Глава вторая. На следующий день резко потеплело, но в сквер торговать куклами я всё равно не пошёл

На следующий день резко потеплело, но в сквер торговать куклами я всё равно не пошёл. Мог позволить себе такую роскошь. К тому же надо было выполнять заказ.

Разогрел пиццу, приготовил кофе, позавтракал и, надев кожаный фартук, направился на лоджию. Квартира у меня однокомнатная, небольшая, зато с просторной лоджией, которую я оборудовал под мастерскую. Положив на верстак полено, достал из пакета бумажный сверточек и развернул. В свёрточке находился обыкновенный спичечный коробок, а в нём – переложенные ватой два карих стеклянных глаза. Маленьких, как бусины, будто их специально делали для кукол. При изготовлении театральных кукол редко используются стеклянные глаза, они встречаются разве что у дорогих игрушек наподобие куклы Барби. Но, как ни правдоподобно выглядят стеклянные глаза, обмануть своим неподвижным взглядом они могут только ребёнка. У этих же глаз, стоило мне наклонить коробок, зрачки двигались.

Жутковатое чувство, будто на меня из коробка смотрят настоящие живые глаза. Я аккуратно потрогал пальцем. Да нет, стекло, а зрачки в стеклянном шарике, скорее всего, плавают в глицерине.

Вспомнилось, что вчера Мирон говорил об Андрюхе, и стало понятно, чья это работа. Золотые руки у Осокина… Да, но Мирон говорил, что заказ на тысячу пар с перспективой гораздо большего заказа. Это кому же понадобилось столько кукол ручной работы? При таких объёмах производства кукол штампуют на поточной линии… Или моя кукла будет служить эталоном? Неужели кому‑то понравились мои безделушки, и он решил организовать производство? Выходит, я сам под себя копаю яму…

Закрыв коробок, я положил его на полку над верстаком, чтобы во время работы случайно не смахнуть на пол и стеклянные глаза не разбились. Радужное с утра настроение испортилось. Если я прав, то самое обидное, что ничего поделать не могу. Откажусь от заказа, кто‑нибудь другой сделает эталон, и я всё равно окажусь не у дел. А так – хоть какие‑то деньги заработаю… С крупным бизнесом кустарю‑одиночке тягаться нечего.

Я взял в руки полено, повертел в руках, определяясь с разметкой, и неожиданно понял, что не знаю породы древесины – ровного воскового цвета, плотной, с почти незаметными годовыми кольцами. Любопытная фактура. Кора с полена была содрана, сердцевина удалена, и только у одного края торчал аккуратный сучок. Прямо‑таки готовый нос Буратино – в меру задиристый, разве что немного длинноват, но это дело поправимое. Невольно вспомнилось, как в фильме Папа Карло укорачивал нос Буратино и что из этого вышло, и я улыбнулся. Занёс резец, чтобы укоротить нос, но затем передумал. Косметические операции лучше проводить во время доводки куклы.

Отложив резец, взял карандаш и принялся размечать полено. Голова, туловище, руки, ноги… М‑да, что‑то не то рассчитал заказчик. Если и получится кукла побольше моей, то совсем на чуть‑чуть.

Пробный надрез тоже меня удивил. С виду прочное дерево резалось неожиданно легко, и надрез получился ровненьким, будто это не дерево, а мягкий пластик. Идеальная древесина для резьбы – неужели знаменитый палисандр? Наслышан, но никогда с ним не работал, даже в глаза не видел. По слухам, древесина палисандра вроде бы источает приятный пряный запах… Или это сандал так пахнет? Я понюхал. От полена шёл тонкий, едва различимый запах хвои, который уж никак нельзя охарактеризовать как пряный. Ну и ладно. Палисандр, не палисандр, сандал… Спрошу у заказчика, когда буду отдавать куклу. Любопытно всё‑таки.

Поставив полено на попа, я хотел двумя глубокими зарубками обозначить голову, но зарубка получилась только одна, после которой полено странным образом спружинило, выскользнуло из рук и упало с верстака на пол. Одновременно с этим будто сильный сквозняк прошёлся по лоджии, и развешанные по стенам куклы закачались, постукивая деревянными ручками и ножками.

Вот те на! Я ошарашенно огляделся. Окна на лоджии были закрыты, и взяться сквозняку было неоткуда. Подняв полено с пола, я снова поставил его на верстак. Каким образом оно могло спружинить? Наклонил я его, что ли, да надавил на сучок?

И вдруг до меня дошла комичность ситуации. Почти аналогичным образом начиналась история Буратино, только там Папе Карло досталось поленом по лысине. Или его другу Джузеппе? Я поёжился. Когда читаешь книгу, ситуация выглядит комичной, но мне было не до смеха. Мурашки пробежали по спине.

Выручил звонок в дверь.

– Заходи, Джузеппе! – попытался я пошутить, но получилось неудачно, если не сказать жалко. Кто меня мог слышать с лоджии? Чувствовал я себя, прямо сказать, не в своей тарелке, потому с облегчением покинул мастерскую и поспешил к двери. Даже позабыл спросить: «Кто там?» А когда открыл, то остолбенел.

На лестничной площадке стояла Оксана. В зимней курточке‑пуховике, вязаной шапочке, со школьным рюкзачком за плечами.

– Привет! – сказала она и проскользнула мимо меня в прихожую.

– Здравствуй…

– Где у тебя здесь свет включается? – деловито осведомилась она.

Я пришёл в себя, закрыл дверь зажёг в прихожей свет.

Оксана сбросила с плеч рюкзачок и принялась расстёгивать курточку.

– Какими судьбами? – осторожно поинтересовался я.

– Решила посмотреть, как живёт будущий отчим, – напрямую заявила она. – Не возражаешь?

– Попробовал бы… – растерянно пробормотал я.

– Это правильно, – констатировала Оксана. – Тапочки для гостей есть?

Я подал тапочки и тупо пронаблюдал, как она переобувается.

– А почему ты не в школе? – наконец сообразил я.

– В связи с оттепелью протекла крыша школы, классную комнату залило, и нас отпустили домой. Устраивает подобная версия?

Я только развёл руками. Глупый, в общем‑то, вопрос задал. Кто я ей такой? Оксана училась хорошо и если один день решила прогулять, то ничего страшного не случится. Лишь бы не вошло в привычку.

– Есть хочешь?

– А что у тебя на обед?

– Покупные пельмени, чай.

Оксана скривилась.

– Извини, бананов нет.

– А пельмени со сметаной?

– С кетчупом.

– Давай.

– Тогда марш мыть руки.

Я открыл перед ней дверь в ванную комнату, а сам поспешил на кухню. Достал из морозильника пачку пельменей, поставил на плиту кастрюлю с водой, включил электрический чайник. Расставляя на столе тарелки, я услышал, как Оксана вышла из ванной комнаты, зашла в комнату но, не задержавшись там, появилась на кухне.

– М‑да… Небогатый женишок маме достался, – констатировала она.

– Ты себе лучшего найдёшь, – заверил я.

Против обыкновения Оксана не стала пикироваться.

– Отойди‑ка, – отодвинула меня от плиты, – не мужское дело – обед готовить.

– Да уж, пельмени варить – серьёзная наука, – согласился я. – Вари только себе, я недавно завтракал.

– А я одна есть не буду!

– Тогда я попью с тобой чаю. Устраивает?

Оксана сварила десяток пельменей, выложила на тарелку, села за стол.

– Кетчуп по вкусу, – сказал я, пододвигая к ней бутылочку.

Оксана капнула на один пельмень, попробовала.

– Вкусно! – удивилась она. – Первый раз ем пельмени с кетчупом.

Она густо залила пельмени кетчупом и принялась есть. Ела она, как и все подростки, быстро, словно куда‑то опаздывала. Будто не вилкой орудовала, а помелом мела.

– Это я от лени придумал, – сознался я. – В отличие от сметаны, кетчуп долго не портится.

Пока наливал в стаканы чай, Оксана управилась с пельменями и успела помыть тарелку.

– На пожар торопишься? – подтрунил я.

– На вашу свадьбу, – не осталась она в долгу. – Или уже опоздала?

– Ты будешь первая, кто об этом узнает, – заверил я.

Она взяла стакан с чаем.

– А лимон к чаю есть?

– Нет. И бананов, извини, тоже.

– О бананах ты уже говорил. – Оксана обвела взглядом кухню, заметила на холодильнике скучающего Петрушку, которого я использовал в качестве кухонной рукавицы. – А я была в вашем театре. Водили всем классом на спектакль.

– Понравилось?

Она пожала плечами.

– Я тогда училась в первом классе, почти не помню. Помню только, что мы много смеялись… А отчего театр сгорел? От короткого замыкания?

Я вздохнул, взял свой стакан, отпил чаю.

– Помнишь, где стоял театр?

– Помню. На площади Коммунаров.

– Центр города, бойкое место. А знаешь, что построили на месте театра?

– Знаю. Супермаркет.

– Который принадлежит мэру нашего города, господину Полищуку. Такое вот короткое замыкание…

– Понятно, – кивнула Оксана. – Если театры поджигают, значит, это кому‑нибудь нужно.

В очередной раз она меня сразила. Не думал, что в школе сейчас изучают Маяковского. Весьма примечательная параллель. В духе времени.

– А где ты делаешь кукол? – спросила она.

– На лоджии, там у меня мастерская.

– Посмотреть нельзя?

– Отчего нельзя? Можно.

Мы допили чай и прошли на лоджию.

Когда Оксана увидела развешанных по стене лоджии кукол, глаза у неё загорелись и наконец‑то в ней проснулся ребёнок.

– Ух ты! А потрогать можно?

– Ткни этого гнома пальцем в живот.

Она коснулась пальцем куклы и тотчас отдёрнула.

– Сильнее, не бойся!

Оксана надавила пальцем на гнома, он сложился пополам, из глазниц на пружинках выскочили глаза, и гном отчаянно заорал:

– Ва‑ай!

Оксана испуганно отпрыгнула, затем захохотала.

– Хочешь, подарю?

– Ага.

Я снял гнома со стены и протянул ей.

– Я его подсуну училке по математике… – пообещала она.

– Что, вредная?

– Ага… Выше четвёрки не ставит, потому что мама подарков ей не делает… – Оксана безрезультатно потыкала гнома в живот. – А как он заводится?

– Вот так. – Я отобрал у неё гнома. – Возвращаешь конечности в первоначальное положение до щелчка, и гном готов к употреблению.

Оксана взяла куклу, повертела в руках, но больше пробовать не стала. Снова прошлась взглядом по висящим на стене куклам, задержалась на кукле‑скелете, и глаза её опять загорелись.

– Нет! – поспешно отказал я. – Скелет не дам. Он светится в темноте, и учительницу можно так перепугать, что кондрашка хватит.

– Не дашь, так не дашь, – пожала плечами Оксана, отвела взгляд в сторону и неожиданно спросила: – У вас с мамой серьёзно?

Уголки губ у неё обиженно дёрнулись, и я не стал юлить.

– Да.

– Очень?

– Очень.

– Значит, вы займёте мою комнату, а мне придётся перебираться в проходную…

Наивный детский эгоизм невольно вызвал у меня улыбку. Вообще‑то мы с Любашей подумывали обменять наши квартиры на трёхкомнатную, но, понятное дело, в далёкой перспективе. Пока же наше совместное будущее было вилами по воде писано.

– Я тебе ширму поставлю, – пошутил я, но Оксана не приняла шутки.

– Вы уже всё за меня решили!

Я покачал головой и тихо, но твёрдо сказал:

– Мы решили, что решать будешь ты.

Оксана глянула на меня исподлобья, помолчала, теребя в руках гнома.

– Я, наверное, пойду…

– Хорошо, – кивнул я. – Будет время и желание – заходи. Постараюсь, чтобы в твой следующий приход на столе были бананы.

Я проводил Оксану в прихожую, она оделась и вышла, так и не глянув на меня и не сказав ни слова. Даже когда перешагнула порог и я сказал: «До свидания», – она не ответила.

Я постоял на лестничной площадке, пока не хлопнула дверь подъезда. На стене, напротив моей двери красовалась нарисованная жёлтой краской улыбающаяся круглая рожица. То ли колобок, то ли солнышко. Давно красовалась, уж лет пять, и я настолько к ней привык, что иногда здоровался.

– И как тебе моя падчерица? – тихо спросил я.

Рожица улыбалась.

– Согласен, – вздохнул я. – Сложная натура…

Закрыв дверь, я немного постоял в прихожей. В голове крутились невесёлые мысли: как воспринимать неожиданную инспекцию Оксаны? Как светлое предзнаменование или… Так и не решив, как это скажется на нашем с Любашей будущем, я надел фартук, выключил в прихожей свет и направился на лоджию.

В этот раз я приступил к работе с максимальной предосторожностью. Не верил я в сказки и трансцендентные штучки, но ведь было что‑то? Конечно, если хорошо подумать, проанализировать, обследовать лоджию, то можно найти объяснение как внезапному сквозняку, так и тому, почему полено выскользнуло из рук. Но можно и не найти. По крайней мере сразу. Причина может обнаружиться и через день, и через неделю, а я не хотел тратить время попусту.

Неясная тревога не покидала, и, снимая первую стружку, мне казалось, что куклы на стене за спиной шевелятся. Паранойя какая‑то. Пару раз я оглянулся, но, не заметив ничего подозрительного, постепенно втянулся в работу, и туманные страхи отступили.

Когда работа совпадает с хобби, она настолько поглощает, что полностью выключаешься из окружающего. Я вырезал заготовки всех частей куклы и приступил к чистовой обработке рук, ног, туловища… Голову, как всегда, оставил напоследок. Вырезать голову – это работа художника, хотя я и не признавал за собой права называться таковым. К тому же выражение лица, которое следует придать кукле, во многом зависит от того, какие ручки‑ножки и туловище ты сделаешь. Если ручки‑ножки кривые, если наличествуют брюшко, сутулость, то, естественно, выражение лица куклы должно быть брюзгливым. Такой вариант Буратино не подходил, и, естественно, я изначально настроился на стройность и сухопарость фигуры. Правда, не всегда получается по‑задуманному, всё зависит от фактуры древесины. Когда полено сучковатое, волокна в нём волнистые, тогда ручки‑ножки поневоле выходят из‑под резца кривоватыми, а спина согбенной. В данном случае фактура древесины была идеальной, и всё шло как по писанному. Весёленький Буратино должен получиться.

Я настолько увлёкся, что не заметил, как наступил вечер. Когда любимая работа поглощает без остатка, ты словно переносишься в сказочную страну, лишённую неурядиц, где всё у тебя получается, всё путём, ты сам себе хозяин, творец и повелитель. И чем глубже ты погружаешься в мир своих увлечений, тем болезненней обратный переход в обыденность. Особенно если возвращаешься оттуда не по собственной воле, а тебя выдёргивают насильно.

– Вот ты где! – услышал я за спиной, вздрогнул и испуганно обернулся.

На пороге лоджии стояла Любаша.

– Ох… Напугала… – перевёл я дух.

– Это ты меня напугал. Звоню в дверь, звоню, а ты не открываешь. И, как нарочно, ключ запропастился, минут десять искала в сумочке, пока нашла.

– Извини, заработался, не слышал звонка.

Любаша подошла, села мне на колени. Я обнял её, поцеловал в шею, но она, неожиданно вскрикнув, отпрянула.

– Осторожнее! Я уши проколола.

– Ну‑ка, ну‑ка…

Я отвёл её волосы от ушей, посмотрел. Из покрасневших мочек торчали маленькие, как гвоздики, золотые серёжки.

– А где мои серьги? – обиделся я.

– Твои – серебряные, их сейчас носить нельзя. Пока ранки не заживут, нужно носить золотые. Мне Ленка дала на время.

Любаша взъерошила мне волосы и потянула через голову лямку фартука.

– Погоди, – рассмеялся я, ссадил её с колен, снял фартук. – Дай руки помою.

– Давай быстрее, а то у меня времени нет.

– Всегда так… – вздохнул я, направляясь в ванную комнату. – Всё у нас, если не украдкой, так в спешке… Какая это к чёрту любовь?

– У меня дома ребёнок голодный!

– Оксана давно не ребёнок, – возразил я. – К тому же не совсем голодная.

– Для меня она всегда будет ребёнком!.. – возмутилась Любаша, запнулась и, заглянув в ванную, настороженно спросила: – Что значит – не совсем голодная?

– Я её пельменями накормил. Она сегодня ко мне заходила.

– Зачем?

Настороженность в словах Любаши выросла до степени тревоги.

– Насколько понял, хотела посмотреть, как живёт будущий отчим.

– Да? – недоверчиво переспросила Любаша.

– Да.

Я вытерся полотенцем, привлёк Любашу к себе и крепко, чтобы исключить последующие вопросы, поцеловал в губы. Любаша попыталась отстраниться, но я не отпустил, и она обмякла, растаяв в моих руках.

Однако далее всё получилось так, будто мы были женаты чуть ли не вечность и секс стал для нас обыденной супружеской обязанностью. Как ни пытался расшевелить Любашу, но, кроме чисто физиологического удовольствия, ничего другого мы не получили. Причём, скорее всего, только я. Мыслями Любаша была далеко от меня, с дочкой, и все мои усилия заставить её раскрепоститься пропали втуне.

Когда всё закончилось, она приподнялась на тахте, оперлась ладонью о мою грудь и заглянула в глаза.

– Она прогуляла уроки?

Я обречённо вздохнул.

– Нет. Говорит, в школе прохудилась крыша, класс залило талой водой, и их отпустили.

Любаша вскочила с тахты, собрала одежду и скрылась в ванной. Минуты через три она вышла оттуда уже одетой.

– Мне пора.

Я натянул трусы, встал.

– Ладно.

Помог ей обуть сапоги, надеть пальто.

– Пока.

Не глядя, она чмокнула меня в подбородок и выскочила за дверь.

– До завтра? – крикнул я вдогонку.

– Я позвоню, – донеслось с лестничного марша.

Вот, значит, как… Я выглянул на лестничную площадку. Со стены на меня насмешливо пялилась жёлтая рожица.

– Тебе бы всё хихоньки да хахоньки… – мрачно пробормотал я и закрыл дверь. Очарование светлых надежд, царившее в душе после посещения Оксаны, улетучилось без следа. Насмотрелась Любаша американских фильмов, где, что ни отчим, то обязательно похотливый педофил, и теперь, похоже, переживает…

Я принял душ, надел спортивный костюм и, выйдя на лоджию, взялся за уборку. Заготовки сдвинул на середину верстака, щепу и крупную стружку сложил в ящичек, а мелкую стружку и опилки смёл в мусорное ведро. Больше я сегодня работать не собирался – не было настроения. Сварил супчик из пакета, поужинал, отрешённо глядя в беспросветный мрак за окном. Такой же беспросветный, как и в моей душе. Оставалось надеяться, что всё образуется и на старости лет лёгкий ветерок от крыльев синей птицы из волшебной сказки развеет моё одиночество. Неужели сказочные истории происходят только с Золушками и только в юном возрасте? Надежда умирает последней, но пока она жива, теплится последняя искорка, я буду верить в сказку со счастливым концом. А что мне ещё остаётся?

Бесцельно послонявшись по квартире, я включил телевизор, но больше пяти минут смотреть не смог. Настолько паршиво было на душе, что ничего в жизни не хотелось. Разве что удавиться.

Тогда я прошёл на кухню, достал из шкафчика начатую бутылку водки, налил сто граммов, принял как снотворное и направился спать. Авось утром всё утрясётся и мир предстанет перед глазами не таким мрачным. Хотя бы с проблесками света.