Глава четвёртая. Марионетка – самая сложная из театральных кукол как в изготовлении, так и в управлении

Марионетка – самая сложная из театральных кукол как в изготовлении, так и в управлении. Мастерами по изготовлению марионеток по праву считаются итальянцы, они же придумали массу способов, как их «оживлять» над ширмой кукольного театра. В Средние века ниточки привязывали к напёрсткам, которые надевали на пальцы, и часто одну марионетку обслуживали два актёра, управляя ею двадцатью пальцами. Затем придумали крестовину, своеобразный пульт управления. Настоящая марионетка с квалифицированными актёрами настолько многофункциональна, что двигается как человек. Российские же актёры, привыкшие к куклам‑рукавицам, управляются с помощью всего трёх пальцев и в многофункциональном управлении марионетками не только ничего не смыслят, но и не желают. Они и здесь хотят обходиться тремя пальцами, забывая, что единственная общепонятная конфигурация из трёх пальцев – фига.

Для театра я делал в основном куклы‑рукавицы – к сожалению, марионетки не в традиции русской кукольной театральной школы. Когда же театр сгорел ясным пламенем, пришлось переквалифицироваться на изготовление марионеток. Многое почерпнул у итальянских мастеров, но, уверен, кое‑что новое и сам изобрел и мог бы поделиться с итальянцами. Правда, говорят, что театр марионеток в Италии сейчас в упадке…

Самая простая марионетка – это кукла‑скелет, несмотря на большое число подвижных частей. Деревянные или пластмассовые кости марионетки скрепляются между собой обычной ниткой, что позволяет им складываться в любом направлении – чем неправдоподобнее, тем смешнее. Зрители смеются над нелепой позой скелета, а актёр при этом сам удивляется, что получается именно так. Другое дело Буратино – его суставы, в частности локтевые и коленные, должны сгибаться, как у человека, а не болтаться во все стороны, словно щепа в проруби. То же касается и управления такими куклами. Именно для случая, когда кукла висит в автомобиле у ветрового стекла и должна дёргаться самопроизвольно, без участия актёра, я и разработал оригинальную систему нитей, увеличивающую подвижность кукол и правдоподобность ужимок.

Весь день я вырезал части куклы, и, как намечал, последней закончил голову. Завершая работу резцом, с некоторой опаской укоротил нос до приемлемых размеров, но, вопреки ожиданиям, никаких трансцендентных штучек на этот раз не произошло. Когда с резьбой было покончено, я взял кисточку, краски, покрасил туфли Буратино в коричневый цвет, нарисовал бело‑красные полоски гетр, навёл на щеках румянец. Затем, подождав, пока краска подсохнет, покрыл все части лаком. На сегодня всё, завтра предстояла самая ответственная операция – сборка.

Встал я из‑за верстака уже в двенадцатом часу ночи, выключил на лоджии свет и направился на кухню готовить нехитрый ужин. Устал безмерно, и дурные мысли в голову не лезли. Так и надо. Работать, работать не покладая рук, и тогда никакая нечистая сила меня не проймёт.

И только когда лёг спать, выключил свет и смежил веки, я вдруг вспомнил, что Любаша так и не позвонила. Что‑то у нас не так пошло, что‑то перекосилось… Неужели она в самом деле подозревает меня в педофилических наклонностях? Глупость какая…

Спал я беспокойно. Опять сквозь сон чудились шорохи на лоджии, но я принципиально не хотел просыпаться, вставать и проверять, кто там безобразничает – материальный пасюк или трансцендентное привидение.

Но когда утром проснулся, то первым делом направился на лоджию. Взгляд невольно скользнул по полке над верстаком, но открытого спичечного коробка со смотрящими на меня стеклянными глазами там не было. Не по силам оказалось привидению открыть запертый на ключ ящик – это не кота Леопольда пугать. Зато из разложенных на просушку лакированных частей Буратино посреди верстака была сложена кукла. Соединить части шарнирами ума не хватило, но все части располагались в правильном порядке, даже фаланги пальчиков. Словно послание мне, что разум у привидения всё‑таки есть. Определённо, завёлся в моём доме барабашка.

Странно, но к трансцендентному явлению я отнёсся если не совершенно спокойно, то философски. В конце концов ко всему можно привыкнуть. Когда человек впервые полетел в космос, по всему миру прокатилась волна праздничных демонстраций. Люди бросали работу, выходили на улицы, поздравляли друг друга, радовались как дети… Когда же через восемь лет нога человека впервые ступила на поверхность Луны, то уже не наблюдалось повальной эйфории. Да, кое‑кто праздновал, но подавляющее большинство восприняло событие весьма буднично. Ступил и ступил. Приелись достижения в космосе настолько, что спроси на улице, кто из космонавтов‑астронавтов в данный момент находится на орбите, никто не ответит.

Приблизительно так и я отнёсся к паранормальным явлениям на лоджии. Завёлся в квартире барабашка, и чёрт с ним. Лишь бы кукол не паскудил, не оставлял на них следов зубов. А когда я принял контрастный душ, позавтракал, то совсем повеселел. В самом‑то деле, не вызывать же батюшку, чтобы он святой водой окропил мастерскую и изгнал нечистую силу. Я атеист, и для меня это неприемлемо. К тому же во мне проснулся вполне нормальный исследовательский интерес. У людей всегда так: читают о барабашках в чьём‑то доме – интересно и занимательно, но стоит барабашке поселиться в твоей квартире – тут‑то и начинаются страхи. Когда‑то люди боялись молний, считая их стрелами Аполлона, Перуна, проявлением божьего гнева, но стоило появиться пытливому человеку, который, рискуя собственной жизнью во время запуска воздушных змеев в грозовое поднебесье, в конце концов выяснил, что это – элементарное атмосферное явление, и мистические страхи исчезли. Так и с барабашками – не бояться их надо, а изучать.

В приподнятом настроении я сел за верстак и приступил к сборке марионетки. И хотя опять показалось, что развешанные по стене куклы шевельнулись от паранормального сквозняка, я не обернулся.

Начал я с самой кропотливой работы – с пальцев. Если требуется, чтобы у марионетки рука сжималась в кулак и разжималась, используется небольшая хитрость. Фаланги всех пальцев делаются одинаковыми по длине, кроме конечных фаланг. Затем фаланги каждого ряда склеиваются наподобие обоймы, и эти обоймы крепятся между собой и к ладони на шарнирах. Получается ладонь с сомкнутыми пальцами, которые можно сжимать в кулак одной ниткой, так как все суставы расположены на одной линии. Кстати, той же ниткой можно и поджимать к кулаку большой палец. Но такие руки бывают у достаточно больших марионеток – у заказанного Буратино, вышедшего ростом в двадцать сантиметров, получились бы не руки, а грабли. Тем не менее, я выполнил желание заказчика, потребовавшего сделать пальчики гнущимися. Не стал склеивать фаланги, а соединил их между собой, как у скелета, но не ниткой, а леской, чтобы при раскачивании Буратино в салоне машины они не болтались из стороны в сторону, а мелко подрагивали.

Дальнейшая сборка особых хлопот не доставила. Единственное, с чем, как всегда, пришлось повозиться, так это с «хохоталкой» внутри туловища – слишком много ниточных тяжей нужно протянуть к рукам и ногам. Затем из зелёного лоскута я сшил штанишки, из синего – безрукавку, а из полосатого, бело‑красного, как гетры, – колпачок. Наклеил на голову завиток стружки, нахлобучил колпачок, надел штанишки и безрукавку. Симпатичный Буратино получился, улыбчивый, со вздёрнутым носом и лихим хохолком из‑под колпачка. Оставалось вставить глаза да подвесить куклу на нитях.

С некоторым предубеждением я достал из ящика спичечный коробок, вынул стеклянные глаза и вставил в глазницы. Предубеждение меня не обмануло, но не в смысле трансцендентности. Никогда раньше не работал со стеклянными глазами, поэтому кое‑что не угадал. Глаза сели в глазницы плотно, как и положено, только вот выражение лица Буратино изменилось. Диссонанс получился из‑за несоответствия улыбки до ушей и серьёзного выражения глаз. Придётся веки делать, чтобы глаза прищурить.

Ладно, решил я, вначале подвешу на нитях, посмотрю, как двигается марионетка, а затем займусь глазами. Если понадобится: движение куклы часто нивелирует мелкие недостатки.

Однако привязывать нитки к кукле не понадобилось. Только я забросил нить на кронштейн над верстаком и протянул её к Буратино, как он зашевелился, сел и повёл головой.

Сел и я, ошарашенно выпустив из рук конец нити. Началось…

Катушка упала с верстака и запрыгала по полу, но я и не подумал её поднимать. Сидел и смотрел, как деревянный Буратино вращает головой и осматривается. Голова куклы медленно, словно перископ подводной лодки, повернулась на триста шестьдесят градусов и замерла, когда взгляд стеклянных глаз упёрся в меня. Челюсть беззвучно задвигалась вверх‑вниз.

Я не умею читать по губам, тем более кукольным, но мне почему‑то показалось, что Буратино сказал:

– Здравствуй, Папа Карло.

Это было как гипноз, и я чуть не ответил: «Здравствуй, сынок…», но тут до меня дошёл идиотизм ситуации. Со мной пытаются связаться трансцендентные силы, а я им – «сынок»… Отчаянно замотал головой, чтобы избавиться от наваждения, и кажется, у меня получилось. В голове щёлкнуло, я успокоился, и всё стало на свои места. Подумаешь, вышли барабашки на контакт. Когда‑то это должно случиться, не со мной, так с кем‑нибудь иным. И лучше с таким трезвомыслящим человеком, как я, чем с суеверно‑забубённым. Хотите контакта? Будет вам контакт.

– Привет, – сказал я. – О чём будем говорить?

Буратино поднял руки, и сработала «хохоталка»:

– Гы‑гы, ха‑ха, хи‑хи…

Против воли я улыбнулся. Но Буратино это не понравилось. Он недовольно завращал глазами, беззвучно задвигал челюстью, принялся отчаянно жестикулировать, тем самым заводя «хохоталку», пока снова не раздался идиотский смех:

– Гы‑гы, ха‑ха, хи‑хи…

Ненормальную ситуацию прервал требовательный звонок в дверь. Пронзительный звук словно выдернул меня из фантасмагории, и я очнулся.

Я по‑прежнему сидел на стуле в своей мастерской на лоджии, а передо мной на верстаке застыл в нелепой позе деревянный Буратино. То ли я грезил наяву, то ли секунду назад кукла действительно двигалась и пыталась со мной разговаривать.

Звонок задребезжал снова.

«Любаша, – подумал я. – Вчера не смогла позвонить по телефону, а сегодня решила зайти…»

– Веди себя смирно, – погрозил пальцем Буратино, так и не решив, пригрезилось ли его «оживание» или это было на самом деле.

Вскочив со стула, я бросился к входной двери, распахнул во всю ширь… И радостная улыбка сползла с моего лица.

На лестничной площадке стоял милиционер.

– Что же вы так, – покачал он головой. – Нехорошо открывать, не спрашивая, кто за дверью. А вдруг грабители? Знаете, сколько сейчас развелось домушников?

Меня перекосило от злости. Будет он ещё нотации читать! Ни слова не говоря, я отступил на шаг и с треском захлопнул дверь перед носом милиционера, собравшегося последовать за мной.

Звонок в дверь не заставил себя ждать.

– Кто там?

– Откройте, милиция.

Я навесил на дверь цепочку и приоткрыл.

– Вы же меня видели… – укоризненно сказал милиционер. Моложавый, лет тридцати пяти, с открытым приятным лицом, которое несколько портила небольшая сизая родинка под левым глазом, придававшая лицу асимметричность. Но мне сейчас было не до разговоров с «приятными лицами».

– А почему я должен верить, что ты милиционер? – сварливо поинтересовался я. – Мало ли сейчас бандитов, переодетых в милицейскую форму, шастает по подъездам? Может, ты форму на свалке раскопал. В мусоре нашёл.

К упоминанию «мусора» милиционер отнёсся на удивление индифферентно.

– Пётр Иванович Сидоров, старший оперуполномоченный центрального городского райотдела, – представился он, достал удостоверение и предъявил. – А вы – Денис Павлович Егоршин?

– Да, Егоршин. Что тебе надо?

– Для начала – чтобы вы перешли «на вы». Я всё‑таки при исполнении.

Я поморщился и окинул его оценивающим взглядом. Странный какой‑то милиционер, вежливый не в меру. Таких не бывает.

– Зато я не при исполнении, к тому же у себя дома. И мне твоё исполнение до лампочки. Или у тебя имеется ордер?

– А что, есть причины для ордера? – удивился Пётр Иванович. – Нет, ордера нет. Хотел задать несколько вопросов, касающихся одного лица, с которым вам довелось встречаться. Но если вы не хотите впускать, тогда вызову в райотдел по повестке.

Он развернулся, чтобы уйти.

Приходить по повестке я не желал. Отделение милиции не то заведение, куда ходишь с охотой. Часа три как минимум придётся потратить.

– Ладно, заходи… – буркнул я, снял цепочку и открыл дверь.

Однако старший оперуполномоченный тоже проявил норов.

– Либо «на вы», – сказал он, – либо в мой кабинет по повестке и там уж точно «на вы».

– Хорошо. Заходи… т‑те…

Он вошёл, снял полушубок, шапку, повесил на вешалку и прошёл в комнату, куда я пригласил его жестом, избегая обращаться «на вы».

– Прошу, – указал ему кресло, а сам сел на тахту. – Чем обязан?

Прежде чем ответить, Пётр Иванович осмотрелся, иронично поджал губы, но ничего по поводу моего жилья не сказал. А что можно сказать? Весьма непрезентабельная обстановка.

– Вы ведь кукольный мастер? – спросил он, проигнорировав мой вопрос.

– Я – безработный.

– Ну‑ну, зачем же так? – покачал головой Пётр Иванович. – Хотя кукольного театра уже нет, но вы по‑прежнему мастерите кукол и продаёте их. Не правда ли?

Я нахмурился. Разговор начинал приобретать неприятную направленность. Но разве с милицией можно когда‑нибудь говорить на приятные темы?

– Согласно постановлению городской Думы с творческих работников: художников, скульпторов, мастеров ремесленных искусств – налог не берётся. Также нам бесплатно предоставлено место для выставки‑продажи своих произведений в сквере Пушкина. Неужели что‑то изменилось?

– Нет‑нет, что вы, – пошёл на попятную Пётр Иванович. – Всё по‑прежнему в силе… Я просто уточнял род вашей деятельности.

– Зачем?

Он опять проигнорировал вопрос. Обучают их, что ли, не слышать вопросы?

– Вам знаком этот человек? – сказал он, доставая из кармана фотографию.

– Нет, – ответил я, даже не взглянув.

Пётр Иванович понимающе усмехнулся.

– А по нашим данным, именно ему вы три дня назад продали куклу Буратино.

Пришлось посмотреть на фотографию. На снимке, сделанном в морге, было запечатлено тело обнажённого человека среднего возраста с ярко выраженными трупными пятнами на теле.

– Никогда его не видел, – повторился я.

– Полноте, Денис Павлович, в кармане пальто этого человека найдена кукла вашего изготовления.

– Мой покупатель был в тёмных очках, а лицо так закутано шарфом, что наружу торчал только нос. А вы мне показываете голый труп.

Пётр Иванович кивнул и достал следующую фотографию.

– Этот?

Вторая фотография была точь‑в‑точь как в газете «Город». Вероятно, следователь и предложил её опубликовать, преследуя какие‑то свои цели. Скорее всего, и статейка в газете была инспирирована следственными органами: смерть бомжа – рядовой случай, чтобы о нём писать.

– Похож, но не он.

– Точно? – удивился Пётр Иванович.

– Абсолютно.

– Почему вы так уверены? Именно у этого человека мы обнаружили в кармане вашу куклу.

– Несмотря на всё это, – я мстительно обвёл рукой обстановку в комнате, – газетки иногда почитываю и знаю, что на фотографии труп человека, умершего задолго до того, как я продал свою куклу. А я атеист и не верю в жизнь после смерти. Неужели в милиции думают иначе? Тогда труп надо взбрызнуть святой водичкой, чтобы не шастал по городу и не колобродил умы оперуполномоченных.

– Ершистый вы, однако, человек, – заметил Пётр Иванович.

– Какой есть, – отрезал я. – Не люблю, когда меня беспокоят по пустякам.

– Кстати, – он спрятал фотографии в карман, – кроме вашей куклы при трупе было обнаружено четыре тысячи двести долларов сотенными купюрами. Сколько вам заплатил покупатель?

– Сколько бы ни заплатил, все мои. Я делаю своих кукол и продаю абсолютно на законных основаниях.

– По имеющимся у нас данным, вы получили за готовую куклу триста долларов и ещё пятьсот как задаток за следующую куклу. Не многовато ли?

– Некоторые за пасхальные яйца платят по двадцать миллионов, и никто не удивляется.

– Так то ж Фаберже! Ювелирных дел мастер. Звучит!

– А я – Егоршин. Кукольных дел мастер. Не звучит?

Пётр Иванович неопределённо покрутил головой.

– Или что – доллары фальшивые?

– Нет, не фальшивые. Но есть версия, что они похищены из пункта обмена валюты. Придётся деньги сдать – увы, такова процедура следствия. Я напишу расписку.

– Что?

От подобной наглости у меня перехватило горло, и я закашлялся.

– По окончании следствия деньги вам вернут.

– Ну дела! – Я деланно расхохотался. – Рэкетиры не трогают, а родная милиция готова ободрать как липку! Если бы у меня что‑то и осталось, то сдал бы только по постановлению прокурора, понятно?!

– Куда же вы их потратили?

– Долги отдал! Еду купил.

– Еду… – иронично усмехнулся оперуполномоченный. – На все?

Я хотел отрезать: «Не ваше дело!», но вспомнил, что твёрдо решил не обращаться к нему «на вы».

– Нет, не на все. Ещё и занимать пришлось.

– Так‑так… Это называется воспрепятствованием следствию. Не боитесь, что мы можем создать вам невыносимые условия существования?

– Боюсь?! – Наглое заявление окончательно взбесило меня. – Я своё отбоялся. А потом, – здесь я снова обвёл рукой комнату, – куда уж невыносимее?!

Словно в подтверждение моих слов на лоджии что‑то со стуком упало с верстака и как бы покатилось по полу. Очень похожий звук, но я догадался, что это дробный стук деревянных башмачков быстро бегущего Буратино.

– Вы не один? – удивился Пётр Иванович, оглянулся на лоджию, но за шторами ничего рассмотреть не смог.

– Гы‑гы, ха‑ха, хи‑хи! – угрожающе долетело с лоджии.

– Кто у вас там?

Я лихорадочно соображал, что ответить.

– Насколько знаю, – медленно, с расстановкой, начал я, – из морга было похищено два трупа. Второй пока не обнаружен?

– Нет, – впервые ответил на мой вопрос Пётр Иванович.

– Он там, – авторитетно заверил я, кивнув на шторы.

Оперуполномоченный понял издёвку, лицо его побагровело, но он сдержался.

– Можно посмотреть?

– Нет.

– Любопытно всё‑таки…

Он начал подниматься с кресла, чтобы по милицейской привычке нагло проигнорировать запрет и направиться на лоджию, но я опередил его и встал поперёк дороги.

– Посмотреть можно только с санкции прокурора! – бросил ему в лицо.

С минуту мы сверлили друг друга взглядами, и он первым отвёл глаза в сторону.

– Нельзя так нельзя…

– Больше вопросов ко мне нет?

– Пока нет.

– Тогда попрошу пройти к выходу, – корректно предложил я, хотя так и хотелось гаркнуть: «Пшёл вон!»

Пётр Иванович не стал возражать, вышел в прихожую, начал одеваться. Я открыл входную дверь.

– До скорого свидания, – многообещающе сказал он, выходя на лестничную площадку.

Я ничего не ответил, захлопнул дверь и поспешил на лоджию.

Буратино исчез. На верстаке лежала выдранная из туловища «хохоталка», а самой куклы не было видно. Я поискал глазами по всем закоулкам мастерской, но нигде не обнаружил «самоходячей» марионетки. За милиционером, что ли, выскользнул Буратино из квартиры? Похоже, решил повторить приключения своего литературного прототипа…

Я взял «хохоталку», повертел в руках и только тогда заметил на верстаке написанные карандашом корявые строчки:

«Придумай вместо этой безделушки такое устройство, чтобы я мог говорить».

Несмотря на корявые строчки, мой Буратино, в отличие от литературного героя, мог писать и писал к тому же грамотно. А корявость почерка простительна: кукле орудовать карандашом – всё равно что мне бревном писать.