Стадия четвертая. Подумала, где она может быть

Подумала, где она может быть. Они договорились встретиться в кафе «Валладон» в три часа, но там никого не было. Вероника села за ближайший к двери столик, выкурила две сигареты и выпила чашку кофе.

Обычно Сара не опаздывала.

В три сорок пять Вероника решила, что может спокойно возвращаться в Эшдаун. На следующий день, в субботу, им всем предстояло разъехаться – большинство студентов собирались провести часть лета у родителей. Надо было собрать вещи и подготовиться к прощальной вечеринке. Может, во всей этой суматохе и суете Сара просто забыла о встрече, но это довольно странно, поскольку обе согласились, что у них есть очень веские сентиментальные причины в последний раз заглянуть в кафе, где они впервые встретились девять месяцев назад.

В любом случае стало ясно, что Сара не придет. Вероника зашла за стойку и опустила пятидесятипенсовую монету в маленькую сахарницу рядом с кассой.

– Сдачу оставьте себе, – сказала она как обычно.

Слаттери, поглощенный «Последствиями прагматизма» Ричарда Рорти[52], поднял взгляд и что-то пробурчал.

У самой двери Вероника задержалась.

– Мне будет недоставать наших разговоров, – сказала она.

Никакой реакции.

– Наших пикировок, – добавила она. – Обменов колкостями. Умения быстро находить остроумный ответ.

Сраженная его молчанием, она взялась было за дверную ручку и тут услышала:

– Уходите, значит?

Вероника развернулась, не веря своим ушам и радуясь пусть небольшой, но победе.

– Что?

– Уезжаете из города. С учебой всё.

– Да. Все уезжают.

Слаттери сделал невозможное: отложил книгу и встал. Вероника подумала, что впервые видит его на ногах. Он оказался на удивление маленького роста.

– Если хотите, можете взять что-нибудь, – сказал он. – На память.

У Вероники мелькнуло подозрение, что за этим кроется какая-то непостижимая шутка в духе Слаттери.

– Правда?

– Книгу или что-нибудь еще.

Вероника взглянула на его бесстрастное небритое лицо и решила, что он говорит искренне.

– Любую книгу?

Он взмахнул рукой, словно говоря: «Берите, что хотите».

Не раздумывая, Вероника подошла к полке над их любимым столиком и выдернула «Дом сна» Фрэнка Кинга.

– Всегда ее любила, – объяснила она.

– Она ваша, – сказал Слаттери.

Вероника открыла дверь и, жмурясь от солнечного света, пошла по центральной улице, прижимая книгу к сердцу, которое почему-то бешено стучало.

Она собиралась рассказать Саре об этом случае, но так и не рассказала. Когда она открыла дверь комнаты, Сара сидела на кровати и смотрела на нее. В руках она держала то самое письмо из торгового банка.

Вероника глубоко вздохнула и сказала:

– Давай спокойно все обсудим, хорошо?

***

ПСИХОАНАЛИТИК: Почему вам так трудно говорить о том вечере?

ПАЦИЕНТ: Мне вовсе не трудно о нем говорить.

ПСИХОАНАЛИТИК: …У меня сложилось впечатление, что вы недоговариваете.

ПАЦИЕНТ: Это не так. Просто я не очень хорошо помню.

ПСИХОАНАЛИТИК: Существует тонкое различие между забытым и подавленным воспоминанием.

(Запись ответа ПАЦИЕНТА отсутствует.)

***

Уже давно Роберт не мочился стоя. Даже когда он торопился, мочевой пузырь был переполнен, а снаружи ждала очередь, он предпочитал сесть на унитаз и облегчиться без спешки. Мысль о том, чтобы встать над унитазом и направлять струю, рискуя обрызгать все вокруг, вызывала у него отвращение. Даже думать об этом было неприятно.

Он сидел на унитазе, обхватив голову руками, наклонившись вперед и слегка покачиваясь. Вечер выдался долгим и неумеренным: все были взвинчены, и все слишком много выпили. Самые благоразумные уже легли спать. Ближе к ночи Терри блистал, изливая на приглашенных запас своих шуток, которые становились все неприличнее и смешнее. До Роберта доносился смех. В том числе – смех Сары.

Сара и Вероника расстались, невероятно. Она сама сказала ему сегодня вечером. Все кончено. Их любовь и его мука.

Но что это значит для него?

Вернувшись на кухню, он хотел сначала постоять в дверях, понаблюдать происходящее со стороны и решить, стоит ли погружаться во все это или лучше незаметно подняться наверх и лечь спать. Но, похоже, с тем, чтобы стоять в дверях или где-либо еще, имелись проблемы: простая попытка остановиться и как-то разобраться со взбесившимся пульсом, могла закончиться падением; и Роберт, отшвырнув на задворки сознания мысль о том, что он не просто пьян, а пьян как никогда в жизни, нетвердой походкой пересек кухню и благодарно рухнул на стул рядом с Сарой. Вокруг стола теснилось человек десять, так что им с Сарой приходилось прижиматься друг к другу, пьяно соприкасаясь головами, а Терри все говорил и говорил, и смех прокатывался волнами от одного слушателя к другому.

– …и тогда он решает купить жене подарок к юбилею, к десятилетию, и думает про себя: куплю-ка я ей зверушку…

Стол был заставлен полупустыми бутылками и стаканами. Роберт не помнил, какой стакан его. Он попробовал на вкус жидкость в первом попавшемся, убедился, что это виски, и наполнил его чем подвернулось под руку. Какая-то кислятина.

– …и тогда он идет в зоомагазин, а продавец говорит: «Почему бы вам не взять щенка?», а он отвечает: «Нет, у нее уже есть щенок». Тогда хозяин говорит: «Ну, тогда попугайчика?», а он отвечает: «Нет, у нее уже есть попугайчик»…

Роберт сознавал, что рука Сары трется о его руку, что плечо ее давит на его плечо, когда она тянется за бутылкой. Она пила джин, чистый – все, с чем его можно было смешать, давно закончилось. Сара наклонилась вперед, предвкушая кульминацию рассказа, в уголках ее губ уже дрожал смех, но глаза были тусклыми и усталыми.

– …и тогда продавец говорит: «А как насчет вот этого?», достает эту тварь и сажает ее на прилавок. Человек удивляется: «Что это?», продавец начинает объяснять, и человек соглашается: «Отлично». Кладет тварь в ящик и несет домой к жене…

Вероника сидела на противоположном от Сары конце стола, так что их взгляды почти не встречались. Они весь вечер практически не разговаривали друг с другом, но ни одна – явно стремясь продемонстрировать упорство – не уходила. Вероника пила воду из-под крана. Время от времени она исподтишка бросала пристальный взгляд на Роберта и Сару, которые сидели, словно приклеенные друг к другу, и наливались спиртным.

– …и вот он приходит домой и вручает подарок. Жена снимает обертку, а в ящике сидит огромная зеленая лягушка с огромной пастью и толстыми губами, просто сидит и пялится на нее…

Роберту хотелось уйти. Ему отчаянно хотелось уйти, но он не мог заставить себя оторваться от Сары. Как получилось, что они сидят рядом? Кто из них это все подстроил?

– …и тогда она смотрит на лягушку и говорит: «А это еще что за хрень?» А он отвечает: «Это, моя дорогая, южноамериканская лягушка-хуесос»…

Все уже смеялись, но смех Сары звучал громче остальных. Почти истерически. Роберт посмотрел на нее, увидел трясущуюся челюсть и вздымающиеся плечи, и внезапно встревожился. Что-то было не так.

– …и жена спрашивает: «И что мне с ней делать?» А он говорит: «Научи ее готовить и отваливай».

Новый взрыв смеха, новая волна толкнула Сару и Роберта друг к другу, и несколько секунд они прижимались, ослабевшие от хохота, но когда он попытался оттолкнуть ее, то понял, что обмякшее тело Сары не слушается. Руки и ноги беспомощно болтались, Сара повисла на нем, словно тряпичная кукла, глаза ее были широко раскрыты, рот застыл в улыбке. Роберт легонько потряс ее.

– Сара! Сара, что случилось?

Смех вокруг стих, и все уставились на безвольное тело Сары в объятиях Роберта.

– Боже мой, а я думал, что это я напился, – сказал кто-то, но шутка не вызвала веселья.

– Она в обмороке.

Вероника встала и подошла к Роберту.

– С ней все в порядке. Такое уже бывало. Долго это не продлится. – Вероника села рядом с Сарой, взяла ее за одну руку, Роберт – за другую, они осторожно приподняли ее, и Сара обвисла между ними. – Приготовьте воду. Холодную. – И она зашептала Саре в ухо:

– Все в порядке, Сара. Давай. Все в порядке. Просыпайся…

Медленно, спустя несколько секунд, в глазах Сары снова затеплилась жизнь, тело напряглось, она снова контролировала свои мышцы. Сара моргнула, потом зевнула, подобно человеку, пробудившемуся от глубокого сна.

– О боже, я… такого сильного еще не…

– С тобой все в порядке? – Роберт склонялся над ней. – Все хорошо? Ты сознавала, что происходит?

– Конечно, сознавала, – сказала Вероника. – Она…

– Да. Я слышала, что вы говорили. Просто ничего не могла сделать. Не могла пошевелиться. – Навалившись на стол, Сара осторожно поднялась на ноги. – Мне очень жаль, что я испортила веселье, но… пожалуй, мне стоит пойти спать…

То ли потому, что странное поведение Сары сбило всем настроение, то ли просто все чувствовали, что вечер пошел наперекосяк, но все разом начали отодвигать стулья, зевать, кивать и бормотать, что да, мол, пора; и через несколько минут все разошлись, разбрелись по коридорам, едва не забыв пожелать друг другу спокойной ночи.

Сара поднялась на второй этаж, Роберт и Вероника заботливо маячили рядом, хотя она уже не выглядела слабее или болезненней остальных. Терри отставал от них на несколько шагов.

На верхней ступеньке Сара повернулась к Веронике и выпалила напряженной скороговоркой:

– По-моему, комната Мишель сегодня свободна. Я там лягу.

Вероника неслышно пробормотала что-то и направилась к своей комнате. Терри пожелал всем спокойной ночи, добавив, что утром еще с ними встретится. И Роберт с Сарой остались наедине.

В доме было очень тихо. Казалось, все обитатели его уснули мгновенно. Когда тишина стала слишком гнетущей, Роберт попробовал завязать разговор:

– Неплохой получился вечер.

Сара как-то странно смотрела на него – с какой-то сбивчивой, птичьей пристальностью, – не проявляя никакого желания двигаться. Роберт силился вспомнить, где находится комната Мишель, чтобы проводить Сару туда. Наконец он сообразил, что комната – рядом с лестницей, и они как раз стоят у ее двери.

– Ты уверена, что нормально себя чувствуешь? – спросил он.

– Да, спасибо. Мне гораздо лучше. – Сара не сводила с него глаз.

– Хорошо. Ты нас так перепугала. С тобой ведь такое уже случалось?

– Пару раз.

– Тебе надо сходить к врачу.

– Да пустяки. Просто на меня находит, когда я слишком сильно смеюсь.

В кухне еще кто-то был: оттуда донесся приглушенный стук и звон разбитого стекла, затем внизу погас свет.

– Хочешь, я помогу тебе лечь?

– Вообще-то, нет, – сказала Сара. В коридоре было темно, но глаза ее безжизненно поблескивали в сумраке. – Я хочу, чтобы ты лег со мной.

Следующие свои слова Роберт потом вспомнить не мог.

– Может, это не самая лучшая мысль?

Сияние в глазах Сары померкло.

– Не самая. – Слова повисли в темной тишине, окончательные, бесповоротные.

– Ну, я хочу сказать, – заторопился Роберт, – что сейчас, возможно, не самое подходящее время или…

Сара шагнула к двери, осторожно открыла ее – еще мгновение, и она исчезнет в комнате.

– Спокойной ночи, Роберт, – сказала она.

Он выкрикнул ее имя – или ему показалось, что выкрикнул. Дверь затворилась, щелкнул замок.

Отупев от шока Роберт стоял в темноте и смотрел на закрытую дверь. Из-под нее не пробивалось ни единого лучика: Сара не включила свет. Роберт не знал, шагнуть ему к двери и постучать или же развернуться и уйти к себе. Он повернулся и сделал несколько шагов по коридору, остановился и опять озадаченно замер в темноте – он дрожал, парализованный собственной нерешительностью, сжимая и разжимая кулаки. Попятился обратно, потом развернулся и на цыпочках подошел к комнате. Он стоял у двери, прислушиваясь, затаив дыхание. Через секунду-другую у него возникло подозрение, которое быстро переросло в уверенность: Сара точно так же стоит по другую сторону двери, припав к ней, прислушиваясь к его тихим движениям в коридоре. Странно, что он не может поднять руку и коснуться двери, хотя они разделены всего лишь парой дюймов дерева. Он внимательно вслушивался, и ему чудилось, что он улавливает дыхание – глубокое, взволнованное дыхание. Шорох руки или тела о дверь, скольжение ткани по дереву. Но после паузы другой звук – глухой стук где-то в глубине комнаты: то ли что-то ударилось о кровать, то ли туфля упала на пол – заставил Роберта решиться. Он занес руку, чтобы постучаться – что он скажет, когда она откроет? – отбросил эту невротическую и неуместную мысль, рука приблизилась к двери, собралась стукнуть и снова замерла. Вместо того, чтобы коснуться двери, костяшки пальцев коснулись век, и Роберт принялся яростно тереть глаза. Рыдание сотрясло его тело: он чувствовал себя очень пьяным и очень уставшим. Роберт повернулся и быстро двинулся по коридору к своей комнате.

Следующим ощущением, которое он мог припомнить, была резкая боль в левой руке. Он опустил взгляд на ладонь и увидел следы от зубов. Он сидел на узкой кровати в своей комнате и кусал себе ладонь, вонзая зубы в основание большого пальца – сильно, но все-таки не до крови. Свет включен, брюки сняты. Валяются на полу рядом с гардеробом.

Роберт встал и тут же покачнулся – не только от выпитого, но и от неверия. Случившееся было выше его понимания: с одной стороны хотелось вычеркнуть это из памяти, а с другой – восстановить и пережить мельчайшую подробность. Неужели она в самом деле, в самом деле попросила его это сделать? И неужели он в самом деле отказался?

Такого больше не повторится, – сказал он себе. – Она никогда меня больше не попросит.

Он подобрал брюки. Может, одеться и вернуться к ее комнате?

Где ботинки?

Вернись.

Но он ведь отказался; и как только отказался, ее приглашение стало недействительным – окончательно и бесповоротно.

И призраки, что грозно шепчут…

Роберт исхитрился просунуть ногу в штанину, принялся засовывать другую, потерял равновесие, запрыгал и упал. Падая, задел головой угол тумбочки, череп и шею пронзила острая боль. Он скрючился на полу, тронул скулу рядом с ухом – под пальцами была кровь.

Воспрянуть налегке рожденным вновь…

– Обратной дороги нет, – вслух произнес он.

Роберт высвободился из брюк, достал из кармана носовой платок, сел на кровать и приложил платок к ране. Ссадина была неглубокой, и кровь вскоре остановилась. За этими действиями он протрезвел – как ему показалось, с необычной быстротой. Дрожащий, бесштанный, он вдруг понял, что до смерти хочет все записать, подошел к столу, взял фломастер, пролистнул блокнот в поисках чистой страницы – после бесчисленных черновиков его стихотворения.

Вероятно, один вид собственных литературных терзаний сфокусировал боль, смятение и усталость в одно-единственное чувство: ярость. Все эти робкие и такие тяжкие попытки выразить себя, все эти многочисленные черновики, исправления, поправки и дополнения, обдуманные и безжалостно вычеркнутые, переиначенные и выстраданные, годились теперь лишь для презрения. Какой смысл в тайных потугах, какой смысл в этом сжирающем время ишачьем труде, если у него не хватило ни смелости, ни присутствия духа взять то, что ему преподнесли на блюдечке. Он смотрел на слова на странице, пока те не превратились в беспорядочные, бессмысленные значки, пока не утратили смысл.

Он взял фломастер и жирно перечеркнул по диагонали последний вариант стихотворения. Затем крест-накрест провел еще одну черту. Мягкий кончик фломастера прорвал бумагу. Поверх черновых вариантов он яростно царапал непристойности, дырявя фломастером бумагу, наконец схватил блокнот, изорвал его и отшвырнул клочки.

Все еще сжимая фломастер, он встал, пошатнулся и навалился на стену. Не так уж он и протрезвел, как ему казалось.

Сара сейчас лежит в постели, в нескольких шагах по коридору и, наверное, спит, ее комната погружена во мрак, ее дверь заперта. И она больше никогда его не попросит.

Тупой, тупой, тупой…

Твердя это, он бился головой о стену – несильно, но почему-то по стене размазывалась кровь. Видимо, рана снова открылась. Все тем же фломастером он карябал на стене слова.

МУДАК, МУДАК, МУДАК, МУДАК…

Он прекратил выводить буквы, почувствовал, как ноги подкосились, и понял, что сползает на пол по стенке гардероба. Взглянул на кровать и, собрав последние силы, швырнул на нее свое тело. И потерял сознание.

***

Мучительная жажда разбудила Роберта через несколько часов. Будь он более опытен по части выпивки, знал бы, что вставать сейчас не нужно – это не более чем краткий перерыв, когда следует влить в себя несколько стаканов воды, после чего, шатаясь, вернуться обратно в постель и проспать еще три-четыре часа, хотя бы до полудня. Но ощутив неестественный, лихорадочный прилив бодрости, совпавший с первыми лучами солнца, Роберт решил, что окончательно проснулся; кроме того, его внимание привлекли голоса снизу, из кухни. Он сполоснул лицо холодной водой, вылез из вчерашней одежды и влез в свежую. Перед выходом из комнаты, бросил взгляд на стену у гардероба и устыдился надписи, накарябанной ночью. Он навалился на тяжелый шкаф из тикового дерева и сдвинул на несколько дюймов к окну. Надпись оказалась за шкафом – теперь Роберт мог спуститься на кухню.

Там он обнаружил трех вчерашних собутыльников: те суетились с тостами и кофе, а один даже отважился приготовить полноценный завтрак. У всех были одинаковые лица – слегка пришибленные, с неестественно горящими глазами. Они спросили, что с ним стряслось, он ответил, что не стряслось ничего страшного, и разговор иссяк. Ни Терри, ни Сара еще не показывались, но вскоре появилась Вероника. Она сухо кивнула Роберту, направилась прямиком к холодильнику и быстро расправилась с литровым пакетом апельсинового сока.

– Жажда? – глупо спросил Роберт, когда она допила.

Вероника пропустила вопрос мимо ушей.

– Тебя ночью кто-то бил?

– Нет. Случайно ударился.

– А то я подумала, что любовнички поссорились, – сказала Вероника и принялась кромсать хлеб толстыми ломтями.

Вошел Терри в пижаме.

– Только что блеванул, – сообщил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Мы тебя прощаем, – сказал Роберт.

– Прямо на телефон. Хотел позвонить домой.

Терри был единственным обитателем Эшдауна, за кем должны были заехать родители. Остальные либо надеялись, что их кто-нибудь захватит с собой, либо планировали уехать на собственных машинах, как только более-менее придут в себя. Под вялостью и недомоганием таилось непривычное и тревожное чувство: им осталось провести вместе лишь несколько часов, прежде чем расстаться и, быть может, никогда больше не встретиться.

– Мне нужно глотнуть свежего воздуха, – сказал кто-то, когда запах яичницы с беконом овеял кухню.

– Хорошая мысль. Давайте прогуляемся.

Теперь их было восемь, и они зашагали по дорожке над обрывом к самой высокой скале. Роберт подумал, что алкоголь еще не выветрился, так что, формально говоря, все они еще пьяны. В воздухе висела теплая, влажная дымка, сквозь которую пробивалось бледное солнце, сдавленное облаками, и потому способное лишь на тусклый, изжелта-серый свет, что падал на вздымающийся океан.

Роберт вырвался вперед, но его вскоре нагнал Терри.

– Это… Сара вчера была в порядке?

– Наверное.

Терри покачал головой.

– Ну и дела. Кстати, что у тебя с лицом?

Роберт не ответил. Терри, словно опасаясь, какое впечатление произведут его слова, неуверенно промямлил:

– А она упоминала… что-нибудь говорила о нашей… договоренности?

– Какой договоренности? – спросил Роберт. Слишком поспешно спросил.

– Так она тебе ничего не сказала?

– Ты о чем?

– Ну тогда ладно… Ты ведь знаешь, что в сентябре я начну работать в «Кадре»?

– Да.

– И ты знаешь, что я собираюсь снимать квартиру в Лондоне?

– Да, конечно.

Вообще-то Роберт уже отказался от предложения Терри занять свободную комнату – сначала он хотел выяснить планы Сары.

– И ты знаешь, что Сара и Вероника расстались и потому больше не ищут дом где-нибудь поблизости?

– Ради бога, Терри, ближе к делу.

– Ну… – Терри бросил последний, пытливый взгляд на друга и выдал:

– Она собирается жить со мной.

Роберт с ужасом уставился на него.

– Жить с тобой? Как это?

– Ну, то есть, она собирается занять одну из комнат.

– Но… когда она решила?

– Вчера, перед вечеринкой. – Терри схватил Роберта за плечо и неловко встряхнул. – Не думай, ничего такого. Между нами ничего нет. И самое замечательное – в квартире есть еще одна комната, так что и ты можешь поселиться с нами. Там три комнаты. Как Эшдаун, только в Лондоне. – Роберт ошеломленно молчал. Терри понял, что слишком многого сейчас от него хочет. – Обдумай, – добавил он. – Позже поговорим.

Терри быстро зашагал вперед, и вскоре к нему присоединились другие – они огибали Роберта, а тот стоял столбом в центре тропинки, спиной к океану, и взгляд его не отрывался от серых башенок огромного дома. Через несколько минут он увидел, как в дверях показалась Сара. Он повернулся и пошел прочь, но так медленно, что Саре не составило труда его догнать. Ее немытые волосы казались темнее и тоньше обычного. Накануне вечером он смыла макияж, а утром не накрасилась. Кожа была очень бледной, на верхней губе выскочила лихорадка. Глаза были тусклыми, веки опущены. Одета Сара была в джинсовую куртку, плотную хлопчатобумажную рубашку и вельветовые бутылочного цвета штаны.

– Спасибо, что подождал, – сказала она, пряча взгляд.

Компания впереди замедлила шаг.

– Выглядишь так себе, – сказал Роберт.

Сара рассмеялась.

– Это я-то? Ты себя видел? Что с тобой стряслось?

– С мебелью поссорился.

Сара, казалось, не расслышала. Лицо ее было полно беспокойства, если не смятения.

– Сегодня утром все выглядят кошмарно, – добавил Роберт. – Может, и не самое лучшее – заканчивать на такой ноте.

Они смешались с остальной компанией, но при этом держались отдельно, храня свою близость, несмотря на раздававшийся со все сторон бессмысленный дружеский треп.

– Вчера вечером… – начал Роберт.

Сара встрепенулась.

– Мне и самой хотелось кое-что сказать. Не возражаешь, если я начну первая?

– Нет – конечно, нет. Говори.

– Так вот. – Ее излюбленный жест: рука захватила прядь волос и слегка потянула. И как всегда, жест этот пронзил Роберта уколом нежности. – Честно говоря, я просто хотела тебя поблагодарить.

– Поблагодарить?

– Роберт… – Они плавно, почти незаметно отделились от остальной компании. – …Я знаю о твоих чувствах. Конечно, знаю. Давно знаю. Честно говоря, думаю, все о них знают.

– Прекрасно. Почему бы всем не знать?

– Поэтому… в каком-то смысле было жестоко говорить тебе… то, что я сказала вчера вечером.

– Почему? Ты говорила несерьезно?

– Серьезно. По крайней мере, в тот момент.

– Понятно.

– Я была ужасно пьяна. И ты тоже. – Она отвернулась, устремив взгляд к морю. – Я просто хочу сказать…

– Я знаю, что ты хочешь сказать. Ты считаешь, что это стало бы непоправимой ошибкой, и ты хочешь поблагодарить меня за то, что я не дал этому случиться.

– Да. – Сара кивнула с несчастным видом. – Именно это я и хочу сказать… наверное.

– Не обманывай себя, – сказал Роберт. – Моя сила воли тут не при чем. На самом деле, это была слабость в чистом виде.

– Не верю. Ты вовсе не слабый.

– Слабый. Слабый и трусливый.

Остальные уже повернули к дому. Мимо прошла Вероника и не удержалась от взгляда, полного ревнивого любопытства. Даже когда она оказалась достаточно далеко, Сара продолжала говорить шепотом.

– Хорошо, что мы разъезжаемся. Мы слишком близко узнали друг друга. Такая чрезмерная близость…

– Да? Но ты ведь собираешься жить в Лондоне в одной квартире с Терри?

– Это временно. Ненадолго. Не знаю, что из этого получится. – Сара в отчаянии взглянула на него. – Роберт, ты ведь не станешь ревновать меня к Терри.

– Ты удивишься.

– К тому же что тебе мешает поселиться с нами? В квартире есть свободная комната. Было бы чудесно, если бы ты жил с нами.

Роберт покачал головой.

– Это не то, что мне нужно.

– А что тебе нужно? Вернуться к родителям?

– Нет. Подумываю задержаться здесь.

– Но ты же останешься совсем один. Это ужасно.

– Может быть.

Ограда, отделявшая тропинку от обрыва, на этом участке заканчивалась. У самого края лежали валуны, между ним пробивались чахлые, но упорные кустики вереска. Роберт подошел к самому обрыву и заглянул вниз, где ленивыми судорогами плескалась вода.

– Что ты делала вчера ночью? – спросил он.

– То есть?

– После того, как мы пожелали друг другу спокойной ночи. Я хочу знать.

– Отойди, – сказала Сара напряженно. – Ты слишком близко от края. Это опасно. – Роберт не двинулся с места. Она вздохнула и раздраженно заговорила:

– Ну, зашла в комнату Мишель и села на кровать. Мне показалось, что ты стоишь за дверью. Я решила, что ты вот-вот постучишь.

– Я и постучал… почти. – Роберт опустился на траву, примяв вереск, скрестил ноги по-турецки. – И что бы ты сделала тогда?

– Не надо, Роберт. Не спрашивай. В этом нет смысла. – Сара села рядом. – Знаешь, это было бы ошибкой. Не знаю, что на меня нашло. Я просто пыталась использовать тебя.

– Использовать?

– Да, чтобы причинить боль Веронике. Наверное, я все равно бы не смогла. Мне не нравится секс с мужчинами… – с неожиданной нежностью она посмотрела на него, – …с любыми мужчинами, поэтому все наверняка все закончилось бы полной катастрофой. Я бы все испортила.

– Например, нашу дружбу, – бесцветным голосом отозвался Роберт.

– Да. И нашу дружбу. А она очень много для меня значит, Роберт, особенно сейчас. Мне сейчас нужен друг. Настоящий друг. А ты всегда был самым лучшим. У меня такого и не было прежде.

– Что ж, очень плохо, – сказал он, отводя взгляд, – потому что я больше не хочу с тобой дружить. У меня больше нет сил.

Саре потребовалось несколько секунд, чтобы осознать его слова.

– Ну, придется найти. Потому что ничего иного нет. И никогда не будет.

– Никогда?

– Никогда. – Сара положила ладонь ему на колено. Роберт удивленно, но без особого трепета посмотрел на ладонь. – У нас с Ронни все пошло наперекосяк, – говорила Сара, – но я навсегда останусь у нее в долгу. Она ведь сделала для меня нечто очень-очень важное. Познакомила с моей… подлинной натурой.

– Ты уверена?

Прошло, казалось, немало времени, прежде чем Сара ответила:

– Да, уверена.

Роберт кивнул и выдернул пучок травы.

– Я думал, что это… не знаю, временное отклонение.

– Нет. Просто выяснилось, что она мне не подходит. – Сара улыбнулась. – Последние несколько недель я только и делала, что мечтала о том, как было бы чудесно, походи она хоть немного на тебя.

– На меня?

– Конечно, на тебя. Ты ведь идеально подходишь мне. Подходил бы… если… не одно известное обстоятельство.

– Не смейся надо мной, Сара. Пожалуйста. Мне сейчас не до шуток.

– Я не шучу. Это правда. Я считаю тебя замечательным, всегда считала. Да ты и сам прекрасно знаешь. – Она сжала ему колено, и Роберт вновь опустил взгляд, будто сонный кот, что отзывается на внезапную ласку. – Знаешь, мне, наверное, надо найти Клео. Ты только представь: твоя сестра-близнец. Ты в женском обличье. Она стала бы для меня идеальной партнершей, ты не находишь?

Роберт смотрел на нее. Смотрел спокойно, испытующе, а Сара отвечала ему смущенным взглядом, надеясь уловить в его глазах хотя бы намек на веселье. Но во взгляде Роберта не было и следа шутливости. Трудно представить более серьезный, более пристальный взгляд, хотя если бы Роберт знал, сколько пройдет времени, прежде чем он сможет как следует посмотреть на Сару, то наверняка бы постарался.

– Надо возвращаться, – сказала наконец Сара. – Холодно.

– Иди, – ответил Роберт. – Я еще побуду здесь.

Сара, поеживаясь, встала.

– Точно?

– Да. – Он видел тревогу на ее лице. – Не волнуйся. Не стану я туда прыгать.

Сара нагнулась и поцеловала его в макушку.

– Хорошо.

Она отошла лишь на несколько ярдов, когда Роберт окликнул:

– Сара!

Она обернулась.

Роберт хотел сказать ей о стихотворении, предложить зайти в кафе и открыть книгу на странице 173. Но понял, что это бесполезно. Слишком поздно.

– До свидания, – вот и все, что он сказал.

Сара улыбнулась и зашагала к дому.

Из Лондона в тот вечер Терри уехал очень поздно. Поиски фотографии затянулись почти на пять часов, под конец он совсем отчаялся и едва дышал от усталости. Но все-таки Терри нашел ее; по злой прихоти судьбы снимок оказался на самом дне самой дальней коробки во втором из двух забитых до отказа чуланов. Увидев наконец фотографию, Терри вцепился в нее так, словно то была рука давно пропавшего близкого друга; он едва сдерживал слезы радости и облегчения. Спохватившись, Терри посмотрел на часы и понял, что едва успевает на поезд, а потому придется оставить квартиру как есть – в полном хаосе, словно здесь как следует порылись то ли спецслужбы, то ли грабители-дилетанты. Странно, что ему так хочется попасть в Эшдаун еще сегодня. И сорок минут спустя Терри сидел в поезде и под перестук колес покидал Лондон; на коленях у него лежала фотография, надежно упрятанная в последний номер журнала «Вид и звук». Время от времени он раскрывал журнал и смотрел на снимок – этот вновь обретенный символ самого ценного и достойного, что было в его жизни. Терри твердо знал, что больше не потеряет фотографию и не забудет о ней.

На станции пришлось ждать такси, и у Эшдауна Терри оказался незадолго до полуночи. Он полагал, что в столь поздний час дом окутан темнотой и покоем, пациенты отдыхают у себя в спальнях, и лишь самописцы приборов живут своей лихорадочной жизнью, вычерчивая узоры электрических сигналов (да еще несмолкаемо топочут – столь же лихорадочно, хоть и скрыто от глаз – несчастные подопытные доктора Даддена). Но вместо этого Терри ждала совсем иная картина: на ярко освещенной террасе сидели три женщины, а теплый ночной воздух звенел от смеха и звяканья бутылок и стаканов. То были доктор Мэдисон, Мария Грэнджер и лунатичка Барбара Дейнтри.

Увидев, как Терри поднимается по лестнице, Мария выкрикнула:

– Эй! Гарри, тебе чего?

– Меня зовут Терри, – сказал он, приблизившись.

– Терри-Гарри, какая, на фиг, разница? Чего ты тут вынюхиваешь ночью?

Веселая и общительная Мария жила в Лондоне и уже несколько раз пыталась завязать с Терри дружескую болтовню. Это была крупная женщина с каскадом подбородков и неизменной шкодливой улыбкой на губах. Поговаривали, что своими габаритами она отчасти обязана лекарствам, держащим в узде хроническую нарколепсию, но Мария весело признавалась, что немалый вклад внесла ее страсть к шоколадным пончикам и земляничным ватрушкам. Терри она нравилась – как и всем остальным в клинике, за исключением доктора Даддена.

– Ездил на день в Лондон, – ответил он.

– Понятно. Прогульщик.

– В каком-то смысле, да.

– Может, выпьешь с нами, а? Мужчина тут кстати придется.

– А разве вам не положено лежать в своих постелях?

– Так он же умотал, наш доктор Смерть. Еще днем укатил на конференцию. А кроме того, это мой последний вечер, вот я и решила отпраздновать. Знаешь поговорку, когда кошки нет…

– …мыши могут расслабиться, – закончил Терри. И ради доктора Мэдисон добавил:

– Крысы, надеюсь, тоже. – Она не ответила, и на лице ее ничего не отразилось. – Ну, хорошо, – сказал он. – Только занесу сумку наверх и сразу спущусь.

К тому времени, когда он вернулся, доктор Мэдисон уже исчезла.

– Пошла спать, – объяснила Мария.

– Бедняжка слишком много работает, – сказала Барбара. – Он ее совсем загонял.

Мария передала Терри бумажный стаканчик, до краев наполненный белым вином.

– Ну, – сказал он, сделав первый глоток, – уже предвкушаете, как снова окажетесь в реальном мире?

– Предвкушаю встречу с детьми. И мужем. Соскучилась. Но вообще-то мне здесь понравилось. Две недели у моря. И позабавилась хорошо.

– Она любит посмеяться, – сказала Барбара, и обе захихикали. – Вы бы видели, что с ней происходит, когда она смеется. Такой странной становится.

– Только не заводи меня, – сказала Мария, смех ее перешел в гортанный звук, шедший откуда-то из самого чрева. – Не заводи меня. Ты же знаешь, что я не выдержу.

– А что такое? – сказал Терри. – Что происходит, когда вы смеетесь?

– Она слабеет, – ответила Барбара. – Слабеет и становится какой-то странной. Знаете, говорят, что от смеха теряешь силы. Вот с ней такое и творится.

– Ну не надо меня заводить, – простонала Мария, напрягаясь изо всех сил, чтобы не расхохотаться. – Только попробуй завести какой-нибудь анекдот.

– Помнишь, тот, что ты мне сама рассказала? – отозвалась Барбара. – О человеке с бананом. – Она повернулась к Терри. – Знаете? У одного человека было три банана. Сел он себе в набитый автобус и испугался, что бананы подавятся. И тогда сунул один банан в нагрудный карман, другой – в боковой карман, а третий – в задний карман штанов…

Мария, собрав, казалось, все силу воли, подавила смех и резко оборвала Барбару:

– Хватит! Дай передохнуть. Я не хочу, чтобы это произошло при Гарри…

– Терри.

– Терри. Видишь ли, мне здесь нечем гордиться. Я не люблю, когда меня видят такой.

– Прости, дорогая, – покаянно вздохнула Барбара. – Просто я подумала, что Терри будет интересно.

– Ну да, конечно. Я тебе не клоун. – И Мария принялась объяснять:

– Понимаешь, с нарколептиками случается иногда такая штука, катаплексия называется. И когда смеешься – ну от смеха такое как раз и случается – то, бах, шлепаешься в обморок. Пальцем даже пошевелить не можешь, но при этом все-все понимаешь и чувствуешь. Со мной так уже лет тридцать, но лишь пару лет назад поняли, в чем дело. Так что теперь я хохочу поменьше – надоело вечно выставлять себя на посмешище. Все мои подруги и родственники считают, что это жуть как смешно, когда я падаю и теряю сознание, они постоянно меня заводят, все норовят меня ухохотать. Ну, наверное, судьба у меня такая, да? Я всегда такой была. Любила посмеяться. Ну, скажи, разве можно жить без смеха? Надо ж хохотать, чтобы выжить…

Терри вдруг вспомнил прощальный вечер в Эшдауне и понял, что в тот вечер случилось с Сарой – когда она так странно реагировала на его шутки, они еще решили, что она просто выпила лишнего. И тут же память о прошлом осветила настоящее, и с Терри произошло то, чего не случалось уже много лет: он взглянул на смешливую Марию по-новому и всей душой пожалел ее – впервые за долгие годы Терри испытывал истинное сочувствие к ближнему своему; он вглядывался в лицо Марии, видел в нем грусть пополам с весельем, и думал: в самом деле, что за судьба такая – любить смех больше всего на свете и знать, что он несет гибель, – точь-в-точь, как у крыс доктора Даддена, которым приходится отказываться от сна всякий раз, когда так хочется заснуть…

– Вам помогло? – спросил он. – Помогло лечение?

– Ну, меня пичкали какими-то новыми таблетками, – сказала Мария. – Уж не знаю, есть ли от них толк. Но главное лечение – это разговоры. Клео просто молодчина. С ней я могла разговаривать часами. Мне кажется, я могла бы рассказать ей все.

– Простите, – сказал Терри, – кто молодчина?

– Клео. Доктор Мэдисон.

Терри долго смотрел на нее.

– Знаете, мне действительно пора, – сказал он наконец. – Я почти весь день провел в дороге, а уже совсем поздно. Пойду.

Терри отодвинул стул и, пошатываясь, скрылся в доме; лишь на следующее утро – после ночи, когда ему удалось на час с лишним погрузиться в четвертую стадию сна и даже испытать на краткое мгновенье первый и смутный признак сновидения, – он позволил себе задуматься над услышанным накануне именем и проанализировать то головокружительное удивление, которым оно в нем отозвалось. Тогда-то он и вспомнил, чье это имя, и в тот же миг понял, почему лицо доктора Мэдисон казалось таким знакомым.

И Терри отправился ее искать.

***

Пока Терри утром того четверга рыскал по коридорам Эшдауна, разыскивая доктора Мэдисон, Сара грызла тост и осторожно поглядывала на «Дом сна» – книга лежала на кухонном столе неразорвавшейся бомбой. Сара еще не открывала ее.

Нелепо, говорила она себе, испытывать суеверный страх перед обычной книгой. Какой вред, если она перелистает ее и прочтет несколько страниц? Неужели она считает, будто этот низкопробный романчик, который они с Вероникой держали за изысканную шутку, мог приобрести таинственную силу, способную ее ранить?

Сара посмотрела на часы: через пять минут пора на работу.

Кухонным полотенцем она вытерла пальцы, пододвинула книгу к себе и медленно взяла в руки. Книга словно по собственной воле раскрылась, из нее выпал лист бумаги. Сложенный линованный листок из блокнота, одна сторона которого была исписана.

Сара даже помыслить не могла, что перед ней – тот самый экземпляр «Дома сна». Ей не приходило в голову, что ни Вероника, ни Ребекка за все двенадцать лет ни разу не раскрыли книгу.

Дрожащими руками она развернула листок и узнала почерк Роберта. Его слова, давно и прочно забытые, всплыли в памяти.

Сара, если я когда-нибудь захочу… оставить что-нибудь тебе, я положу это сюда.

Вот в эту книгу.

Страница сто семьдесят три…

Ты всегда будешь знать, где это найти.

Не читая, Сара отодвинула листок и сделала несколько глубоких вдохов. Она чувствовала, как сила покидает мышцы, как улетучивается способность двигаться. Она едва могла шевелить руками. Сара тяжело повалилась вперед.

Нет. Она сумеет прекратить это. Сумеет совладать с собой.

Сара выпрямилась. Заставила руки потянуться к листку. Заставила пальцы взять его. Он прочтет записку очень быстро, в один присест, и с этим будет покончено.

Еще один глубокий вдох. Вот:

Бремя и благодать… Да, конечно, эту книгу они читали тогда на пляже, еще говорили о привязанности и утрате, о том, что делать, если кого-то теряешь… взгляд нарколептический скользит… Но как он мог это написать? Откуда ему было знать? Тогда ведь никто не знал… Не видя, слепо, хуже – равнодушно… Он имеет в виду кафе, тот день, когда они с Ронни посмеивались над ним… Я помню след в песке, «застывший, словно смерть»… вновь пляж, эту строчку она прочла вслух, из Розамонд Леманн… Затопит спящий дом… За жизнь одну тебе не разгадать…

Сара дочитала, и листок выпал у нее из рук. Она смотрела перед собой невидящим взглядом. Она забыла, что должна идти в школу. Она потеряла счет времени. Казалось, время остановилось.

На самом деле прошло минут тридцать, когда она наконец встала, пересекла комнату и сняла трубку настенного телефона. Набрала номер, записанный в блокноте.

После десяти-одиннадцати гудков ответил незнакомый голос.

– Я хотела бы поговорить с Руби. Руби Шарп.

– Подождите минуту. Я посмотрю, здесь ли она.

Звуки на том конце вызывали в памяти картины пустого холла или коридора. Сара слышала шаги и далекие голоса. Она представила задрипанное здание, дешевый паркет на полу, объявления, пришпиленные к пробковой доске. Шаги стали громче, в трубке зашумело.

– Да, алло?

– Руби, это Сара. Сара Тюдор.

– А… – Пауза радости и удивления. – Здравствуй, Сара. Рада тебя слышать. – Еще одна пауза – недоуменная, выжидающая. – Сара? С тобой все в порядке?

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Да, конечно. – Руби подождала. – О чем?

– Это срочно. Я к тебе приеду.

– Что-нибудь… что-нибудь случилось? Что-то произошло?

Еще одна долгая пауза.

– Ты была права, – наконец сказала Сара.

– Я была права? В чем?

– Ты сказала, что он по-настоящему меня любил. Ты была права.

– Кто по-настоящему тебя любил?

– Роберт. В тот день ты так сказала, а я тебе не поверила, не хотела верить. Но теперь я вспомнила.

– Сара… – раздраженно вздохнула Руби. – У тебя очень странный голос. Мне кажется, тебе следует…

– Я нашла кое-что…

– Что нашла?

– Он написал мне… Для меня.

– В смысле, недавно? Он недавно тебе написал?

– Нет. Давно. Послушать, я могу с тобой увидеться? Мы можем где-нибудь встретиться?

– Тебе разве не нужно быть в школе?

– А… да. Конечно. – Сара удрученно взглянула на часы. Провела рукой по глазам. – Тогда сегодня вечером. Мы сможем встретиться сегодня вечером?

– Сегодня я уезжаю домой. Собираюсь провести выходные у мамы. – Руби чувствовала огорчение Сары. – Прости.

– Ничего страшного. Пожалуй, мне лучше пойти в школу.

Но трубку Сара не повесила. Как и Руби. Когда Сара нашла силы заговорить снова, голос ее звучал гораздо спокойнее, словно она разговаривала сама с собой, размышляла вслух.

– Почему он так уехал? Ничего не сказав. Умчался в ночь. – Она вспомнила, что Руби по-прежнему слушает. – В тот день я видела его в последний раз. А до того, за несколько лет до того он написал письмо. Всего одно письмо.

– Что в нем было?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем. Он писал о своем сне. А больше… он даже не упомянул, где находится. И чем занимается. Я тогда все спрашивала себя, правда ли…

– Да?

– Ты знала, что у Роберта есть близнец?

– Нет, не знала. Я и его самого ведь почти не знала.

– У него была сестра-близнец, Клео. Ее отдали на воспитание в приемную семью, когда ей исполнилось всего несколько недель. Больше он ее не видел. Возможно, он отправился ее искать. Роберт всегда говорил, что найдет ее.

Руби была в смятении.

– Послушай, Сара. Мне пора идти. Мне действительно пора.

– Знаю. Прости.

– После выходных я заеду к тебе, как только вернусь, хорошо? В понедельник вечером.

– Совсем необязательно… Не знаю, почему я донимаю тебя этим. Просто… ты разбудила мою память, когда заговорила о нем в тот вечер. – Сара всхлипнула, снова потерла глаза, понемногу приходя в себя. – Прости, пожалуйста. Это не твоя проблема.

И тогда Руби тихонько проговорила:

– Нет, на самом деле – моя, – и повесила трубку.

***

Хотя доктору Даддену очень не хотелось на целых два дня оставлять клинику на попечение доктора Мэдисон, он не собирался пропускать этот семинар. Юридическая фирма «Хинглтон Пендлбери» была одной из самых престижных компаний, консультирующих по вопросам менеджмента; и ее краткий, но весьма интенсивный курс «Мотивация к переменам» обещал восполнить давний пробел – ознакомить ведущих деятелей психиатрии с элементарными представлениями о бизнесе. Дабы облегчить болезненный, но неизбежный переход к более высокой культуре управления в сфере здравоохранения.

Вместе с остальными участниками семинара доктор Дадден прибыл в указанную гостиницу ранним вечером в среду. Это был пятизвездочный отель, с номерами, оборудованными, казалось, всеми мыслимыми излишествами для комфорта, отдыха и праздности, – что вызывало невольное раздражение. Пуховый матрас на кровати был слишком мягок, а обитые дорогой тканью кресла чересчур пухлы. Но доктор Дадден не позволил комфорту отвлечь себя: в полночь он устроился на полу и разложил перед собой результаты последних измерений, преисполненный решимости трудиться, по меньшей мере, до четырех тридцати. Он так и не понял, когда заснул. Проснулся доктор Дадден в девять пятнадцать – на полу, с болью в спине и резью в шейных мышцах. И в ту минуту, когда на другом конце Лондона Руби, повесив телефонную трубку в задумчивости возвращалась к себе в комнату, доктор Дадден несся по гостиничным коридорам, небритый, неумытый, помятый, и отчаянно пытался отыскать главный конференц-зал.

Но несмотря на утомление и растрепанность, доктор Дадден предвкушал начало занятий с гораздо большим энтузиазмом, чем прочие участники семинара – как вскоре выяснилось, прибывшие сюда по принуждению. В большинстве своем то были лондонские психиатры, и привели их в этот отель условия контракта, навязанные управляющими и членами советов директоров их новых больничных трестов.

– Глупость какая-то, – говорил один из них, когда доктор Дадден вошел в зал. – Мне пришлось отменить пять лекций и шесть консультаций – и все по требованию какого-то прыщавого бухгалтера. Этот тип возомнил, будто лучше знает, что мне нужно.

В зале появились два инструктора. Лица у них были бодрые и незапоминающиеся, а одинаковые костюмы от фирмы «Ейгер» отлично облегали тела. Судя по виду, инструкторам было чуть за двадцать, и глаза их полыхали бессмысленным огнем – как у религиозных фанатиков.

– Привет, я Тим Симпсон, – сказал первый.

– А я Марк Макгуайр, – сказал второй.

Том Симпсон поведал, что недавно вернулся из Миннесоты, где целый год специализировался в области организационных структур в Дулутском университете. А Марк Макгуайр похвастался дипломом университета Милтон-Кейнз в области взаимоотношений в коллективе, планирования совещаний и организационной работы с персоналом.

– Мы собрались здесь, чтобы поговорить о переменах, – объявил Тим Симпсон.

Он перевернул первый из подборки лекционных плакатов и указал на слово «ПЕРЕМЕНЫ», написанное огромными буквами.

– Совершенно верно, – подхватил Марк Макгуайр. – Перемены – пугающее слово. И для многих из вас настали пугающие времена.

Он открыл следующий плакат и ткнул в слова «ПУГАЮЩИЕ ВРЕМЕНА».

– Многие из вас боятся перемен, – объяснил Тим Симпсон. – А некоторых они даже приводят в ярость. Но мы хотим в предстоящие два дня донести до вас следующее: используйте этот страх, пустите эту ярость себе на пользу, и прежде всего…

Он взглянул на Марка Макгуайра, который открыл очередной плакат, и они продекламировали в унисон:

– ПРИМИТЕ ПЕРЕМЕНЫ.

– Будучи опытными наставниками, – сказал Марк Макгуайр, – мы берем на себя задачу в процессе предстоящего обучения вовлечь вас в ряд модулей ролевых игр и процедур по развитию творческих способностей.

– Эти методики были испытаны и одобрены рядом наиболее преуспевающих американских корпораций, – сказал Тим Симпсон.

– Упражнения, которые вам предстоит выполнить, не должны рассматриваться в качестве обучающей программы как таковой, – сказал Макгуайр.

– Мы просто стремимся научить вас более широко смотреть на вещи…

– Активизировать творческое мышление…

– Привлечь ваше внимание…

– Прочно закрепить у вас в памяти ключевые вопросы и идеи…

– И прежде всего…

Открыт очередной лист, и снова в унисон:

– ПОБУДИТЬ ВАС К ПЕРЕМЕНАМ!

– Итак, – сказал Тим Симпсон, – у кого-нибудь есть вопросы?

Аудитория выглядела слишком изумленной и ошеломленной, чтобы уже на этом этапе задавать вопросы, и потому наставники разделили своих подопечных на группы по пять человек и объяснили, что первое упражнение – непринужденный диспут, во время которого каждый представится.

– Все, что от вас требуется, – пояснил Марк Макгуайр, – это обратиться к группе, назвать свое имя – и возраст, если сочтете нужным, – а также рассказать о своей работе все, что посчитаете уместным.

– Это все, Марк? – удивился Тим Симпсон. – По-моему, задание несколько скучное и банальное.

– Ты прав, Тим, – спохватился Марк Макгуайр. – Я кое-что забыл. И знаешь, что я забыл?

– Думаю, знаю, Марк. Думаю, ты забыл… – Тим Симпсон выдернул из-за стенда картонную коробку, и оба воскликнули:

– …ШУТОВСКИЕ ШЛЯПЫ.

Из коробки они извлекли маскарадные шляпы и раздали очумевшим от изумления участникам, а Марк Макгуайр объяснил, что они почувствуют себя свободней и непринужденней, если во время вступительной речи сыграют роль, соответствующую надетой шляпе.

Члены группы, в которую входил доктор Дадден, расселись по кругу, надели шляпы и скорбно посмотрели друг на друга.

– Ну, пожалуй, я мог бы начать, – сказал седовласый джентльмен в очках, на голове которого красовался полицейский шлем из папье-маше. – Меня зовут доктор Кристофер Майерс, сорок восемь лет, я старший преподаватель психиатрии внебрачных отношений.

– Меня зовут, – сказала сидевшая рядом с ним женщина в рогатом уборе валькирии, – доктор Сьюзен Херриот, член Королевской коллегии психиатров. Сорок два года, преподаю перинатальную психиатрию.

– Рассел Уоттс, – представился человек в охотничьей войлочной шапке. – Частный консультант и психотерапевт. Тридцать девять лет.

– Полундра! – заорал доктор Дадден, громыхнув кулаком по столу с такой силой, что остальные подпрыгнули. На нем была пиратская треуголка. – Поднять Веселого Роджера, спустить грот и на абордаж! Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рома! – Коллеги смотрели на него с немым изумлением, и потому закончил он немного тише:

– Доктор Г. К. Дадден, член Королевской коллегии психиатров. Основатель, директор и научный руководитель клиники Даддена. Исполнилось полных тридцать шесть лет. К вашим услугам.

Остальных, видимо, не настолько впечатлило его имя, чтобы потребовать расшифровать инициалы. В глазах последнего члена группы мелькнул проблеск узнавания и он протянул:

– А, человек-сон.

То был самый старший из пятерки – человек с гривой седых волос и чеканным орлиным профилем, прикрытым вуалькой, свисавшей с широких полей свадебной шляпки, помимо прочего украшенной толстым слоем розовых и голубых пластмассовых роз.

– Меня зовут, – медленно произнес он, – Маркус Коул, действительный член Королевской коллегии психиатров. Мне пятьдесят восемь лет, я профессор судебной психиатрии, и чтобы явиться сюда, мне пришлось отменить встречу в Министерстве внутренних дел. А теперь, можно нам наконец снять эти нелепые штуки?

Утреннее занятие шло своим чередом, но напряженность в группе вовсе не ослабела, напротив – лишь возросла. Судя по всему, профессор Коул и Кристофер Майерс были хорошо знакомы: они обращались друг к другу на ты и демонстрировали неприкрытую и взаимную приязнь. На Рассела Уоттса посматривали с явным подозрением, а на доктора Даддена – с очевидной прохладцей. Следующая игра, сводившаяся к выкладыванию из спичек равносторонних треугольников, прошла без эксцессов. Затем с целью вскрыть латентные каналы творчества (по выражению Макгуайра) они принялись мастерить фигурки из ершиков для чистки курительных трубок. Процесс вызвал полемику, поскольку ершик Рассела Уоттса был признан крайне непристойным и двусмысленным, равно как и размахивание этим ершиком, нацеленным на доктора Херриот, которая усиленно делала вид, будто ничего не замечает. Наконец, перед самым перерывом на обед они сыграли в игру «Измени парадигму!», где от каждого требовалось найти в газете или журнале цветное рекламное объявление, разрезать его на куски и склеить из клочков оригинальную аппликацию. Картинка должна была получиться вполне осмысленной, а не абстрактной.

– И это все, на что ты способен? – поинтересовался доктор Майерс, глядя на творение профессора Коула.

– Что ты хочешь сказать? – раздраженно спросил профессор, пытаясь разлепить измазанные клеем пальцы.

– Несколько простовато, не находишь?

– К твоему сведению, вышел совсем недурственный самолет. – Бросив презрительный взгляд на плоды усилий доктора Майерса, профессор добавил:

– По крайней мере, гадать, что у меня получилось, не приходится.

– И как понимать твои слова?

– Это вот как называется? Слон или что еще?

– Господи, это лошадь.

– Лошадь выглядит иначе.

– Что значит иначе? Черт возьми, лошадь как лошадь. Я хотя бы попытался изобразить что-то нетривиальное. Самолет всякий сделает.

– Отвали, Майерс. Как был напыщенным козлом, так им и остался.

За обедом общее настроение не улучшилось. Отмыв руки от клея, профессор Коул молча жевал с отстраненным и унылым выражением на лице. Доктор Майерс вел себя куда громогласнее.

– Все равно что вернуться в херов детский сад, – жаловался он. – Сколько заплатили этим клоунам-недоросткам, чтобы они попусту отнимали у нас время? И вообще, кто-нибудь слышал об этих «Хиггли Миггли» или как их там?

– Фирма «Хинглтон Пендлбери», – сказал доктор Дадден, – пользуется заслуженным уважением в деловых кругах. Лично на меня сегодняшний семинар оказывает весьма стимулирующее воздействие. Не следует отвергать методы только потому, что они кажутся несколько незрелыми. На подобных семинарах зиждется успех американского бизнеса.

– Херня собачья, – сказал доктор Майерс. – Во-первых, медицина – это вам не бизнес. И во-вторых, успех американского бизнеса – это миф. Да взгляните на их государственный долг. Вряд ли немцы или японцы станут в рабочее время возиться со спичками и ершиками для трубок. Да вся эта фигня однозначно указывает, в чем проблема американцев: в их безнадежном инфантилизме.

– Что скажете, профессор? – спросила доктор Херриот.

Она сидела рядом с Расселом Уоттсом, старательно держась от него на расстоянии.

Профессор Коул отложил нож с вилкой и мечтательно сказал:

– Через два года выйду на пенсию. Психиатрией я занимаюсь уже почти двадцать пять лет, и за это время она из серьезной медицинской науки превратилась в разновидность государственной службы, к которой нет никакого доверия. Психология теперь – козел отпущения любой болезни, которую обществу посчастливилось подцепить. И мне представляется совершенно уместным, что в конце своей карьеры я клею из газет аппликации – под руководством человека на десять лет младше моего младшего сына. Сегодня, – продолжал он, оглядев аудиторию, внимавшую ему с потрясенным вниманием, – у меня должна была состояться встреча в Министерстве внутренних дел, где предполагалась обсудить случай шизофрении у молодого человека, находящегося на моем попечении. Я единственный, кто может дать квалифицированное медицинское заключение по этому случаю, но встреча пройдет без меня. Таковы реалии современной психиатрической практики в Лондоне.

– Полагаю, больного хотят выписать? – спросил доктор Майерс.

– Да. Больничных коек не хватает, а его состояние в последние недели стабилизировалось.

– Навсегда?

– Нет. Только благодаря нашим усилиям.

– Так они его не выпишут?

– Надеюсь, что нет. Но такое возможно.

– Он опасен?

– Очень. – Профессор Коул устало поднялся и сказал:

– Пожалуй, пойду прилягу. Увидимся через полчаса.

Когда он ушел, доктор Дадден начал разливать кофе, фыркнув:

– Динозавр. Ему надо идти в ногу со временем.

– Не забывайте, что в отличие от вас, не все с восторгом принимают свободный рынок, доктор Дадден, – возмущенно сказал доктор Майерс.

– Придется принять, – ответил Дадден. – У вас нет иного выбора.

– Полагаю, ваша клиника процветает?

– У нас все нормально, все нормально.

– Не слишком много антирекламы?

Доктор Дадден перестал размешивать кофе.

– То есть?

– Меня интересует одна мелкая неприятность, которая случилась в прошлом году с тем молодым человеком. Его звали Уэбб, не так ли?

– Стивен Уэбб погиб в дорожной аварии. Это не имеет никакого отношения к моей клинике.

– Да, конечно. И все-таки это событие по-прежнему привлекает определенное внимание…

Доктор Дадден пожал плечами:

– Меня это не удивляет. Но и не беспокоит, по правде говоря.

– Возможно. – Доктор Майерс замешкался, словно собираясь поднять деликатную тему. – И все равно, я считаю, вам следует знать: я потребовал создать комитет для расследования этого случая. Вскоре вас об этом известят официально, в письменном виде.

Доктор Дадден замер с открытым ртом, не донеся до губ чашку с кофе. Лицо его побледнело.

– Понятно, – спокойно сказал он.

Доктор Херриот спохватилась, что тишина за столом слишком уж очевидная, и попросила Рассела Уоттса передать сахар. Он протянул ей лоханку с бело-коричневыми пакетиками, а другой рукой провел по ее бедру.

– Я более чем уверен, – прошептал он, – что твоя киска раскалилась.

– По-моему, пора возвращаться в конференц-зал, – сказала доктор Херриот, резко вскакивая. Голос ее прозвучал чересчур пронзительно.

Вторую половину дня участники семинара играли в изощренную игру «детки-пришельцы». С этой целью Тим Симпсон и Марк Макгуайр натянули над полом несколько веревочных кругов. Круги имели примерно двенадцать футов в диаметре, в центре каждого стояло ведерко, наполненное мармеладными фигурками.

– Вам может показаться, что это обычный мармелад, – сказал Тим Симпсон, – но на самом деле это зародыши внеземной формы жизни. Они только что приземлились у вас в саду, через тридцать минут вылупятся и превратятся в огромных, грозных чудовищ, способных уничтожить весь мир.

– Более того, – сказал Марк Макгуайр, – они уже излучают мощную и смертоносную радиоактивную энергию, так что всякий, кто войдет внутрь круга, погибнет.

– Есть только один способ уничтожить пришельцев, – сказал Тим Симпсон. – Они боятся воды. Погрузите их в воду, и они тут же погибнут.

Каждую группу снабдили ведром с водой и пятью веревками, длиной восемь футов каждая. Затем игроков известили, что в их распоряжении есть тридцать минут, чтобы переместить мармеладки из одного ведра в другое: при этом нельзя попадать в смертельно опасное радиоактивное поле, нельзя касаться руками ведра с пришельцами и нельзя вытаскивать его за пределы круга.

Доктор Дадден принял руководство своей группой.

– Давайте не будем торопиться, – сказал он. – Не будем пороть горячку и пять минут поразмыслим над стратегией.

– По-моему, все ясно, – сказал доктор Майерс. – Один из нас должен войти в круг и засунуть их в ведро с водой.

– Но он же погибнет, – сказал доктор Дадден.

– Ну и что? Он же спасет все население земли. За это стоит умереть, разве нет?

– Давайте кинем жребий, – предложила доктор Херриот. – Или вытянем спичку.

– Но вы же умрете, как только войдете в круг.

– Нам не сказали, что смерть наступает мгновенно. Возможно, у нас есть десять секунд, тридцать секунд или даже минута.

Доктор Дадден обратился с вопросом к Марку Макгуайру, и тот сообщил, что смерть наступает мгновенно; к тому же, человеческие жертвы противоречат духу упражнения. Вернувшись, Дадден обнаружил, что профессор Коул пытается завязать свою веревку петлей.

– Что вы делаете?

– Ясно что, – ответил профессор. – Надо накинуть на ведра лассо. Одной петлей затянем ведро с водой и втащим его на середину круга. Затем четверо с разных сторон накинут лассо на ведро с мармеладом, натянут веревки и приподнимут ведро, после чего мармелад просто надо будет высыпать в воду. Смотрите, – он показал на остальных, – они уже приступили.

Доктор Дадден задумчиво нахмурился.

– Может, и получится.

Задача оказалась на удивление трудной, и лишь минут через двадцать удалось накинуть четыре петли на центральное ведро. Все приготовились натянуть их по команде доктора Даддена.

– Отлично, – сказал он. – Теперь на счет «три» мы поднимаем ведро и…

– Можно мне кое-что сказать? – подал голос Рассел Уоттс.

– Что? – рявкнул доктор Дадден. Он был мокрый от пота, да и само задание начало казаться ему несколько нервным. – У нас осталось всего шесть минут.

– Ну, я просто подумал. Может, мы подходим не с того конца.

– В смысле?

– Ну, мы полагаем, что этим тварей надо уничтожить.

– Да?

– Но, может, стоит попробовать с ними договориться?

Кристофер Майерс с Сюзен Херриот отпустили веревки и с отчаянием переглянулись. Профессор Коул, напротив, казалось, не слушал. На его лицо вернулось сонное выражение. Он размышлял о пропущенной встрече, о пациенте-шизофренике, который находился на его попечении последние несколько недель, он спрашивал себя, что произойдет, если администрация больницы решит выписать этого человека.

Нападавший был ростом шесть футов и два дюйма, одет в черные джинсы и зеленую армейскую куртку

– Договориться? О чем вы толкуете?

– Возможно, это первый контакт с внеземной цивилизацией, а мы собираемся их убить, даже не попытавшись наладить общение.

Он расхаживал по платформе, что-то бормотал про себя и время от времени вскрикивал

– Господи, да это же просто мармелад, а не настоящие пришельцы! Это всего лишь игра.

– А если это всего лишь игра, то почему мы так серьезны?

– Давайте высыпем эту хрень в воду и покончим с этим.

В вечерних лучах солнца поблескивало лезвие ножа.

– И вообще, откуда мы знаем, что вода их убивает?

– Что?

– Они только что приземлились у нас в саду. Мы ничего о них не знаем. Откуда нам знать, что вода их убивает?

Потерпевший по-прежнему находится в коме, получив множество колотых ран в грудь и в горло

– Послушайте, возьмите веревку и тяните.

– Да. И хватит с нас детского лепета.

– Вы готовы, профессор?

Пациент был выписан вопреки моему профессиональному заключению и вопреки рекомендации, содержавшейся в памятной записке, которую я направил в Министерство внутренних дел

– Маркус, вы готовы?

Поскольку на улучшение состояния вашего сына нет, по-видимому, никаких надежд, я могу лишь принести свои соболезнования за то горе, которое было причинено вам и вашей семье

Профессор Коул осознал, что обращаются к нему, и обвел взглядом выжидающие лица коллег. Он обнаружил, что сидит на полу конференц-зала, хотя совершенно не помнил, как здесь оказался. Прежде чем подняться на ноги, он достал из кармана платок и вытер со щек и лба капельки пота.

После чего профессор Маркус Коул, действительный член Королевской коллегии психиатров, нехотя сказал:

– Да, я готов.

Четверо веревочников заняли свои места, и доктор Дадден досчитал до трех с размеренной, но взволнованной монотонностью. После успешного выполнения задания им разрешили съесть мармеладных утопленников.

Терри к ней даже пальцем не притронулся, что Сара впоследствии неизменно подчеркивала, обсуждая этот случай с друзьями или психоаналитиком. Но она все равно испугалась. Никогда она не видела подобной ярости – даже у Грегори в ту ночь, когда они расстались. Терри колотил кулаками по столу, по стенам. Издавал пронзительные, нечленораздельные выкрики. Расшвыривал во все стороны мелкую мебель.

– Но я ни при чем, – твердила Сара. – Я ни при чем. Я ведь не специально.

После того случая Терри почти неделю с ней не разговаривал. Квартира, в которой они вместе жили, просторностью не отличалась, и потому полностью изолироваться друг от друга было трудно, но Терри продемонстрировал свое отношение: убрал все свои книги и бумаги из гостиной, где обычно работал, и устроил импровизированный кабинет в темной и неотапливаемой третьей спальне. Впрочем, старался он напрасно, поскольку в конце недели его вызвали к редактору и известили об увольнении; а поскольку арендную плату он вносил за обоих, на этом их совместное проживание закончилось. В журнале «Кадр» Терри проработал всего три месяца.

Через несколько дней они съехали: для Терри начался продолжительный период кочевий по квартирам приятелей, а для Сары (которая тогда еще не нашла работу в школе) – жизнь у нелюбимой тетки в Крауч-Энде. Но к тому времени ярость Терри поубавилась. Он смог увидеть в происшествии если не смешную сторону, то хотя бы иронию, которая в последующие годы доставляла ему все больше и больше удовольствия. Он продолжал общаться с Сарой, ходил вместе с ней на вечеринки и время от времени просил еще раз рассказать ту историю, чтобы яснее представить себе, как же произошла катастрофа.

– Это

Date: 2015-12-12; view: 292; Нарушение авторских прав