Игра во взрослых

В ДОМЕ ДЕТСТВА

Во Франции безоговорочные защитники семьи как ячейки общества с большой опаской встречают такие системы коммунальной жизни, при которых дети на некоторое время отделяются от родителей. Для них социализация ребенка равносильна его фрустрации. Опыт доказывает обратное. Душевное расстройство может быть вызвано и жизнью в семейных стенах. Клара Мальро, наблюдая детей, вос­питанных в кибуце (Израиль)', которые видят родителей только по вечерам, пришла к заключению, что дети в них, выведенные из-под опеки матери и зависимости от нее, имели прекрасное речевое развитие и были очень хорошо социализированы. Она проводила опросы многих психологов и воспитателей в Израиле. По их мнению, такой расцвет личности ребенка объясняется богатством отношений между детьми".

Дети в кибуцах избавлены от ничем не ограниченной власти взрослых. С 18 месяцев они оказываются в обществе только свер­стников — даже ночью. Спать они могут, когда захотят, могут уходить, приходить, когда, захотят. Очень рано берут в свои руки Инициативу по самообслуживанию: сами едят, моются, ложатся спать, Играются в огороде, играют. Родители делают для детей игрушки — собственные орудия труда в миниатюре: приспосабливают старые давший, мотороллеры, плуги и другой сельскохозяйственный инвентарь, — все это приносится на детские площадки. Дети играют в своего папу на тракторе, в маму — на поле, правда, все эти аршины не работают, и из них убрано все, что может представлять

• Кибуц — коллективная, добровольная община, в основном сельскохозяйственного правлення. Создавались начиная с 1909 г. Дети, почти во всех кибуцах, живут в дескиx домах, где они спят, играют и обучаются, где с малых лет их приучают жить в коллективе.

" Civilisation du kibbouti, Clara Malraux, Gonthier.

349

для детей опасность. На детских площадках воспитанники кибуцев имитируют рабочую активность родителей. В домах малютки (для детей младше 18 месяцев) есть воспитательница, которая за ними смотрит, но детям предоставляется полная свобода действий, воспи­тательница только следит, чтобы дети друг друга не поранили, раз­говаривает она с ними, как со взрослыми — как и должен раз­говаривать с детьми любой взрослый — не выясняя, кто прав, кто виноват, проговаривая мотивацию поведения детей и рассматривая ситуацию с разных точек зрения. С родителями же дети встречаются ежедневно, с ними они часа два в день, как минимум, с 5 до 7 вечера. Здесь-то и становится видна разница между долгом в общении с ребенком и желанием с ним общаться, родители, не склонные много разговаривать с детьми, отправляются сразу на кухню — за молоком, вкусными вещами, другие — напротив, вместе с детьми рассматривают семейные фотографии и что-то им рассказывают, или играют с ними. При таком общении у детей быстро расширяется словарный запас, и, надо заметить, в таких семьях не только мать занимается детьми, отец тоже. Это очень важно. Родители, которые сводят свое общение с детьми только к пичканию их едой, немало удивлены, когда узнают, что вечером, буквально через четверть часа после того, как дети были накормлены и ели дома пирожные, в кибуце — вновь приступают к еде. «Как они могут есть дважды кряду?» У детей ответ есть: «А это не одно и то же — есть дома, у родителей, и — тут, у нас». У детей из кибуцев анорексии' нет. Чего нет — того нет, зато стянуть кусочек-другой отчего-то не прочь очень многие из них.

Евреи практикуют наложение запретов на некоторую пищу, но выдерживая запреты, они не требуют того же от маленьких детей, надеясь, что, повзрослев, те сами последуют им. Ребенку в этом (оральном) плане можно все. Вырастая же, дети жаждут слов, очень хотят учиться. Дети из кибуцев настороженны в отношениях с ро­дителями, которые не вникают в их нужды, не обсуждают с ними их насущных проблем. В традиционных еврейских семьях очень трепетно относятся к детскому сну. В кибуцах, в своем доме, дети, бывает, встают по ночам, и вполне могут пройтись по - спальне, никого здесь это не беспокоит: каждый следует своему ритму, именно поэтому и не заставляют малышей спать, когда те не могут этого. Над ними нет власти взрослых. Только к 13-14 годам, а то и

• Анорексия — болезненное отсутствие аппетита (В К)

350

позже, дети обретут тот же ритм сна, что у взрослых. У некоторых он образуется к восьми годам, у кого-то — только к тринадцати. Когда я как-то нанесла визит в кибуц во второй половине дня, в «отпускное» для детей время, я была изумлена: в своем доме, в свободное время, они валяются на кроватях: кто спал, кто читал. Мне объяснили: «Вы знаете, всем детям претит постоянно быть общностью, день-другой они очень довольны побыть вне ее, а потом они снова приходят в общий дом. Здесь им дана полная свобода;

это — их дом, здесь они делают то, что они хотят. Им не скажут:

"Нет, нет, еще не время сна — ложиться рано". Хотят улечься — они укладываются, когда это день отпуска; в другие дни ритм жизни задает им школа».

Те, кто создавали кибуцы, пионеры Израиля, взрослые, не обре­мененные семьей люди, создав образчик, возможного общежития, пре­подали обществу удивительный урок: так может быть в любом обществе. Правда, открыв первый кибуц, они не подумали о будущих детях! И опыт, имеющий скорее положительное, чем отрицательное значение, изначально был подвержен видоизменениям, так как в кибуце не предусматривалось места для детей. О взрослых позаботились, а о детях забыли! Общество без детей — великая утопия. Постулат был почти абсурдным — забыть, что когда занимаешься любовью, могут быть дети. Ну, и начали в этих местах рождаться дети. «Как же быть?» — задумались первые переселенцы. А модель уже была, и по ней можно было попробовать устроить рядом с деревней взрослых деревню детей. От избытка желания сделать на сей раз все очень хорошо и без ошибок они, пожалуй, и допустили ряд промахов, слишком все заорганизовав, подойдя ко всему не в меру рационально.

Например, собрать вместе детей из двух или трех кибуцев — это было бы ужасно. Детям непременно нужны кровные связи. Это понимаешь, когда приходишь в кибуц. Гидами выступают дети от 7 до 9 лет. Во время посещения они так рассказывают о других детях: «Посмотрите, вон та девочка с вязанием в руках — моя сестра. А там, большой мальчик — это мой брат, третий, а я — четвертый. А самого маленького брата тут нет. Если встретим, я вам его покажу...» Дети знают своих братьев и сестер и рассказывают о них посетителям; они словно знакомят гостей с маленьким бунгало своих родителей. Они совсем не без рода, без племени, и так здесь

себя и ощущают; все названы и сохраняют тесные родственные связи с братьями и сестрами из дома, в котором не живут, но где встречаются у родителей в определенное время.

Во всех трудах по воспитанию уделяется слишком много внимания связи ребенка со взрослым. История же взаимоотношений детей между собой до конца не изучена.

Но именно эти взаимоотношения доминируют. Ими я и хотела заниматься в Мезон Верт. Нельзя при этом забывать, что отношения между детьми должны происходить через посредство матери или отца. Кстати, в кибуце это сохраняется. Пока ребенок маленький, мать обязательно присутствует на одном из кормлений — утреннем или вечернем, и так продолжается до тех пор, пока ребенок не начинает есть самостоятельно. С этого момента мать здесь уже никто не замещает, воспитательница просто следит за детьми, но у нее нет над ними никакой власти — только мать и отец инициируют; детей в социальную жизнь. То же самое могло бы быть перенесено и в школы: если бы преподавателей готовили как медиаторов', то главным в школе стало бы обучение детей отношениям между собой. А также — со взрос­лыми, облеченными властью; эти взрослые, выбранные родителями, должны были бы получить профессиональную подготовку для того, чтобы осуществить отъединение детей от родителей. До того момента, как ребенок окончательно станет субъектом, в нем сохраняется некая часть Я-объекта, и в этот период, когда он еще является объектом субъекта — матери и только учится сам стать субъектом, живет между отцом и матерью, ребенку совершенно необходимо, чтобы его отец или мать лично доверили его как объект новому субъекту — воспитателю, который лишь замещает родителей, но ни матерью, ни отцом не является. И тогда этот ребенок — папин и мамин субъект, который находится в процессе идентификации со своим телом и который на время от родителей отъединен, становится субъ­ектом во взаимоотношениях с учительницей, повторяю, субъектом, а не боязливым объектом среди других объектов, которые воображают, что учительница имеет над ними неограниченную власть. Некоторые

• Посредников.

352

учителя и учительницы очень хорошо осуществляют этот отрыв ребенка от родителей, особенно в деревне, — у них есть время поговорить с родителями, когда те приходят за ребенком; они об­щаются, и у детей исчезает противопоставление. Эти сельские учителя не являются для своих подопечных чем-то мистическим. В городах же учителя для учеников — некая абстракция. Они, подобно мировым судьям, устанавливают для них нечто, напоминающее юридические санкции: «Это — разрешено, это — нет», «Имеешь право, не имеешь права», и как вытекающее — плохие или хорошие оценки, уроки, задания — санкционирование) все. Даже успех! Впрочем, провал в этом случае санкционирован тоже.

В городских общественных школах учеников не рассматривают как субъектов, связанных со своими родителями, детей там делают безликими. Правда, стараются исправлять это всякими мелочами — праздниками матерей или отцов, что еще вреднее. А если нет матери? Или мать ушла и не видится со своим ребенком? Никому нет дела до того, что дети в тех случаях делают в подарок для такого праздника, а стоило бы обратить на это внимание, потому что в этот момент происходит нечто очень важное. «Ты делаешь это для мамы, для той мамы, которой у тебя больше нет, но если бы она была, то была бы рада получить этот подарок. Она была бы рада подарку, и в твоем сердце она по-прежнему есть. А мы посмотрим, что сделаем из этих подарков для мам, которых больше нет.» Или можно найти фотографию мамы и сказать: «Видишь, ты даришь это маме, я — свидетель... Это — не мне подарок, я только твоя воспитательница. Это подарок маме, которая произвела тебя на свет. Если ты хочешь, можешь сделать подарок и для нынешней жены твоего папы, но этот подарок — для мамы». Так же можно действовать и если у ребенка отчим, временный или постоянный.

Праздники отцов и матерей могли бы стать уроками постижения ребенком понятий родственности, сексуальности, конечности жизни и посвящением его в понимание того удовлетворения, которое воз­никает от ответственного физического союза двух взрослых людей.

^« Отрыв — это слово может настораживать, если его воспринимать буквально и прямо, видя в нем угрозу эмоционального отрыва, разрыва связи «ребенок-родители». Но переход из состояния субъекта — созревание, обретение «Я» и т. д. — предполагает переход к тем зрелым эмоциональным связям, которые возможны лишь при отрыве от жизненной зависимости, физическая пуповина перерезается при рождении существа, эмоциональная — при рождении зрелого «Я» (В. К.).

353

Воспитание, которое в настоящем значении этого слова призвано привести ребенка от первозданного естества к культуре, должно бы было — и должно именно через школу, прояснить значение родст­венности, понятие права, законов о браке, родителях, усыновлении.

А какими становятся дети, воспитанные в кибуцах? Лучше ли они адаптированы, чем те, кто вырос с папой и мамой?

Из всех кибупев, которые я посетила, только в одном царила гармония — в том, где все его члены были объединены общим интересом: музыкой. В остальных дети трудно переживали свой пе­реходный возраст. Поскольку у них не было перед глазами примеров для подражания, они так и не научились противостоять соблазнам внешнего мира. В кибуце нет примера сексуальной жизни родителей; дети живут там как монахи или светские анахореты. Молодежь выходит из кибуца без денег, юноши и девушки поступают в высшее учебное заведение, а по субботам и воскресеньям, как в укрытие, они возвращаются в свой кибуц — в безопасность. Ответственные лица быстро на это отреагировали и стали организовывать обмен классами или детьми одного возраста между кибуцами. По субботам и воскресеньям во время этих встреч дети знакомились, потом писали друг другу, завязывались отношения вне кибуца, которые могли раз­виваться и дальше. В противном случае дети в кибупе были со­вершенно изолированы от внешних влияний и, попав в учебное заведение, только и думали, как бы снова увидеть тех, кто был с ними в кибуце, а теперь учился в другом месте. Эти дети старались воссоздать псевдородственные группы и в другие отношения не вхо­дили, жили вместе как братья и сестры. Были даже случаи отторжения от общества после кибуца. Этот опыт характерен исключительно для Израиля, но он только подтверждает те условия, которые были выявлены психоанализом как необходимые для того, чтобы включиться в жизнь общества.

Кибуц может обезопасить ребенка от чрезвычайного родительского протекционизма, но он лишь откладывает на более дальний срок проблему изоляции от общества: с детского возраста она переносится в кибуце на подростковый, и у подростков возникают свои сложности при перемене образа жизни. Однако Дома детства не теряют своей животворной силы. Отчет Бруно Беттельхайма о наблюдениях над детьми из кибуцев достаточно позитивен в том, что касается раскрытия у детей чувства ответственности, как у девочек, так и у мальчиков.

354

В Домах детства у воспитанников есть свой птичий двор, свои козы, свой маленький огород, и они заботятся о том, чтобы огород этот давал урожай; дети ведут счета — расходы, корм животным, рецепты, как продавать, и чтобы — с доходом... На их детском уровне есть и свое агрономическое предприятие. Встают дети в любое время дня и ночи. Единственное, что регулирует их жизнь — это их собственное чувство ответственности. Власть взрослых на них не распространяется. Взаимоотношения между детьми превалируют над давлением взрослых. Взрослых нет в Доме детства. Однако это не мешает детям играть во взрослых, они у себя дома делают то, что взрослые у себя. Мораль их поведения — та же, что и у взрослых: нужно зарабатывать деньга, чтобы предприятие заработало, и нужно, чтобы оно приносило доход. Тратить больше, чем получаешь, — нельзя. Таким образом, дети учатся организации управления на манер общинного капитализма.

До трехлетнего возраста дети развивают свою ответственность за себя самих, затем развиваются поведенчески. Они свободны в ор­ганизации своего времени. А это умение означает и то, что дети научились управлять своим желудком, телом. Никто никогда ни к чему их не принуждает. Еда — в определенное время; дети или едят, или — нет, никто их не заставляет. И у них нет анорексии. Но, как на грех, в одном из кибуцев, который я видела, было заведено, что когда дети заболевали, им разрешалось уходить домой, к родителям, и матери там за ними смотрели, а не сами приходили в амбулатории (а это дозволено, когда дети болеют)... В этом кибуце дети могли ночевать дома, если болели. Ну, так вот, именно в этом кибуце до 7-8-летнего возраста было очень много психосома­тических расстройств. Вот ведь как — болячка-неболячка, что-то вроде «тошнит», «болит живот», «болит голова», «бобо», «устал» — и сразу к маме. А последнее, оказывается, и самой маме доставляет удовольствие. Это тоже имеет отношение к Эдипову комплексу. Потом, в 8 лет все болячки кончались. Болели столько же, сколько и в других кибуцах, то есть мало.

Date: 2016-02-19; view: 272; Нарушение авторских прав