Доктор Пелл отказывается от гонорара, а доктор Стерк – от предписанного лекарства

Не успев переступить порог передней гостиной, доктор не без волнения услышал чей‑то хриплый бас, показавшийся ему очень знакомым, – владелец его вел бурную полемику с судьей Лоу.

Это был не кто иной, как Черный Диллон, он и в самом деле выглядел сейчас чернее тучи. Он только‑только вернулся с пустыми руками из Медного Замка и всем видом демонстрировал, что шутки с ним плохи.

– Не я, сэр, не я, а мистер Дейнджерфилд обещал вам пятьсот гиней, – с деланой беззаботностью отговаривался Лоу.

– Пятьсот полосатых чертей, сэр! – загремел Черный Диллон.

Он выразился еще красноречивей, и Тулу, при виде горевших голодным блеском глаз медика, который без устали молотил по воздуху кулаками, не пришлось долго гадать, в чем тут суть. Мне совестно признаваться, но он, в порыве неудержимого веселья, вынужден был, из приличия, старательно прикрыть рот шляпой. Впрочем, он тотчас же справился с собой, и едва только Диллон устремил на вошедшего огненный взгляд, доктор отвесил коллеге в высшей степени учтивый поклон, на который виртуоз‑трепанатор, уязвленный мирской несправедливостью, попросту не обратил внимания.

– Был я у него в этом доме, черт побери, в этом самом треклятом Медном Замке, и гроша медного мне там не перепало за все мои труды. Выскочила одна старая карга – страшна как смертный грех, почище самого хозяина – дьявол их возьми! А он дал деру – сбежал, не заплатив долгов… Медный Замок! Лоб у него медный, вот что… Медный истукан – с головы до пят, но если ему поджарят пятки, я первый предъявлю счет, и посмотрим, что крепче – медный замок или каменный мешок… А где, сэр, где прикажете мне получить мои пятьсот гиней, ответьте, сэр! – неистовствовал он, кидая взор то на Лоу, то на Тула и яростно колотя кулаком по столу. Грохот стоял оглушительный.

– Я полагаю, сэр…

Тул хотел было что‑то ответить, но мистер Лоу его опередил:

– Я полагаю, сэр, вы поступили бы правильно, сэр, если бы поберегли покой больного.

– Покой больного? – еще больше распалился доктор Диллон. – А я полагаю, что больному на меня начхать. Больной! Двоюродный племянник моей бабушки – вот кто болен! Если вы не в состоянии толковать как человек благоразумный, то не мелите хотя бы чепухи как мировой судья. Больной, надо же! Да только прирожденному идиоту или аптекарю невдомек, что это не больной, а покойник. Но я‑то жив‑здоров, сэр, и нуждаюсь в подкреплении, а без денег подкрепления не добудешь. Так диктует логика, сэр, – слышите, почтеннейший мировой судья? Вы не станете отрицать этот очевидный медицинский факт, дражайший доктор? А как мне раздобыть мои пятьсот гиней? Ведь вы оба – повторяю, оба! – не пустили меня вчера вечером в Медный Замок, хотя – какой там, к черту, замок – повернуться негде, в табакерке и то места больше. А пойди я вчера – деньги были бы у меня в кармане. Это вы виноваты – оба – и тот и другой.

– Да, сэр, – подтвердил Лоу, – гонорар, безусловно, вам причитается.

– Какой там, к дьяволу, гонорар? Я заключил контракт, сэр, – рявкнул Диллон и, вытащив из кармана расписку Дейнджерфилда, хлопнул по ней что было сил тыльной стороной ладони.

– Контракт или что другое, сэр, а ответственность лежит только на вас самих.

– Мы это выясним, сэр, а тем временем что прикажете мне делать? Счастлив буду узнать. Пусть меня паралич хватит, если я отыщу хоть крону, чтобы расплатиться с кучером. Тоже мне, трепанация – да у меня у самого череп раскалывается.

– Потрудитесь только выслушать меня, сэр, и я докажу вам, что дело ваше небезнадежно. Человек, называемый вами Дейнджерфилдом, вовсе не в бегах, он, правда, арестован, но отнюдь не за долги. Если он вам задолжал и вы не можете взыскать с него причитающуюся сумму, виноваты исключительно вы сами: я располагаю надежными сведениями, что состояние его превышает сто тысяч фунтов.

– А где же он теперь находится, сэр? – вопросил ободренный хирург, сразу смягчившись. – Надеюсь, вы в добром здравии, доктор Тул?

Наш ученый эскулап слегка поклонился в ответ на это запоздалое приветствие, а Лоу ответил:

– Ваш должник содержится в тюрьме графства, сэр; он обвиняется в тяжком уголовном преступлении, но мне, думаю, достаточно будет черкнуть несколько слов, и вы получите разрешение с ним увидеться.

– Премного обязан вам, сэр, – любезно осклабился Диллон. – Который час? – обратился он к Тулу.

Считалось, что у хирурга имеются часы, но почему‑то, как правило, их у него при себе не оказывалось. Пока Лоу писал, Тул с достоинством осведомился:

– Вы уже осматривали нашего пациента, сэр?

– С какой стати? Разве я не видел его вчера? Это мертвец. Пульс у него неровный, сам он истощен до крайности. Если его кормить, он умрет от воспаления, если нет – то от слабости. Как видите, он между двух огней – и всем обитателям Дерри его не вызволить^{217}. С ним все кончено, сэр. Я слышал, Пелл приезжает? Я бы остался, если бы не дела, да и смысла не вижу ни малейшего. Благодарствую, мистер Лоу; ваш покорный слуга, доктор Тул.

Сунув записку судьи в карман штанов, Черный Диллон вышел на крыльцо и свистнул кучера. Экипаж тронулся с места, и почтенный наемный хирург устремился к указанной ему цели.

Рискну предположить, что разговор состоялся в высшей степени нетривиальный, однако никаких следов его на бумаге отыскать мне не удалось. Ничуть не сомневаюсь, впрочем, что медик не получил ни шиллинга. Так, во всяком случае, он указал в своем исковом заявлении, возбудив судебное дело против Лоу, но истцу (вернее, его адвокату) в иске было отказано, а значительные судебные издержки отнесены на его счет. Судя по пиетету, каким Черный Диллон пользовался в глазах мистера Дейнджерфилда, немногое могло скрасить плачевное положение последнего больше, нежели причиненная практикующему хирургу крупная неприятность.

Едва только экипаж отъехал, в гостиную заглянула несчастная миссис Стерк.

– Что‑нибудь случилось, мадам? – с беспокойством спросил Тул.

– Нет‑нет, ничего особенного, наверное, он просто немного переволновался. Он ведь, знаете, такой беспокойный, а доктор из Дублина говорил так громко, и его бросило в дрожь – зубы так и стучат.

– Зубы стучат? – переспросил Тул. – Как при простуде?

– О нет, он не простужен, я уверена – такой опасности нет. Это всего лишь нервы… Я укрыла его еще одним одеялом и дала попить горячего.

– Очень хорошо, мадам, я сейчас приду.

– Но если даже это и простуда, он мигом с ней справится: здоровье у него крепкое, хоть куда.

– Да‑да, мадам, совершенно верно, очень хорошо, мадам. Я сейчас.

И миссис Стерк заторопилась наверх.

– Вот так‑то, – мрачно произнес Тул, качая головой с видом полнейшей безысходности. – Воспаление… оно началось, сэр… Он обречен. Озноб – плохой симптом, сэр.

– Бедняга, – помолчав, отозвался Лоу. – Мне очень его жаль, и его семью тоже.

– Хорошего мало, – пробормотал Тул, весь съежившись, словно от испуга, и последовал за миссис Стерк, а Лоу остался в гостиной разбирать бумаги.

Тул застал пациента в лихорадочном состоянии; несмотря на груду одеял, Стерка бил озноб, лицо его покрывала бледность, глазницы глубоко запали. Сунув руку под одеяло, Тул нащупал у больного пульс, однако сосчитал удары молча, шумно пыхтя себе под нос. Зубы у Стерка выбивали дробь, но, стараясь перехватить взгляд Тула, он еле слышно прошептал:

– Вам‑то понятно, что это значит.

– Ничего‑ничего, пройдет, выпейте‑ка глоточек, – с напускным хладнокровием откликнулся Тул.

– Сдается мне, ему уже чуточку лучше, доктор, – шепнула на ухо Тулу миссис Стерк.

– Конечно‑конечно, все пройдет, мадам.

Тул стоял у изголовья кровати, устремив встревоженный взгляд на изможденное лицо Стерка и поглаживая одеяло красной рукой с короткими, толстыми пальцами. Безотчетно поддакивая миссис Стерк, он не в силах был скрыть своей крайней озабоченности.

У входа послышался шум подкатившей кареты, затем продолжительный стук дверного молотка, и Тул со всех ног бросился встречать знаменитого доктора Пелла. По пути к лестнице Тул ненадолго завел визитера в гостиную, откуда донесся его взволнованный говор. Вскоре оба медика показались в дверях, и доктор Пелл небрежным, как обычно, тоном обронил:

– Когда это началось, сэр?

– Минут десять – нет, меньше – минут восемь тому назад.

Запыхавшись, Тул карабкался вдогонку за стремительно взлетевшим по ступеням сухопарым доктором.

– Мое почтение, мадам, – величественно кивнул доктор Пелл хозяйке дома; бросив муфту на кресло, он остановился у постели больного. – Ну, сэр, как мы себя чувствуем? Так‑так, хорошо, не беспокойтесь, можете ничего не говорить, я все вижу. – Он просунул руку под одеяло и, нащупав пульс, начал считать удары. – Это продолжается десять минут?

– Ему было нехорошо, но сейчас стало гораздо лучше. Не правда ли, доктор Тул? – вмешалась миссис Стерк.

– Озноб, вероятно, уменьшается. Он вспотел, мадам?

– Нисколечко, доктор, лоб у него прохладный, его ничуть не лихорадит, спал он спокойно, аппетит чудесный. Верно ведь, доктор Тул?

– Да, мадам, доктору Пеллу все известно, я все ему рассказал, мадам, – подтвердил Тул, с тупым отчаянием вглядываясь в потухшее лицо Стерка.

– Ну что ж, мадам, – проговорил Пелл, не отрывая глаз от циферблата, – озноб, как видите, проходит; вы делаете все, что надо; и, – тут он решил, что рецепт много времени не отнимет, – мы назначим ему какое‑нибудь пустячное лекарство. Прощайте, сэр. Мое почтение, мадам!

– Перо и чернила в гостиной, доктор Пелл, – почтительно вставил Тул.

– О нет, нет, мадам, прошу прощения, не взыщите. – Доктор Пелл мягко, но настойчиво отстранил ладонью протянутый миссис Стерк гонорар – остаток от дейнджерфилдского дара.

– Но пожалуйста, доктор, – шепотом умоляла затаившаяся в тени косяка робкая фигура.

– Ни слова больше, мадам, не обессудьте. – Доктор Пелл повелительным тоном пресек дальнейшие упрашивания.

Почему врачи принимают честно заработанную ими плату с оглядкой, исподтишка, словно некую милость, тайную и сладостную, прячут деньги в карман, пошептавшись в темном углу, будто это воздаяние за совершенный грех?

Невозмутимый доктор Пелл отверг в доме Стерка довольно внушительную сумму. Он способен был при случае на благородный поступок, но не могу представить, чтобы шумливый, взбалмошный доктор Роджерсон хоть раз отказался от гонорара.

Доктор Пелл спустился в гостиную столь же стремительно, хотя и без спешки, и дверь за ним плотно затворилась.

– Пропал, несчастный! – с чувством прошептал Тул. В присутствии Пелла он стал выражаться более изысканно: в обществе доктора Роджерсона он бы наверняка сказал «бедолага» или «сердяга».

Пелл закусил перо тонкими губами, оторвал половину листа и, нахмурившись, покачал головой. Взяв перо в руки, он проронил:

– Пропишем, с вашего одобрения, вот такое снадобье.

– Очень хорошо, сэр, – с готовностью согласился Тул.

Пелл пропустил его слова мимо ушей и, разбрызгивая чернила, начертал несколько неразборчивых строк, сопроводив их в конце замысловатыми загогулинами.

Позже Стерк увидел этот листок в руках служанки; он подозвал ее к себе слабым кивком (речь требовала от него непомерных усилий) и, когда та наклонилась к нему, прошептал:

– Рецепт? Бросьте его в огонь! – И Стерк в крайнем изнеможении смежил веки.

Пелл, вновь поглядев на часы, засвидетельствовал свое почтение доктору Тулу; в прихожей его остановила маленькая миссис Стерк.

– Итак, мадам, мы тут посовещались, выписали кое‑какое лекарство, а озноб – он скоро пройдет, лихорадка прекратится, и, мы надеемся, ему сразу станет легче. У вас очень знающий советчик в лице… в лице доктора…

– Тула, – поспешно подсказала его собеседница.

– Доктора Тула, мадам. Он проследит за всем, что необходимо; если понадобится мой совет, пошлите за мной, но доктор Тул – человек знающий, мадам, можете на него положиться.

Говоря все это, доктор Пелл спустился с лестницы, раскланялся и выскользнул за дверь, прежде чем бедная миссис Стерк успела опомниться. Ей хотелось услышать от доктора гораздо больше, но вместо того с улицы донесся стук кареты, уносившей знаменитость обратно в Дублин. Думаю, немногие врачеватели привыкают хладнокровно выговаривать ужасное eclaircissement[77]– при малейшей возможности стараются от него уклониться.

Тул тоже, сколько мог, юлил и хитрил, увиливая от прямых ответов, однако вынужден был признать, что наступило ухудшение. Когда он удалился, пообещав вернуться в четыре часа, бедная миссис Стерк, оставшись в гостиной одна, не выдержала и разразилась бурными рыданиями; потом вспомнила, что слишком надолго отлучилась из спальни, проворно вытерла слезы и взбежала наверх, к своему Барни, уже улыбаясь; она отгоняла от себя злые страхи; и надежда – преданный ангел, не покидающий нас до последнего, – осеняла ее сладкими мечтаниями. Но вот уже сутки спустя, в четыре часа пополудни, из комнаты больного послышался долгий, отчаянный вопль. «Бедная глупенькая Летти» простилась со «славным Барни» – и простилась навсегда. Пора влюбленности и годы супружества – все ныне померкло и отошло в прошлое: через три дня ружья были повернуты прикладами вверх, глухо били барабаны, на кладбище прогремели три залпа; в стороне робко жалась стайка недоумевающих детей, одетых в черное; потом, у выхода, старый генерал поочередно обнял их и расцеловал и уверил, что они могут приходить играть в Белмонт, когда только им захочется, и вволю рвать яблоки, и делать все, что вздумается. В ответ на все это бедная одинокая женщина во вдовьей накидке, смотревшая из окна близстоящего дома, преисполнилась глубокой благодарности.