Описание основных шизофренических синдромов

Позитивные (продуктивные) расстройства

1. Астенический синдром — состояние повышенной физической и особенно психической утомляемости. Нередко это не утомляемость в собственном смысле слова, а чувство утомленности. Вспоминаю пациентку, которая жаловалась, что у нее нет сил приготовить на завтрак кофе и бутерброд. Это делали для нее муж и дети. При этом три раза в неделю она ходила на занятия большим теннисом, где приходилось три часа бегать по корту. Также она мучилась бессонницей в течение полугода. Однако внешне не выглядела изможденной, не страдала сонливостью днем.

Нередко в астено-депрессивных состояниях больные шизофренией сообщают, что не спали в течение двух-трех недель. Опять же чаще речь идет о потере чувства сна. Больные понемногу спят (об том говорят их родственники), но ощущения сна нет.

Психическая истощаемость достигает уровня интеллектуальной несостоятельности: больные жалуются, что не понимают ничего из того, что читают. И в этих случаях речь нередко идет об ощущении истощенности, умственной несостоятельности. Приходя на экзамен, шизофренические студенты, уверенные в том, что они ничего не знают, хорошо сдают экзамен. Таким образом, читая книги, они усваивали их содержание, но чувства этого усвоения не возникало. Некоторые психиатры называют такое состояние псевдоастенией, так как массивные астенические жалобы не всегда подтверждаются объективной проверкой. Иногда возникает смешная ситуация: больной, жалующийся на страшную вымотанность, может часами говорить об этом на приеме у психиатра, у которого уже не хватает сил продолжать слушать о том, как больной устал.

2. Синдромы аффективных расстройств. При шизофрении типична апатическая депрессия. Больной жалуется на апатию, безразличие, отсутствие желаний, и это тусклое, вялое состояние (в отличие от истинной апатии, когда все действительно все равно) больному крайне тягостно. Ему хочется хотеть.

Анестетическая депрессия характеризуется тем, что человек не может ощутить каких-либо чувств. Больные говорят, что утратили чувства к близким, им недоступны печаль и радость. Само же это бесчувствие крайне болезненно. Вспоминаю пациента, который лил себе кипяток из чайника на руки, надеясь хоть так вызвать в себе живые ощущения. Другой больной с завистью сообщал, что его знакомый потерял любимую работу и теперь горько переживает. Больной предпочел бы переживания знакомого собственному бесчувствию.

Порой пациенты сообщают, что, с одной стороны, внутри них сильная напряженность, а с другой стороны, полная апатия. Казалось бы, первое со вторым несовместимо. Некоторые из таких пациентов поясняют, что напряжены своей апатичностью. Часами лежа на кровати, повернувшись лицом к стене, они испытывают не расслабление, а своеобразную «натянутость» от своей апатии.

Больной МДП в гипомании весело и энергично радуется жизни. В этом состоянии больной МДП к врачу не обращается. Больные шизофренией часто недовольны своей гипоманией и идут лечиться к психотерапевту. В их гипоманиакальном состоянии кроется какая-то неприятная им самим суетливость, усталость, моменты дисфории. Если человек в гипомании говорит, что у него «пустая» голова, так как в нее не приходят мысли, хотя ему очень хочется думать, то звучит это по-шизофренически. Нередко при шизофрении отмечается суетливая возбужденность без настоящей веселости и ощущения полноты жизни.

3. Неврозоподобные синдромы обычно проявляются следующими синдромами: истероподобным; синдромом навязчивостей; деперсонализационными и ипохондрическими расстройствами. Они называются неврозоподобными, потому что напоминают клинические проявления при неврозах.

При истероподобных («трясучка», икота, ком в горле, слепота, глухота, онемения, параличи, истерические припадки и т. д.) расстройствах постепенно утрачивается выразительная яркость симптоматики. Она становится блеклой и стереотипной. Истероподобные проявления теряют связь со стрессовой ситуацией и начинают появляться сами по себе. Иногда больной дает истерический припадок на сущий пустяк, а стресс переносит стоически. Демонстративное эгоцентрическое поведение при шизофрении, усиливаясь некритичностью, бывает гротескным, нелепо неадекватным, рассчитанным не на того зрителя, которому демонстрируется. Порой демонстративно ведущие себя шизофреники в душе хотят не «дешевого» внимания, а человеческой теплоты, близости, но не чувствуют, что их крикливо-броское поведение отталкивает от них людей.

Существует известное выражение: «Там, где слишком много истерии, — думай о шизофрении». Невольно вспоминается анекдот, рассказанный Вирджинией Сатир на одном из своих семинаров. «Филармонический оркестр дает концерт. Через полчаса после начала концерта некто, сидящий в первом ряду, встает и кричит: «Есть здесь врач? Есть здесь врач?». Дирижера охватывает тревога, его оркестранты сбиваются с такта. Человек продолжает кричать: «Есть в зале врач?» В одном из последних рядов поднимается мужчина: «Да, я врач, а что случилось?» Человек из первого ряда кричит в ответ: «Замечательный концерт, не правда ли, коллега?» /127, с. 76/.

Синдром навязчивостей. Возьмем как пример клаустрофобию, при которой человек боится замкнутых пространств, а еще точнее — таких ситуаций, из которых трудно по первому желанию выбраться. В таких случаях у невротиков возникает страх того, что если в подобных условиях им станет плохо, то они не смогут получить медицинскую помощь. Невротику обычно страшнее всего в самолете, в глухом лесу, легче в метро, еще легче в автобусе, такси и совсем не страшно рядом с больницей. Логика такова: страшнее там, где вероятность быстрой помощи наименьшая.

Подобная невротическая логика при шизофрении нарушается. Шизофреник боится многих ситуаций, в которых может оказаться беспомощным, и вдруг, без всякого страха, в одиночку уплывает на лодке далеко от берега, чтобы порыбачить. Постепенно страх может «оторваться» от первоначальных причин и возникать непредсказуемо в форме свободно плавающей, не зафиксированной какими-то конкретными ситуациями тревоги (free floating anxiety).

При ананказмах со временем шизофреник в отличие от невротика или психопата начинает выполнять свои навязчивости механически, без напряженного аффекта, «капитулирует» перед ними. Уходит компонент борьбы, и больной перестает противостоять своим навязчивостям. Если процесс прогрессирует, то навязчивость трансформируется в психический автоматизм и становится частью бреда.

Другое отличие шизофренических ананказмов — в расщепленном отношении больного к ним. С одной стороны, он уверенно говорит, что его ананказм абсолютная чепуха, но, с другой стороны, просит, чтобы ему доказали, что нет ничего реально страшного в его навязчивостях, жадно слушает эти доказательства, и они ему помогают (как если бы это были не навязчивости, а тревожные сомнения). При истинных ананказмах у невротиков и психопатов никогда не возникает серьезной потребности в подобных доказательствах.

С. И. Консторум с соавторами писал о том, что если навязчивость «явно уходит своими корнями в своеобразные соматические сенсации» (необычные, неожиданные телесные ощущения.— П. В.), то это придает навязчивости шизофреническую «окраску» /128, с. 84/. М. Е. Бурно приводит следующие примеры соматических сенсаций: «страх стекла — будто обсыпан осколками; неприятное навязчивое чувство — будто сыпятся брови». Он также описывает наблюдение интересной соматизированной навязчивости у пациентки Л. — «во время кормления ребенка грудью она испытывает тягостное, навязчивое представление-ощущение, будто это не ребенок, а ее бабушка сосет-жует ее грудь («бабушка всегда так неприятно жует губами»)» /129, с. 586/.

Шизофрении свойственны навязчивые представления, так называемые «картинки». Например, молодой мужчина навязчиво представляет, что в каждом его зубе находится портрет драматурга Островского. Лишь тогда, когда удается справиться с этой навязчивой процедурой, он может спокойно заниматься важными делами. Невольно приходит на память картина С. Дали «Шесть явлений Ленина на пианино» 1931—1933 гг., в которой изображен мужчина, рассматривающий расставленные на пианино своеобразные изображения Ленина, возможно, являющиеся результатом фантазии смотрящего. Особенностью навязчивых шизофренических «картинок» является их полная искусственность, отсутствие связи с реальной жизнью.

Синдром деперсонализации. В отличие от мягкой деперсонализации психастеников деперсонализация больных шизофренией нередко носит тяжелый характер. У психастеника деперсонализация четко связана, как защитная реакция, с трудными для него ситуациями. Она неотделима от психастенической тревоги и блеклой чувственности. При шизофрении деперсонализация может «отрываться» от провоцирующих обстоятельств и не иметь прямой связи с тревогой, блеклой чувственностью. Деперсонализация становится как бы самостоятельным феноменом.

Она может приобретать характер эмоциональной дезориентации или обезличивания. Человек теряет способность по-своему, личностно переживать мир. Разумом он прекрасно понимает, что для него дорого, а что — нет. Например, он знает, что его любимый писатель — Л. Толстой, а И. Тургенев ему не близок. Но вот начиная перечитывать книги этих писателей, он не ощущает отчетливо их значимую личностную разницу для себя. Способность воспринимать мир у него сохраняется; «поломка» происходит на глубинном уровне (уровне самосознания) — теряется ощущение личностной значимости того или иного явления. В таком состоянии больной шизофренией не чувствует, какой он на самом деле, но разумом это понимает. Оказывается, что одного разумного знания — кто «я» есть — недостаточно: когда это знание не проживается чувствами, оно не дает человеку ощущения подлинности существования. Теряется смысл жизни, и возникают суицидальные тенденции.

У некоторых больных постоянно меняется эмоционально-личностная оценка одних и тех же явлений, и они говорят, что в них как будто бы сосуществуют разные «я». Одна пациентка говорила о себе: «Иногда мне кажется, что мое место в науке; иногда — в практической деятельности; иногда — в монашеской жизни; иногда — в радостях секса; и всегда я не знаю, что мне покажется завтра. Что личностно мое и что не мое — как трудно это ощутить, а ведь у других и вопроса такого не возникает».

Деперсонализация побуждает человека к мучительно обостренной рефлексии на тему: кто же я на самом деле. Из этого рождается глубинная тяга к творчеству, чтобы в нем, как в зеркале, наконец увидеть и узнать себя.

Ипохондрический синдром — состояние, при котором внимание к своему здоровью становится утрированной озабоченностью. Ипохондрия может «строиться» на сомнениях, навязчивостях, сверхценных идеях, бреде, а также на основе неприятных соматических ощущений, наиболее выразительными из которых являются сенестопатии.

Сенестопатия — крайне тягостное, мучительное ощущение. Обращает на себя внимание необычность, вычурность этих ощущений. У больных возникает затруднение в точном их описании, поскольку они не похожи на все прежние телесные ощущения. Например, пациент жалуется, что у него «как будто бы мозг режут лезвием на тонкие части, и где-то в глубине мозга лопаются пузырьки». Другой сообщает, что «мышца сердца как будто бы стала дряблой, размягченной, и порой возникает ощущение, что кровь течет по сосудам в обратном направлении».

Важными в этих жалобах является оговорка «как будто бы», то есть больной понимает, что речь идет об ощущении, а не о реальных изменениях в организме. Если эта оговорка уходит, и больной говорит, что у него в глубине мозга действительно лопаются пузырьки, то речь уже идет о телесной галлюцинации. Рассказывая о сенестопатиях, пациенты ограничиваются лишь констатацией этих ощущений, не давая им бредовых интерпретаций. Сенестопатии отличаются стойкостью и не соответствуют по своим проявлениям конкретным анатомическим закономерностям. Так, больной говорит, что «щекотка в области сердца холодными нитями связана с горячими зонами в области лба и живота» (он понимает, что это ему кажется). Таким образом, иногда сенестопатические ощущения образуют необычные констелляции. При исследовании места локализации сенестопатии врачи не находят какой-либо серьезной патологии. Сенестопатии часто являются элементом безбредовой ипохондрической шизофрении.

Опишем один из типичных вариантов ипохондрической шизофрении. Начало бывает внезапным. Больной испытывает неописуемый катастрофальный страх. Возникает ощущение приближающейся смерти. Некоторые описывают это состояние, как отделение души от тела, «сейчас душа отделится и исчезнет». Возникающая паника сопровождается бурными вегетативными расстройствами: сердце колотится гулко, «как барабан», возникает дрожь, подъем температуры, артериального давления. Происходящее так потрясает больного, что он долгие годы помнит точную дату и время возникновения этого состояния. Если эти приступы повторяются, то, в отличие от диэнцефальных пароксизмов при органических заболеваниях мозга и эпилепсии, они не несут в себе строго последовательного стереотипа протекания. Постепенно приступы теряют свою интенсивность и «растекаются» в непреходящую тревогу со страхом повторения приступа и различные вегетативные, болевые и сенестопатические ощущения. В таком виде болезнь приобретает хронический характер. Больные ипохондрически фиксированы на состоянии своего здоровья, хотя врачи им объясняют, что никакой смертельной опасности нет. Нередко первый приступ провоцируется алкогольной интоксикацией. Ошеломленные своей беспомощностью перед жутким страхом больные напрочь отказываются от алкоголя («чтобы не повторилось»). Невропатологи называют такие состояния паническими атаками или диэнцефальным синдромом. О шизофрении в подобных случаях можно говорить, если сквозь ипохондрическую симптоматику начинают «просвечивать» дефицитарные изменения личности, характерные нарушения мышления, появляется и нарастает схизис. Данные состояния успешнее всего поддаются комплексу медикаментозной и интенсивной психотерапевтической помощи. Успешность гипнотерапии убедительно доказана работами психотерапевта И. В. Салынцева /130/.

В момент катастрофального страха больной переживает онтологическую незащищенность, подробно описанную Р. Леингом /131/. При этой форме незащищенности человек страдает не от реальной угрозы, а ощущает глубинную «непрочность» своего личностного бытия. Если персонажи Шекспира мучаются от реальных жизненных конфликтов, то персонажи Кафки гораздо чаще от онтологической незащищенности.

4. Паранойяльный синдром. Паранойяльный (с др.-греч. para nous — рассудок вне себя) бред, как и любой другой, — идеи, суждения, не соответствующие действительности, ошибочно обосновываемые, овладевающие сознанием больного и не корригируемые при разубеждении. В отличие от сверхценных идей (которые тоже бывают при шизофрении) бред характеризуется логически непонятной убежденностью. В него невозможно «вчувствоваться» (Ясперс), то есть проникнуться его содержанием и понять его реалистическую правомерность.

Паранойяльный бред протекает при формально ясном сознании, не вытекает из аффективных расстройств и обманов восприятия. Он является патологическим интерпретативным творчеством больного, носит разработанный, систематизированный характер. Распознавание его затруднено тем, что он лишен явных нелепостей, вроде бы отталкивается от объективной ситуации, нередко возникает желание поверить больному. Но при более тщательном вникании в картину бреда начинаешь понимать нелогичность убежденности больного, несмотря на кажущееся правдоподобие. Если же знакомишься с объективными сведениями о больном и ситуации (не полагаясь на его толкование), то бредовой характер его убежденности становится очевидным. Приведу пример.

Девушка соблюдает диету, похудела на 20 килограммов, объясняя необходимость этого тем, что у нее толстая кость и поэтому ей надо худеть — иначе не будешь выглядеть стройной и красивой. Действительно, в кости она чуть-чуть широковата. Молодые психиатры, слушая ее рассказ, проникаются ее толкованием и не видят в этом патологии. Затем следует рассказ мамы о том, что дочку уже дважды приходилось класть в психиатрическую больницу, чтобы она не умерла от истощения. Из-за диеты она мучается сильнейшими головными болями, но твердо намерена соблюдать ее дальше. Разговор с девушкой продолжается, и выясняется, что она ни о чем не жалеет, что госпитализации воспринимает исключительно как насилие над личностью, как часть своей трудной судьбы. При этом все отчетливей становится то, что у нее нет острого переживания по поводу своей привлекательности в глазах окружающих, как и нет ужаса перед тем, что ее не полюбят из-за полноты. Одета она крайне небрежно и совершенно не оценивает, что ее сегодняшняя худоба носит уродливо-отталкивающий характер.

Все отчетливее выясняется главное: убежденность девушки в том, что у нее широкая кость, а следовательно, любой ценой нужно очень сильно худеть. Эта убежденность находится в центре ее сознания, а мысли о привлекательности для окружающих — на заднем, малозначимом плане. Поэтому, говоря с врачами, она не все им рассказала и скрыла свое намерение продолжать худеть — боялась, что помешают осуществить ее намерение. Критика к своему поведению у нее полностью отсутствует: она не понимает, что широковатая кость не повод для фанатичного «замаривания» себя, лишения себя возможности жить сколько-нибудь полноценной жизнью. Ее диагноз — дисморфомания, то есть бредовая убежденность в уродливости формы своего тела.

О паранойяльности свидетельствует въедливая обстоятельность больного при переходе к разговору о его бредовых переживаниях. При этом у больного шизофренией в структуре личности могут отсутствовать эпилептоидные и паранойяльные черты характера. Вне бреда он может проявлять мягкость, робость, уступчивость, детскую беспомощность, но при отстаивании бреда твердо придерживается своих позиций. Со временем бредовая система усложняется, и все отчетливей проступают другие психические нарушения: колебания настроения, неврозоподобные проявления, усиливается личностный дефект. Иногда в рамках паранойяльного синдрома встречаются иллюзии и галлюцинации. Однако они своим содержанием тесно связаны с бредовой фабулой, как бы возникая для подтверждения последней. Появление иллюзий и галлюцинаций, не имеющих отношения к бредовому сюжету, свидетельствует, по мнению М. И. Рыбальского, о переходе болезни на параноидную стадию /132, с. 274/.

По механизму возникновения и развития бред имеет мало сходства с совершением логических ошибок здоровыми людьми. Здоровые люди стараются избегать ошибок, в то время как у больных есть своеобразная «воля к бреду». Люди с высоким интеллектом совершают логические ошибки реже, чем люди с низким. Однако высокое развитие интеллекта не предохраняет от бредообразования, в таких случаях бред имеет просто более сложный характер. М. И. Рыбальский полагает, что «можно найти много общего между нормальным творческим актом и бредовым (патологическим) творчеством» /132, с. 67/. Действительно, в обоих случаях имеет место неопределенная таинственность, побуждающая к творческому поиску, который разрешается медленной кристаллизацией гипотезы или мгновенным интуитивным озарением.

Тема бреда бывает разной — от идей ревности, недоброжелательного отношения, до идей реформаторства и величия. Для диагноза совсем не важно, прав ли больной в том, что жена ему изменяет: важно, на каких основаниях он пришел к этому выводу. Поколебать больного в его убежденности невозможно, так как она носит первичный характер. Не по тем или иным причинам он отстаивает убежденность, а, наоборот, ради этой убежденности выискивает те или иные причины. Логика бессильна потому, что он помимо рациональных оснований интуитивно ощущает свою правоту. Этой первичной интуитивной, непоколебимой убежденностью бред отличается от ошибок здорового человека. Приведу известную иллюстрацию этой убежденности.

Пациент уверен, что он уже мертв. Все попытки врача переубедить его заканчиваются неудачей. И это несмотря на то, что врач ссылается на температуру тела пациента, на его дыхание и т. д. Наконец, он обращается к пациенту: «Скажите, пожалуйста, течет ли в трупах кровь?». Пациент: «Конечно, нет». Врач берет заранее приготовленную иглу и наносит ею укол в руку пациента. Появляется кровь. Врач: «Ну, что вы теперь скажете?» Пациент: «Я ошибался. В трупах течет кровь» /127, с. 33/.

5. Синдромы, связанные с обманами восприятия: иллюзии, галлюцинации, псевдогаллюцинации, психические галлюцинации.

Иллюзия — это ложное восприятие, возникающее вместо точного восприятия реального объекта. Она возникает, как правило, на фоне измененного аффекта. Человек, находящийся в тревоге, заходит домой и в полутьме прихожей видит фигуру «преследователя», которая оказывается плащом, висящим на вешалке.

Галлюцинация — ложное «восприятие», в отличие от иллюзий, возникающее без реального объекта. Если при иллюзии человек видит не то, что есть на самом деле, то при галлюцинации он видит то, чего совсем не существует в реальности, то есть это полностью мнимое восприятие. При этом истинная галлюцинация имеет свойства реальных предметов, за которые больной ее и принимает. Она локализована в реальном пространстве среди предметов окружающего мира. Это может быть зрительный образ, звук, голос, ощущение прикосновения к телу и т. д. При шизофрении отмечаются любые галлюцинации, но характерными считаются слуховые. Особое значение имеют галлюцинации императивного и осуждающего содержания. Под их воздействием больные могут совершать акты агрессии и аутоагрессии. О галлюцинациях можно судить по объективным признакам галлюцинаторного поведения: больной к чему-то прислушивается, приглядывается, говорит сам с собой и т. д.

Псевдогаллюцинации — не есть какие-то «легкие» галлюцинации, а совершенно особый феномен, свидетельствующий о более глубоком поражении психики, чем иллюзии и галлюцинации. Чтобы понять их природу, вспомним о том, что мы как воспринимаем объекты, так и представляем их в своем воображении. Псевдогаллюцинации в отличие от истинных галлюцинаций переживаются не в объективном, воспринимаемом пространстве, а в воображаемом, представляемом. В этом смысле они субъективны, но, в отличие от обычных образов воображения и фантазии, они обычно возникают сразу во всех деталях, совершенно непроизвольно, насильственно, как будто они кем-то создаются в воображении человека. Больные говорят о «сделанности» псевдогаллюцинаций и понимают, что псевдогаллюцинации не являются частью объективного мира. Псевдогаллюцинации воспринимаются не органами чувств, а внутренним «оком души». Как невозможно «убежать» от собственной души, так невозможно спрятаться от того, что ею непосредственно воспринимается.

Больной закрывает глаза, уши, но псевдогаллюцинаторный образ не исчезает. Этот образ может быть локализован там, где его не могли бы воспринять органы чувств: «голос», который слышится на другой окраине города, «видение», которое продолжает представляться, даже если повернешься к нему спиной, спрячешься за стену. Больные высказывают предположение, что если им выколоть глаза, то «видения» будут оставаться прежними. При истинных галлюцинациях больные не приходят к подобным предположениям, так как для них «видения» являются подлинной частью объективной реальности, которую без органов чувств воспринимать невозможно.

В. X. Кандинский предложил название «псевдогаллюцинации» именно потому, что они не носят характера объективной реальности (в отличие от истинных галлюцинаций). Он писал: «Псевдогаллюцинация настолько же далеко от галлюцинации, насколько вообще представление воспоминаний или фантазий далеко от непосредственного восприятия» /133, с. 121-122/. В. X. Кандинский сам был болен, страдал псевдогаллюцинациями и потому, как никто другой, смог выразительно их описать. С 1885 года термин «псевдогаллюцинация» понимается психиатрами всего мира в согласии с воззрениями В. X. Кандинского.

Псевдогаллюцинаторные образы могут быть чувственно живыми, яркими, а могут быть и достаточно блеклыми. У здоровых людей псевдогаллюцинации не встречаются, когда они впервые возникают у больного, то воспринимаются им как нечто абсолютно новое. Как правило, они отличаются стойкостью, непрерывностью, самопроизвольностью возникновения и исчезновения.

Остановимся на природе чувства «сделанности»,которое неизвестно душевно здоровому человеку. Во-первых, оно объясняется тем, что псевдогаллюцинация возникает у больного непроизвольно-насильственно. Во-вторых, не тратится энергия на поддержание псевдогаллюцинаторного образа, в то время как при восприятии реальных объектов и даже при истинных галлюцинациях человек расходует психическую энергию на то, чтобы вглядываться, разглядывать объект. В-третьих, псевдогаллюцинаторный образ часто бывает детальным, но в отличие от деятельности воображения эти детали не постепенно рисуются, а даются сразу и окончательно, как если бы человеку показали фотографию или картинку. Таким образом, ощущая, что образ создается не им самим, больной «психологически понятно» полагает, что кто-то этот образ создает для него. Начиная объяснять себе, кто и как это делает, больной неизбежно приходит к бреду воздействия.

Обычно психиатры выявляют псевдогаллюцинации с помощью вопросов: «Не показывают ли вам особые внутренние картинки, не создают ли для вас внутренние "голоса"?». В тех редких случаях, когда псевдогаллюцинации не сопровождаются чувством «сделанности» и бредом, их выявление основывается на тех признаках, которые описаны выше.

Психические галлюцинации описаны Г. Байарже (1842 г.). По клиническим проявлениям этот феномен родствен псевдогаллюцинациям. Оба этих феномена на высочайшем научном уровне исследованы московским психиатром М. И. Рыбальским (1983 г.). Их различие состоит в том, что при переживании психических галлюцинаций отсутствует какой-либо чувственный характер галлюцинаторного образа. Также при психических галлюцинациях всегда отмечается чувство «сделанности» и постороннего влияния.

Рассмотрим, что же переживают больные: «...они слышат мысль без посредства звука, слышат «тайный внутренний голос», не имеющий ничего общего с голосами, воспринимаемыми при посредстве уха, они ведут со своими невидимыми собеседниками интимные разговоры, в которых чувство слуха положительно не играет никакой роли. Больные говорят, что они одарены шестым чувством, что они могут воспринимать чужие мысли без посредства слов, что они могут иметь духовное общение со своими невидимыми собеседниками, причем понимают последних посредством интуиции. В. X. Кандинский приводит вывод Г. Байарже о том, что нельзя говорить о «голосах», если явление совершенно чуждо чувств слуха и происходит в глубинах души» /134, с. 84/. Интересно, что это явление имеет свой аналог в способах общения людей в «потусторонней» жизни, как о нем рассказывают люди, перенесшие клиническую смерть.. П. Калиновский в известной книге «Переход» описывает, что общение происходит не через органы чувств, а на интуитивном уровне и без слов /135, с. 67-68/.

М. И. Рыбальский приводит пример из практики. «Больная говорит: "Как будто кто-то заставляет думать мои мозги. Сначала появляется тихая мысль, а затем она начинает звучать каким-то отзвуком. Наверно, другим это не слышно, а слышно только мне, иначе я слышала бы ушами. Устраивают все это, вероятно, черти"» /134, с. 276/. В этом примере мы видим, что сенсорный (чувственный) компонент представлен лишь «отзвуком», то есть в какой-то степени еще имеется.

Больные с истинными галлюцинациями уверены в реальности своих образов и полагают, что другие их видят, слышат и т. д. При псевдогаллюцинациях и психических галлюцинациях больные, как правило, считают, что их переживание и образы адресованы только им. Вопросом, выявляющим у больного психические галлюцинации, может быть следующий: «Не бывает ли у вас «вложенных, чужих» мыслей, «фраз, слов», смысл которых вам ясен, но которые лишены звучания?».

6. Галлюцинаторно-параноидный синдром (синдром Кандинского—Клерамбо). Параноидный бред. В отличие от паранойяльного бреда, в который хочется верить, в котором порой нужно объективно разбираться, параноидный бред выдает себя нелепостью, явной не только психиатрам, но и любому трезвомыслящему человеку. Желания проверять такой бред не возникает, так как в него не веришь по принципу, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Пример: больной рассказывает, что в соседней квартире живут сотрудники ФСБ, которые через его половые органы высасывают у него энергию. Один из них, с усами, посылает ему с помощью лазера прямо в центр мозга свои отвратительные мысли и показывает смешные картинки. Больной устал, поменял квартиру, но сотрудники ФСБ, изменив внешность, переехали вслед за ним. Больной собирается за преследование подать на них в суд.

В структуру параноидного бредового синдрома могут входить псевдогаллюцинации, психические галлюцинации, разнообразные проявления психического автоматизма. Бредовые идеи интимно связаны с этими психопатологическими феноменами и часто носят характер идей преследования, воздействия. В тех случаях, когда указанные феномены ярко выражены, говорят о галлюцинаторно-параноидном синдроме.

Итак, галлюцинаторно-параноидный (Кандинского—Клерамбо) синдром — состояние, в котором бред преследования и воздействия сочетается с явлениями психического автоматизма и псевдогаллюцинациями.

Психические автоматизмы — явление, при котором больной ощущает собственные психические процессы (мыслительные, сенсорные, моторные) как не принадлежащие ему самому, часто как навязанные посторонним воздействием извне. Различают следующие три варианта автоматизмов.

Идеаторные (мыслительные, ассоциативные) автоматизмы. Первые проявления обычно заключаются в безостановочном течении мысли. Мысли начинают «издавать шелест» в голове, а затем громко и отчетливо звучать. У больного возникает ощущение, что мысли становятся известны окружающим и что окружающие повторяют их вслух. Затем его мысли отнимаются, а взамен их возникают чужие, сфабрикованные посторонними лицами. Преследователи заставляют больного вопреки его желанию вспоминать те или иные события его жизни, видеть те или иные сновидения. Настроение больного, чувства симпатии и антипатии, даже половое влечение направляются воздействиями извне и воспринимаются больным как «сделанные».

Сенестопатические (сенсорные) автоматизмы — разнообразные ощущения, часто носящие характер сенестопатий. Возникают в самых разных частях тела и также ощущаются как результат воздействия посторонней силы.

Кинестетические (моторные) автоматизмы. Больные ощущают, что их действиями руководят, двигают их руками, ногами или, наоборот, насильно вызывают неподвижность. Порой они утверждают, что преследователи приводят в движение их язык, чтобы заставить их произнести те или иные фразы.

Псевдогаллюцинации и психические галлюцинации (часто их относят к идеаторным автоматизмам) уже объяснены выше и являются компонентами описываемого синдрома.

В случае выраженности синдрома Кандинского—Клерамбо у больного возникает ощущение, что «преследователи» полностью овладели его душевной жизнью, превратили его в марионетку. Бред воздействия бывает разнообразен по содержанию: от гипноза и колдовства до управления с помощью самых современных технических средств. Одним из вопросов, выявляющих данный синдром, является: «Есть ли у вас ощущение, что вашими чувствами, мыслями, ощущениями, движениями руководит кто-то извне?» Художественно ярко овладение душевной жизнью человека показано в полуфантастическом рассказе Мопассана «Орля».

7. Парафренный синдром складывается из парафренного бреда и самой разнообразной психопатологической симптоматики (обманы чувств, психические автоматизмы, аффективные расстройства). Парафренный бред — это фантастический бред величия (реже — самоуничижения), сюжет которого носит сказочный, грандиозный характер. Больные считают себя необыкновенными существами, от которых зависят судьбы мира, жизнь их бесконечна, они общаются с богами, инопланетянами. Нередко им кажется, что мир вокруг них делится на два лагеря — врагов и доброжелателей. Все события Вселенной связаны с ними. Степень сказочности и масштабности может быть разной.

Порой при шизофрении развитие бреда идет медленно от паранойяльного через параноидный к парафренному. В таких хронических случаях на парафренной стадии у больного уже присутствует грубый шизофренический дефект и исчезает стройность бредовой системы.

Парафренный синдром может развиваться и быстро, что свидетельствует о крайней остроте состояния, выраженном аффекте и, как правило, наблюдается при приступообразной шизофрении. Кроме первичного, интерпретативного (бреда толкования), бред может носить чувственный или образный характер, когда он держится не на интеллектуальных объяснениях, а на выраженном аффекте и тревоге и связанных с ними обманах восприятия. Как правило, это отмечается при приступах и шубах. В таких острых состояниях больной растерян, ему кажется, что вокруг него происходит какая-то инсценировка, знакомые превращаются в незнакомых и наоборот. Как отмечает Б. А. Воскресенский: «Чем интенсивнее аффект, чем меньше систематизация (толкования, объяснения всего «происходящего» больным), тем лучше прогноз данного острого состояния, тем скорее окончится приступ, и тем меньше будут остаточные психические изменения... При подозрении на острое бредовое состояние допустимо прямо спросить больного: «Что происходит с вами и вокруг?», «Нет ли преследования, слежки?», «Не разыгрывается ли вокруг какой-то как бы специальный сценарий?», «Нет ли среди окружающих лиц, похожих на кого-либо или прямо-таки знакомых?», «Не слышатся ли голоса?» /108, с. 26/.

Следует отметить, что есть особая категория больных, которую Э. Крепелин (1923) выделил в отдельную группу и называл ее парафренией. Внутренний остов душевной жизни, по выражению Крепелина, в подобных случаях менее задет. Е. Блейлер включал большинство таких больных в разряд благоприятно текущей шизофрении. При этом заболевании имеется прочная бредовая система фантастического характера, больной сохраняет психическую живость и рассудительность. Распада личности не отмечается. Болезнь обычно возникает в 30—40 лет и течет непрерывно-медленно. Нередко к идеям преследования присоединяется бред величия. В связи с последним отмечается своеобразный душевный подъем, вдохновение, и больной ценит свой психоз. Он живет как бы в двух планах, болезненном и здоровом, и способен скрывать от окружающих свои бредовые переживания (диссимуляция). Однако порой он запутывается в своих переживаниях, и диссимуляция срывается. Приведу пример парафрении. Женщина-парикмахер убеждена, что где-то на другой звезде живет ее возлюбленный. Она ощущает эту любовь и не может в ней сомневаться. Возлюбленный посылает ей мысли и чувства и читает ее собственные. Она не рассказывает людям об этой самой красивой части своей жизни, так как замечает насмешку над собой. Но вот однажды доверяется одной женщине, и та без признаков скепсиса выслушивает ее, понимая, насколько сказочно-волшебны и праздничны эти переживания. Во всем остальном парикмахер ведет и чувствует себя, как другие люди. Эта неземная любовь помогает ей лучше справляться не только с работой, но и со всеми жизненными трудностями. Если «убить» эту любовь нейролептиками, то она все равно от нее не отречется, а уровень ее социальной адаптации лишь снизится. Благодаря своим сказочно-прекрасным переживаниям она и прически делает с большим вдохновением.

8. Онейроидный синдром. Об этом типе помрачения сознания рассказано в главе «Эпилептические психозы». На его фоне часто развивается вышеописанное острое парафренное состояние, также могут отмечаться кататонические проявления.

9. Кататонический синдром. Преобладают нарушения в двигательной сфере: возбуждение или заторможенность. Порой отмечаются смешанные состояния, когда возбуждение сменяется ступором и наоборот.

Ступор проявляется различными вариантами. Впечатляюще выглядит вариант с явлениями «восковой» гибкости (каталепсия). Больному можно придать любую позу, и он будет длительно ее сохранять. До появления нейролептиков в психиатрических отделениях часто можно было увидеть застывшие в причудливых формах «восковые» фигуры больных. Больной, не испытывая усталости, часами стоял в самой замысловатой позе. По временам он «оживал», ходил в столовую пообедать, а потом снова застывал. Также он мог неожиданно побежать, с размаху удариться о стену или наброситься на кого-то с кулаками.

При ступоре с негативизмом больной противодействует любой попытке изменить его позу, при этом возникает резкое напряжение мышц. Особенно сильное мышечное напряжение наблюдается при ступоре с оцепенением: больной пребывает в неизменной позе, нередко в так называемой внутриутробной, эмбриональной. В таких случаях больного кормят насильственно через зонд, вставленный в нос.

Возбуждение тоже проявляется различными вариантами. При экстатическом возбуждении на лице появляется выражение восторга, мистической проникновенности. Больные поют, декламируют стихи, их речь витиевата. При импульсивном возбуждении больные непредсказуемы в своих неожиданных поступках и способны впадать в неистовую ярость. Гебефреническое возбуждение характеризуется дурашливостью, нелепыми выходками, гримасничаньями, бессмысленным хохотом. Больные кривляются, неуместно шутят. В своем апогее возбуждение достигает хаотической нецеленаправленной агрессии. Больной безмолвно, как машина, наносит себе и окружающим тяжелые повреждения.

При кататонии отмечаются такие симптомы, как совершение стереотипных движений, повторение слов, сказанных окружающими (эхолалия). Больной может произносить одну и ту же фразу или упорно отказываться говорить (мутизм). У одних наблюдается пассивная подчиняемость, у других — бессмысленный негативизм. Когда больному врач подает для приветствия руку, он отдергивает свою, но, увидев, что врач руку убирает, он тут же протягивает свою снова. Это «взаимодействие» может продолжаться неопределенно долго.

Э. Крепелин полагал, что и ступор, и возбуждение являются результатом глубинного расстройства воли. Кататонические проявления совершаются сами по себе, а не в результате целенаправленного решения больного («мнимоволие»). Больной не способен слаженно управлять не только своими движениями, но и мыслями. Нередко в этом состоянии его мысли «цепенеют», но, выйдя из кататонии, он способен вспомнить и осмыслить то, что происходило. Благодаря этому «оцепенению» души больной не способен смотреть на себя со стороны, оценивать происходящее — вероятно, поэтому совершающиеся помимо его воли движения не воспринимаются им как «сделанные» и не сопровождаются бредом внешнего воздействия. Разговаривая с больным, находящимся даже в легком кататоническом состоянии, чувствуешь, что ему трудно произвольно управлять своим мышлением. В настроении его, если нет других расстройств, ощущается пустота.

Отмечаются два основных варианта кататонического синдрома: на фоне онейроидного помрачения сознания и люцидная (светлая, пустая) кататония, когда сознание остается формально ясным.

Микрокататонические расстройства встречаются практически при любой форме шизофрении. Микрокататония проявляется, по мнению В. Ю. Воробьева и О. П. Нефедьева, «манерностью, вычурностью, нарочитостью, гримасничаньем, неестественностью: пациенты картинно поднимали брови, необычно прищуривали глаза, причмокивали. В моторике выявлялись угловатость, порывистость, толчкообразность. Движения больных были, как правило, быстрыми, суетливыми, с экспансивной жестикуляцией, особой походкой (бегающей, с подпрыгиваниями, необычной расстановкой ног при ходьбе и т. п.)... В наших наблюдениях отмечалось частое сочетание внешней экспрессивности с пустым выражением лица» /136/.

10. Конечные, полиморфные, относительно стабильные синдромы объяснены выше («Разбор ключевых понятий»).

Составим резюме, кратко сопоставив формы течения заболевания и наблюдающиеся при них синдромы. Для шубообразной и приступообразной шизофрении классические паранойяльные и параноидные синдромы нетипичны, они свойственны непрерывным формам течения. При приступах и шубах, как правило, отмечаются следующие синдромы:

1. Аффективный синдром (депрессивные, маниакальные и смешанные состояния);

2. Депрессивно-параноидный (параноидная симптоматика здесь не столь самостоятельна; она зависит от остроты аффекта);

3. Острый парафренный синдром;

4. Кататоно-онейроидный;

5. Комбинация упомянутых синдромов;

6. Комбинация упомянутых синдромов с доминированием одного из них.

При всех этих вариантах могут отмечаться элементы синдрома Кандинского—Клерамбо, особенно это относится к приступам и шубам с депрессивно-параноидной и парафренной симптоматикой.

При вялотекущей шизофрении (непрерывно-малопрогредиентной) симптоматика обычно ограничивается астеническим, аффективным, неврозоподобным, паранойяльным синдромами, иногда при ней возникают кратковременные мягкие (субпсихотические) эпизоды более тяжелых синдромов. При злокачественной «ядерной» шизофрении заболевание начинается с негативных расстройств, которые, нарастая, приводят к быстрому формированию дефекта.

Негативные расстройства

Распределим их по трем группам.

1. Аффективное уплощение, монотонизация, нивелировка, уменьшение палитры эмоциональных проявлений. Уменьшается живость, яркость переживаний. Нарастает апатичность, сужается круг интересов и острота желаний. Краски мира гаснут, душа «деревенеет и остывает». При этом у шизофренического человека (по причине схизиса) наряду с нарастанием холодности, отчужденности могут оставаться в душе «кусочки» милой чудесной теплоты. Безразличие к миру нередко сопровождается чувством раздражения, своеобразной хрупкой чувствительностью. Ясперс отмечал, что некоторые больные «...ощущают происшедшее в них «глубокое изменение». Они чувствуют, что уже «не так эластичны», как прежде, что их возбудимость упала. Поэт Гельдерлин выразил это знание о шизофреническом изменении собственной личности в следующих простых и трогательных словах:

Где ты? Я мало жил, но дышит хладом

Мой вечер. И в тиши, как тень,

Я здесь; и вот уже без песен

Спит сердце, трепеща, в моей груди» /7, с. 543/.

Подробнее об аффективной негативной симптоматике читайте в главе «Разбор шизофренических проявлений по Е. Блейлеру», подраздел «Аффективная сфера».

2. Астенизация личности, «редукция энергетического потенциала». Редукция энергетического потенциала описана К. Конрадом (1958 г.) как ранний симптом начинающейся шизофрении /137/. Усталость и истощаемость, в отличие от астенического синдрома, возникают не как реакция на нагрузку, а все больше носят самостоятельный хронический характер, становясь частью личности больного. Больным трудно дается активность, особенно сложно найти энергию для общения. Многие становятся замкнутыми, аутичными не потому, что им не нужно тепло человеческой дружбы (нередко как раз наоборот), а потому что просто нет сил. Они чувствуют, что им все больше нужен «внешний толчок» для совершения какого-то действия. Некоторые образно сравнивают себя с «проколотым шариком, из которого вышел воздух». Когда редукция энергетического потенциала становится очень глубокой и стойкой, то больному может стать по-своему даже легче — у души уже нет энергии на острое страдание, позитивные психопатологические синдромы. Подобную «защитную» функцию глубокой редукции энергетического потенциала отмечал А. В. Снежневский /126, с. 16/.

3. Изменение личности по шизофреническому типу. Со временем личность больного все больше пронизывается расщепленностью. Расщепленность может рассматриваться и как некое выпадение, негативное расстройство — ведь она означает потерю интегративных возможностей психики. В личности больного становится все больше «несостыковок». С этим связана утрата способности критически оценивать ситуацию, свое место в ней, отношение людей к себе. Нарастает немотивированность и странность поступков. Отмечается «аутизм наизнанку» или регрессивная синтонность. Человек обнаженно рассказывает о самых интимных сторонах своей жизни и жизни своих близких, теряя чувство такта, не понимая, что разговаривает с посторонним человеком. Мышление больного все более становится разлаженным, расплывчатым, резонерским. Изменения личности могут носить мягкий, малозаметный характер, делая человека по-своему интересным, нестандартным, а могут быть грубыми, с «привкусом» дефекта, слабоумия.

Одним из характерных грубых изменений личности является изменение личности по типу фершробен (verschroben по-немецки значит — с выкрутасами). Здесь нередко встречается бедный содержанием аутизм и феномен аутистической активности по Е. Минковскому /138/. Суть заключается в том, что больной проявляет активность, не соотнося ее с общепринятыми нормами поведения, не понимая своей неадекватности. Его некритичность помогает ему не замечать иронии и смеха окружающих, не придавать им особого значения. Приведу примеры В. Ю. Воробьева и О. П. Нефедьева аутистической активности таких больных: «Задержанный милицией больной, бежавший по улицам в плавках, на следующий день делает то же самое, но взяв паспорт для удостоверения личности... Одна из больных, придя на прием к врачу и узнав, что, наверное, придется долго ждать, легла на сдвинутые стулья, поставила рядом с собой термос и стала читать книгу для детского возраста, объяснив, что так ей будет приятнее провести время» /136/.

В облике, поведении, образе мыслей прослеживается утрированная вычурность и нелепость. Больные становятся эгоистичными, у них притупляется рефлексия, они теряют способность испытывать внутренний конфликт. В жизни руководствуются странными соображениями, например, делают карьеру, чтобы «усилить обмен веществ в нервных клетках». Микрокататоническая симптоматика подчеркивает их вычурную своеобычность. Нередко такие больные отличаются напористостью, гиперстеничностью, но их активность носит однообразный характер. Многие из них, будучи монотонно-трудолюбивыми, сохраняют достаточно высокий уровень трудовой адаптации. Как правило, негативные расстройства типа фершробен формируются с детства и к тридцати годам приобретают устойчивый характер. Эти расстройства иногда еще называют эволюционирующей (прогрессирующей) шизоидией. Однако сходство с шизоидом здесь носит лишь поверхностный характер.

Для диагностики шизофрении недостаточно формального наличия какого-либо позитивного синдрома. Большее диагностическое значение имеют негативные расстройства.

Date: 2015-06-06; view: 383; Нарушение авторских прав