Большая вода Ленинграда

Где статуи помнят меня молодой,

А я их под невскою помню водой.

Анна Ахматова

Когда я с Владимиром Павловичем, Семецкий со своей лысенькой и Математик с неизменным Мирзо вышли из Кунсткамеры, то меня поразил ветер, какой-то странный был ветер. Он не утих, а стал не то чтобы сильнее, а как-то более упругим и твёрдым. Чёрт знает что это был за ветер! Мало того, что я отвык от ветра за двадцать лет, то есть я видел много сквозняков, но когда ты внутри тоннеля, даже сильное движение воздуха воспринимается всё равно иначе.

А тут ветер был повсюду. Что-то грохотало, по улице прокатился какой-то круглый железный цилиндр, урна не урна, но что-то громкое и жестяное.

Нева была огромна, она не вышла из берегов, не разлилась, но как-то вспучилась. Со стороны Финского залива в город вливалась большая вода. Медленно и равномерно, как какой-то прибой-переросток, в город вливались волны с барашками верху. Меня поразили чёткость и правильная геометрия этих волн, причём так же удивительно было то, что изменились цвета зданий на набережных. Всё было в каком-то неестественном жёлтом и розовом цвете. "Аврора" скрылась под водой. На Дворцовом мосту, на самой его середине, стоял чёрный пёс и выл. Я сначала решил, что это одна из павловских собак. Но нет, он был один, и даже отсюда было видно, насколько он крупнее. Мы были не суеверны, но идти в ту сторону никто из нас не то чтобы не решился, а просто мысли такой у нас не возникло.

Когда мы прилетели в этот город, меня удивила его тишина. Несмотря на то, что мы тогда были около той же реки, ни плеска волны, ни какого другого звука я не слышал. А сейчас это был совершенно другой город. Казалось, всё в нём пришло в движение. Что-то лязгало, грохотало и перекатывалось. Лист жести на древней крыше Кунсткамеры пришёл в движение и отбивал что-то осмысленное, практически азбукой Морзе. Мосты вдавились в Неву, по которой поплыл какой-то мусор. Город, казавшийся нам тогда по-настоящему Вымершим, теперь ожил. Только жил он сам, а не вылезшие из подземелий люди, не дельта-мутанты, не какая-нибудь псевдоплоть, а предметы неодушевлённые. Разросшиеся на улицах деревья качались все вместе, в такт, как физкультурники на утренней зарядке.

Открылось окно, и рама начала ритмично хлопать, будто кто-то невидимый хотел расколотить стёкла. И нервно дёргал за ручку. Стекло действительно разбилось, и рама, утратив парусность, перестала стучать. По улицам покатилось всё то, что могло катиться, и было такое впечатление, что десятки предметов ожили и начали движение по городу Петербургу по своим, никому не ведомым делам. Я вспомнил ту старуху в здешнем метро, что предрекала гибель городу. Она говорила, что при Пушкине был первый звонок, на седьмом году Советской власти второй, а сейчас, практически через сто лет, будет третий, и городу от него уже не оправиться. Зальёт всё вода, и быть сему месту пусту, и болота вновь покроют его гранит, а ил затянет площади, и рыбы вплывут в дома через окна. Сейчас я был готов ей поверить. Смотри, Саша! вдруг сказал мне Владимир Павлович.

Он стоял возле канализационного люка и уставился на его крышку. Я тоже всмотрелся в то, что было под ногами, и обнаружил, что из дырочек на этой крышке бьют струйки воды толщиной в палец. Через пять минут вокруг люка была уже большая лужа. Я посмотрел на мостовую дальше там повсюду расплывались маленькие озёра. Вода прибывала медленно, но верно.

Математик тупо смотрел на воду. Казалось, он был слеги удивлён, увидев воду у самых ног. Некоторое время он недоверчиво рассматривал её: вода пришла к нему как неизвестный феномен. В его гроссбухе ничего про эту уличную воду не значилось, и он смотрел на неё, как профессор из старого романа смотрел на явившихся к нему рабочих.

Более того, объект изучения вовсе не собирался исчезать. Это напоминало гостя, про которого все знают, что он гость, и он сам это знает, но всё же достаёт из портфеля зубную щётку и полотенце, а потом из специального пакетика извлекает домашние тапочки и начинает переодеваться, с каждой минутой располагаясь всё привычнее и удобнее. Пожав плечами, Математик повернулся к нам, дескать, нот так штука, даже я удивлён. Что, дескать, вы думаете по этому поводу? В этот момент я сообразил, что наш круг чтения может оказаться диаметрально противоположным. Я читал в брошенной библиотеке всё без разбора, но, пожалуй, довольно мало книжек с формулами. А он наверняка только их и читал, и то, что мне казалось естественным для этого города, ему представляется удивительным. И точно, оказалось, что Математик не имеет никакого представления о петербургских наводнениях. Однако время было дорого, и, недолго думая, мы влезли в спортивный магазин через витрину и выкатили из него велосипеды. Семецкому достался самый маленький. Проехав по каким-то переулкам, мы снова увидели воду. Однако ещё мы увидели стаю павловских собак. Владимир Павлович было дёрнул автомат из-за спины, но мгновенно понял, и понял первым среди нас, что с этими собаками что-то произошло. Они были мокры и печальны. То ли это было, что называется, "водяным перемирием", то ли наоборот, возникшим не из-за жажды, а из-за страха перед водой, то ли что-то произошло с рефлексами у этих животных, но они вовсе не собирались на нас бросаться.

Одна Павловская собака, клянусь, даже махала хвостом, точь-в-точь как дружелюбные собаки из детских книг. Стая преградила нам дорогу. Она стояла в Каверинском переулке и с любопытством смотрела на воду. Вода подходила к нам медленно, тихими шагами, как подходит тот самый гость, что будет жить в нашем доме вечно. Собаки медленно отступали, да и мы попятились, спешившись с наших двухколёсных транспортных средств. Вода наступала, и павловские собаки время от времени поворачивали к нам свои морды, как бы говоря: по сравнению с этим мы ведь одной крови, да?

Тут я сообразил, что откуда-то знаю эту историю. То ли я вычитал её в заброшенной библиотеке, то ли мне её кто-то рассказал, но суть дела была в том, что собаки с наработанным условным рефлексом в момент наводнения этот рефлекс теряют от испуга, который возвращает их в прежнее, нормальное собачье состояние. Однако экспериментировать с этой стаей у меня никакого желания не было. Пока я так размышлял, вода дошла до того, что называется в Питере поребриком.

Смотреть на это не было никакой радости, и мы снова залезли на велосипеды и поехали к мосту лейтенанта Шмидта. А слева, над разливом воды, скакал мрачный всадник на коне с дырой в заднице.

На той стороне площадь Труда уже залило, залило и бульвар, вода дошла до окон первых этажей, влилась в магазины; дома стали меньше, укоротились.

Мы ошиблись направлением и забрали в сторону, переехав Мойку по Поцелуевому мосту. Я мазнул взглядом по бывшим своим окнам на третьем этаже дома прямо напротив моста: как и в детстве, они казались огромными.

Жаль только, что я никогда не знаю и не узнаю, кто жил здесь потом. Времени нет, чтобы подняться и поглядеть. Я уж думал крикнуть своим попутчикам и открыл рот, да крика у меня не получилось. Но крик всё же ударил по ушам. Это был крик Математика, он почувствовал сзади новую опасность и заорал как резаный. Со стороны Невы к нам летела стая квазичаек.

С разворота она спикировали на что-то, что барахталось В воде, и я увидел, как они выхватили из воды несколько барахтавшихся и воющих собак.

Но поэт наш отстал, и следующий заход пришёлся на него. Одна квазичайка промахнулась, но вторая на скорости долбанула его клювом в спину и тут же сорвала обмякшее тело с сиденья велосипеда, да так, что двухколёсный друг ещё немного проехал, прежде чем упал. Лысая девушка Лена громко вскрикнула и ещё быстрее начала крутить педали, при этом хохоча, как ребёнок. От этого у меня сразу кисло стало во рту, будто я зажал зубами слаботочный провод. Квазичайка уносила бедного Семецкого куда-то в сторону верфи, но в этой гонке эмоции пока нам были недоступны. Сожаление придёт потом, а сейчас на нас действовала анестезия страха. Стать следующей жертвой никому из нас не хотелось, и мы, поднимая колесами буруны, въехали в какой-то вестибюль. Оказалось, что мы попали в огромный театр. Вода прибывала, и в зрительном зале уже стояла по колено. Плавали скрипки и контрабасы. В огромную воронку Сенной площади, бурля и булькая, вливалась вода.

– Туда нам нельзя, – сказал Математик как-то неуверенно.

– Тут все умрут. Нам вообще никуда нельзя, – ответил Владимир Павлович и, в общем, был прав.

– Но нам надо на "Технологический институт".

– Это вам туда надо, а будет ли существовать эта станция через несколько часов?

Математик справился с растерянностью и уверенно сказал:

– Будет. Она вообще очень технологична.

Она и оказалась технологична. Потом мне говорили, что при наступлении воды инженеры "Техноложки" тут же начали перекрывать тоннели. Она поднималась медленно, но удивительно равномерно, и именно поэтому подъём этот казался нам бесконечным. Мы были последними, кто попал к ним на станцию в последний момент.

Мы подоспели как раз тогда, когда сноровистые, крепкие ребята наполовину закрыли гермоворота. Электропривод створок работал достаточно громко, но наши крики с несущихся по воде велосипедов перекрыли даже его. А вопили мы просто "А-а-а-а-а-а!"

Однако же этот долгий звук вместил в себя все мыслимые слова.

"Технологический институт" гудел как разворошённые улей. Тут все понимали опасность наводнения, одно слово, технократы. Паники не было, и только по выражению тревоги на лицах было понятно, что все знают о приближающейся беде.

На этот раз мы кинули вещи в другом кубрике, который делился на две части. Во второй уже расположились люди с тревожных смен, которые эвакуировались на станцию из тоннелей.

После этого в качестве поддержки пошли вместе с Математиком на встречу. Лена шла в середине нашей группы, улыбаясь и приплясывая, как дрессированная обезьянка.

С тоской я глядел на неё, и страшно мне было от этого сочетания привлекательной внешности и звериных инстинктов.

Встречающие перехватили нас в длинном коридоре, кончавшемся вентиляционной шахтой. Здесь никого не было, ещё бы, мы уже миновали пост охраны, но тревожные голоса звучали и тут через приглушенные динамики оповещения.

Из-за стальной двери, ведущей в какие-то лаборатории, вышел похожий на технолога человек и провел нас в помещение, напоминавшее закрытый узел связи. То есть я не задавал лишних вопросов, но это была диспетчерская, такой какой я её представлял.

У пульта колдовали люди в довольно грязных, но всё же по своей природе белых халатах. На нас они не обратили решительно никакого внимания. Пульт перед ними был освещен. На нём перемигивались лампочки, да только некоторые из них, потухнув, уже больше не загорались. Безжизненно чернел Васильевский остров, не подавала признаков жизни Петроградская сторона, вспыхнул и затух центр города. Подавленный этим зрелищем, я посмотрел на Владимира Павловича, но он только пожал плечами. Чёрт его знает, дескать, что это такое. Из противоположной двери вышел старик в белом халате и стал, щурясь, рассматривать нас. Дверь за ним осталась незакрытой, и через неё был виден длинный тоннель, теряющийся в темноте.

Старик этот мне понравился, этакий типичный профессор-чудак. В белом халате и с бородкой.

– Эй, Усыскин, принимайте клиента, – крикнул Математик и, сдёрнув шапочку с лысой девичьей головы, подтолкнул Лену к старику.

Старик сначала всмотрелся в её лицо, а затем, плача, обнял. Девушку увели внутрь, старику оттуда передали пластиковый чемоданчик. Математик о чём-то договаривался со стариком, а я думал о девушке. В дочери она старику явно не годилась, очень они были разные. Запоздалая любовь? Кто она ему, я никогда не узнаю. Всё-таки дочь? Внучка? Зачем ему эта мука, смотреть на тихо или веселопомешанную? Это для него счастье? Нет мне ответа. Математик открыл этот небольшой чемоданчик, громко щёлкая замками, сунул нос внутрь и кивнул. Значит, вроде всё нормально. Но только по весу было понятно, что не же1езо там и не какой-нибудь прибор. Математик тем временем пошел к нам. Старик с девушкой уже шагали по коридору. Он на ходу помахал рукой, и мы ответили тем же.

Мы вышли из помещения и побрели в нашу нору на окраине станции. Я прошёл в кубрик и нечаянно перепутал дверь. В комнате по соседству на топчане лежал в одиночестве какой-то худощавый парень в шлеме виртуальной реальности. Хоть он и лежал ко мне спиной, по пыхтению я догадался, что он делает.

Владимир Павлович, стоя у меня за спиной, тоже догадался и присвистнул:

– Мы двадцать лет на грузинскую чеканку, где девушка с кувшином, дрочили, да на портрет Лермонтова. А у этих вона что!

Ну уж не знаю, что сказал бы на это начальник станции "Сокол", но вмешиваться в чужую личную жизнь в этот тревожный час мы не стали.

Вечером Математик выдал нам двойную пайку. Владимир Павлович тут же сбегал в лабаз на краю подземного города и прикупил бухла. Всё стремительно раскупалось, как в час перед концом, и ему удалось урвать совсем немного.

– Теперь остаётся понять, как нам добраться домой, – сказал Математик и злобно посмотрел на меня. – Есть у кого предложения?

А какие у нас предложения – угнать систему "Смерч" из какой-нибудь воинской части под городом и ломануть в Москву по знаменитой трассе Е-95, которая сейчас как-то по-другому, правда, называется. Да где возьмёшь эту систему, разве что её дислокация и нынешнее состояние описаны в волшебной книге Математика. Или…

Date: 2015-05-18; view: 398; Нарушение авторских прав