Слово при гробе в Бозе почившего государя императора александра павловича

Говорено в московском архангельском соборе

4 февраля 1826 года

Подобен ему не бысть пред ним царь, иже обратися к Господеви всем сердцем своим и всею душею своею, и всею силою своею. — Обаче не отвратися Господь от ярости гнева Своего великого.

(4 Цар. 23:25—26)

О Боже! Так ли неумолим гнев Твой? Царь не только благочестивый, но и беспримерный в благочестии, царь, который сотвори правое пред очима Господнима (4 Цар. 22:2), царь, который старался не только подвластную ему Иудею, но и всю землю израилеву очистить от идолослужения и просветить богослужением истинным, который, как скоро узнал книгу закона Божия, немедленно принес пред нею покаяние в беззакониях своего народа и с тех пор не преставал быть ее учеником, исполнителем, защитником, проповедником, такой царь, с таким сердцем и душою, не мог отвратить Господа от ярости гнева Его великого; но гнев сей открылся раннею и внезапною смертию сего самого царя — Иосии. О, Боже! Так ли неумолим гнев Твой?

Не таков ли гнев Божий над нами, россияне? Ибо что значит сия, не угрожавшая нам, но уже действительная кончина сего поистине благочестивейшего царя, — кончина, которой ни лета его не призывали, ни силы, по-видимому, не допускали ни самая болезнь в начале своем, не предвещала? Не то ли сие значит, что Бог нами прогневан, и не отвратися Господь от ярости гнева Своего великого?

Не познал иудейский народ цены сокровища, которое имел в царе своем Иосии: не познал, когда имел, и не воспользовался сим сокровищем. Весь Иуда и Иерусалим плакаша о Иосии. И Иеремия возрыда по Иосии. И глаголаша вси князи и княгини плачь по Иосии (2 Пар. 35:24—25). Ах! поздно большая часть из них плакали по Иосии вместо того, чтобы прежде усерднее плакать вместе с Иосиею, когда сердце его сокрушалось покаянием и смирялось пред грозным судом Божиим, когда он плакал пред Богом и был услышан. Иеремия, без сомнения, лучше всех знал, почему рыдал, когда другие только плакали: он рыдал удвоенным плачем, плачем о лишении царя и плачем о позднем плаче народа.

Народы, которым Бог в день благоволения Своего даровал благословенного Александра! (Ибо народам был Он от Бога дарован, а не одному народу российскому.) Народы! Познали ль вы всю цену сего сокровища? Упрочили ль для себя всю пользу, которою оно могло вас обогатить? Какое пророческое слово может ответствовать на сие? Время будет на сие ответствовать событиями. Вечный, владычествующий временами, да речет мир на преемника могущества и добродетелей Александра, дабы возобновился и не умолкал глас радости и спасенья в селениях праведных!

Но нам теперь говорить ли о великом сокровище? Оплакивать ли великую потерю? Говорить ли от избытка сердца печального? Или молчать от недостатка слова достойного? Дайте мне слово или научите меня молчанию. Не умею говорить и безмолвствовать не умею. Отрекаюсь от необъятного подвига хвалить Александра, уже Благословенного; но нельзя удержаться от печального пред Церковию размышления и слова о царе, который, подобно как Иосия, достоин, чтобы по нем рыдали пророки.

Представьте себе человека, который стоит над потоком и видит, как его сокровище низвергается в глубину. Касаясь вод, оно производит звук и рождает круги, один другого пространнейшие, но в то же мгновение скрывается в глубине, и только трепетание вод остается приметным зрителю. Подобно сему, кто может созерцать, пусть станет теперь над потоком времен, над водами народов, как изъясняется язык пророческий. Смотри, как драгоценная жизнь явилась, подвигла своею силою народы; наполнила своею деятельностью многочисленнейшие круги, один другого пространнейшие, произвела громкие звуки славы, но вдруг она погрузилась в вечность, и одно трепетное движение грозной нечаянности простерлось по всем известным народам.

Александр, еще в колыбели, радость и надежда Отечества, — Александр, в порфирородном семействе, утеха и любовь, — Александр, в начале века на престоле, как солнце на востоке, — Александр в России, отец народа, спаситель империи, — Александр в Европе восстановитель царей, примиритель царств, душа царственных советов Европы, — Александр в Царствии Божием, избранное орудие Царя Христа, чтобы торжественно утешить и возвеличить христианство там, где оно торжественно было целым народом отвержено и поругано, плотоносный Архистратиг небесных на земле сил, побеждающий небесным оружием, Кровию Агнца, кротостию и смирением!¹ Какие светлые виды! Какие величественные образы! Но как внезапно все они закрываются одною мрачною чертою: Александр во гробе!

Если в области природы есть предзнаменования и предчувствия необыкновенного и великого, подобно как в высшей области духа прообразования и пророчества, жизнь Александра многократно была оными ознаменована.

Что значит, что его рождение было в день, когда удаленное от нас солнце обращается к нам со своим светом, а вступление на престол империи в то время, когда солнце, увеличив свет до равновесия со тьмою, начинает для наших стран весну, время развития и оживления земной природы? Так случилось? Покойный ответ для людей, которые труд рассуждать почитают излишним и боятся, чтобы не узнать чего необыкновенного или чтобы не встретиться с провидением! Не так ничтожны знамения времен для мудрого, который знает, что в руце Господни власть земли, и потребнаго на время воздвигнет на ней (Сир. 4:4). Святой Амвросий Медиоланский, даже говоря о Рождестве Спасителя, столь обильном знамениями чудесными, не оставляет без замечания и сего естественного знамения времени, что с Рождеством Христовым день возрастает (Слово на Рождество Христово).

Что значила необыкновенно живая радость, о которой еще можешь вопросить старцев твоих, Россия, и рекут, — необыкновенно, говорю, живая радость народа, при рождении Александра, когда родившийся младенец был только еще наследник наследника? Что и сие значило, что когда внуки, как новосаждения масличные, окружали Великую Екатерину, все прекрасны душою, все возлюблены, Александр преимущественно был ее восхищением? Что значил восторг России, когда она увидела Александра на престоле? Опыт дает право сказать, что то были великие предчувствия великой императрицы и империи.

Сообразно со знамениями времен, одним из первых подвигов царствования Александрова было старание умножить свет в Севере, ему подвластном. Учреждения для просвещения народа умножены, ограждены постановлениями, расположены в правильных кругах, приведены к общему средоточию, находящемуся близ самого престола, украшены новыми предметами знании, обогащены способами, возвышены в правах как для сообщающих, так и для приемлющих просвещение. Как распространился от сего свет и сколько был он благотворен, пусть усматривают и определяют просвещенные. Царское дело — создать обители просвещения прочно и благолепно и покрыть своим высоким покровительством, а не преподавать учение или руководствовать юношей.

Но особенное время, на которое Имеющий в руце Своей власть земли, как необходимо потребнаго, воздвиг Александра, было не тихое утро России, но бурный вечер Европы. Буря мятежа разрушила и престол царя, и алтари Христовы у народа, который дотоле, по-видимому, дышал только легким ветром, и ужасные развалины омывал продолжительный дождь кровавый. Из порывов безначалия родился, как сильный вихрь, похититель власти, который то уносил престолы с мест, где они были, то поставлял их на местах, где их не было, и который, наконец, подняв большую часть Европы, нес обрушить ее на Россию.

Что, если бы на сие время, когда так укрепился и возвысился сей излишний на земле, — что, если бы не воздвиг Господь потребнаго на ней? Что было бы с народами, которые со дня на день умножая собою число порабощенных, чрез сие самое умножали число орудий порабощения, увеличивали силу поработителя и которым он не хотел оставить другой безопасности, как войти в порабощение, ни другой чести, как быть орудиями порабощения? Что было бы со священным царским достоинством, которое непорфирородный царь оскорблял сугубо, и унижением порфирородных, и возвышением непорфирородных? Что было бы с народным духом, что было бы с просвещением и разумом образованнейшей части света, когда неограниченное самолюбие, никаких границ не уважавшего властителя, непременно требовало, чтобы все умели только раболепствовать пред ним, чтобы добродетель подвизалась только исполнять его волю, истина — ему ласкательствовать, знания — изобретать только средства для его целей, искусства — производить ему памятники его славы или размножать его идола? Чего надлежало ждать и христианскому богослужению от мнимого в своей земле восстановителя оного, который дал ему вид восстановления только для того, чтобы чрез то получить себе вид освящения, который одною рукою восстановлял алтарь Христов, а другою гораздо с большим усилием созидал Синагогу христоубийственного народа?² Что было бы с землею, столь много бедствующею и еще более угрожаемою?

Какая бездна зол открывается при сем размышлении! Потому, какое беспредельное благодеяние Имеющаго в руце Своей власть земли, что воздвиг на ней Александра, дабы заключить сию бездну! Чем бедственнее и ужаснее то, что было, и было бы без него, тем величественнее и благотворнее то, что чрез него последовало.

Бог, Который воздвиг Александра на время необычайных браней и подвигов, научил его противопоставлять оружиям воинства плотским не одни плотские, но наипаче духовные, даже, без несправедливой кому-либо укоризны, можно сказать, адским оружиям — небесные, хитрости — правду, дерзости — твердость и терпение, надменности — кротость и смирение, надежде на искусство и силы человеческие — упование на помощь и провидение Божие. И что же последовало? Идол Франции сокрушился о грудь России. Невольным поклонникам его дана свобода выйти из заблуждения. Союзом названные оковы многих царств распались. Александр с победою в столице врагов, разрушивших тебя, возрожденная потом столица Александра, и наказует их наказанием праведника, — милостью (Пс. 140:5). Ни к чему не прикасается; ничего не требует; не показывает и не принимает славы победителя; дарит им пленных; воздает христианскую честь их царю-мученику; дает им безопасность провозгласить изгнанного царя и восстановить законный, но давно разрушенный престол. Какая необыкновенная победа над врагами! И поелику столь высокая победа ни на минуту не подвигла духа Александрова с глубокого основания смирения, то какая еще более необыкновенная победа над самою победою!

И что еще! Слава побед, по правде пред тем почти забытой, принесена Господу сил. Неукротимый дотоле дух браней связан. Союзам царей и царств, для которых не находили дотоле более приличного закона, как закон своекорыстия и взаимной зависти, Александр сильным примером своим положил в основание закон бескорыстия и благоволения, словом, закон христианский. Несогласия народов или прекращены, или обессилены. Крамолы если не уничтожены, то приведены в отчаяние. Дела, которые решал меч, уже разрешаются советами. Многочисленное воинство Александра стоит в тишине как величественная стража мира не только России, но и Европы. Оградясь от врагов внешних, Александр, по собственному его изречению, обращается против врагов внутренних, против неправосудия, неблагочиния, неблагочестия; как солнце, правильными шествиями обходит землю, ему подвластную, повсюду являя всех одушевляющий взор благоволения, пример благоговения к Богу, действия правды и милости. Мы наслаждались безопасностью и покоем; ожидали и требовали блаженства: увы, может быть, слишком нетерпеливо и с ропотом ожидали, не рассуждая о трудностях, какие встречают созидающие благо народов; может быть, несправедливо требовали, будучи недостойны блаженства, сами препятствуя созиданию оного недостатком чистой и послушливой ревности к общему благу, истощая общее изобилие нашею роскошью, затрудняя законы и действие их преумножением беззаконий; и видел Господь; и прогневался; и не отвратися Господь от ярости гнева Своего великого!

Где сей новый Иосия, иже обратися к Господеви всем сердцем своим, и всею душею своею, и всею силою своею? Что принесло нам величественное шествие? Что нашло наше ревностное сретение? Одно мертвенное, оставшееся от бессмертного. Да плачет вновь весь Иуда и Иерусалим — весь народ и град престольный! Да глаголют вси князи и княгини плач! Да рыдают служители Слова и таинств, рыданием Иеремииным или плачем Давидовым!

Слышу плач певца израилева: Горы Гелвуйския! да не снидет роса, ниже дождь на вас! За что сие проклятие на невинную природу? Яко тамо повержен бысть щит сильных (2 Цар. 1:21), жалуется певец израилев. Но сильные повергли щит, уступив сильнейшим в брани, за что же негодовать на место, которое приняло их в падении? Прииди, певец скорби: я укажу тебе место, более достойное негодования. Прииди, помоги мне сетовать на горы таврийския. Горы Таврийския! да не снидет роса, ниже дождь на вас! Не оружием врагов поражены тамо сильные: горный ветер пронзил главу священную. Не малый щит немногих сильных повержен тамо: великий щит благоденствия великой империи, крепкий щит мира Европы, проникнут стрелою невидимою. Не Саул оставленный ищет тамо смерти, которая окружает его, но возлюбленный Давид ищет жизни для возлюбленной болящей супруги, а никем не подозреваемая смерть его самого ищет. Горы Таврийския! да не снидет роса, ниже дождь на вас!

Но тщетно и сие негодование и, может быть, дерзостно. Смиримся под крепкую руку Божию (1 Пет. 5:6). И для нас, и для оплакиваемого нами лучше молиться, нежели жаловаться.

Царю Царей! Ты воздвиг Его на время; Ты воззвал Его к вечности. Приими то, что Ты даровал; не остави тех, которых лишаешь. Ты взял сего царя как праведного, от лица неправды (Ис. 57:1), когда она готовилась вновь разродиться отступлением от Царей (ибо разрушителя крамол всемирных надлежало устранить от тяжкой скорби видеть их отрасль, проникшую даже в Отечество); умилосердися, Господи, возьми сию неправду от лица оставшихся праведных! Христе, животе наш! В Тебе Едином искал Он врачевства и жизни во дни болезни своей; сподоби Его истее Тебе причащатися в невечернем дни царствия Твоего, в Соборе царей, вечно с Тобою царствующих! Аминь.