Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава третья. Кажется, что бы ей теперь Егорша.
Лиза была в смятении. Кажется, что бы ей теперь Егорша? В сорок ли лет вспоминать про сон, который приснился тебе на заре девичества? А она вспоминала, она только и думала что о Егорше… Избегая глаз всевидящего и всепонимающего Григория (Петру было не до нее, Петр чуть ли не круглые сутки пропадал на стройке), она каждый день намывала пол в избе, каждый день наряднее, чем обычно, одевалась сама. Но катились дни, менялись душные, бессонные ночи, а Егорша не показывался. Встретились они в сельповском магазине. Раз, придя домой утром с телятника, побежала она в магазин за хлебом и вот только переступила порог, сразу, еще не видя его глазами, почувствовала: тут. Просто подогнулись ноги, перехватило дых. Говорко, трескуче было в магазине. Старух да всякой нероботи набралось полно. Стояли с ведерками в руках, ждали, когда подвезут совхозное молоко. Ну а тут, когда она вошла, все прикусили язык. Все так и впились в нее глазами: вот потеха‑то сейчас будет! Ну‑ко, ну‑ко, Лизка, дай этому бродяге нахлобучку! Спроси‑ко, где пропадал, бегал двадцать лет. Она повернула голову вправо, к печке, – опять не глядя почувствовала, где он. Улыбнулась во весь свой широченный рот: – Чего, Егор Матвеевич, не заходишь? Заходи, заходи! Дом‑от глаза все проглядел, тебя ожидаючи. – Жду, гойорит, тебя, заходи… – зашептали старухи в конце магазина. Она подошла к прилавку без очереди (век бы так все немели от одного ее появления) и – опять с улыбкой – попросила Феню‑продавщицу (тоже с раскрытым ртом стояла) дать буханку черного и белого. Потом громко, так, чтобы все до последнего слышали, сказала: – Да еще бутылку белого дай, Феня! А то гость придет – чем угощать? Бутылка водки у нее уже стояла дома, еще три дня назад купила, но она не поскупилась – взяла еще одну. Взяла нарочно, чтобы позлить старух, которые и без того теперь будут целыми днями перемывать ей косточки.
Егорша заявился по ее следам. Без всякого промедления. С Григорием – тот сидел на крыльце с близнятами – заговорил с шуткой, с наигрышем, совсем‑совсем по‑бывалошному: – Е‑мое, какая тут смена растет! А че это они у тебя, нянька хренова, заденками‑то суковатые доски строгают? Ты бы их туда, к хлеву, на лужок, на травку, выпустил. Но за порог избы ступил тихо, оробело, даже как‑то потерянно. Зыбки испугался? Всех старая зыбка, баржа эдакая, пугает. Анфиса Петровна уж на что свой человек, а и та каждый раз глазами водит. – Проходи, проходи! – сказала Лиза. Она уже наливала воду в самовар. Не в чужой дом входишь. Раньше кабыть небоязливый был. Она, не без натуги конечно, рассмеялась, а потом – знай наших – вытерла руки о полотенце и прямо к нему с рукой. – Ну, здравствуешь, Егор Матвеевич! С прибытием в родные края. Было рукопожатие, были какие‑то слова, были ки‑ванья, но, кажется, только когда сели за стол, она сумела взять себя в руки. – Што жену‑то не привез? Але уж такая красавица – боишься, сглазим? – А‑а, – отмахнулся Егорша и повел глазом в сторону бутылки: не любил, когда словом сорили за столом допрежь дела. – Наливай, наливай! – закивала живо Лиза. – В своем доме. – А сама опять начала его разглядывать. Не красит время человека, нет. И она тоже за эти годы не моложе стала. Но как давеча, когда Егорша, входя в избу, снял шляпу, обмерла, так и теперь вся внутренне съежилась: до того ей дико, непривычно было видеть его лысым. Многое выцвело, размылось в памяти за эти двадцать лет, многое засыпало песком забытья, но Егоршины волосы, Егоршин лен… Ничего в жизни она не любила так, как рыться своей пятерней в его кудрявой голове. И сейчас при одном воспоминании об этом у нее дрожью и жаром налились кончики пальцев. – О'кей, – сказал Егорша, когда выпили. – Чего, чего? – не поняла Лиза. – О'кей, – сказал Егорша, но уже не так уверенно. Она опять ничего не поняла. Да и так ли уж это было важно? Когда Егорша говорил без присказок да без заковырок? После второй стопки Егорша сказал: – Думаю, пекашинцы не пообидятся, запомнят приезд Суханова‑Ставрова. Мы тут у Петра Житова, как говорится, дали копоти. И вдруг прямо у нее на глазах стал охорашиваться: вынул расческу, распушил уцелевший спереди клок, одернул мятый пиджачонко, поправил в грудном кармане карандаш со светлым металлическим наконечником – всегда любил играть в начальников, – а потом уж и вовсе смешно: начал делать какие‑то знаки левым глазом. Она попервости не поняла, даже оглянулась назад, а затем догадалась: да ведь это он обольщает, завораживает ее. А чем обольщать‑то? Чем завораживать‑то? Что осталось от прежнего завода? И вот взглядом ли она выдала себя, сам ли Егорша одумался, но только вдруг скис. Она налила еще стопку. Не выпил. А потом посмотрел в раскрытое окошко Григорий с малышами все‑таки перебрался к хлеву на травку, – обвел дедовскую избу каким‑то задумчивым, не своим взглядом и начал вставать. – Куда спешишь? Каки таки дела в отпуску? – Да есть кое‑какие… – Он по‑прежнему не глядел на нее. – Ну как хочешь. Насилу удерживать не буду. – Лиза тоже поднялась. Уже когда Егорша был у порога, она спохватилась: – А дом‑то будешь смотреть? Нюрка Яковлева, твоя сударушка, – не могла стерпеть: ущипнула, – избу через сельсовет требует. На Борьку заявление подала. – Дом твой, чего тут рассусоливать. – Сколько в Пекашине‑то будешь? Захочешь, в любое время живи в передних избах. Татя хоть и отписал мне хоромы, а ты хозяин. Ты его родной внук. Егорша как‑то вяло махнул рукой и вышел.
Красное солнце стояло в дымном непроглядном небе, старая лиственница косматилась на угоре, обсыпанная черным вороньем. А по тропинке, по полевой меже шла ее любовь… И такой жалкой, такой неприкаянной показалась ей эта любовь, что она разревелась. Не счесть, никакой мерой не вымерить то зло и горе, которое причинил ей Егорша. Одной нынешней обиды вовек не забыть. Сидел, попивал водочку, может, еще на стену, на Васину карточку под стеклом смотрел – и хоть бы заикнулся, хоть бы единое словечушко обронил про сына! И все‑таки, видит бог, не хотела бы она ему зла, нет. И пускай бы уж он явился к ней в прежней силе и славе, нежели таким вот неудачником, таким горюном и бедолагой.
|