Дар-Дзума 1 page

Издали казалось, что над Дар-Дзумой в жарком мареве позднего саккаремского лета стоит плотная стена облаков, распадающаяся на два слоя. Внизу – плотные дождевые тучи. Над ними – лёгкая волнистая пелена. По мере приближения в нижней гряде становились заметны расселины и ущелья, несвойственные облакам. В очень далёкие времена – вероятно, тогда же, когда возле Дымной Долины топтался злой великан, – здесь расколола подножную твердь стовёрстная трещина, извергавшая огонь и потоки жидкого камня. Даже всемогущая Богиня не смогла сразу исцелить эту рану. Снег, который Она тридцать с лишним лет сыпала с неба, на полпути обращался в пар. Когда же наконец всё успокоилось, вернувшиеся люди увидели на привычном лике земли уродливую отметину. Один её край остался на месте, другой почти отвесно ушёл на такую высоту, что зимой его украшала белая бахрома. Не все дети века беды дожили до рассвета, но в обрыве проточила себе русло река, и уцелевшие разведали по её берегам глину, какой не находили больше нигде. Старинная отметина на лице Саккарема обрела особое название: Шрам. А в Дар-Дзуме начали обжигать лучшую во всей державе посуду.

Надежда заработать шестьдесят три серебряных лаура, приведшая Волкодава в деревню могильных воров, в итоге лишила его всех пожитков – вместе с мешком, куда он их заботливо сложил. Уцелел, прикрытый набедренной повязкой, лишь нательный пояс, с которым венн не расставался ни при каких обстоятельствах. Всё прочее досталось в поживу родичам Гартешкела. Волкодаву было особенно жалко ножа с клинком голубоватой стали, заточкой которого восхитился бы даже непревзойдённый кузнец, Межамир Снегирь. Однако вернуться за Белую Руку Волкодав согласился бы разве только ради Мыша. Остальное измерялось деньгами, то есть, по мнению правильного венна, не заслуживало называться несчастьем. Были бы кости, а мясо можно и нарастить…

Едва ли не на первом же постоялом дворе, где матери Кендарат пришлось развязать кошель, двое мужчин без сговора пошли к хозяину спрашивать, не найдётся ли работы.

Хозяин смотрел на них, досадливо морщась. Тонкокостный, словно изнутри светившийся халисунец показался ему добрым малым, но вряд ли неутомимым работником. Второй, уроженец неведомых земель, за время всего разговора не издавший ни звука и вдобавок разукрашеный следами жестоких увечий, выглядел вовсе конченым человеком. Неудачливым наёмником. Или грабителем, не поделившим с ватажниками добычу. Такого легче представить с кистенем под мостом на большой дороге, чем во дворе с метлой и ведёрком. Тем не менее помощники в хозяйстве были нужны, и хозяин определил обоих в кухонные мужики. Может, рассчитывал на какой-никакой толк от первого и надеялся, не порождая обид, избавиться от второго.

На другой день Волкодав мёл двор, выворачивая мусор из давно забытых углов, а старшая стряпуха гонялась со скалкой за Иригойеном. Тот вздумал советовать ей, как определять готовность опары. Ещё через несколько дней гостям начали подавать оладьи вдвое пышней, чем в соседних харчевнях. Потом Волкодава, чистившего задок, взялся задирать вышибала. Наверно, тоже посчитал чужестранца, нанявшегося на грязную и почти дармовую работу, человеком конченым и потому безответным.

…Схватка, смотреть которую сбежался весь постоялый двор, кончилась тем, что у венна опять заплыл и закрылся один глаз, вышибала же удрал за ворота, смекнув, что в ином случае угрюмый подметальщик его просто убьёт.

Хозяин, наблюдавший из окошка, вышел во двор. Волкодав был уверен, что ему велят немедленно убираться и ни гроша не заплатят, но, к полному недоумению венна, хозяин похвалил его и начал объяснять обязанности вышибалы. Оказывается, так велел обычай, соблюдавшийся всюду, где умели браниться по-саккаремски, по-аррантски и по-мономатански. Человек, приставленный смотреть за порядком, держал своё место, пока его не побеждал более достойный.

Вечером мать Кендарат, как всегда, увела Волкодава за рощу. И в очередной раз показала ему, что драться он не умеет.

Ночь за ночью он падал на свою лежанку, не чуя ни ног, ни рук, только боль в надсаженных сухожилиях и вывернутых суставах. И не знал, что будет вспоминать это саккаремское лето как едва ли не самое счастливое в своей жизни, – с тех самых пор, как ему исполнилось двенадцать.

Волкодаву было известно, что в Дар-Дзуме имелось несколько улиц, по которым ночами ходила вооружённая стража, и дела жителей направлял не старейшина, а наместник шада – вейгил. Тем не менее, по рассказам человека, очень любившего свой дом, венн упорно представлял себе уютную маленькую деревню, населённую дружной семьёй мастеров, с неугасимой печью посередине. Он чуть не остановился, когда поворот дороги открыл впереди целый городок, и немаленький. Полдня потратить придётся, пока весь обойдёшь!

– В твоей стране чтут мёртвых, – сказал он Иригойену.

– Чтут, – кивнул халисунец. – Ибо мы никто без наших предков, глядящих на нас с Лунного Неба.

– Я слышал, – сказал Волкодав, – невольника можно выкупить и после его смерти…

Иригойен вздохнул:

– Та женщина, рабыня, просила меня так поступить, если её сын уже умер.

В воздухе над восточной околицей Дар-Дзумы дрожали едва ли не те самые прозрачные тени, от которых предостерегали путников в долине солончаков. Там день за днём, год за годом держали ровный жар огромные гончарные печи. Топили их камнем огневцом, неиссякаемые залежи которого Богине было угодно расположить совсем рядом, в горной стене. Как топливо огневец был очень неплох, только давал изрядно золы. И вонючий, удушливый дым. Поэтому печи стояли с подветренной стороны городка, и за ними серыми курганами громоздились зольные отвалы. В Дар-Дзуме их называли горельниками. Те, что поближе, давно заросли травой и кустами. Те, что подальше, выглядели совсем свежими. Некоторые курились.

– Это дорого? – спросил Волкодав.

Иригойен успел уже привыкнуть к его обыкновению преспокойно возобновлять давно прервавшийся разговор.

– Трудно предугадать, – покачал головой халисунец. – Могут просто бросить рабскую серьгу в огонь и не взять с тебя денег. Но если хозяин жаден и вдобавок поймёт, что это для тебя почему-либо важно… Ты кого-то хочешь выкупить, друг мой?

Шагов двести Волкодав думал, как объяснить.

– Я знал мальчика… – выговорил он наконец.

И снова замолчал так прочно, что Иригойен отважился осторожно спросить:

– Ты… любил этого мальчика? Я слышал про такую любовь…

Волкодав отвернулся. Он тоже слышал про такую любовь. И даже видел её. Там, где она оказывалась единственно доступной ипостасью любви. Он запомнил слова, сказанные человеком воистину мудрым: пусть лучше будет такая любовь, чем совсем никакой.

– Я обидел тебя?.. – испугался Иригойен.

Обижаться было не на что. Но Волкодаву расхотелось ещё что-нибудь спрашивать, и он не ответил. Они молча шагали до того самого места, где дорога становилась главной улицей городка. Мать Кендарат посмеивалась, глядя на них с седла.

Вообще-то, Дар-Дзума если чем и напоминала обычное саккаремское селение, то разве что издали. Вблизи становилось понятно: мастера старинного городка гончаров знали о глине и огне всё, что только можно знать… и ещё немножко. Улица оказалась мощёной, но колёса тележки постукивали не по камням, а по кирпичам, повторить которые чужаку было не легче, чем знаменитое вино из замороженных гроздьев. Эти кирпичи не щербатились, хоть молотком по ним бей, и не очень-то истирались под многими сотнями ног, копыт и колёс. Но на кирпичи мостовой глаз обращал внимание в самую последнюю очередь, настолько удивительные дома виднелись по сторонам, за глинобитными заборами и зеленью древесной листвы.

По обычаю саккаремских селений, окраина была вотчиной народа попроще. Как жили здешние богатеи, трое путешественников пока не видали, но вряд ли зодчие[22]выдумали для них нечто превосходившее изобретательность бедноты. Горшечники Дар-Дзумы приспособились жить в этаких ульях. Каждый жилой покойчик, кухня или кладовка представляли собой отдельные строения, больше всего похожие на… большие глиняные горшки. Стены в полтора человеческих роста били из глины прямо с входными отверстиями и выемками под стропила, после чего прокаливали в огне. Затем ладили остроконечную крышу – и готов домик, прочный и долговечный, прохладный летом и хорошо хранивший тепло холодной зимой. А ещё двери здесь делали круглыми, располагали их высоко над землёй и лазили туда-сюда по приставным лесенкам. Не доберётся до съестного ни крыса, ни мышь!

Волкодав крутил головой и думал о том, что здешние жители, вероятно, так же дико косились бы на веннские избы, серебристые от дождей и снегов. Те небось казались бы им вправду отлитыми из серебра. В Дар-Дзуме, как и почти всюду в Саккареме, строевой лес был дорог.

Ещё он пытался вспомнить, сколько времени когда-то отвёл себе на то, чтобы добраться сюда. Две-три седмицы?..

На торговую площадь, как и положено, выходили самые важные и богатые здания вроде храма Богини. Его ограда не была замкнута воротами; виднелся двор и большое старое дерево, чьи нижние ветви были сплошь увиты яркими платками, лентами, полотенцами. Под деревом, обложившись свитками, сидел юноша в одежде послушника. Большой серый кот то влезал к нему на колени, то щекотал босые ступни. Послушник рассеянно улыбался и гладил любимца, не отрываясь от чтения. Волкодав присмотрелся. У кота недоставало ушей, одного глаза и половины хвоста.

– Смотрите! Во-он там! – окликнул Иригойен.

Венн оглянулся. Вытянутая рука сына пекаря указывала на обветшалую древнюю башню в углу большого двора.

– Вон там! На кирпичах! Знаки Полумесяца!.. – радовался халисунец. – Здесь трудились дети Лунного Неба! Вдруг я в Дар-Дзуме единоверцев найду?

Двор явно принадлежал высокородному вельможе, может, самому наместнику. Створки ворот стояли распахнутыми, свидетельствуя, что любой горожанин может прийти к своему вейгилу с жалобой или просьбой. Как раз когда странники миновали ворота, оттуда на рослом шо-ситайнском коне выехал всадник в нарядном чёрном кафтане. И тут же взмахнул свистящим хлыстом, поднимая золотистого красавца в галоп.

– Добрый у них наместник… – глядя вслед жестокому человеку, пробормотала мать Кендарат.

Между тем Дар-Дзума определённо сулила в самом ближайшем будущем стать ещё необычнее. Ватага в полсотни человек, уж точно не меньше, корчевала вдоль улицы старинные кирпичи, рыла длинную канаву и укладывала в неё глиняные трубы. Работа шла споро. Чувствовалось, землекопы занимались этим уже который день.

– Простите моё любопытство, добрые люди, – подошёл к ним Иригойен. – Я не первый год путничаю, но подобного не видал! Чем должен увенчаться ваш труд, благословлённый Богиней?

Волкодав остановил тележку и поставил её на упор. Мало ли, вдруг землекопам вздумается обижать халисунца. К тому же его самого разбирало любопытство, хотя в этом он бы нипочём не сознался.

Трудники, однако, только обрадовались возможности перевести дух.

– Посмотри во-он туда, – сказали Иригойену.

С улицы были хорошо видны окружавшие Дар-Дзуму сады желтосливника[23]и каменистая пустошь за ними, тянувшаяся до самой реки. Река, белогривым скакуном вырывавшаяся из ущелья в горной стене, за много веков протоптала себе в земле узкое и глубокое ложе. Теперь там трудилось громадное водозаборное колесо. Большие бадьи уходили вниз на добрых десять саженей, где мощный поток наполнял их водой и придавал вращение колесу. Полные бадьи выносило наверх, там они опорожнялись – и по жёлобу вода бежала в селение.

– Это колесо, мы называем его «цорат», изобрели наши мудрые предки, да раскроет им объятия Богиня, – сказал землекоп. Он работал голым по пояс, волосы на мускулистой груди слиплись от пота. – Оно поит нас вот уже больше ста лет, редко останавливаясь для починки. Одна беда – народу у нас год от году всё прибывает, так что воды, бегущей со старого цората, на всех уже недостаточно.

– Если все будут так горячо любить жён, как ты, Бизар, скоро нам придётся искать реку побольше, – засмеялся его товарищ, чернявый и горбоносый. – Она у тебя какого сына ждёт, восьмого? Или девятого? Со счёту не сбились?

Наверное, Бизар мог бы ответить, что отрабатывает за всех, у кого одни дочери, но это значило бы чинить обиду земляку. Он лишь улыбнулся и промолчал.

– Радостно видеть, сколь щедро улыбается Богиня жителям этого края, – когда утих общий хохот, весело проговорил Иригойен. – Значит, вы решили построить новое колесо?

Бизар приосанился, вытер пятерню о штаны, разгладил усы. Жители Дар-Дзумы не считали себя особым народом, но у здешнего люда не только кувшины – даже имена определённо были более звонкими, чем в других украинах Саккарема.

– Мы мастера-гончары, халисунец, – с гордостью ответил Бизар. – Богиня, даровавшая нашим предкам способность творить небывалое, не обошла ею и нас. Мы решили взять струю у реки и повернуть её к городу, а там уже по глиняным трубам привести в наши кухни и мастерские!

– Такое есть только в великих и славных городах, и то не во всех, – заверил чернявый.

– А чтобы мы лучше преуспели в строительстве, – пояснил третий, – наш господин вейгил, да прольётся дождь ему под ноги, нанял того, кто всех острее отточил свой разум, возводя постройки и создавая приспособления для разных ремёсел: учёного арранта, господина Кермниса Кнера.

– Он нам уже показывал, как вертеть круг не ногами, а силой воды!

– Он пускает в пруд игрушечный кораблик с вертящейся трубочкой вместо паруса, и тот движется против ветра!

– Аррант говорит, водой можно будет наполнить не просто маленький пруд, а целое озеро!

– Хорошую рыбу в нём развести, может, даже лебедей поселить…

– Мы здесь трубы закапываем, а другие бьют ход в горе, чтобы воду забрать.

На этом Волкодав перестал слушать. Перед глазами встали стены пещеры, а дымы гончарных печей обернулись зловонным факельным чадом…

Их сбросили вниз связанных и избитых, и некоторое время они просто лежали там, ожидая, пока надсмотрщики развернут верёвочную лесенку. Пёс, упавший прямо сверху напарника, лишь сумел перекатиться в сторону. Потом на них замкнули кандалы, свисавшие с рычага ворота, и пинками подняли на ноги.

Рычаг гладок под ладонями Пса. Руки предшественников вылощили тяжёлое бревно, отполировали до блеска. Все эти люди теперь мертвы. Кто попадал сюда, обратно не выходил. Случись подобное хоть раз, рудничные легенды рассказывали бы об этом. А они такого не помнят.

По дну круглой каменной ямы кольцом пролегает тропинка, вытертая ногами рабов. Ворот должен работать, и вот за спиной у Пса щёлкает в воздухе кнут. Понимая, что следующий удар разорвёт тело от плеча до бедра, он наваливается на бревно. Его напарник тоже делает шаг, просто потому, что под кнутом не берётся за работу лишь мёртвый, но кудрявая голова арранта беспомощно никнет, руки соскальзывают. Ещё немного, и позовут старшего назирателя, чтобы он кивнул и сказал: «Этого заменить!»

Самые страшные слова, которые может услышать каторжник Самоцветных гор.

Псу кажется, что он пытается в одиночку сдвинуть всю гору. Медленно-медленно бревно всё же подаётся. Высоко над головой заводят нескончаемую жалобу косые шестерни механизма, вздрагивает и приходит в движение колесо, поднимающее воду из подземной реки. Надсмотрщики убираются наверх и утягивают за собой лесенку.

Аррант Тиргей изо всех сил пытается толкать ворот, но сил слишком мало. У него получается только следовать за рычагом. Он спотыкается, повисает на цепях и снова встаёт.

«Сядь верхом, – хрипит Пёс. Теперь, когда колесо более-менее разогналось, ему делается полегче. – Отдохни…»

На самом деле больному учёному уже не принесёт облегчения никакой отдых, но Пёс упрямо не хочет даже подпускать к себе мысль, что арранту осталось недолго.

«Я сейчас… Только отдышусь… – виновато бормочет тот, неловко влезая на движущееся бревно. – Тебя могут наказать…»

«Не накажут. Я услышу, если они подойдут».

В подземельях, где нет ни ночи, ни дня, трудно угадать собственный возраст, но другие люди говорят, что ему сравнялось семнадцать. Из них он пять лет уже здесь и успел заслужить славу опасного. С Тиргеем ему легко и просто разговаривать. Хотя один из них родился в заснеженной северной чаще, а другой держал речи в собраниях мудрецов.

Тиргей уже знает, чем отблагодарить и порадовать друга.

«Слушай же, названый брат мой. Я расскажу тебе о рождении и течении рек и о том, почему не иссякают в земле родники…»

Сколько времени понадобилось Волкодаву, чтобы разведать, а главное, пройти дорогу в Дар-Дзуму, – но, оказавшись здесь, в провожатых он более не нуждался. Вот она, улочка, что берёт начало у торговой площади и сворачивает к садам. Вот он, добротный, хозяйскими руками возведённый забор из глиняных, с соломой замешенных кирпичей. Сразу видно: их выкладывал человек, собиравшийся увидеть здесь внуков. Забор кое-где следовало бы подновить, но Волкодав узнал его всё равно. Доски ворот, высушенные жарким солнцем до костяной белизны…

Венн несколько раз прошёл мимо этих ворот туда и сюда, набираясь решимости. Он даже волосы заранее расчесал. Как перед боем или другим делом, требующим всего человека.

Потом постучал.

Никто не ответил. Волкодав подождал, ещё прошёлся по улице, вернулся к воротам. Ему упорно казалось, что из-за соседних заборов на него устремлены любопытные взгляды. Ну и пускай.

Когда во дворе послышался лёгкий шорох шагов, он постучал снова.

Калитку открыла женщина лет на пять постарше его самого, и он мгновенно узнал её черты: выражение глаз, губы, форму лба… хотя никогда прежде не видел. Он узнал женщину, потому что помнил мужчину.

Он поклонился ей:

– Здравствуй, досточтимая Шишини… – Женщина испуганно ахнула, калитка захлопнулась, и договаривать пришлось, обращаясь к белым костям досок: – Я принёс весть о твоём отце…

Калитка немедленно отворилась. Волкодав пригнулся и шагнул во двор. Шишини, миновав пустую собачью конуру, уже исчезала в щели между глиняными башенками, крича:

– Мама, мама!

Венну только тут бросился в глаза её наряд. Не девичий и не женский, без вышивки и украшений. Так в Саккареме одевались обесчещенные. Брошенные жёны, отвергнутые невесты. Волкодав запер калитку и пошёл следом за ней.

Хозяйка дома на заднем дворе ворошила желтосливы, половинками вялившиеся на солнце.

Волкодав коснулся рукой земли:

– Да прольётся дождь тебе под ноги, досточтимая Мицулав…

Обе женщины смотрели на него во все глаза.

– Скажи одно, – прошептала хозяйка. – Он жив?

Волкодав почти пожалел, что вообще явился сюда.

Когда его распинали на стене и спускали шкуру кнутами, и то было легче. Он медленно покачал головой.

У Шишини отчаянно задрожали губы. Одна её ладонь метнулась ко рту, другая заслонила глаза.

Ресницы Мицулав остались сухими. Она выпрямилась.

– Уходи, лживый человек, возвращайся туда, откуда пришёл, – сказала она. – Ты не был с ним. Ты не мог его знать. – Потом на её лице мелькнула надежда. – Ты, наверное, хочешь, чтобы я дала тебе денег?

Волкодав вздрогнул и понял, кого она видела перед собой. Законченного лиходея со сломанным носом, выбитым передним зубом и уродливым рубцом на щеке. Висельника, как-то увернувшегося от петли и решившего обратить в деньги случайно подслушанный разговор. Чтобы оправдаться, ему было достаточно отодвинуть ворот рубахи. Или завернуть рукава. Он не стал унижать ни её, ни себя.

Мыш на его плече подался вперёд, вытянулся, опираясь на сгибы крыльев, и жалобно закричал.

Это ненадолго отвлекло Мицулав, собиравшуюся сказать или сделать что-то такое, после чего Волкодаву вправду оставалось бы только уйти.

– Меня продали в тот же караван, – проговорил он негромко. – Только нас, мальчишек, везли в клетке, а он шёл на цепи. Люди не хотели нести в рабство свои имена. Он взял прозвище: Дистен-Должник. Он показался мне добрым человеком. Разумным и сильным. Потом я нечасто видел его. Он рубил камень глубоко под землёй, добывая огненные опалы. Недра горы разверзлись и поглотили людей. Твой муж, досточтимая, успел выкинуть из забоя мальчика-лозоходца, которого любили рабы, и сказать ему своё имя: Кернгорм. Тогда я решил, если выживу, добраться в Дар-Дзуму. – И он снова поклонился вдове: – Вот, я пришёл… Чем я могу тебе послужить?

Это была невозможно длинная речь. Он не один день её сочинял.

Мицулав подняла глаза. Волкодав увидел, что услышанное состарило её сразу на десять лет. До сих пор она была женой должника, проданного на каторгу. Теперь стала вдовой.

– Сам-то ты как вернулся? – тихо спросила она. – Тебя разыскали и выкупили?

Волкодав покачал головой:

– Я бился с надсмотрщиком. За это вручали свободу.

Приняв какое-то решение, хозяйка опустилась на сухое бревно и движением руки пригласила венна сесть рядом с собой.

– К нам пришёл гость, знавший твоего отца, – укоризненно обратилась она к дочери. – Сбегай купи сладкого вина, да смотри про сыр не забудь!

Волкодав открыл рот возразить: хватит, мол, с него и домашней лепёшки, – но вовремя сообразил, что Мицулав просто хотела остаться с ним с глазу на глаз.

Он не ошибся. Шишини всплеснула руками, схватила корзинку и убежала. Тогда хозяйка взяла его за руку, сама распустила тесёмки и увидела то, что он не захотел ей показывать: грубые рубцы на запястье, оставленные кандалами. Вздохнув, женщина снова завязала шнурок и спросила:

– Мой муж говорил, за что его продали?

– Он сказал, что сам себя продал. А потом убил человека, обманом помешавшего ему вернуть долг. Он жалел, что оставил вас с дочерьми. Но не о том, что наказал подлеца.

– С дочерьми?

– Да, госпожа. Шишини и Саянар.

Мицулав грустно улыбнулась. Сильная женщина, не сломленная невзгодами.

– Ты вправду знал Кернгорма, – сказала она. – У нас была младшая дочь, но в пять лет она умерла от болезни, поражающей горло. В ту весну хворали и задыхались многие дети, потому что ветер неделю тянул с зольников. Люди говорили, так случилось оттого, что кто-то в городе совершил дурное дело и не исповедал его. Богиня с трудом прощает подобное… Муж очень любил Саянар и всегда говорил о ней так, словно она должна была вот-вот вбежать со двора… Так мой Кернгорм, значит, сам себя продал?

«Почему же родичи не выкупили тебя?» – спросил Щенок.

Дистен внезапно озлился:

«А твоя семья почему тебя не выкупила? Ты был непочтительным сыном? И с чего это я должен держать ответ перед тобой, мальчишка?..»

Только много лет спустя юному венну было суждено понять причину его гнева…

– Да, госпожа, – сказал Волкодав. – Сначала дом, потом и себя, но дом вернули.

– Узнаю мужа. Он предпочёл сказать кривду, не умея вынести бесчестья. Только врал, как всегда, неуклюже, – негромко проговорила Мицулав. – Слушай же, чужестранец, если вправду хочешь добра. У нашего вейгила, которому ещё Иль Харзак доверил быть в Дар-Дзуме своими устами и правой рукой, жена умерла родами. Сам наместник той осенью поехал в Мельсину и свалился с чёрной заразой. Лекарь шада спас его, но детей иметь вейгил больше не мог. Он ложился со знахарками и платил золотом за мономатанские снадобья, но ничто ему так и не помогло. Единственный сын стал его сокровищем и светом очей. Отец много лет жил лишь для того, чтобы исполнять всякую его прихоть. Когда Нагьяр стал подрастать, люди пожалели, что вейгил не заболел годиком раньше…

Волкодав очень пристально смотрел на неё, и вдова усмехнулась:

– Думаешь, я вновь хочу накликать ветер с отвалов? Спроси любого нашего гончара, тебе скажут то же самое и ещё добавят… Если только самого Нагьяра с дружками поблизости видно не будет.

Волкодав молча слушал её, пытаясь уяснить, какое отношение избалованный сын вейгила мог иметь к семье Должника.

– Потом мой муж взял у ростовщика денег, – продолжала Мицулав. – Кернгорм мечтал делать муравленую посуду, покрывать её многоцветной поливой, но нужные краски привозят издалека, и стоят они недёшево. Муж продал на торгу кувшины и блюда, украшенные всеми цветами нашего сада, и привёз достаточно денег, чтобы отдать долг и ещё остаться с хорошим прибытком. Он целовал меня, вслух мечтая, как купит новых красок и, может быть, возьмёт толкового ученика. Но в самую ночь его возвращения деньги украли. – Мицулав расправила на коленях и без того опрятный передник. – У нас никогда прежде не запирали дверей… На другой день Нагьяр купил себе шо-ситайнского жеребца, и люди говорили, что его отец удивлялся покупке.

Руки Волкодава медленно сжались в кулаки.

– Ростовщик, добрый человек, знал порядочность мужа. Он дал нам отсрочку, – тихо, ровным голосом рассказывала вдова. – Ещё дважды Кернгорм собирал деньги, чтобы отдать долг, и снова их крали. На третий раз он подстерёг вора, но в темноте тот вырвался и сбежал. Рано утром к нам пришли стражники. Оказывается, мой Кернгорм, в рот не бравший хмельного, накануне затеял пьяную драку, напал на сына вейгила и так его искалечил, что тот вряд ли доживёт до полудня. Туда и дорога! – сказал мой муж. И, не противясь, пошёл с ними в подвал, предназначенный для убийц. Этот подвал всегда стоял пустым, там хранили соленья…

Она замолчала и, взяв длинную палку с поперечиной на конце, снова начала ворошить половинки желтослива, полупрозрачные от жаркого солнца. Она так долго не произносила ни слова, что Волкодав понял: о самом горьком и тяжком Мицулав ему ещё не поведала.

– Когда уходил невольничий караван, – наконец заговорила она, – Шишини побежала проститься с отцом. Она проводила его до реки и в последний раз обняла, и я никогда не устану благодарить торговца, позволившего ей это. Когда она, плача, возвращалась обратно, её увидел Нагьяр. Он тоже ездил посмотреть на караван, потому что был совсем не так болен, как нам сказали… Сколько тебе лет, чужестранец?

– Двадцать… один, – огорошенный внезапным вопросом, запнулся Волкодав.

И немедленно усомнился, правильно ли исчислял собственный возраст. Уже сравнялось? Или только к зиме?..

– Я думала, ты куда старше, – удивилась вдова. – Впрочем, ты, наверное, всё равно способен понять… Наш сосед Бизар отвозил в сад тачку золы, чтобы лучше плодоносил желтосливник… Он нашёл мою дочь и принёс её домой на руках, всю истерзанную и в крови. Я выходила её, но оказалось, что её чрево непраздно. Она не хотела жить осквернённой. Я запретила ей накладывать на себя руки или изгонять плод. Я сказала ей: кровь твоего отца бьётся против нечистого семени. Этот бой видит Богиня, а Она справедлива. Так всё и случилось. Мы назвали мальчика Ирги-Кернгорм, то есть Младший Кернгорм, и в наш дом снова пришла радость.

– Я увижу его? – спросил Волкодав.

– Вот то, о чём я хотела тебя просить, – сказала Мицулав. – Когда родился мой внук, Бизар подарил нам щенка от хорошей сторожевой суки. Люди не могут идти против вейгила и его сына, но если бы не соседи, мы сейчас жили бы не здесь, а возле горельников. Ростовщик Бетаф, узнав о несчастье, простил мне долг мужа… Мы с дочерью торгуем лепёшками и отдаём торговцу вяленый желтослив, но этим летом Ирги объявил себя взрослым, взял Рыжего и пошёл на постоялый двор стеречь сундуки гостей, ведь теперь и у нас можно нарваться на вора.

Волкодав насторожился. Он только что был на постоялом дворе, но не видел там ни мальчика, ни собаки.

– Три дня назад, – продолжала Мицулав, – один из молодых вельмож, друзей Нагьяра, пришёл с оцарапанной рукой и стал говорить, будто наш пёс слишком злобен и чуть не разорвал его безо всякой причины. Наместник велел стражникам забрать Рыжего на строительство подгорного хода и посадить там на цепь, а если заартачится, то убить. Ирги сам отвёл пса и остался с ним рядом, сказав, что брата не бросит. Он правда вылитый дед… Такой же упрямый. Я боюсь, как бы с ним не случилось беды, но и за ухо домой вести не хочу, чтобы не ломать его гордость. Прошу тебя, добрый чужестранец, если только ты не совсем стоптал в пути ноги: найди Ирги, расскажи ему, что знал деда. И ещё, что, если он правда взрослый, следовало бы ему уважить и мать с бабкой, а не только своего пса.

Из Дар-Дзумы казалось, что горная стена Шрама была совсем близко, только сады пересечь. Но на деле, по свойству всякой горы, идти до неё оказалось – в самом деле ноги намозолишь. Зато стало понятно, почему на улочках совсем не видно было прохожих. Все, кто мог держать в руках лопату, лом или кайло, ворочали камни, рыли канал, буравили земные недра. И не только ради заработка, обещанного вейгилом. Вода нужна была каждому. Самые трезвомыслящие уже поговаривали, что наместник наверняка захочет вернуть свои деньги. Чего доброго, на будущий год он увеличит налоги. Или ещё как-то сделает платной воду из новых труб. Как именно, пока было не особенно ясно, но что-нибудь наместник уж точно придумает!

Вдова Мицулав даже немного обиделась на Волкодава, потому что венн сразу собрался и ушёл, не дождавшись обещанного угощения.

«Вот вернусь с твоим внуком, – сказал он ей, – тогда и выпьем вино».

Не сознаваться же, в самом деле, что его словно в спину кто-то подталкивал, шепча на ухо: поспешай! Опыт давно научил его, что к такому шёпоту ниоткуда лучше прислушиваться. Хотя, если по уму, какая беда могла постичь Ирги возле стройки, где работали все его земляки?

Оттуда, где начинались осыпи, было хорошо видно, что изначально Дар-Дзума строилась в низменности, где были впервые найдены залежи глины. Старые выработки давно превратились в блестящие под солнцем пруды, на их берегах теснились богатые особняки. Вот усадьба вейгила: сочная зелень, горящая солнечным золотом черепица…