В преддверии 1‑й мировой войны

Благодаря падению Австро‑Венгрии и русской и немецкой революциям, стали достоянием гласности такие факты и дипломатические документы, которые при других условиях остались бы под спудом на долгие годы, если не навсегда. Поэтому теперь уже можно сказать, что бесспорная вина за первую мировую войну лежит на центральноевропейских державах.

И тем не менее до сих пор этот вопрос толкуют разно. Кто – по недобросовестности и предвзятости, кто – под давлением своих патриотических эмоций, кто – по недостаточному знанию. Более свободные, в смысле беспристрастия, Соединенные Штаты, принявшие участие лишь в конце войны и не связанные в прямом смысле Версальским договором, могли бы уже правильно осветить этот вопрос. Но в обширной американской исторической литературе царит чрезвычайное разномыслие о виновниках войны. Один из здешних журналов произвел анкету, опросив 215 профессоров. Сводя мнения всех оттенков в две категории, пришел к удивительному результату: 107 опрошенных лиц высказались за виновность центральных держав и 108 – за виновность Антанты…

В своем очерке «Роль России в возникновении первой мировой войны» (1937 г.) я подробно исследовал этот вопрос. Не буду останавливаться на доказательствах таких общеизвестных явлений, как бурный подъем германского «промышленного империализма», находившегося в прямой связи с особым духовным складом немцев, признававших за собою «историческую миссию обновления дряхлой Европы» способами, основанными на «превосходстве высшей расы» над всеми остальными. Признание, которое с величайшей настойчивостью и систематичностью проводилось в массы властью, литературой, школой и даже церковью. Причем немцы без стеснения высказывали свой давний взгляд на славянские народы, как на «этнический материал», или еще проще, как на «Dungervolker» – т. е. навоз для произрастания германской культуры. Таким же, впрочем, было презрение и к «вымирающей Франции», которая должна дать дорогу «полнокровному немцу».

«Мы организуем великое насильственное выселение низших народов»

– это старый лейтмотив пангерманизма.

Достойно удивления, с какой откровенностью, смелостью и… безнаказанностью немецкая пресса намечала пути этой экспансии. Вероятно, наиболее определенно писал об этом известный Бернгарди[[62]] – идеолог военного и воинствующего клана в своих «Военных заповедях»: он требовал от Англии «раздела мирового владычества» и невмешательства в вопросы территориального расширения Германии.

«С Францией наобходима война не на жизнь, а на смерть, – говорит он, – война, которая уничтожила бы навсегда ее роль как великой державы и повела бы к ее окончательному падению. Но главное наше внимание должно быть обращено на борьбу со славянством, этим нашим историческим врагом».

Что нового, в сущности, говорил и делал впоследствии Гитлер? Он стремился выполнить план, намеченный его предшественниками, только… с большей эластичностью. Усыпляя и обманывая попеременно то Запад, то Восток, шантажируя тех и других, облекая неприкрытый захват и насилие «идеологическими» мотивами.

Что касается Австро‑Венгрии, то ее «дранг» был несколько умереннее: «австрийская гегемония на Балканах» – основной лозунг ее политики, проводимый особенно ярко с 1906 г., когда министром иностранных дел стал Эренталь, а начальником Генерального штаба – генерал Конрад фон Гетцендорф. В год наибольшей военной неготовности России (1905), официозный австрийский орган «Danger's Armeezeitung», ссылаясь на «высокоавторитетный источник», позволял себе писать:

«Если мирным путем осуществить австрийскую гегемонию на Балканах будет невозможно, тогда надо искать разрешения вопроса не на Балканах, а на другом театре войны»…

Австро‑Венгрия, страдавшая внутренними недугами – «лоскутностью» состава населения, немецко‑венгерским соперничеством и славянским отталкиванием, не обладала достаточными средствами для выполнения намеченных задач. Но за спиной ее стояла могущественная Германия, поддерживающая ее в агрессивных начинаниях. Союзник, но и руководитель. И потому, когда еще в июне 1913 г. Австрия решила зажечь мировой пожар нападением на Сербию и поставила в известность об этом берлинский кабинет, то из Берлина, считавшего данный момент неподходящим, раздался суровый окрик:

«Попытка лишения Сербии ее завоеваний, – сообщало германское министерство иностранных дел австрийскому послу графу Сечени, – означала бы европейскую войну. И потому Австро‑Венгрия, из‑за волнующего ее неосновательно кошмара великой Сербии, не должна играть судьбами Германии».

И Австрия отступила… временно.

Поперек австро‑германских путей стояла Россия, с ее вековой традицией покровительства балканским славянам, с ясным сознанием опасности, грозящей ей самой от воинствующего пангерманизма, от приближения враждебных сил к морям Эгейскому и Мраморному, к полуоткрытым воротам Босфора. Поперек этих путей стояла идея национального возрождения южных славян и весьма серьезные политические и экономические интересы Англии и Франции.

Было над чем призадуматься.

Но при всех этих условиях и напряжении, причин для мирового столкновения было достаточно, и Германия и Австрия выжидали лишь подходящего времени. А повод… Если бы не было сараевского выстрела, то не трудно было найти другой повод.

* * *

Из собранного обширного материала о генезисе войны я приведу несколько фактов, чтобы восстановить в памяти читателя облик важнейших персонажей мировой драмы – подлинных виновников войны.

28 июня 1914 года раздался сараевский выстрел.

Как отклик на долгие годы австро‑мадьярского режима, как следствие национального подъема южных славян, как результат революционно‑освободительной деятельности, охватившей в ту пору почти всю славянскую молодежь, особенно в захваченных австрийцами Боснии и Герцеговине.

Наследник австро‑венгерского престола, эрцгерцог Фердинанд, при посещении г. Сараево был убит босняком, австрийским подданным Принципом. Запутать в это дело сербское правительство австрийцам при всем старании не удалось, но в заговоре замешаны были некоторые сербские граждане.

На другой день после убийства австро‑венгерский канцлер Берхтольд писал венгерскому премьеру графу Тиссо о своем намерении «использовать сараевское преступление, чтобы свести счеты с Сербией». Но для этого нужны были согласие и помощь Германии. Поэтому император Франц‑Иосиф посылает меморандум и письмо императору Вильгельму, в которых цель предстоящего выступления определялась следующими словами:

«Нужно, чтобы Сербия, которая является ныне главным двигателем панславянской политики, была уничтожена, как политический фактор на Балканах».

5 июля Вильгельм дал ответ австро‑венгерскому послу – графу Сечени:

«Если бы дело дошло даже до войны Австро‑Венгрии с Россией, вы можете быть уверены, что Германия с обычной союзнической верностью станет на вашу сторону… Если в Австрии признается необходимость военных действий, было бы жалко упустить столь благоприятный случай».

Значит, теперь момент считался подходящим…

В такое напряженное время Вильгельм, чтобы замести следы, решил уехать «на отдых» в шхеры.

19 июля австро‑венгерское правительство окончательно решило вопрос о войне с Сербией. Причем в принятой резолюции постановлено было гласно – перед лицом мира, декларировать свою территориальную незаинтересованность; негласно же – считать, что не исключена возможность раздела Сербии между Австрией и соседями, возможность

«поставить Сербию в зависимое отношение к монархии (Австро‑Венгрии) путем свержения династии и других мер».

Даже германский канцлер Бетман‑Гольвег на полях депеши, сообщавшей об этом постановлении, сделал пометку: «Невыносимое лицемерие!»

В сущности, основные положения ультиматума Сербии были выработаны еще 11 июля, посланы в Берлин и им одобрены. Но предъявление его Сербии Австрия задерживала до отъезда из Петербурга президента Франции Пуанкаре, который делал визит императору Николаю II. Берлин был этим недоволен, и Вильгельм на докладе написал: «Как жаль!» В тот же день австро‑венгерский посол граф Сечени телеграфировал своему канцлеру Берхтольду:

«Министр иностранных дел крайне сожалеет об этой отсрочке и опасается, что сочувственное отношение и интерес к этому шагу в Германии могут ослабеть».

Тем не менее только 23 июля Австрия предъявила Сербии ультиматум – вызывающий, оскорбительный, произведший повсюду, за исключением Берлина, ошеломляющее впечатление своим возмутительным содержанием. Ультиматум, для выполнения которого давалось 48 часов, требовал, между прочим, немедленного исключения со службы всех сербских офицеров и чиновников, имена которых укажет австро‑венгерское правительство, «как ведущих пропаганду против Австрии»; пункт 5‑й требовал учреждения в самой Сербии «австро‑венгерских органов для сотрудничества в подавлении революционных движений против Монархии» (Австро‑Венгрии); пункт 6‑й – «допущения австрийских чиновников к производству следствия, на сербской территории». И т. д.

Сербия приняла с небольшими оговорками восемь пунктов австрийских требований и только от 6‑го отказалась. Ответ ее произвел всюду большое впечатление своей крайней умеренностью и уступчивостью, и даже Вильгельм сделал пометку на докладе министерства:

«Большой моральный успех Вены. Но он исключает всякий повод к войне».

Вот о чем больше всего заботился Берлин – о приличном поводе. Война уже была предрешена…

Получив сербский ответ, австро‑венгерская миссия, даже не запрашивая свое министерство, покинула Белград.

Итак, разрыв…

В ближайшие семь дней пришли в действие все силы, все тайные и явные пружины, все закулисные и дипломатические влияния.

Россия делала ряд попыток непосредственными сношениями с Австрией склонить ее к возобновлению переговоров на базе сербского ответа, но встречала категорический отказ. И все дальнейшие попытки нашего министерства были также безуспешны, ибо, как мы знаем теперь, австрийский посол в Петербурге граф Сапари имел секретные инструкции Берхтольда – «вести разговоры ни к чему не обязывающие, отделываясь общими местами»…

Англия, поддержанная Францией и Италией, предлагала Берлину и Вене передать конфликт на обсуждение конференции четырех великих держав. Отказ. А граф Сечени из Берлина телеграфирует в Вену:

«Нам советуют выступить немедленно, чтобы поставить мир перед свершившимся фактом».

Сербский королевич‑регент Александр обратился к русскому императору с просьбой о помощи, вручая в его руки судьбу своей страны. Государь ответил (9 августа):

«…Пока остается хоть малейшая надежда на избежание кровопролития, все мои усилия будут направлены к этой цели. Если же… мы ее не достигнем, Ваше Высочество, можете быть уверены, что Россия ни в коем случае не останется равнодушной к участи Сербии».

Но надежд уже больше не было…

27 июля английский министр Грей повторил свое предложение, прося Берлин воздействовать на Австрию. Бетман‑Голвег телеграфировал по этому поводу, венскому правительству:

«Отказываясь от всякого мирного предложения, мы станем в глазах внешнего мира виновниками войны. Это сделает невозможным наше положение и внутри страны, где мы должны считаться противниками войны».

Эта официальная телеграмма сопровождена была другой – графа Сечени:

«Германское правительство уверяет самым категорическим образом, что оно совершенно не согласно с предложением (Грея), что оно категорически против него и переслало переписку только для отбытия номера».

Кто сказал – «невыносимое лицемерие»?..

При таких обстоятельствах Австро‑Венгрия, отвергнув и русское, и английское предложения, 28 июля объявила Сербии войну.

* * *

Сущность взаимоотношений и договоров, связывающих заинтересованные державы в разразившемся конфликте, можно вкратце определить так:

1) Германия, одобряя нападение Австро‑Венгрии на Сербию, выступит против России, если последняя заступится за Сербию.

2) Франция выступит на стороне России, если последняя, заступившись за Сербию, подвергнется нападению Германии.

Гораздо менее определенной была позиция Англии.

Того слова, которого в течение многих дней добивались от Англии Сазонов и Пуанкаре – официального заявления о солидарности с ними, – слова, которое ясно и, главное, своевременно сказанное, могло бы еще остановить австро‑германское безумие, все еще сказано не было…

29 июля Лондон предложил Берлину еще один выход. Грей допускал занятие Австро‑Венгрией «в качестве залога» части сербской территории со столицей Белградом и приостановку затем дальнейшего наступления – впредь до выяснения посредничества держав. И при этом впервые в английском голосе послышалась угроза: в случае, если Германия и Франция будут вовлечены в конфликт, Англии невозможно будет оставаться безучастной.

В этот день Берлин явно почувствовал тревогу. С ночи на 30 и по 31 июля германский канцлер бомбардирует Вену шестью телеграммами, отменявшими одна другую, в которых даются неискренние советы продолжать переговоры с державами. Неискренние потому, что в них повторяется все тот же основной мотив:

«Если Вена откажется от всяких предложений – невозможно будет свалить на одну Россию одиум войны, которая может вспыхнуть».

Толкнуть Россию на первый шаг, свалить на нее одиум – вот главная задача…

В то же самое время параллельно идут несколько иные разговоры и выносятся другие решения.

30 июля австрийский военный агент в Берлине Бинерт, по поручению начальника немецкого Генерального штаба фон Мольтке, телеграфирует ген. Конраду:

«Всякая потерянная минута усиливает опасность положения, давая преимущество России… Отвергните мирные предложения Великобритании. Европейская война – это последний шанс на спасение Австро‑Венгрии. Поддержка Германии вам абсолютно обеспечена».

А в ночь на 31 июля сам Мольтке телеграфировал:

«Берегитесь русской мобилизации. Надо спасать Австро‑Венгрию. Мобилизуйтесь немедленно против России. Германия мобилизуется».

Того же числа вечером состоялось совещание Венского правительства, о котором в протоколе говорится:

«Его Величество… заявил, что остановка военных действий против Сербии невозможна… Его Величество одобрил предложение – старательно избегать принятия английского предложения, но формой ответа засвидетельствовать наши примирительные настроения».

И в тот же вечер император Франц‑Иосиф подписал указ о мобилизации остальной части армии, сосредоточив ее против России в Галиции.

Так венценосцы и государственные деятели центральных держав соперничали друг с другом в лицемерии и попирали элементарные понятия человеческой морали, толкая в пропасть свои монархии.

* * *

Россия не была готова к войне, не желала ее и употребляла все усилия, чтобы ее предотвратить.

Положение русских армий и флота после японской войны, истощившей материальные запасы, обнаружившей недочеты в организации, обучении и управлении, было поистине угрожающим. По признанию военных авторитетов, армия вообще до 1910 года оставалась в полном смысле слова беспомощной. Только в самые последние перед войной годы (1910–1914) работа по восстановлению и реорганизации русских вооруженных сил подняла их значительно, но в техническом и материальном отношении совершенно недостаточно.

Закон о постройке флота прошел только в 1912 году. Так называемая «Большая программа», которая должна была значительно усилить армию, была утверждена лишь… в марте 1914 г. Так что ничего существенного из этой программы осуществить не удалось; корпуса вышли на войну, имея от 108 до 124 орудий против 160 немецких и почти не имея тяжелой артиллерии и запаса ружей. Что же касается снабжения патронами, была восстановлена лишь старая, далеко недостаточная норма в одну тысячу против трех тысяч у немцев.

Такая отсталость в материальном снабжении русских армий не может быть оправдана ни состоянием финансов, ни промышленности. Кредиты на военные нужды отпускались и министерством финансов и последними двумя Государственными Думами достаточно широко.

В чем же дело?

Наши заводы медленно выполняли заказы по снабжению, так как требовалось применение отечественных станков и машин и ограничен был ввоз их из‑за границы. Затем – наша инертность, бюрократическая волокита и междуведомственные трения. И, наконец, правление военного министра Сухомлинова – человека крайне легкомысленного и совершенно невежественного в военном деле. Достаточно сказать, что перед войной не подымался вовсе вопрос о способах усиленного военного снабжения после истощения запасов мирного времени и о мобилизации военной промышленности!

Невольно ставишь себе недоуменный вопрос, как мог продержаться у власти в течение 6 лет этот человек, действия и бездействие которого вели неуклонно и методично ко вреду государства?!

Под влиянием явной нашей неготовности и преимущества наших противников в быстроте мобилизации, планы на Западном фронте, на случай наступления на Россию, носили характер оборонительный. Еще в мирное время сухомлиновская стратегия отказалась от использования выдвинутого передового театра (Польши), упразднив находившиеся там крепости и уведя несколько дивизий в глубь страны. Мера – вызвавшая в свое время большое возбуждение и в России и во Франции[[63]]. Последние директивы 1913 г. хотя и были несколько решительнее, но и они носили печать пассивности – и в распределении сил, и в предоставлении главнокомандующему фронтом относить район развертывания армий далеко в глубь страны (на линию Ковно – Брест – Проскуров).

В силу создавшихся международных отношений, австрийская армия, как и австрийская политика, не имели самодовлеющего значения. Наши планы войны на Западном фронте поэтому предусматривали только одну комбинацию – борьбу с соединенными австро‑германскими силами.

Вся совокупность реальной российской обстановки и преобладавшие настроения свидетельствуют непреложно, что Россия не желала и не могла желать войны.

Совершенно другая картина наблюдалась в Германии. По оценке и нашего и немецкого Генеральных штабов, Германия уже в 1909 году была совершенно готова к войне. В 1911–1912 годах прошли через рейхстаг законы о чрезвычайном военном налоге, об увеличении контингента и больших формированиях специальных частей. А в 1913 г. состоялось новое увеличение набора, усилившее мирный состав германской армии на 200 тыс. человек, т.е. на 32%.

Усиливалась значительно и австро‑венгерская армия, по мнению ее фактического руководителя ген. Конрада «готовая» уже в 1908–1909 годах. Конечно, расценивалась она нами неизмеримо ниже германской, а разноплеменный состав ее со значительными контингентами славян представлял явную неустойчивость. Тем не менее для скорого и решительного разгрома этой армии, наш план предусматривал развертывание 16 корпусов против предполагавшихся 13 австрийских.

Центр тяжести предстоящего столкновения лежал конечно в планах Берлина. Задолго до войны, в военной литературе, в переписке военных авторитетов, в секретных докладах и планах германского Генерального штаба совершенно ясно и твердо проводилось не только решительное наступление, как стратегическая доктрина, но и нападение, как историческая и политическая цель.

Германский план войны, окончательно выработанный генералом Мольтке (младшим), предусматривал нанесение первоначального удара главными немецкими силами в 35½ корпусов по Франции, и активную оборону 4‑мя корпусами Восточной Пруссии. Одновременно должна была ударить на Россию австро‑венгерская армия.

В конце мая 1914 г., т. е. за месяц с лишним до сараевского выстрела, на совещании в Карлсбаде генералов Мольтке и Конрада было установлено, что «всякое промедление ослабляет шансы на успех союзников». И на вопрос Конрада, как рисуется ему будущее, Мольтке ответил:

– Мы надеемся покончить с Францией в течение шести недель после открытия военных действий или, во всяком случае, преуспеть за это время настолько, чтобы перебросить большую часть наших сил на Восток.