Праздник ожидания праздника

Купили люстру! Оказывается, за высокими полуприкрытыми воротами скрывается огромный двор, а в нем – «Базар», и вещей тут видимо‑невидимо. Заправляет «Базаром» странная пара – тихая неприметная женщина и ее муж‑алкоголик. Цены грошовые. Старинные карусели, жемчуга, сервизы из фарфора, картины, одежда, игрушки – страна необычных вещей. Тут мы и присмотрели люстру. Изящные крепления, классическая форма плафонов. Берем!

Алкоголик подцепил ее палкой с крючком, снял с потолка.

Мы проверили плафоны – на одном была небольшая трещинка. Чепуха.

– С упаковкой проблема – нет тары, – объяснил алкоголик и куда‑то пошел.

Вскоре вернулся с картонным ящиком и, чтобы не оборачивать каждый плафон, снял с вешалки полушубок из лисьего меха и положил его на дно коробки.

– Не жалко? – спросила Маня.

– Да ну, – махнул он рукой, – добра на всех хватит.

Мы с Маней стали захаживать в «Базар», купили мне розовый пиджак на открытие выставки за десять крон, игрушки для всех знакомых детей.

Как‑то в автобусе, следующем из Праги в Терезин, Маня познакомилась с большой израильской семьей.

– Мама, ставь чайник, я веду интересных людей!

Не успела я воды налить, как раздался топот. Интересные люди уже поднимались по деревянной лестнице на второй этаж. Пожилая пара и двое сыновей с женами, одна из них была японкой. Шалом, шалом! Отец семейства попал в Терезин в конце войны в составе так называемых возвратных транспортов. Он был в Освенциме, Бухенвальде и напоследок – здесь.

Вскоре выяснилось, что семейный круиз по болевым точкам истории имеет и побочную цель. У японки в Токио свой магазин типа нашего «Базара», и по дороге они скупают вещи, которые могут понравиться японцам. Кое‑что приобрели в Польше и Германии…

Маня тотчас отвела семейство в нашу Мекку. Вернулись они оттуда через два часа с полными чемоданами. Чемоданы купили там же.

– Потрясающе, просто потрясающе! – повторяли они.

Нигде на свете не видели они такой богатой коллекции – и все за бесценок!

Через пару дней мы отправились в «Базар» за стульями, которые Маня присмотрела для комнаты Кина. «Базара» не было. В пристройке, где стояла плита, на которой хозяйка варила кофе, торчал пыльный диван бывшего синего цвета. Мы пошли в «Вечирку», к знакомой продавщице. Она сказала, что «Базар» переехал за мост, ближе к Малой крепости. Мы пошли туда. Жалкий магазинчик, другие хозяева.

– Надо было сразу брать эти стулья, – огорчилась Маня, – но семейство на меня так насело – и то им переведи, и цену сбей…

– Надо было сразу брать проценты, – пошутила я, но Маня не поняла шутки.

– С семьи выжившего?!

Дело, конечно, не в стульях, а в пропаже чуда. Мы привыкли к тому, что в любой момент можно оказаться в сказочном пространстве, бродить по его лабиринтам, крутить пальцем диск старого телефонного аппарата, примерять кольца… За все время мы не видели здесь ни одного покупателя. Хозяйка сидела во дворе в шезлонге, курила, пила кофе, что‑то вязала. В случае надобности (упаковать люстру, например) она звонила своему алкоголику, и он тотчас являлся. «Базар» был для нас с Маней «оазисом покоя». Так определила Хана Андерова атмосферу в квартире Кина.

Мы «выбрили» все ящики. Работяга привез на тачке здоровенный пылесос и отправился восвояси.

– Это уж слишком, – сказала Маня. – Иду жаловаться начальству. А ты сиди.

Вскоре появился другой работяга, включил пылесос и стал возить им по полу.

– Сначала ящики, – попросила я его.

Он молча передвинул пылесос, взялся за ящики.

– Видишь, как я хорошо говорю по‑чешски, – сказала Маня, вернувшись. – Во всяком случае, ругаюсь лучше тебя. Ты не умеешь себя поставить. Ты – куратор, автор проекта… Конечно, это было смешно, когда я получала за тебя израильскую премию за лучшую книгу года, а ты в это время мыла стекла в Дании. Тебя спрашивают по радио, что вы сейчас делаете, то есть что вы сейчас пишете, а ты отвечаешь: в данный момент мою стекла. Я тебя так за это люблю… Получай подарок!

Маня достает из сумки большую белую книгу. «Франтишек Петер Кин». Чешское издание. Прозрачная суперобложка, набросок автопортрета, в углу – золотом мои любимые слова: «Я люблю жизнь, глупую, безобразную, грубую, мучительную, великолепную, нет никакого «почему», просто люблю – и все…»

– А где немецкое и английское?

– У директора. У зама только чешское. Видишь, какие они… Нормальные люди первым делом бы показали книгу автору. Тем более он тут, за углом.

– Книга жизни. За это надо выпить!

– Мам, отправляйся со своей книгой жизни домой и жди меня там. С едой и бутылкой.

По дороге я вспоминала все перипетии с книгой. Кажется, я писала о них. Но где? Дома я положила книгу на стол, налила бокал вина, включила компьютер, вошла в форум… Есть! «Приключения в Терезине, 28 мая 2008 года».

«Мои дорогие! Если бы видели, как меня тут давят и как я превращаюсь в лепешку с начинкой по имени «Кин», вы бы меня разлюбили!

Сегодня было заседание «старейшин»: директор музея – колобок в подтяжках, безликая пара – издатель с издательшей, финансовый директор, страдающий от тучности и головной боли, главный историк – блин‑башка и секретарша в платье‑скафандре – нагибаться в таком нельзя, только стоять и сидеть, да и то с трудом. Она вела протокол.

Решали судьбу проекта. Имя Кина не произносилось. Приговор: книга будет одна на трех языках (то есть все будет в ней повторяться трижды), стихи перевести не успеем – вышкртнуть (вычеркнуть), деньги за выставку платить не будем – пусть платит ваша организация (то есть я). Не хочешь – мы все сами сделаем и деньги сэкономим. И все в таком духе. Я еле выдержала.

Ушла, решила собрать вещи и уехать. Но как же Кин?

Взяла себя в руки, пошла в архив. Села смотреть рисунки дальше. Стало полегче. Рисунки изумительные. И никто их в глаза не видел. Нет, я должна это выдержать. На меня уставлены четыре глаза здешних служительниц. Чтобы ничего не украла. Вспомнила совет Ассоли – постараться увидеть в них что‑то хорошее, пусть даже пуговицу на платье. Долго смотрела на пуговицу – не помогло. Пошла курить в казарменный двор. Где‑то здесь, на втором этаже, жил Кин, здесь он писал пьесы, стихи, рисовал, тосковал, отсюда его отправили в Освенцим.

Теперь здесь заседает выморочный народ. Без единой собственной мысли. Зато они хозяева мыслей тех, кто здесь прежде жил – и погиб. Вон ту подайте, а вот эту вышкртните!

Не думайте, что я все могу вынести, меня тоже можно сломать».

Группа поддержки:

«Весь этот ужас уйдет, а то, что выделаете, – останется.

Если в человеке нет ничего прекрасного, можно представить его ребенком или пациентом… Все проходит, Леночка!»

«Лена, мы с вами! Подумайте, в конце концов, о Фридл! Ей приходилось хуже, но она все вынесла до конца. Те, кого она учила, погибли. А те, для кого вы пишете книгу, живы и будут с восторгом ее читать, вспоминать Кина, поражаться его творениям…»

«Я, честно говоря, мало поняла: почему от мнения так называемого совета старейшин столько зависит. Почему они решают, быть ли книге, какой книге быть и кто за это платит…

Но главное одно: Елена, нет на свете таких людей (или группы людей), которые смогли бы вас сломить! У вас есть надежная защита: наша огромная любовь!»

И это правда. Начались чудеса.

На выходные я уехала к знакомым, на другой край Чехии, подальше от Терезина, в лесные края. В ближайшем от их дома лесу проживал пень по прозванию Лесной царь. Надо пойти к нему на поклон и загадать желание! Я не только загадала желание, но и прихватила с собой в Терезин кусок коры, видимо, кем‑то срезанный и забытый у подножья его величества. Поставила его в застекленный шкафчик, жду, когда сработает. Тишина. Звоню директору. Он говорит: или соглашайся на уступки, или до свидания. Вот тебе и Лесной царь…

«1 июня 2008 года

Огромное спасибо всем‑всем! Мы с Кином выиграли!

Представьте, иду я по мосту через реку говорить директору «до свидания», а навстречу – главный историк.

– Читал всю ночь до утра. Ты права. Мы издадим три книги – на английском, немецком и чешском.

Я ушам своим не верю. И тут звонит директор.

– Мы были неправы, прости.

Теперь мне и пуговицы их нравятся, и сами они. Издатели пригласили меня на обед. Честное слово, наш форум творит чудеса, и это не первое чудо».

Интересно, почему я ни словом не обмолвилась о Лесном царе? Он, единственный свидетель этой истории, теперь живет у нас в Хайфе на книжной полке. Записи на форуме – еще одно подтверждение подлинности фактов.

На самом деле мое прошлое кажется мне сплошной выдумкой. Наверное, потому, что у меня нет к нему эмоционального отношения. Оно меня не касается. Это чьи‑то истории. То, что я в свое время не записала – в повестях, дневниках или письмах, – исчезает бесследно.

Недавно к нам в гости приехала женщина из Америки. До этого мы переписывались в интернете, у нее были проблемы с младшей дочкой. Сидим, беседуем. То, что она писала мне про младшую дочку, помню дословно. А вот то, что она была у нас в Иерусалиме, и, по ее словам, мы всю ночь проговорили, и ей было так неловко за то, что она отняла у меня столько времени, – не помню вообще. Ни ее, ни наших бесед.

Когда мы переселились в Хайфу, нас разыскала «старая знакомая». Ни имя, ни фамилия мне ничего не говорили. Я пригласила ее в гости. Она пришла с мужем. Оба не вызвали во мне даже смутных воспоминаний. Оказывается, они друзья Жанны и жили у нас в Иерусалиме десять дней.

– Может, я была в отъезде?

– Нет, ты была дома. Ты тогда еще работала в Музее Израиля и протаскивала нас туда без билетов.

Не записано – считай, пропало.

А на форуме и про собачку написано!

«Напротив меня – старый дом, облезлое окно, в нем старая игрушка типа собачки, на ночь хозяева убирают ее в комнату и затворяют окно, утром выставляют на воздух. Эта собачка такая трогательная, ей, наверное, лет сорок, не меньше. Будь здесь Манька, она бы ее точно нарисовала».

Собачку Маня нарисовала, как только мы сюда приехали.

Date: 2015-05-19; view: 394; Нарушение авторских прав