Старый моральный строй является личным

55. Более глубокое и более личное рассмотрение, одновременно практическое и теоретическое, рисует нам положительное мышление единственно способным по своей природе непосредственно развивать социальное чувство, являющееся первым необходимым основанием всякой здоровой морали. Старый строй идей мог побуждать к нравственности только с помощью тяжелых косвенных средств, реальный успех которых должен был быть, в виду, по существу личной, тенденции этой философии, весьма несовершенным, когда мудрость духовенства не сдерживала ее стихийного влияния. Эта необходимость теперь признана, по крайней мере эмпирически, касательно метафизического мышления в собственном смысле слова, которое в области морали никогда не могло привести ни к какой другой действительной теории, кроме гибельной системы эгоизма, столь обычной теперь вопреки множеству противоположных разглагольствований: даже онтологические секты, которые серьезно протестовали против подобного заблуждения, в конце концов заменили его смутными или несвязными понятиями, неспособными иметь какое–либо практическое значение.

Столь печальная и, однако, столь постоянная тенденция должна корениться гораздо глубже, чем это обыкновенно предполагают. Она в самом деле обусловлена неизбежно личным характером этой философии, которая, ограничиваясь всегда рассматриванием индивида, никогда не могла реально охватить изучение рода, в силу неминуемого следствия, вытекающего из ее неосновательного логического принципа, который, по существу, сводится к вдохновению в собственном смысле слова очевидно исключающему возможность всякого коллективного применения. Ее обычные формулы являются только наивным выражением ее основного духа; для каждого из ее последователей господствующей, мыслью неизменно является мысль о собственном я; всякие другие существования, даже человеческие, неясно выражаются одной отрицательной концепцией — и их неопределенное целое составляет не–я; понятие мы не может находить в ней никакого посредственного и обособленно отведенного ему места. Но, исследуя этот предмет еще глубже, приходится признать, что в этом, как и во всяком другом, отношении метафизика и догматически, и исторически оказывается в преемственной связи с самой теологией, лишь разрушительное видоизменение которой она всегда могла составлять. В самом деле, эта черта неизменного эгоизма преимущественно принадлежит в более сильной степени теологической мысли, всегда занятой у каждого верующего по существу личными интересами, огромное преобладание которых неизбежно поглощает всякое другое соображение, и даже наивысшая преданность не могла бы здесь внушать истинное самоотвержение, справедливо рассматриваемое тогда как опасное заблуждение.

Только частое противоречие этих вымышленных интересов с реальными интересами доставило благоразумному духовенству разумное средство моральной дисциплины, которое нередко могло побуждать во имя общественного блага на удивительные жертвы, однако последние только казались таковыми, но сводились всегда к благоразумному уравновешиванию интересов. Доброжелательные и бескорыстные чувства, свойственные человеческой природе, должны были, без сомнения, проявляться и при этом строе и даже, в некоторых отношениях, в силу его косвенного влияния; но хотя их порывы не могли быть таким образом заглушены, их характер должен был все–таки подвергаться сильному искажению, которое, вероятно, не позволяет нам еще, за отсутствием чистого и прямого их выражения, познать со всей полнотой их природу и их напряженность. Позволительно, сверх того, предположить, что эта постоянная привычка к личным расчетам в области наиболее дорогих интересов верующего развивала у человека путем постепенной аналогии даже и во всяком другом отношении излишнюю осторожность, предусмотрительность и, в конечном итоге, преувеличенный эгоизм, который совершенно не обусловливался его основной организацией и который поэтому сможет уменьшиться при лучшем моральном порядке. Какова бы ни была достоверность этого предположения, остается, тем не менее, бесспорным, что теологическая мысль, по своей природе, по существу индивидуальна и никогда не бывает непосредственно коллективной.

Для веры — и, в особенности, монотеистической — социальная жизнь не существует, ибо вера не видит той цели, к которой последняя беспрестанно стремится; человеческое общество с этой точки зрения непосредственно представляет только скопление индивидов, соединение которых почти так же случайно, как и скоропреходяще, из которых каждый озабочен своим личным спасением и которые рассматривают участие в спасении другого как могущественное средство лучше заслужить собственное спасение, подчиняясь предписаниям, свыше налагающим на них эту обязанность. Мы всегда, конечно, будем выражать почтительное удивление благоразумию духовенства, которое при благоприятном давлении общественного инстинкта сумело долгое время извлекать весьма важную практическую пользу из столь несовершенной философии. Но это справедливое признание не может идти до согласия искусственно удлинять этот первоначальный порядок за пределы его предварительного назначения, когда наступило, наконец, время для системы, более соответствующей всей совокупности нашей интеллектуальной и чувственной природы.

Date: 2015-05-19; view: 416; Нарушение авторских прав