Глава 4. С тех самых пор, как образовались Пустоши, разрезав некогда огромный и богатый край на неравные половины

С тех самых пор, как образовались Пустоши, разрезав некогда огромный и богатый край на неравные половины, Империя состояла из двух частей – Северной и Южной. Узкая полоса незанятой Пустошами земли, горные перевалы и море – вот три пути, по которым части Империи могли сообщаться друг с другом, но все они были неудобны, а других не осталось. В течение двух сотен лет – все то время, пока в Брошенных Землях плодилась нечисть, – императоры один за другим пытались наладить дорогу прямиком, высылали войска в надежде расчистить хотя бы узкий путь, но ничего не получалось. Нечисть не признавала никаких границ, кроме очертаний Пустошей, два войска не вернулись, а одно, самое большое, выбралось оттуда настолько потрепанным и истаявшим, что правители больше не повторяли попыток. Императорами была назначена огромная награда тому магу, или тем магам, которые предложат, как привести Пустоши в прежнее, до катастрофы, состояние, но желающие получить награду пока никак не могли подтвердить свою состоятельность. Кое‑кто из них, признанные шарлатанами, были даже казнены – правители отличались крутым нравом. Да и то, иначе правителям нельзя.

Новой столицей Империи стала Беана, большой и красивый торговый город, не чета, конечно, Белому Лотосу. На юге же так называемой младшей столицей, где сидел наместник императора, нарекли Влозу. Оттуда нити управления тянулись к самым границам Империи, но последние годы император практически не вникал в управление южной частью своих владений. Не то чтобы он настолько безоговорочно доверял своему наместнику, просто для того, чтоб все контролировать самому, надо находиться на месте, а ездить туда‑обратно немыслимо. Медленно, но верно Империя превращалась в два государства, одно пока было подчинено другому, но тем не менее.

Беана, выросшая за последние двести лет почти втрое, стала прекрасным и благоустроенным городом, но ее по‑прежнему отмечала особая специфика торговых городов – она в первую очередь служила точкой пересечения торговых караванов, самым большим рынком в мире, изобиловала лавками и толпами торговцев, по вечерам наводняющих трактиры. Город стоял на реке, впадающей в море, течение было довольно слабым, река широка, величественна, судоходна, берега и устье тщательно охранялись, а пошлины были невелики – купцов старательно обдирали потом, уже на рынках. Недостатка в желающих везти товар в Беану никогда не ощущалось. И с раннего утра до раннего утра, даже ночью, город кипел, рынки не закрывались никогда, завлекательно освещенные трактиры и дорогие рестораны привлекали полуночников, и только спальные кварталы, где стояли особняки знати и богачей, окруженные садиками, и огромные доходные дома, где можно было снимать комнаты, с наступлением темноты погружались в молчание и сон.

Императорский дворец возвышался над городом, еще в прежние времена его возвели на вершине гигантского пологого холма, больше похожего на гору, а за двести лет расширили и достроили. От города был отрезан большой кусок, превратившийся в парки и сады дворца, обнесенные стеной, сравнимой с крепостной. Жизнь в новой столице была налажена, и императорский дворец, пожалуй, смог бы сойти за новый символ Империи… Вот только у Белого Лотоса это получалось намного лучше, и о том времени тосковали даже те, кто того времени не помнил. А помнил его мало кто – в Империи только представители правящей династии и их родственники, несущие в крови ту же жизненную силу, отличались долгим жизненным сроком.

Впрочем, надо отметить, что за последние двести лет на троне сменилось пять императоров – долгий жизненный срок им не помог. Все они умерли по разным причинам, один из пятерых отрекся от престола, и теперь жил в монастыре, специально для него построенном, а его сын царствовал ныне. Надо сказать, он был уже в годах, за двести семьдесят, по меркам рода почти конец жизни, мало кто из представителей Династии переступал порог трехсотлетия. Так уж получилось, что вступил он на престол, того не ожидая. Отец его принял корону после своего брата, не имевшего наследников мужского пола, но почти сразу отрекся. Самое неожиданное состояло в том, что отец был старше сына всего на пятнадцать лет, и неизвестно было, кто из двоих скончается раньше, поскольку пятнадцать лет при среднем жизненном сроке в триста – незначительная разница.

Старый советник стоял у окна, рассматривал мельтешащую внизу разноцветную толпу – даже на площади перед магистратом умудрялись чем‑то торговать – и в который раз для самого себя пытался решить самую главную проблему Династии, которая чем дальше, тем больше тревожила и знать, и людей императора. Кто будет править после нынешнего государя, если он, как и его дядя, за двести семьдесят лет не сумел обзавестись наследником? Кому предложить корону после его смерти?

Сидевший в кресле у стола новоназначенный наместник Северной Старицы, отпрыск знатного и богатого рода Хабель, думал о том же. Они долго молчали, и постепенно наместник отвлекся, принялся размышлять о Беане, о ее рынках. А еще о том, что где‑то искать деньги на строительство Северного Тракта, который был начат пятьдесят лет назад, да брошен, наверняка придется ему самому, чтоб его Северная Старица не оставалась захолустной областью, куда только зимой и можно добраться. Во вверенных ему землях наместник, если не нарушал законов, установленных императором, был полновластным владыкой, самым высокопоставленным, самым могущественным, и от развития края, от его значения во всех смыслах зависело и его влияние.

– Если у его величества не появится наследник, нас ждет междувластие, – сказал советник, и Эрденхарт Хабель вздрогнул. Незаметно, впрочем, потому что владеть собой должен уметь каждый знатный человек, делающий карьеру при дворе.

– Думаю, это будет не так уж плохо, – рискнул заметить он. – Лучше избранный сильный государь, чем слабая случайность. Кто из последних оставшихся в живых отпрысков Династии может похвастаться настоящим даром правителя?

Отвернувшись от окна, советник смотрел на Эрденхарта с таким настораживающе отстраненным интересом, что легко можно было заподозрить в нем провокатора. Но наместник просто знал, что его друг не провокатор, и потому ни на миг не потерял присутствия духа.

– Ты был бы прав, если бы нового правителя избирал совет знати.

– Почему же нет? – удивился тот. – Кому еще?

– Ты слишком молод и не знаешь обычаев, древних, но действующих.

– Ты о чем?

– О том, что, если у императора не будет детей, хотя бы дочери, судьба Империи окажется в руках Храма.

Советник (а звали его Лео дома Тайрвин, но об этом знали далеко не все, привыкли именовать советником и за глаза, и в глаза) по женской линии вел свой род от Династии, жил он на свете уже двести восемьдесят лет, хорошо помнил катастрофу, и ко всем тем, кто пришел в мир уже после перенесения столицы в Беану, относился как к молодежи. А ведь большинство их уже упокоилось в земле, семьи похоронили и детей их, и внуков, и правнуков, а Лео все жил, и сам себе теперь казался таким древним, какими могут быть только скалы. Но это только внутреннее ощущение, поскольку ни сила, ни уверенность не покинули его тело, он похоронил уже семь жен и недавно женился на юной красавице из молодого, незнатного рода, пленившей его своей красотой и свежестью. Скоро ждал появления на свет ребенка. Даже одновременно три пылкие любовницы не могли утомить Лео, в опочивальне он был юн, как двести пятьдесят лет назад. Воинские упражнения, которыми советник никогда не пренебрегал, лучше всего говорили ему, что он силен и что смерть еще далека. Но все‑таки. Память отягощали годы и годы, километры воспоминаний и приобретенный опыт. Выглядел Лео лет на пятьдесят, был черноволос, как любой южанин, но зато светлокож. В маму‑северянку.

По сравнению с ним Эрденхарт был неприлично молод, едва двадцати пяти лет от роду, красив, богат и беззаботен, он мало знал, мало помнил, и для него Белый Лотос являлся скорее легендой, уже полузабытым преданием, а настоящее – это Империя, разорванная на две части Пустошью – бесполезной и опасной.

И он не знал, конечно, что было принято в старой Империи, когда прерывалась Династия, он никогда не слышал ни о чем подобном, потому что нынешней Династии уже перевалило за пятьсот лет.

– Так кто будет решать? – Он слегка подался в кресле.

– Первосвященник.

– Не может быть!

– Но так оно и есть. Так и есть. – Советник отошел от окна и присел во второе кресло.

– И как же он выбирает?

– Никто этого не знает. Но факт остается фактом – если его величество умрет, не оставив потомства, по закону власть окажется в руках Храма.

Они помолчали, после чего Эрденхарт, весьма набожный с детства – не столько привык, сколько это было ему по характеру – осторожно спросил:

– Ты считаешь, что, если первосвященник будет выбирать, он выберет по своему вкусу, а не по велению своего бога?

Лео отмахнулся.

– Сколько живу, а богов ни разу не видел и не ощущал. Все это глупости, Эрденхарт. Политика всегда и везде делается в соответствии с определенными соображениями, а не по велению бога. И я не могу даже предположить, кого захочет назвать Храм. Ну, должно быть, того, от кого они смогут ожидать побольше благ. Или того, кем смогут управлять. Может, тебя?

Он усмехнулся, когда его молодой собеседник залился смехом.

– Я так и понял, что ты несерьезно, – сказал тот, отсмеявшись.

– Нет. Я совершенно серьезно. По крайней мере во всем, что не касалось тебя.

Тихонько поскреблись в дверь и сразу же вошли, не дожидаясь разрешения. Эрденхарт встал навстречу вошедшему, то ли из вежливости, то ли от нетерпения. Все‑таки многое было в нем от мальчишки.

– Вален, где ты пропадаешь? Мне скоро отправляться, я уж решил, что не сумею с тобой поговорить.

Вален Рутао Седьмой смерил взглядом молодого Хабеля, его изящный походный костюм цвета темной листвы, высокие сапоги, покосился на брошенный поверх спинки кресла плащ, отделанный золотом, и демонстративно оправил свою, запыленную и простую.

– Да ты франт. Что же касается меня, то я буквально только‑только с седла. Уж как успел.

– Все дела, дела, – понимающе усмехнулся Эрденхарт. – Магические заботы…

– Именно заботы. И именно магические. Вот что скажи‑ка мне, ученичок, с чего это тебя, многоопытного, вдруг отправляют наместником, да еще так далеко?

– Все ты знаешь, – прозвучало это удовлетворенно. – Все знаешь как всегда. Может, и куда меня отсылают, тоже знаешь.

– Знаю. Северная Старица.

– Магия, да?

– А уши у меня есть? Об этом на базаре говорят.

– Это еще почему?

– Говорят о том, что его величество наконец обратил внимание на север и отправил туда не кого‑нибудь, а отпрыска знатного рода. Радуются. – Маг смотрел испытующе и немного насмешливо.

Эрденхарт беззаботно махнул рукой.

– Бывает, учитель. Не за мои же заслуги меня отсылают! Просто я в очередной раз наступил императору на мозоль, и он решил вот так изящно от меня избавиться. Зашвырнуть меня куда подальше.

Вален наконец соступил с порога, прошел в комнату, вежливо приветствовал советника, которого очень уважал (надо признать, что Лео мага тоже очень уважал, но по другой причине, нежели кто‑либо еще, не за знания и магическую власть, а за упорство и внутреннюю силу, и только ему позволял звать себя по имени), и уселся в кресло, с которого только что встал Эрденхарт. В присутствии учеников он никогда не стеснялся, а Хабель, хоть и был его учеником весьма условно, потому что толком‑то у мага никогда не учился, все равно был для Валена чем‑то вроде безотказной опоры и подмоги, к которой можно прибегать в определенных случаях. Он, как любой наставник, привыкший быть наставником, считал право смотреть на учеников свысока и беззастенчиво пользоваться их услугами своим неотъемлемым правом.

– Ну что? – скрипуче спросил Лео. – Каковы твои успехи?

– Пока никак. Посмотрим. На этот раз я нашел группу получше.

– Ты все носишься с идеей раздобыть книги Креастора? По‑моему, твои попытки эфемерны. Надо набрать побольше магов и…

– И штурмовать Пустоши, я понял. Такие идеи выдвигались. – Рутао усмехнулся.

– Так в чем дело?

– В том, Лео, что магов в мире, а в особенности в моей Академии, слишком мало для того, чтоб осуществить подобный план.

– А ты уверен, что их не хватит?

– Хватить‑то, может, и хватит, но сколько погибнет. Академия, ослабленная хоть на одного мага, уже ослаблена. А нам, насколько я понимаю, скоро предстоит борьба за власть?

– Император еще может иметь детей, – буркнул мрачный советник, который терпеть не мог, когда с ним разговаривали поучающим тоном.

– Вот в этом я сомневаюсь. Сколько у него наложниц? Кажется, около десятка, и Даро говорил мне, что он к ним приходит регулярно.

– Мало ли что он там делает! Может, в шахматы играет.

– Ты недооцениваешь Даро. Он за свои слова отвечает.

– Он что, видел? – оживился Эрденхарт и тут же сник под взглядом Валена.

– Словом, если бы правитель мог иметь детей, то одна из его наложниц непременно бы родила. Хоть девчонку какую‑нибудь худосочную. Похоже, императору это просто не под силу.

– Что за Династия! – вздохнул советник. – Один – святоша, другой – половина мужчины… Хорошо, я понял. Но только, мне кажется, книги Креастора тебе не так уж нужны, раз ты не решаешься рискнуть своими людьми.

– Я предпочитаю, чтоб каштаны из огня мне таскали другие. Любым делом должны заниматься профессионалы.

– Так ты нанял рейнджеров? – Лео с сомнением покачал головой. – Они никогда не суются в столицу или другие крупные города…

– Эти обещали сунуться. Я им лучше деньги заплачу.

– Они не вернутся.

– Не вернутся эти – пошлю других. Рано или поздно у кого‑нибудь получится.

– Если они вообще их там найдут.

– Я пошел от самого логичного предположения. Книгам место в библиотеке. В библиотеку я их и послал. Одно только жалко… – Вален поколебался и признался мрачно: – С одним из них была девушка. Сильный ред, насколько я понял. Жалко будет, если она там останется. Из нее получился бы очень хороший маг.

– И ты ее упустил? – Советник хмыкнул с пренебрежительной насмешкой. – Что ж это ты так оплошал? Знаю я, какие у тебя возможности.

– Я не смог бы убедить его отдать свою жену, – сердито ответил Вален. – А мне нужно было, чтобы они мне поверили.

– М‑да… Ну, о ней можешь забыть. Разве девчонка выживет в Пустошах? Невозможно.

Рутао пожал плечами. Он и сам так думал, но в тот момент не решился применить силу, а его способность убеждать была отнюдь не безгранична. Нужно было много времени, а его не оказалось, девочка не стала бы слушать так долго. Рейнджеры тем более, маг знал, что таким, как он, эти охотники не доверяют. А теперь наверняка можно распроститься с возможностью заполучить девушку. Жаль. Профессионалы‑то могут выжить там, а она… Она не профессионал.

Эрденхарт, глянув в окно на солнце, заспешил, попрощался с советником учтиво, а с магом сердечно, выбежал, потом вернулся за плащом и снова убежал, на этот раз уже окончательно. Рутао усмехнулся про себя. Мужчине уже под двадцать пять, а он все не как мужчина, а как мальчишка.

Лео же думал о Валене. Он понимал, что традиции зачастую бывают сильнее любой самой лучшей задумки, особенно если они выгодны Храму. Храм – та сила, с которой нельзя не считаться, поскольку в ее власти было, к примеру, приостанавливать указы императора, прерывать войны, диктовать свои решения на судах, даже там, где судили знать. Власть Храма была велика и подкреплена такими, к примеру, аргументами, как храмовые войска, точного количества которых не знал даже советник. Правда, во имя истины следует признать, что первосвященник уже давно не пускал ее в ход, он предпочитал заниматься своими делами, и занимался ими, никем не контролируемый. Почти никем.

За последнее время Лео, озаботившийся судьбой Империи, а вернее, своим местом в ней и своей властью, стал следить за делами Храма, рассылал шпионов, даже подсунул помощнику первосвященника – первому абрагу – своего человека на роль секретаря. Но пока не заметил ничего, внушающего опасений. Храм вмешивался в государственные дела не более чем воззваниями и призывами, не прибегал к силе, и, насколько Лео могла рассказать об этом внутренняя жизнь света, в тайной жизни все обстояло так же, как в явной. Но советник давно отвык быть доверчивым и подозревал все‑таки, что за пазухой у первосвященника что‑то есть. Не может же он не понимать, что будет означать смерть императора, не оставившего наследников.

Еще тысячу лет назад прежняя Династия Белого Лотоса установила закон, по которому право наследования имели только непосредственные и ближайшие родственники умершего правителя, и если у такового появлялись на свет дети, то братья и сестры императора и уж тем более дальние родственники переставали носить титул принцев. Таким образом оберегались права законных наследников. Но в случае, если все дети почившего императора умирали бездетными, прямая линия обрывалась, и тогда дядя покойных, к примеру, имел на престол не больше прав, чем какой‑нибудь захудалый барончик из провинции, недавно ставший благородным и не имеющий никаких родственных связей с Династией.

И теперь Лео задумался, с кем же будет Вален, когда межвластие наступит. Рутао Седьмой был главой самой крупной Академии в Империи, а маг, окончивший Академию, был связан с ней долгом и не мог не откликнуться на призыв Высшего Наставника. Словом, Вален представлял немалую силу. Кроме того, глава второй по величине Академии был его должником, а глава третьей – бывшим учеником. Валена важно было перетянуть на свою сторону. Ну или хотя бы узнать, чего же он будет делать в сложный для трона момент, за кого он ратует.

– А что ты думаешь обо всем этом? – спросил советник.

Маг потер щеку, словно у него болели зубы.

– Я скажу, что Господни пути неисповедимы, и нельзя даже предполагать, кого изберут храмовые служители.

– Значит, ты решил поставить на Храм? – разочарованно и недовольно проворчал Лео.

Вален покосился на него с насмешкой.

– Да уж, знаю, ты у нас безбожник, ни во что не веришь, кроме силы. В этом я с тобой категорически не согласен. А вот в том, что светского владыку должен выбирать светский совет, согласен. Править, в конце концов, не Храму.

– Можно подумать, в этом мнении видна твоя набожность.

– Я служу богам не хуже, чем его непосредственные слуги. Но в отличие от них прекрасно понимаю, что ни одному богу нет дела до земных проблем, и никто из них не станет заботиться о троне так, как те, кто его окружает. Кто поручится, что божество не ошибется?

Вален снова взялся за щеку и посмотрел в окно. Там вовсю мельтешил народ, разодетый в разноцветные одежды, казалось, за последний час его стало еще больше. Торг на придворцовой площади шел вовсю, но внешне все обстояло вполне благопристойно, и люди будто бы просто гуляли и веселились.

– Вот что я могу сказать, – продолжил он. – Если совет все продумает заранее и успеет первым, как я понимаю, он и сможет решить этот вопрос. Конечно, мудрее будет решать соединенным советом знати и магов (я к тому, что маги в нашей Империи – особое сословие, вы же согласны) и выдвинуть кандидата прежде, чем Храм успеет сказать свое слово. Светская власть в руках светских, это излишне говорить, а народ… Народ не знает, кто должен выбирать новую Династию, он поверит тому, кто будет громче кричать и выкатит больше вина. Храм вина не выкатит, в этом можно быть уверенным. А когда у меня будут книги Креастора… Тогда посмотрим. Тогда мои шансы быть услышанным вырастут вдвое.

Лео одобрительно кивнул, пряча удовлетворение за маской серьезности, и похлопал Валена по плечу. Этих слов было вполне достаточно. Теперь надо было тщательно продумать, как использовать эту силу – Магические Академии.

Императорский дворец в Беане был возведен на основе старой резиденции императора – небольшого дворца, когда‑то построенного здесь на случай, если правителю вдруг захочется побывать в торговом городе, дворца, не рассчитанного на двор, а для свиты было предусмотрено всего несколько скромных зал. Зато этот дворец был воистину чудом архитектуры. То, что возвели вокруг старого дворца, ему мало уступало. Строили надежно, на века, поскольку здравый смысл подсказал правившему в то тяжелое время императору, что беда, случившаяся с Белым Лотосом и окрестностями, – это не временная проблема. Тот правитель был достаточно умен и ловок, чтоб в свете катастрофы и последовавшего за ней беспорядка и анархии не потерять власть, а вместе с ней саму голову. Он быстро, всего за полтора десятилетия, навел порядок. Он же и отвалил на строительство нового императорского дворца круглую сумму, поскольку не без основания считал, что основная резиденция правителя – символ Империи и ее власти, а такими вещами не шутят.

Новый дворец включал в себя старый и еще несколько строений получше, а остальные были снесены, чтоб очистить место. Вокруг величественного пятиэтажного здания, отделанного знаменитым беанским голубым мрамором, разбили обширный цветник, изобилующий куртинами, розариями, беседками, увитыми виноградом и плющом, декоративными цветущими кустами и деревьями, а дальше, как это и принято, тянулся парк. Он был обширен, большой город со всеми своими рынками, пригородами и крепостными стенами мог бы без труда поместиться там. Разумеется, ни одна стена не могла бы защитить и Беану, и императорский дворец со всеми его парками, озерами и дополнительными постройками, но, к счастью, в этом и не возникало нужды. Так случилось, что дворец с прилегающими к нему территориями оказался защищен естественным образом – горами. Строителям было достаточно достроить стену у входа в окруженную дугообразным хребтом долину и увеличить непроходимость гор. А при следующем императоре горы со стороны дворца изрыли гротами, кое‑какие из них стали любимым местом развлечений придворных, остальные, отделанные и обставленные не хуже дворцовых залов, превратились в дополнительную резиденцию правителя.

Последний император не любил скальные апартаменты. Он чувствовал себя крайне неуютно в любой пещере, даже благоустроенной, ни на миг не мог забыть о громадах камня, нависающего над головой, но не возражал, чтоб там устроились его приближенные, и катакомбы стали как бы прибежищем части имперской канцелярии. Правитель знал об этом, но не задумывался. Да и ладно, какая разница, где обитает его канцелярия?

Он любил свои покои, выходящие на самую живописную часть парка, на самый ухоженный уголок цветника, и теперь, гуляя взад‑вперед по кабинету, рассматривал роскошный розарий. Розы были его любимым цветком, садовники это знали, и покои правителя всегда благоухали, украшенные свежесрезанными розами всех оттенков и размеров. В кабинете одна из ваз стояла на широком столе черного дерева с серебряными инкрустациями, другая – на застекленном стеллаже с книгами, третья на столике возле двух изящных, обитых темно‑зеленым бархатом кресел, а четвертая, непременно с цветами бледновато‑чайного оттенка, на подоконнике. Именно ее император касался рукой, гладил серебряную оковку хрустального произведения искусства, теребил лепестки роз и их листья, нисколько не боясь прячущихся на стеблях шипов.

Правитель был невысок, довольно полон, выглядел он лет на пятьдесят, хотя ему было значительно больше, и особенной красотой не отличался. Ради справедливости следует сказать, что и в молодые годы он не был привлекательным, в чертах его лица дремала некоторая вялость, и родовой ястребиный нос на нем казался неуместным. Император, конечно, нес в себе некоторые черты своих решительных, властных, сильных духом и телом предков, изредка его вспышки или решительная властность давали понять, что характер у него есть, но по большей части это был нерешительный и застенчивый человек. Положение, занимаемое им, привлекало его в первую очередь теми преимуществами, которые оно давало в жизни – возможностью есть и пить что хочется, носить красивую одежду и пользоваться изысканными вещами.

Он был ценителем красоты, умел наслаждаться талантливым произведением искусства, постоянно окружал себя ими, получал несказанное удовольствие от созерцания вокруг себя красивых людей – мужчин и женщин. Но власть, которая отравляет почти каждого, кто прикасается к ней, власть, становящаяся наркотиком, к которому легко привыкнуть, но отвыкнуть невозможно, власть, которая для владеющих ею является главной отрадой и наслаждением жизни, не стала его страстью. Он терпеть не мог подписывать смертные приговоры, если речь не шла, конечно, о явных бандитах и убийцах (в этом случае подпись ставилась внизу листа с безразличным равнодушием). Его не радовала возможность поступить по своей прихоти с любым человеком. Необходимость быть порой несправедливым во благо государства была ему отвратительна. И что самое главное, он глубоко нерешительно вел себя в делах государственных, поскольку редко когда мог быть уверен в непогрешимом благе предпринимаемого им хода.

Император был очень хорошим человеком, но, увы, отвратительным государем.

Он не признавал разумной жестокости и всегда с большим трудом поступался природной своей добротой. Управлять им было просто – достаточно было логично и четко доказать ему действенность предполагаемой меры, и потомок людей, славившихся своей недоверчивостью, охотно соглашался. Он прислушивался к совету любого, казавшегося ему разумным, человека, а разумными ему казались многие, кроме разве самых откровенных дураков. Что ж, и в самом деле, в окружении его держались по большей части люди умные, но каждый на свой лад. Правителю не приходило в голову, что при дворе никогда не бывает только одна партия, и самые разные, самые разумные люди могут тянуть в разные стороны. Более того, они могут даже вполне обоснованно делать глупости из лучших побуждений. А логически обосновать можно практически любую меру.

Правитель был неглуп, и, быть может, воспитывай его с самого начала как будущего императора, всели в него непоколебимую уверенность в себе, он стал бы хорошим главой государства. Но желание у всех учиться и прислушиваться к чужим советам не всегда приносит благие плоды.

Империя распадалась, и это чувствовали все, кто стоял близко к трону, да и многие другие чиновники и крупные торговцы. Каждый наместник, назначенный императором и очень редко сменяемый им, уже чувствовал себя вполне независимым правителем своей области, князья обширных приграничных краев уже почти обособились, и многие даже решались задерживать часть налогов в своих целях. Те из них, кто отговаривался временными трудностями или неурожаем, оставались безнаказанными, да и те, кто не трудился ничего объяснять, редко страдали.

Император еще раз погладил розы, на лепестках которых лежали бархатистые тени от сгибов и яркие пятна света, а потом обернулся. В кабинете он был не один, у стола, разложив в готовности бумаги, сидел его секретарь, а у двери, сложив руки на груди, – телохранитель. Как ни странно, этому молчаливому и мрачноватому воину с непроницаемым лицом и холодным взглядом, рожденному в жарких южных степях, никто не препятствовал присутствовать и на тайных совещаниях правителя, он молча стоял в углу, то ли слушал, то ли нет. Надо сказать, доверие император к нему испытывал огромное, недаром доверял ему свою жизнь. Как, впрочем, всецело доверял и своему секретарю.

Эрно Рутвен из Кон‑Теги, знатный дворянин, к тому же недавно ставший графом после гибели своего старшего брата, служил секретарем сперва отцу правящего императора, Одению Хистиму, но недолго, как бы по наследству перешел к Вему, сыну Одения, и верно служил ему. Надо сказать, что, несмотря на уйму возможностей использовать власть в своих личных целях, найти способы обманывать императора убедительными формулировками или уклончивыми объяснениями, или самому принимать за него решения, Эрно никогда не делал этого. Разумеется, на службе он не забывал себя, состояние его изрядно увеличилось, но способы, которыми он пользовался для пополнения своих средств, нельзя было назвать противозаконными. То, что в других государствах называлось бы взятками, в Империи Белого Лотоса считалось платой за услуги. Понятно, что никто не будет стараться бесплатно, любой чиновник устанавливал свою сумму поборов, которые были вынуждены платить взыскующие его внимания, но таксы, как правило, были строго определены и освящены традицией и неторопливо росли в зависимости от положения чиновника. К первому секретарю императора обращались с самыми сложными делами, и, понятно, за свои услуги он принимал большие суммы. Правда, брался далеко не за каждое дело, а только за те, которые действительно мог завершить в соответствии с желанием просителя. И никакая взятка не могла убедить его сделать то, что, по его мнению, делать не следовало.

Эрно прекрасно знал, что императору трудно отказать в чьей‑либо просьбе, потому заботился о том, чтоб на стол государя попадали только обоснованные, с его точки зрения, просьбы. Вем практически не контролировал своего секретаря, и получалось, что Империей фактически правил Рутвен.

Большую часть важных дел император предпочитал решать со своим секретарем. Его утомляли совещания, где идей предлагалось столько же, сколько было людей, и выбор давался с большим трудом. Потому на совещаниях правитель терялся, ведь каждый присутствующий был способен подтвердить свою идею самым логичным обоснованием. Поди реши, что же более правильно.

К счастью, Империя вот уже много лет не вела войн, она раскинулась на материке от западного до восточного моря, защищенная от южных соседей богатым и труднопроходимым горным хребтом, который называли Железным. На самом деле, конечно, там было не только железо, все это добывалось во славу Империи, а соседям остались лишь ошметки, только та часть горных склонов, которая была непосредственно к ним обращена. Вся богатейшая горная страна, изобилующая скрытыми меж высоченных пиков долинами и рудниками, досталась Династии. А вот племена, населяющие север материка, считались независимыми (потому что кому охота лезть туда, на холод, гоняться за этими дикарями), но платили обильную дань, так что их можно было считать одним из народов Империи. Словом, в сложившейся ситуации у власти мог находиться и слабый монарх, тем более что, не покушаясь ни на чьи привилегии, он не заработал себе врагов.

Но одна и самая основная проблема была неотступна.

– Ваше величество, – мягко начал секретарь прежде прерванный разговор, – ведь речь идет о судьбе Династии. А судьба Династии – это судьба Империи.

– Я понимаю. Но что я могу сделать?

– Ваше величество…

– Видимо, следует подвести черту – я не могу иметь детей.

Вем понурил голову и почему‑то вспомнил Ирлину, свою любимую наложницу. Она была для него даже скорей женой, имела на него огромное влияние, которым, впрочем, старалась не злоупотреблять. До ее появления в своем гареме император еще сомневался – может быть, дело не в нем, а в его женщинах? Быть может, это они не способны были иметь детей? Помимо Ирлины у Вема были еще три наложницы, и в глубине души он надеялся, что это они бесплодны.

Но Ирлина до того, как попала к императору, родила пятерых детей. Всех их Вем скупил, чтоб сделать ей приятное, и теперь она растила их. Но даже Ирлина, беременевшая почти сразу после того, как приходила в себя после предыдущих родов (даже кормление грудью, для многих надежное средство предохранения, ничего не меняло), не смогла понести он него. Вот уже пять лет прошло с ее последних родов. Так что стало ясно – женщины здесь ни при чем.

– Ваше величество, именно об этом я и говорю. Видимо, и в самом деле ни одна из ваших женщин не сможет подарить вам наследника. – Эрно мог позволить себе говорить с правителем откровенно, тот ему позволял, но секретарь все‑таки предпочитал дипломатический путь. – Но наследник вам нужен.

Вем посмотрел на Эрно вопросительно.

– Откуда же возьмется наследник, если… Если все обстоит так?

– Мне кажется, вам следует кого‑нибудь усыновить.

Император в мгновение ока из озабоченного своим бесплодием обычного мужчины превратился в представителя властной и могущественной Династии. Он сдвинул брови.

– Об этом не может быть и речи.

– Ваше величество!..

– Нет! Стать моим полноправным наследником может только представитель Хистим, а не случайный мальчишка. Не усыновленный, но кровный.

– Но если кровного не будет!

– Я не могу никого усыновить.

– Ваше величество, если вы этого не сделаете, после вашей смерти в стране неизбежно начнется гражданская война. Империю ждет анархия!

– Я так не думаю. – Вем усмехнулся. – Наша страна – не беззаконный север, населенный дикими племенами. Закон предусматривает ситуацию, при которой император не оставляет наследника. Если я усыновлю кого‑то, это как раз и будет нарушением закона. И, как полагаю, после моей смерти именно это и породит анархию.

– Разве вы хотите того, чтоб судьбу вашей Империи решал кто‑то другой, ваше величество? Не вы сами? Так, как это положено по закону, о котором вы говорите? Не лучше ли будет сделать выбор самому, оповестить о нем совет знати, прежде чем…

– Выбор здесь ни при чем. Если уж я не могу дать Империи наследника престола, значит, такова судьба. – Император отвернулся к окну. – Увы, но правители должны придерживаться закона строже, чем кто бы то ни было. Да и разумно. Если император – первый в числе знати, то знати и надлежит выбирать…

– Не совсем так, ваше величество, – прогудел телохранитель.

Он редко вмешивался в разговор императора с кем бы то ни было, а если в кабинете присутствовало более, чем один приближенный правителя, то никогда. Утбой Каведани из Баргавы, с юга Империи, никогда не открывал рот по пустякам, а уж если это случалось в процессе обсуждения какого‑либо вопроса…

– А как же? – насторожился Вем. Он особенно охотно прислушивался к редким советам и суждениям своего телохранителя.

– Я помню, что говорилось о приходе к власти династии Хистим. – Утбой говорил медленно и четко. – Первого из ваших царственных предков выбрал на царство не совет знати, а Храм. Такова традиция.

Советник нахмурился, копаясь в недрах своей памяти, емкой на зависть всем, кто хорошо знал Эрно. А Вем переводил взгляд с него на Утбоя и обратно. Нетрудно было догадаться, император ожидал продолжения, но, сказав то, что считал нужным, телохранитель правителя замолчал, а советник еще не сформулировал свой комментарий.

– В самом деле, – еще тщательнее, чем прежде, подбирая слова, заговорил представитель благородного рода Рутвен, который всегда настороженно относился к власти религии, – такая традиция существовала. Но есть ли смысл…

– Погоди, – оборвал его Вем. – А если взглянуть в свод законов Белого Лотоса? Что там говорится?

– Подобный вопрос во вспомогательном Высоком Своде не рассматривается, – ответил Эрно. – Насколько я помню. А Основной Свод сейчас недоступен. Если же говорить о традициях, то роль Храма действительно… м‑м, велика. Больше, чем можно позволить священникам.

– Это не тот вопрос, который ты можешь обсуждать!

– Прошу прощение ваше величество, – оскорбился секретарь, – но вручать судьбу Империи в руки первосвященника, мне кажется… Это еще более ненадежный шаг, чем отдать решение столь важного вопроса совету знати. Кого там Храм может выбрать, бог весть. Не только представителя знатного рода, как было в прошлый раз, но и плебея, и даже раба. Это же абсурд! Уж лучше и в самом деле вручить судьбу Империи в руки знатных людей.

– Разумеется, ты, Рутвен, следуешь выгодам своего рода.

– Ваше величество…

– В этом ничего плохого нет. Но ваше родовое безбожие известно всем. Для секретаря императора это, может быть, и неплохо, но для представителя знатного рода…

– Дело не в безбожии, государь. Первосвященник может быть прекрасным священнослужителем, но в политике он ничего не понимает, и доверять ему возложение венца на голову претендента на трон, да еще и произвольно…

– А я так понимаю, что не он будет выбирать, а само Божество!

Эрно усмехнулся.

– Боюсь, Божеству нет дела до того, кто будет сидеть на троне после вас, государь.

– И тем не менее. Думаю, твое мнение о роли Божества не повлияет на выбор. – Вем качнул головой. – Хотя, говоря по чести, я хотел бы знать закон так, как он был сформулирован в Своде. Покопайся, может, отыщешь. И если традиции, подкрепленные древними установлениями, требуют доверить это дело Храму, так и будет.

– Ваше величество…

– Ни слова, Эрно! Наша Империя испокон веков стояла на законе. И так и останется, пока это будет зависеть от меня.

– В случае вашей смерти стране будет грозить гражданская война.

– Боги этого не допустят. Да и вот, кстати, будет претенденту на трон возможность доказать свою силу.

Секретарь только недовольно поджал губы, а за его спиной Утбой – воин до самой последней частички тела и души – незаметно и одобрительно сощурил глаза.

Правитель жестом отпустил секретаря, потом, подумав, и телохранителя, и вышел из кабинета. Одна роскошная зала сменялась другой, но он не рассматривал их, а о чем‑то думал. Это «что‑то» было очень приятное, глаза Вема улыбались, и даже губы растягивались немного. Он подошел к лестнице – широкой, отделанной ценными породами дерева и начищенной до блеска золоченой бронзой, – погладил перила и зашагал вниз.

Император спустился в сад и пошел по дорожке, присыпанной тонким белым песком, вьющейся меж кустов, покрытых самыми разнообразными по форме и оттенкам цветами. Многие из них были гордостью его сада, и он с удовольствием разглядывал их, как мог подолгу созерцать изящные предметы обстановки, произведения искусства или красивых слуг. Эта часть парка была труднодоступна для знати, поскольку относилась к гарему правителя, туда пускали немногих и лишь под личным контролем доверенных людей императора, конечно. Сам Вем использовал это место для отдыха в одиночестве, или в обществе какой‑либо из своих наложниц, если хотел. Поэтому ландшафт здесь был продуман особенно тщательно, а потом еще и изменен в соответствии с пожеланиями Вема. Все в этом уголке было миниатюрно – небольшие озерца, связанные протоками, чтоб по ним можно было плавать на лодке, игрушечные беседки и павильоны, вписанные в местность так, что их почти не было заметно издалека, изящные купы деревьев и легкие мостики. Здесь было приятно гулять и легко отдыхать. Садовники и архитекторы знали свое дело, и место получилось поистине завораживающее.

В одном из уголков, император прекрасно знал, в каком именно, на небольшой скамеечке сидела молодая, богато и изысканно одетая женщина, немного пухленькая, белокурая, красивая какой‑то особенно уютной, домашней красотой. Глядя на нее, невозможно было даже представить себе ее в гневе или дурном настроении, а только вот такую, ласковую, улыбающуюся, милую. Она смотрела на подходящего к ней императора снизу вверх с радостным изумлением, а у ног ее копошился пятилетний карапуз – он на правителя не обратил ровно никакого внимания.

Вем присел рядом с женщиной, приобнял ее за талию, и их поцелуй затянулся на целую минуту, никак не меньше.

– Здравствуй, милая, – пробормотал он.

– Я не ожидала тебя сегодня…

– Я смог освободиться. Но на ночь не останусь. Дела.

Огорчение на лице женщины его растрогало. Он слегка покраснел и неуклюже погладил ее по голове. Он относился к разряду мужчин, которые не умеют и очень стесняются показывать свои чувства, но любой знаток человеческой души легко понял бы, что ее он любит, и очень.

– Ирлина, деточка, я бы с удовольствием остался.

– Я понимаю. – Она приникла к нему.

Вем гладил ее волосы. Это было для него подлинным наслаждением – волосы такие нежные, такие мягкие…

– У тебя какие‑то проблемы? – простодушно спросила Ирлина.

– Как всегда. – Император вздохнул. – Все это из‑за того, что у меня нет наследника.

Женщина незаметно покраснела.

– Да. – Она тоже вздохнула. – Но бывает так, что мужчина может иметь детей только с одной какой‑то женщиной. Вся беда в том, что одну‑единственную так сложно найти…

– Я не виню тебя нисколько, Ирлина, – успокоил Вем. – И если и от тебя я не смог завести ребенка, значит, не смогу ни от одной. Да и о чем речь, что тут можно сделать? Вина моя, если это вообще можно считать виной. Я очень хотел бы сына, и именно от тебя. – Он приобнял ее снова и поцеловал в затылок. – Не надо думать об этом.

– А что тебе предлагали?

– Мне предлагали кого‑нибудь усыновить. Я отказался.

– А почему? Разве это не выход?

– Нет, – отрезал Вем. – Во‑первых, усыновление ничего не даст. По закону император может усыновить ребенка, но не может передать ему власть. Тот, кто не пожелает признать выбранного мною наследника моим сыном, не признает все равно. Кроме того, мне предложат, конечно, усыновить представителя какого‑нибудь знатного семейства – так принято в среде дворян, – и это выдвинет на первое место его род. Династия Хистим превратится в династию другого рода. Я бы и в самом деле усыновил, пожалуй, какого‑нибудь мальчика без роду‑племени, который мог бы при помощи своих способностей, своей личной силы удержать власть, но… Нет. За меня уже все решили, и если я усыновлю не того, кого нужно, это ничего не решит. К тому же это не по закону. Высшие семейства и так слишком вознеслись, слишком много у них власти, слишком они привыкли попирать закон. Отсюда остается лишь один шаг до гибели государства.

– Понятно.

– Не забивай себе этим голову, девочка. Это все политика. Дело грязное. Я найду выход, но не опираясь на знать, нет. Мне это не нравится. Такая опора не может быть надежной, они слишком уж скалят зубы друг на друга. Семейства превратят Империю в поле битв за свои личные интересы. Нет, мой последователь должен быть силен не силой стоящего за ним рода, нет. Время еще есть, я все обдумаю. Но в любом случае я позабочусь о тебе, девочка. Что бы ни случилось, ты будешь обеспечена. – Вем еще раз поцеловал ее и встал. – Мне пора идти. Прости, милая. Надеюсь, завтра утром я смогу уделить тебе внимание.

Он скрылся за поворотом, еще несколько мгновений шаги его по песку можно было слышать, но потом смолкли и они. Ирлина слушала, наклонив голову, и, лишь удостоверившись, что он ушел, встала и позвала няньку. Та прибежала и была оставлена с ребенком – не принадлежащим к Династии Хистим, но окруженным таким вниманием и уходом, каким может и не быть окружен принц.

Ирлина, ступая мягко и изящно (искусству ходить, как и умению одеваться ее обучали уже не первый год, и она помнила, что расслабляться нельзя), заспешила ко дворцу. По складу вкуса она была мещанкой, предпочитала все яркое и аляповатое, а походке, жестам и мимике никогда не уделяла внимания. Потому, попав во дворец, приучилась подчиняться указаниям приставленных женщин с великолепным вкусом, знающим, что должна уметь наложница императора и как следует себя вести, чтоб понравиться правителю. Они одевали, украшали ее, наносили тонкий слой макияжа, недавно вошедшего в моду, и вообще следили почти за каждым ее движением. Ирлина смирилась с таким положением вещей, в конце концов, она прекрасно понимала, что по своим повадкам и образованию никак не годится в наложницы самого императора.

По натуре она была жизнерадостна и ласкова со всеми, кто не причинял ей вред, да и на вред обладала довольно короткой памятью. Попав в негу, она сумела быстро забыть голодные годы и беспросветный труд, унижения и насилие, которым ее подвергали предыдущие хозяева. Она наслаждалась настоящим моментом и, хотя частенько задумывалась о будущем, предпочитала верить в лучшее.

Она прошла в свой будуар, выгнала служанок, еще немного посидела у зеркала, прислушиваясь к тишине, потом оглядела каждый вход – не подслушивает ли кто, – после чего достала из сундука шкатулку. Это было настоящее произведение искусства, вещица, с потрясающим умением и вкусом выточенная из оникса, скомпонованного с горным хрусталем, и окованная тонким серебряным узором. Ирлина осторожно открыла ее – внутри было много украшений – и тех, которым бы место в отдельных, выстланных бархатом футлярах, и предметов попроще, вроде простеньких тонких золотых браслетов на запястье, – засунула пальцы вглубь и вынула бабочку, выполненную из золотой проволоки. В украшение были вставлены три небольших рубина редкого, багряно‑бурого сорта, они искрились полированными гранями и иногда вспыхивали затаенным внутренним огнем. Несколько мгновений женщина рассматривала бабочку, а потом внезапно подбросила ее в воздух.

Золотое насекомое взлетело, перевернулось в воздухе на уровне глаз Ирлины, а потом зависло, развернуло крылышки и заискрилось. Как всегда, в глазах женщины зарябило, она непроизвольно зажмурилась, а когда открыла глаза, на нее уже смотрел мрачный Вален Рутао Седьмой.

– Ну? – спросил он вместо приветствия. – Как император?

Ирлина торопливо кивнула.

– Он здоров. С ним все в порядке.

– О чем он говорил?

– Его уговаривают кого‑нибудь усыновить. Кого‑нибудь из знати, насколько я поняла.

– Так, – медленно протянул маг. – Кто уговаривает?

– Я не знаю…

– Так. А что он?

– Он не хочет. Он не хочет давать знати больше власти, насколько я поняла. Он боится, что они будут ссориться.

– Хорошо. – Маг повеселел. – Правильно делает, что не хочет. Кому он собирается отдать предпочтение?

– Не знаю. Он не говорил.

– Ты могла бы выспросить.

– Он считает, что мне не стоит это все знать.

– Хм… Ладно. Значит, говоришь, он чувствует себя хорошо? В следующий раз, когда он будет спать у тебя, достанешь серебряную булавку, которую я тебе дал, и уколешь его.

– Но…

– Что такое? – Вален нахмурился.

Ирлина испуганно смотрела на него.

– Вы хотите, чтоб император умер?

– Он так и так умрет. Мне нужно, чтоб он умер тогда, когда будет удобно мне. Но эта булавка его не умертвит, не бойся. Еще не время.

– И мне придется колоть его другой булавкой? Тоже мне?

– А кому еще?

Женщина содрогнулась.

– Я не хочу.

Вален сузил глаза и некоторое время разглядывал ее, как мог бы рассматривать наколотую на иглу бабочку. Ирлина то краснела, то бледнела.

– Так, – сказал маг. – Начинается. Ты забыла, что я тебе говорил? Ты забыла, что когда он умрет, а это может случиться очень скоро, причем само по себе, без чьей‑то помощи, ты останешься без гроша? Или ты думаешь, за тобой сохранятся все привилегии?

– Он любит меня.

– Он любит тебя, пока он жив. И защищает тебя, только пока жив. Пусть тебя не обманывает его вид, он уже в возрасте. Причем в таком, в каком умирают даже представители Династии.

Опустив голову, она слушала собеседника.

– Он обещал меня обеспечить, – проговорила она тихо.

Вален расхохотался.

– Разумеется. Но не забывай, что когда он умрет, защиты у тебя не будет. И если кто‑нибудь не позаботится о тебе, ты можешь пострадать. И пострадаешь скорее всего, малышка. Подумай еще вот о чем – твоих детей могут убрать на всякий случай, чтоб потом не пытались претендовать на трон. – Женщина испуганно ахнула, и он продолжал: – Мало ли что кому может показаться. И ты, и они слишком близки к трону, чтоб это не стало рискованно. А я обещаю тебе защиту. И, – он поколебался, – что ты скажешь насчет титула? Ну, например, для старшего? Это и тебя, и их защитит.

Ирлина встрепенулась и посмотрела на мага с надеждой. А он, пожав плечами, констатировал:

– Это будет только в том случае, если ты будешь делать то, что я скажу, и так, как скажу. Ты меня поняла?

– Да, – прошептала она.

– И не полагайся уж слишком на любовь правителя. Она может иссякнуть очень быстро, и тогда… Ты должна понимать это. Я обещал тебе защиту, но, как понимаешь, только на определенных условиях. Ясно?

– Да.

– Делай, как я сказал.

Зрение женщины снова заволокло дымкой, и облик Рутао исчез для нее. Ирлина положила голову на руки и заплакала.

Впрочем, плакала она недолго, скоро другие заботы привлекли ее внимание – даже имея несколько десятков служанок, она, мать пятерых детей, была весьма занятой женщиной, ведь каждое чадо требовало ее внимания, в особенности младшие. Ирлина пообещала самой себе подумать над услышанным попозже, хотя в самой глубине своего сознания знала, что все равно ничего не придумает и сделает так, как ей велел маг.

Да и сам Вален Рутао в этом нисколько не сомневался. Он знал, что любимая наложница императора не слишком умна, ни смелостью, ни склонностью к рискованной игре не отличается. Она понимает, конечно, что ее благосостояние зиждется лишь на милостях правителя и его желании видеть ее рядом с собой. А когда господина не станет, она превратится обратно в бесправную и беззащитную женщину, какой была до того, как попала к Вему, до того, как он купил ее, освободил и пригрел. А значит, надо думать о будущем, поскольку существующее положение может измениться в любой момент. И Ирлина скорее всего предпочтет твердую уверенность призрачной возможности. К тому же она так привыкла повиноваться…

Маг встал из‑за стола, за которым сидел, когда она позвала его, снял перстень, связанный неведомыми непосвященным способами с золотой бабочкой, и покосился на своего ученика. Это был не Эрденхарт Хабель, учившийся у него время от времени, и не другой столь же непостоянный или случайный человек, а молодой маг, который сопутствовал Валену уже многие годы, стал когда‑то одним из его первых учеников и постепенно превратился в наперсника, секретаря и помощника. Звали его Маддис, был он родом с юга, из Илоса, большого торгового города, второго, родового, имени не носил, что всецело свидетельствовало о его не просто плебейском, а крайне низком происхождении. Третье, семейное, имя – Огереда – у него имелось, и он носил его с гордостью, которая для стороннего человека, пожалуй, осталась бы непонятной, ведь о высоком происхождении это имя не говорило. Из его звучания становилось ясно только то, что Маддис был сыном некоего Огера, причем скорее всего бродяги, чужестранца, а то и вовсе бывшего раба.

Для Валена происхождение ученика было вопросом третьестепенной важности, если вообще имело хоть какое‑то значение. Рутао нравилось, что юноша очень талантлив, что он силен, как маг, что он предан, и только это чего‑то стоило в глазах главы Магической Академии. Как он говорил, титул – вещь хорошая, но не более того. Титулом, мол, не восполнить природную глупость и лень. Недоброжелатели Валена шептались за его спиной, что говорит он так потому, что сам происходит из незнатной семьи.

Да, отец Валена был торговцем, причем мелким, тем, кого презрительно называют лавочниками, а мать и вовсе из крестьянского рода, хоть и довольно зажиточного. Предыдущий глава Магической Академии, Этеак Рутао Второй спас Валена от участи стать торговцем, забрал к себе, выучил, усыновил, дал новое имя и вскорости поставил править Академией вместо себя. Он теперь доживал свои дни в поместье недалеко от берега, близ того городка, из которого быстрее всего можно было добраться до Академии. Этеак был, пожалуй, единственным человеком, которого Вален любил по‑настоящему.

Маддис смотрел на Рутао смешливо. Он всегда так смотрел, и учитель давно привык не читать в этом насмешку, поскольку ее там и в самом деле не было.

– Что же такого сказала ваша подопечная, раз это привело вас в раздражение? – спросил ученик.

Вален улыбнулся одними губами.

– Ты следил за моим лицом, я так понимаю?

– Вы учили меня быть внимательным, – парировал Маддис.

– Да, верно… Кстати, откуда ты знаешь, с кем я говорил?

– Догадался. Если честно, то я знаю, что вы держите на крючке наложницу императора.

Улыбка Рутао стала опасной.

– Ты рискуешь, тебе не кажется? Во все времена тем, кто слишком глубоко влезал в тайны Империи, отрезали головы.

– Нет, учитель, не кажется. – Лицо Маддиса ни на гран не изменило извечного выражения полного спокойствия. – Мне почему‑то казалось, что вы хотите мне об этом рассказать. Вы позволяли себе кое‑какие намеки, а я их понимал, поскольку уже знал, в чем дело.

– Ты слишком умен.

– Мне казалось, вы хотите видеть рядом с собой умного человека.

Вален расхохотался, на этот раз искренне.

– За словом в карман не лезешь… Что ж, ты совершенно прав, поскольку мне нужна твоя помощь, я собирался ввести тебя в курс дела. Но раз ты частично посвящен… Кстати, что ты еще об этом знаешь?

Маддис потер лоб ладонью.

– Честно говоря, немного. Так что, думаю, есть смысл пойти с самого начала.

Маг оперся рукой о стол и посмотрел в окно. Как раз под ним был разбит небольшой цветник, а дальше тянулись академические аллеи. Любые важные дела Рутао обсуждал только в своей вотчине, в Академии, надежно защищенной от прослушивания и шпионов.

– Суть проблемы с том, что, как ты знаешь, у императора нет и скорее всего не будет детей. Судьба трона теперь зависит уже не от Династии, а от… От многих факторов.

– Вы хотите поучаствовать в решении проблемы? – полюбопытствовал ученик.

Вален скользнул по нему взглядом.

– Я в ней уже участвую. Простак Лео… Я имею в виду советника… Он пребывает в глубокой уверенности, что заручился моей поддержкой. Что ж, мне это на руку. Значит, я всегда буду в курсе того, что собирается предпринимать совет домов. Это‑то мне и надо. Но я не собираюсь служить подпоркой в руках Лео Тайрвина. Я собираюсь вести собственную игру. И я считаю, что на трон следует возвести магию.

– То есть вас?

– Разумеется. – Он помолчал и продолжил: – Совет знати, конечно, захочет выбрать кого‑то из своих, собираясь не основывать новый род, а взять готовый.

– И кого, вы полагаете, предложат?

Вален пожал плечами.

– Сложно сказать. Претендентов много, и именно потому у меня есть немалые шансы. Если бы был жив Гордон Рутвен, возможно, назвали бы его. Он был слишком влиятелен, слишком силен, да. Из него получился бы неплохой император, только слишком воинственный. Хорошо, что его больше нет. Из Домов же в настоящий момент наиболее реальные претенденты Нарит, Экзор, Асбит, – он снова пожал плечами. – Бибрак. Возможно, всплывет еще чья‑то кандидатура. Выбор будет затруднен. И вот тогда выступлю я. Я не собираюсь ссориться с таким количеством родов, нет, наоборот. Я предложу себя в качестве временного правителя, регента, пока будет решаться вопрос о наследовании. Если мне удастся в достаточной мере перессорить между собой Дома, то мой план удастся. Они будут решать и решать, а я тем временем укреплюсь.

– Нетрудно взять власть, – покрутил головой Маддис. – Трудно ее удержать.

– У меня хватит сил.

– В глазах всего мира вы станете узурпатором.

– Вот уж необязательно. Смотря как себя поставить. Угодить народу нетрудно – снизить поборы и ввести побольше зрелищ. Возможно, пришла пора возродить древний обычай каждомесячных гладиаторских игр. Вернее, ввести индустрию подобных развлечений в широкую государственную колею.

– А проблема знати? Знати это все не понравится.

Вален опасно улыбнулся, но эта угроза – ученик легко понял – была направлена в адрес не Маддиса, а тех из благородных, кто попытается помешать магу.

– То, что я предприму, ослабит самые сильные рода, а остальные… Им понравится, что их значение повысилось. Сам понимаешь, рассорить сильных – единственный способ угодить слабым. Да и вообще, у меня много что запланировано. Но это потом. Сперва нужно взять власть.

Молодой маг, вовсе не возражающий против того, чтоб его считали учеником, хотя давно уже стал самостоятельным мастером, только с сомнением пожал плечами, но ничего не добавил. Больше слушать и меньше говорить – этому принципу научила его жизнь. «Лучше больше знать, чем больше рассказать», – говорил он себе и терпеливо запоминал все услышанное, что имело хоть какой‑то вес, все равно, были ли это новые магические формулы, интересные идеи или просто любопытная информация.