббатстве Тичфилд, и месса, которую там отслужили, в полной мере отражала спокойную и серьезную натуру молодого английского короля. Я подозревала, что Маргарита предпочла бы более пышную и торжественную свадьбу, но для этого в казне попросту не было денег; так или иначе, а король довольно твердо заявил, что брак заключается только между женихом и невестой, а свидетель тому — один лишь Господь Бог.

Поистине ужасным было то, что духовник Генриха, епископ Айскау, проявив невероятную глупость и бестактность, перед бракосочетанием предупредил нашего в высшей степени серьезного молодого короля, что ему ни в коем случае не следует поддаваться зову плоти и посещать спальню супруги исключительно с целью произведения на свет наследников трона, а не похоти ради. И король, с раннего детства воспитанный почти одними мужчинами, страшно заботившимися о том, чтобы подольше сохранить его невинность, взял этот дурацкий совет на вооружение! В результате он, точно новообращенный монах, целую неделю даже не приближался к постели жены. А Маргарита, хоть и была еще очень молода, отнюдь не относилась к числу тех женщин, которые смиренно сносят любые выходки мужа, тем более подобное поведение. На следующее же утро после свадьбы она призвала меня к себе и, устроившись вместе со мной на уютном сиденье в оконном проеме, возбужденно прошептала:

— Я не нравлюсь ему. Как только все вышли из нашей спальни, он тут же встал с брачного ложа и полночи провел в молитвах, а потом осторожно, как мышка, прокрался в постель, лег рядом со мной и проспал до утра, почти не прикасаясь ко мне. Так что я осталась невинной, как и прежде. К чему же тогда была эта свадьба?

Я взяла ее за руки и постаралась успокоить:

— Ничего, все наладится. Вы должны быть терпеливы друг с другом.

— Но как же связующие мужа и жену супружеские узы, если брак не доведен до конца? — спросила она.

— Он доведет его до конца и совершит супружеский акт, ваша милость. А вам надо радоваться, что он не был груб, не проявил ни капли насилия.

— Да мужчина ли он? — оскорбленно прошипела она, явно не собираясь радоваться отсутствию насилия со стороны супруга.

— Ну конечно, мужчина. Он ваш муж и король, — заметила я. — Все будет. Полагаю, в течение недели он все сделает, как надо.

А про себя добавила: может, и сделает, если не случится какого-нибудь церковного праздника, если ему не нужно будет поститься, если он сможет исповедаться сразу же после совершения подобного «греха»… И упаси Боже, только не утром перед мессой, только не при дневном свете — он ведь так набожен!

— Но вы, ваша милость, когда он придет к вам, должны принять его без лишних слов и без жалоб.

Она тряхнула головой.

— Но я хочу, чтобы меня любили! Меня всегда все любили. Я хочу, чтобы и муж мой тоже меня любил. Любил страстно, как в балладе трубадура, как истинный рыцарь.

— Но он действительно любит вас и будет вас любить. Вот только… страсти в нем маловато.

Гнев отхлынул от ее сердца столь же быстро, как и нахлынул; она повернулась ко мне с озадаченным выражением лица.

— Но почему же он не возжелал меня в нашу первую брачную ночь?

Я пожала плечами:

— Ваша милость, наш король — человек, склонный к рефлексиям и очень религиозный. Он навестит вас, когда сочтет, что для этого настало подходящее время. И вы тогда должны быть к нему добры.

— Но кто же будет добр ко мне? — жалобно промолвила она.

Улыбнувшись, я ласково потрепала ее по щечке, словно она была моей младшей сестрой, а не моей королевой.

— Мы все будем добры к вам, — пообещала я. — И вы будете счастливы.

Лондон, лето 1445 года — лето 1448 года

Маргарите повезло, она была молода и красива и лондонцам понравилась сразу, так что они радостно приветствовали ее во время коронации. Надо сказать, она вызывала всеобщую любовь — я была не единственной, кто полюбил ее и старался оберегать от опасностей. Вокруг себя она собрала целую толпу людей, которые ее обожали. Меня же, свою главную подругу и конфидентку, она и вовсе никуда не отпускала. Она также очень привязалась к Алисе, жене Уильяма де ла Поля, и в первые годы своего замужества практически не расставалась с нами обеими, если не считать тех месяцев, которые я провела в Графтоне, родив еще двоих сыновей — Джона и Ричарда. Маленький Ричард появился на свет немного раньше срока и особенно нуждался в материнской нежности и заботе.

Впрочем, юная королева совершила и несколько весьма серьезных ошибок. Так, например, она настолько симпатизировала Уильяму де ла Полю, что в итоге настояла, чтобы именно он руководил королевским советом, и он — и без того уже человек весьма могущественный — благодаря ее расположению поднялся еще выше. Они оба выступали против дяди короля, герцога Хамфри Глостера, и сумели навлечь на него столько подозрений, что суд обвинил его в попытке предательски свергнуть родного племянника и захватить трон. Это настолько потрясло несчастного герцога, что он скончался еще до того, как его успели подвергнуть допросу. Мгновенно возник целый водоворот различных слухов и сплетен; многие утверждали, что «добрый герцог» не умер, а был жестоко убит, и не кем-нибудь, а Уильямом де ла Полем. Люди в открытую винили графа, тыкая в него пальцем. Потеряв последнего близкого родственника, молодой король стал искать поддержки у других советников; он также во всем советовался со своей молодой женой, и это было уж вовсе ни к чему — ведь Маргарита была совсем девчонкой, ничего толком об Англии не знала, да и, если честно, ни в чем на свете еще не разбиралась.

Вторым королевским фаворитом стал Эдмунд Бофор, герцог Сомерсет. У юной Маргариты просто голова шла кругом, когда этот безденежный, но весьма энергичный и франтоватый герцог называл ее милой кузиной и, здороваясь, целовал прямо в уста. Бофор был, пожалуй, самым красивым мужчиной при дворе; он всегда был великолепно одет — в бархат, щедро усеянный драгоценными каменьями, — и всегда верхом на прекрасном вороном жеребце. Но все утверждали, что за душой у него ни гроша, и он с ног до головы — от изысканных кожаных сапожек до роскошной темноволосой шевелюры — в долгах, а кредиторами его являются ростовщики Лондона и Антверпена. Несмотря на долги, Бофор неизменно приносил королеве Маргарите маленькие подарочки — разнообразные дешевые вещи, которые покупал прямо на рынке. Эти сюрпризы доставляли ей несказанную радость; однажды он, например, приколол ей на подол платья маленькую брошку, а другой раз придумал класть ей прямо в рот, точно младенцу, засахаренные фрукты. Он всегда с удовольствием разговаривал с ней по-французски, и в стенах английского дворца этот язык звучал как-то особенно неразборчиво и интимно. Он вполне мог сорвать цветок и воткнуть ей в волосы за ушком. Он постоянно ласково поддразнивал ее, словно она была хорошенькой служанкой, а не королевой. Он приводил с собой толпы музыкантов и танцоров, и при дворе всегда было весело, если там находился Эдмунд Бофор. Так что король с королевой приказали ему постоянно оставаться при них.

Возможно, было бы лучше, если бы они этого не сделали. Впрочем, красивый молодой герцог решил продемонстрировать свое честолюбие и попросил назначить его командующим английской армией в Нормандии; разумеется, он это назначение получил, словно в армии были не живые люди, а игрушечные солдатики, предназначенные ему для забавы. Молодой король и королева ни в чем не могли ему отказать. Собственно, всех своих фаворитов они буквально заваливали милостями — выгодными должностями, денежными подарками, — и двор стал похож на курятник, где царят сплетни, наветы и махровая зависть.

Все мы немало на этом поживились. Король с королевой были щедры на титулы и должности, легко раздаривали собственные земли, раздавали места при дворе, даром предоставляли отдельным лицам возможность торговать и брать взятки, одним росчерком пера выдавали лицензии на ввоз и вывоз товаров. Королевские земли, которые вроде бы должны были обеспечивать существование короля в течение всего срока его правления, он отдал на откуп в чьи-то алчные руки во время очередного своего приступа болезненного великодушия. Уильям де ла Поль возвысился так, как ему и во сне привидеться не могло: его сделали герцогом. Он стал первым человеком, снискавшим подобный титул, в жилах которого не было ни капли королевской крови. Эдмунд Бофор также получил герцогство. Это была какая-то ярмарка титулов и назначений. Король с королевой вбили себе в головы, что Эдмунд Бофор должен непременно иметь то состояние, которое соответствовало бы его титулу, — то есть примерно равное тому, что имел член королевской семьи герцог Ричард Йоркский, славящийся своим богатством, а может, и больше. И молодые король с королевой заявили, что сделают все, что для этого потребуется.

Даже нас с Ричардом подхватил этот поток всевозможных благодеяний. Король с королевой подарили нам огромный дом в Лондоне, а вскоре мой муж пришел ко мне и, улыбаясь, спросил:

— Скажи, дорогая, какое имя, по-твоему, мне следовало бы выбрать?

— Выбрать имя? — удивилась я, но потом догадалась: — О, Ричард! Неужели король и тебя наградил титулом?

— Думаю, это скорее дело рук королевы, ведь она испытывает к тебе особое расположение, — заметил Ричард. — Но так или иначе, мне предстоит стать бароном. Меня возведут в ранг высшей знати за великие заслуги перед моей страной — или, по крайней мере, из-за того, что наша королева очень дружна с моей женой. Как тебе это нравится?

У меня перехватило дыхание.

— Ой, я так рада! Я так рада за тебя! И за наших детей! Мы теперь станем ужасно знатными. — Я неуверенно примолкла. — А разве король может просто так жаловать подобные титулы?

— Они оба считают, что это вполне возможно, и — что куда более опасно — делают это. Никогда еще молодые супруги, обладающие столь малым влиянием в мире и столь незначительными средствами, не раздавали так поспешно и власть, и деньги. И они ведь доведут своих придворных до полного безумия! Любой, кто симпатичен Маргарите, любой, кому доверяет король, может рассчитывать, что его буквально осыплют милостями; вот только из числа королевских фаворитов зачастую исключаются те, кто этих милостей действительно достоин. Герцог Ричард Йоркский, например, не получил даже места в парламенте. Говорят, его теперь и в королевском совете видеть не желают, хотя лучшего советника королю трудно было бы найти. Но король с королевой полностью игнорируют герцога Йоркского, а всяких бездарей восхваляют до небес. Вот и я стану бароном по той лишь причине, что ты — ближайшая подруга королевы.

— Погоди, муж мой, как же все-таки мы теперь будем называться? Ты станешь сэром Ричардом Вудвиллом, бароном?..

Он минутку помолчал и предложил:

— Может быть, бароном Графтоном?

— Барон Графтон, — отозвалась я, пробуя эти слова на вкус. Хоть я и прожила в Англии уже довольно долго, акцент у меня по-прежнему был заметный. — Пожалуй, мне это толком и не произнести.

— Тогда, возможно, ты предпочла бы имя, как-то связанное с твоей семьей? Может, даже одну из фамилий твоего рода? — спросил Ричард.

Минутку подумав, я осторожно промолвила:

— В общем-то, мне бы не хотелось лишний раз напоминать всем, что я дочь Люксембурга и француженка. Люди здесь французов не любят. Кстати, я всего лишь пару дней назад убеждала нашу королеву на людях говорить по-английски. А я, вдовствующая английская герцогиня, отныне стала вполне добропорядочной англичанкой, так что дай мне английское имя, и пусть наши дети носят его вместе с твоим английским титулом.

— Может быть, что-то связанное с водой? — вдруг осенило Ричарда. — В честь твоей прародительницы.

Я рассмеялась.

— Ну, нельзя же быть бароном Водой! Но как тебе барон Риверс?

— Риверс… — Он покатал это слово во рту. — Отлично! Риверс. Хорошая и вполне английская фамилия, а заодно и дань твоему роду. Итак, я стану бароном Риверсом. А если Богу угодно, то в один прекрасный день стану и графом.

— Нет, правда? Неужели они когда-нибудь решат сделать тебя графом? Неужели смогут так много отдать?

— Ах, моя дорогая! Боюсь, они все королевство запросто раздадут. Бережливость нашим правителям совсем не свойственна, а в советниках у них одни мошенники.

Об опасениях моего мужа я упомянула с максимальной тактичностью, однако королева, упрямо тряхнув головой, ответила:

— Мы должны заботиться о том, чтобы наши друзья были довольны. Мы не можем править страной без Уильяма де ла Поля, он поистине великий человек. А у нашего дорогого Эдмунда Бофора такие долги! Разве мы можем ему не помочь?

— А что же герцог Ричард Йоркский? — напомнила я имя того, кто, безусловно, был достоин всяческих наград.

— Без Эдмунда Бофора мы не сохранили бы наши владения во Франции, — продолжала она, словно не замечая моих слов. — Это единственный человек, которому мы можем доверить охрану своих имений и возвращение законному хозяину тех земель, которыми мы владели прежде.

— Как, ваша милость?..

Я прямо-таки дар речи потеряла, услышав, что нам, оказывается, следует вернуть завоеванные нами земли французам. И Маргарита, зарумянившись, точно провинившееся дитя, поправилась:

— Я имела в виду земельные владения Англии. И Эдмунд Бофор — единственный человек, на которого мы можем полностью положиться.

— Мне кажется, ваша милость, что после смерти моего первого мужа, герцога Бедфорда, только Ричард Йоркский действительно способен удерживать наши владения во Франции, — возразила я.

Она лишь небрежно махнула рукой.

— Возможно, возможно, но я никому не доверяю, кроме Эдмунда Бофора и Уильяма де ла Поля. Сам король не способен ни принимать решения, ни руководить армией. Эти люди для меня все. Они заменили мне и отца, и… — она вдруг снова покраснела, — друга, а я так нуждаюсь в истинных друзьях. Они оба достойны высочайших почестей, и мы дадим им то, чего они заслуживают.

Вестминстерский дворец, Лондон, лето 1449 года

Мне сразу стало ясно: случилось что-то ужасное. Ричард вошел в наши покои мрачнее тучи. Стиснув мои руки, он произнес:

— Мужайся, Жакетта.

— Дети?

В первую очередь я всегда думала о детях, и рука моя невольно опустилась на живот, где уже зрела новая жизнь.

— Нет, слава Богу! Наследство милорда герцога. Земли в Нормандии.

Можно было не уточнять, я и так сразу догадалась.

— Что, все потеряны?

Муж поморщился.

— Почти все. Эдмунд Бофор предложил французам почти всю Нормандию, в том числе и Руан, в обмен на собственную безопасность в Кане.

— Руан, — тихо промолвила я.

Там был похоронен мой первый муж, герцог Джон Бедфорд. Там у меня был дом и земли.

— Это страшный удар для всех нас, — посетовал Ричард, — для всех тех, кто столько лет сражался за сохранение английских владений во Франции. Ведь на этих войнах, длившихся почти столетие, погибло великое множество людей, мои добрые товарищи, братья по оружию… — Он помолчал и добавил: — Нашему народу весьма трудно будет простить такую потерю.

Вестминстерский дворец, Лондон, весна 1450 года

Ричард был прав. Англичане не смогли этого простить. Парламент с гневом обрушился на Уильяма де ла Поля, и никакие новые титулы не смогли спасти его от народного гнева, когда наши фермеры, возделывавшие в Нормандии поля, и наши солдаты, воевавшие там, были вынуждены вернуться в Англию бездомными пораженцами. Бывшие воины горько жаловались на рыночных площадях и перекрестках, что их предали командиры, которые должны были стоять в одном ряду с ними и с оружием в руках защищать эти земли, как это делали они сами и их отцы и деды более ста лет.

На улицах Лондона торговцы окликали меня, когда я проезжала мимо, с вопросом: «Эх, что бы сказал на это наш лорд Джон? Как заклеймил бы этих предателей ваш супруг!» Но чем я могла их утешить? Я молчала. И, качая головой, полностью разделяла их чувства. За что же боролись и умирали простые англичане, если земли, честно завоеванные ими в бою, просто так отдали обратно — по тайному сговору, по настоянию королевы-француженки, по прихоти короля, который никогда не сражался за эти земли, не проливал за них кровь?

Во всех этих подлых деяниях люди винили Уильяма де ла Поля, поскольку любые речи, направленные против короля, считались предательством. Вызванный на заседание парламента, де ла Поль был обвинен в предательстве, вымогательстве и убийстве. А также в тайном намерении захватить трон и посадить на него своего малолетнего сына Джона, чтобы тот правил под опекой Маргариты Бофор, которой, как он утверждал, должна по праву принадлежать английская корона.

— Что же будет? — обратилась я к королеве.

Она металась по своим покоям, и длинный шлейф ее платья шуршал и извивался, точно хвост разъяренной кошки.

— Я не позволю обрушить на него подобные обвинения! Они не смеют так его унижать! Собственно, король уже спас его, пообещав, что сам по справедливости рассудит это дело и выяснит, виновен ли его друг Уильям.

Я колебалась. В конце концов, Англия — не моя родина. Но мне действительно казалось невозможным, чтобы король подобным образом лез в дела парламента.

— Ваша милость, полагаю, королю не следует так поступать. Представителя высшей знати должны допрашивать пэры, и дело должно быть передано в палату лордов. Король не может в это вмешиваться.

— А я настаиваю! Никто из моих друзей не будет подвергнут публичному допросу! Это оскорбительно и для Уильяма, и для меня. Я потребовала, чтобы король защитил наших друзей. Кстати, он полностью со мной согласен. Уильям де ла Поль не будет отвечать на вопросы парламента. Его сегодня же ночью тайно доставят в мои покои.

— Ваша милость, в Англии так не делается. Вам не следует встречаться наедине ни с кем из мужчин. Тем более тайно.

— Вы тоже там будете, — заявила она. — Тогда никто ничего плохого о нас не скажет. Хотя, Господь свидетель, вокруг и так уже болтают всякие гадости. Но встретиться мы все же должны именно тайно. Парламент совсем обезумел от ревности, а теперь они и вовсе призывают казнить Уильяма. Как я буду без него править королевством? Это же просто немыслимо! Я должна с ним увидеться и решить, как нам действовать дальше.

— Но король…

— Король тоже без него не в состоянии распоряжаться страной. Наш король не в состоянии даже выбрать нужное русло государственной политики и твердо его придерживаться. Да вы и сами знаете, каков наш король. Мне надо, чтобы Уильям де ла Поль постоянно находился с ним рядом. Мой муж теряет всякую уверенность, если рядом нет Уильяма, который способен правильно направить его активность. Нет, Уильям де ла Поль должен быть при дворе, чтобы мы имели возможность пользоваться его мудрыми советами.

В полночь королева велела мне впустить Уильяма де ла Поля, ставшего ныне герцогом Саффолком, в маленькую дверь, соединявшую покои короля и королевы. Он стремительно влетел в комнату, успев, впрочем, пригнуть голову и не удариться о низкую каменную притолоку, а сразу за ним, к моему великому изумлению, неслышно вошел король вместе со своим пажом.

— Ваша милость… — прошептала я, склоняясь перед ним в глубоком реверансе.

Но король меня, по-моему, даже не заметил; его прямо-таки трясло от гнева.

— Меня вынуждают! Надо мной совершено насилие! — возмутился он, глядя на Маргариту. — Они смеют оскорблять меня! Они желают мною управлять! Уильям… скажи ей!

Королева тут же вопросительно посмотрела на де ла Поля, словно только он мог объяснить ей, что происходит.

— Лорды не соглашаются с решением короля, который желал бы сам допросить меня один на один, как того хотели и вы, — пояснил герцог. — Они требуют, чтобы меня допросили пэры, поскольку мне выдвинуто обвинение в предательстве. Члены парламента отрицают право короля судить самостоятельно. Меня обвиняют в предательстве наших интересов во Франции, хотя я, разумеется, делал лишь то, что вы приказывали мне. Кстати, условия мирного договора требовали возврата Мена и Анжу. Это явный вызов вам, ваша милость, королю и вам, а также и мне. Это прямое посягательство на королевский авторитет.

— Они никогда не будут вас допрашивать, — заявила Маргарита, — я вам в этом клянусь! Пусть отзывают свое обвинение.

— Ваша милость… — вмешалась я и тихонько потянула ее за рукав, — вы не можете этого обещать.

— Я считаю, что Уильям абсолютно невиновен, невиновен по всем пунктам! — сердито вскричал король. — Но парламент по-прежнему требует подвергнуть его допросу и соответствующим образом наказать. Они обязаны мне подчиняться! Их надо заставить слушаться моих приказаний!

— Что ж, если вы, Уильям, так им нужны, пусть придут сюда и попробуют вас арестовать! — пылко подхватила королева. — Пусть только попробуют сюда ворваться! Я сама встану в дверях, если они посмеют явиться за вами в мои личные покои. Пусть тогда попробуют отшвырнуть меня в сторону!

Я незаметно сжала ее руку, надеясь, что она опомнится, однако король смотрел на нее с искренним восхищением. Он был воодушевлен ее пламенными речами.

— Мы им покажем! Я — король, и я буду править так, как считаю нужным, вместе со своей женой и своим ближайшим советником Уильямом де ла Полем. Посмотрим, кто осмелится отказать мне в этом! В конце концов, я король или нет?

Из них троих только новоиспеченный герцог не шумел и не безумствовал.

— И все же сопротивляться парламенту мы не можем, — спокойно произнес он. — А если они действительно придут за мной? Если лорды решат применить силу? Вы правильно рассуждаете, ваша милость, но что, если им это безразлично? Вы ведь позволили каждому лондонскому лорду иметь свою собственную маленькую армию, не так ли? И теперь под началом у каждого из моих врагов несколько сотен вооруженных до зубов воинов. Что, если они пошлют за мной целое войско?

— Так, может, вам пока уехать во Францию? — очень тихо предложила я. — Или во Фландрию? У вас ведь там немало друзей. Пусть здесь все утихнет.

Король внезапно поднял голову и, сильно покраснев, сказал:

— Да, уезжайте прямо сейчас. Пока они еще только планируют следующий шаг. Уезжайте, Уильям. Они явятся за вами и обнаружат, что птичка-то улетела! Я дам вам денег.

— Мои драгоценности! — Королева повернулась ко мне. — Принесите мои драгоценности!

Повинуясь ей, я отправилась за драгоценностями и выбрала несколько самых мелких предметов: жемчужные маргаритки и несколько изумрудов среднего качества. Все это я сложила в мягкий кошелек и вернулась в полутемные покои королевы. Маргарита рыдала в объятиях герцога, а Генрих заботливо накинул ему на плечи свой плащ. Я заметила, как герцог сунул в карман весьма увесистый кошель с золотом, и с хмурым видом подала ему жемчуга королевы. Он взял их без единого слова благодарности.

— Я буду вам писать, — пообещал он королю и королеве. — Ведь я буду не так далеко от вас, всего лишь во Фландрии. И вернусь домой, как только имя мое вновь будет очищено от подозрений. Мы расстаемся ненадолго.

Он поцеловал Маргарите руку и набросил на голову капюшон плаща. Затем поклонился королю, кивнул мне и исчез за той же маленькой дверцей. На лестнице раздались его тихие шаги, затем еле слышный шорох приоткрывшейся входной двери, и первый советник короля растворился, как тать в ночи.

Король с королевой ликовали, точно дети, которым удалось провести строгого воспитателя. В ту ночь спать они вообще не ложились; они так и просидели у камина в ее покоях, переговариваясь шепотом и хихикая, — так они праздновали победу над парламентом собственной страны и восхваляли самих себя за то, что защитили человека, которого все называли предателем. На рассвете король отправился к мессе и распорядился прочесть благодарственную молитву за то, что опасность миновала. Пока он, преклонив колена, восхвалял милость Божию и восхищался собственной находчивостью, город Лондон проснулся и узнал ошеломительную новость: тот, кого обвиняли в потере Франции, в разрушении непрочного мира, в том, что он привез в нашу страну французскую принцессу-бесприданницу, и в том, что он щедро вознаграждал себя, беззастенчиво пользуясь королевской казной, — так вот, этот человек с помощью короля благополучно отправился в недолгую ссылку и, не ведая горя, беспечно плыл теперь во Фландрию с карманами полными золота, спрятав под шляпу подаренные королевой украшения и рассчитывая непременно вернуться, как только его голове ничего не будет грозить.

Date: 2015-12-12; view: 352; Нарушение авторских прав